Глава четвертая. Борющаяся Индия называет своего вождя

Первая мировая война с ее неисчислимыми жертвами и разрушениями окончательно убеждает Махатму Ганди в "сатанинской" природе капиталистической цивилизации, господствующей на Западе. Все законы нравственности были попраны победителями. За всеми преступлениями стояла цель голой наживы, обогащения одних за счет других. "Европа, - восклицает Ганди, - не может быть названа христианской. Она поклоняется мамоне". Но тем больше он верит в ненасилие как в единственное универсальное средство против всякого зла - внешнего и внутреннего, массового и индивидуального. "Те, кто открыл закон ненасилия в море насилия, были несравненно гениальнее Ньютона. Они были и более великими воинами, нежели Веллингтон, - возражал Ганди одному из английских генералов, хваставшемуся несокрушимой мощью Британской империи и мировой славой ее оружия. - Зная, как пользоваться оружием, владея им, они поняли его бесполезность и учили измученный мир тому* что его спасение - в отказе от насилия".

- Ненасилие - это смирение, апатия к борьбе, трусость, это отвратительно походит на добровольный приход обреченных животных на скотобойню, - полемизируют с Ганди.

- Ненасилие вовсе не означает смиренного подчинения воле злоумышленника, - спокойно поясняет Ганди. - Это скорее противопоставление всех душевных сил обиженного злой воле тирана. Ненасилие - не удел трусости, оно всегда героизм. В то же время владение ненасилием требует от человека гораздо большего искусства, нежели оно необходимо фехтовальщику со шпагой. Человек, владеющий методом ненасилия, способен бросить вызов всему могуществу несправедливой империи и отстоять свою честь и достоинство.

- Может быть, ненасилие приемлемо для одного человека, желающего уподобиться Иисусу Христу, но оно вряд ли приемлемо для всего народа, в отношениях между государствами. Взгляните на историю: она - сплошь войны, иными словами - массовое организованное насилие одних государств над другими, - возражают Ганди его оппоненты.

Ганди соглашается, что с незапамятных времен история действительно обезображена постыдными для человечества войнами. Но он тут же подмечает, что история фиксирует лишь войны, тогда как многочисленные свидетельства о жизни народов в мире, согласии и дружбе остаются фактически без упоминания. Это происходит потому, что история, по его мнению, отражает лишь события, связанные с нарушением всеобщего закона ненасилия, присущего человеку и человеческому обществу. "Сила духа и нравственность человека, - говорил Ганди, - будучи естественным даром природы, не являются предметом истории". Он соглашался, что заключенное в человеке зло нередко берет верх, однако этим вовсе не отменяется закон ненасилия, в котором гармонично соединены любовь и истина. "Жизнь не смогла бы торжествовать над смертью, если бы в ней не главенствовал этот закон. Жизнь являет собой вечный триумф над могилами",-убеждал Ганди и подчеркивал: "Мнение, что закон ненасилия достаточно хорош для индивидуумов, но не для широких масс людей, для всего человечества, является самой большой и горькой ошибкой".

Первая мировая война не принесла ни одному из народов, участвовавших в ней, ни лавров чести, ни лучшей жизни. Страданий же и проблем прибавилось как у народов-победителей, так и у побежденных.

Махатма Ганди ворвался на политическую арену страны будто стихийная сила, заставшая врасплох английское правительство в Индии. Имя Махатмы, непостижимо загадочной, на редкость истовой и в то же время, казалось бы, самой ординарной личности, вдруг пришло на уста миллионов индийцев. Раскатистым эхом оно докатилось и до стен лондонских колониальных крепостей. Хранители мировой империи поначалу хотели было воспринять Ганди как нового "восточного духовидца", как явление, относящееся больше к индийской экзотике, чем к политике, но уже вскоре поняли, что ошиблись: борющаяся Индия обрела своего вождя.

Победа Англии в войне погрузила Индию в состояние сдержанного возбуждения. Главная колония империи ожидала решающих перемен. Социальные и политические процессы в течение некоторого времени скрыто протекали в глубинах общества и лишь иногда проявлялись на поверхности в виде локальных забастовок фабричных рабочих и крестьянских волнений. Затаенное напряжение между классовыми полюсами в стране, усиливаемое иностранным гнетом, крушение надежд индийцев, связываемых с победой в войне, - все предвещало конец терпению людей, социальный взрыв, ломку устоев старого порядка.

В стране возрос вес индийских капиталистов, которые за годы войны расширили за счет военных поставок сферу своей предпринимательской деятельности. Теперь они хотели удержать и умножить свои прибыли. Конкурентная борьба индийской национальной буржуазии приводила к еще большему обнищанию тружеников города и деревни.

Имущие классы добивались от метрополии экономических свобод и равных возможностей, тогда как рабочие и беднейшие крестьяне, утратив всякую надежду на завтрашний день, готовы были идти на любые жертвы, только бы освободиться от двойных цепей рабства - своих и чужеземных угнетателей; средние классы, интеллигенция мечтали о конституционных реформах, которые предоставили бы Индии широкое самоуправление и тем самым открыли для них заманчивые перспективы роста и свободы деятельности.

Во внешнеполитическом плане Лондон после победы как бы в оплату своих векселей, выданных Индии во время войны, пригласил ее представителей присутствовать (разумеется, в составе английской делегации) на Версальской мирной конференции. Индийский национальный конгресс даже принял решение о делегировании в Версаль Ганди. Однако он не проявил к этой конференции никакого интереса и от поездки отказался.

Пользуясь положением державы-победительницы, Англия как бы в угоду Индии настояла на том, чтобы она вошла в число "полноправных" первоначальных членов Лиги наций. Решение это было принято вопреки Уставу Лиги, по которому ее членами могли стать только независимые государства.

Ганди понимал: под "Индией" имелось в виду английское правительство в Индии и что благодаря этой дипломатической акции Англия получала еще один голос в Лиге наций, где она и без того была одной из главенствующих держав. Империалистические, государства через Лигу наций устанавливали в мире послевоенный статус-кво и объявляли принципом "справедливости и чести" сохранение в неприкосновенности своих колониальных владений, расширенных за счет вновь приобретенных мандатов на колонии, отторгнутые у Германии, и некоторых территорий распавшейся Османской империи.

Так обстояло дело с обещанием Англии допустить Индию после войны к участию в мировой политике. Что же касается обещания о предоставлении ей самоуправления, то английское правительство использовало все ухищрения, чтобы не только сохранить, но и упрочить свою власть в Индии.

Министр по делам Индии Монтегю и вице-король Челмсфорд подготовили для английского правительства и парламента доклад об английской политике в Индии, на основании которого в 1919 году был принят закон об управлении Индией. Этим законом предусматривалось символическое расширение состава избирателей в центральную и провинциальные законодательные ассамблеи страны (всего с 1 до 3 % взрослого населения!). Индийцам предоставлялись места в исполнительных советах при вице-короле и губернаторах провинций для занятия постов министров здравоохранения, просвещения и некоторых других второстепенных должностей колониальной администрации. Англичане же по-прежнему полностью контролировали финансы, армию, полицию - все жизненно важные области экономики, внутренней и внешней политики Индии. Новый закон вводил избирательную систему по религиозным куриям и таким образом преднамеренно разъединял и противопоставлял друг Другу индусов и мусульман, бросая между ними яблоко раздора. Закон был рассчитан на отрыв националиста- чески настроенной буржуазии, помещиков, религиознообщинной верхушки и зажиточной интеллигенции от освободительного движения.

Кроме того, в том же 1919 году английские власти вводят в силу закон Роулетта, названный так по имени его автора - английского судьи. Закон предусматривал усиление уголовных наказаний за антиправительственную деятельность. Полиция наделялась правом подвергать аресту и тюремному заключению и судить за закрытыми дверями всех неугодных или подозреваемых в революционной деятельности.

Еще до вступления закона Роулетта в силу Ганди писал вице-королю письма и открытые послания, взывая к его справедливости, умоляя не давать своего согласия на законопроект. И хотя, как всегда, письма были уважительные, но в них чувствовалась решимость не уступать вызову властей. Вице-король так и не внял призывам Ганди.

"Раз уговоры не помогают, нужны активные и организованные действия", - решает Махатма. Он основывает "Сатьяграха сабху" - "Союз сатьяграхов", члены которого клянутся: невзирая на угрозу тюремного заключения, не повиноваться деспотическому и антинародному закону.

Ганди и его приверженцы развертывают по всей стране широкую агитацию против действия властей, выпускают листовки, повсюду организуют митинги и демонстрации. Разъезжая по стране, Ганди выступает в городах и селах перед огромным скоплением взволнованных людей, которые, встречая его, скандируют: "Да здравствует Гандиджи!"

На древней земле тамилов в Негапатаме Ганди произносит речь перед тысячами рабочих, собравшихся на лужайках города. Ганди говорит, что практически вся его жизнь прошла среди людей труда и ему известны их проблемы. Рабочие и крестьяне составляют подавляющее большинство общества. Именно им принадлежит решающее слово, от них зависит будущее Индии. Рабочие должны осознать свое достойное место среди других классов. Естественно и необходимо участие рабочих в движении за отмену оскорбительных законов, но в отличие от Запада, наставлял Ганди, где общество раздирается насилием из-за конфликта между трудом и капиталом, в Индии должно быть налажено их мирное и даже благотворное взаимодействие.

Итак, что касается социальных проблем, Ганди четко расставляет все акценты в своей схеме классового сотрудничества в общенациональной борьбе Индии за свободу. Он пока еще относит свою деятельность скорее к моральной, чем к политической сфере. Однако волей-неволей он становится руководителем своей первой общеиндийской политической кампании. Теперь все взоры националистически настроенных индийцев, включая и представителей имущих классов, были с надеждой обращены на него. Предложенный им метод борьбы за национальную независимость, как никакой другой, соответствовал переменчивым настроениям буржуазии и землевладельцев, смягчал их подозрительность к своему народу. Им уже не чудились кошмары народных бунтов, и бунты теперь не казались такими неотвратимыми. В методе, предложенном Ганди, было что-то новое, необычное, и одновременно привычное - смирение, причудливо соединенное с героической непокорностью. Каждому предоставлялась возможность выразить протест против колонизаторов: то ли в одиночку, то ли организованно - главное, без насилия приносить на алтарь борьбы личные страдания и личные жертвы, и уж конечно совсем не покушаясь ни на чьи права. И так до тех пор, пока незаконно владеющие этими правами и недобросовестно использующие эти права сами не раскаются в своих "ошибках" или будут уже не в состоянии управлять непокорным народом.

С особым энтузиазмом откликнулась на призыв Ганди молодежь. Молодые люди, с присущим им темпераментом и готовностью жертвовать собой, объявляли о своем непризнании закона Роулетта и демонстративно отправлялись в тюрьмы для того, чтобы принять страдания во имя родины и свободы. Молодой адвокат из Аллахабада Джавахарлал Неру, вернувшийся из Англии после окончания Кэмбриджа, с восторгом отзывался о кампании, проведенной Ганди: "Наконец-то появился выход из тупика, найден метод прямого, открытого и, возможно, эффективного действия!"

Но его отец - Мотилал Неру, один из авторитетнейших юристов страны и основателей партии Индийский национальный конгресс, не разделял энтузиазма сына: ему казалось просто сумасбродством сознательно навлекать на себя репрессии властей, добровольно становиться мучеником совести и безропотно переносить страдания как укор злу и политической несправедливости.

Тем не менее Мотилал Неру решает познакомиться с легендарным человеком, о котором заговорила вся Индия, и приглашает Ганди посетить семейный дом Неру в Аллахабаде. Он ведет долгие беседы с гостем наедине. Джавахарлал в этих беседах участия не принимает: отец не хочет вовлекать единственного, горячо любимого сына в опасную политическую кампанию, из-за участия в которой он может оказаться за решеткой.

Мотилал Неру - выразитель чаяний индийской элиты от национальной интеллигенции: одновременно англофил и патриот Индии. Все, что на поверхности, все, что составляет оболочку, - все это им заимствовано из Европы, пришло сюда с далеких северных островов; то же, что живет в его сердце, что суть его бытия, чувств и характера, - традиционно индийское, точнее кашмирское, откуда происходит род Неру. Баловень адвокатской карьеры и гонораров с шестизначными цифрами, получаемых от индийских князей, имущественными делами которых он занимался в Верховном суде, Мотилал Неру жил широко. Ему завидовали даже иные высокопоставленные колонизаторы. Свой дом - настоящий дворец - он не случайно назвал "Ананд бхаван" - "Обитель радости". Махатме Ганди было понятно, что в жизненные планы хозяина дома никак не входили добровольные страдания, акты самопожертвования и лишения, связанные с ненасильственными кампаниями гражданского неповиновения.

Ганди готов был к нелегкому разговору.

- Стало быть, по вашему убеждению, ненасилие и есть универсальный ключ к индийской свободе, - поинтересовался Мотилал Неру, выговаривая слова с характерной для адвокатов пытливой интонацией.

- Да, ненасилие способно остановить и сокрушить любую силу, в том числе и парализовать мощь британской империи, - ответил Ганди.

- Ненасилие как бездействие, непротивление злу, покорность. Простите, Гандиджи, так надо понимать движение сатьяграхов?

- Нет, я понимаю это совсем иначе, уважаемый господин Неру. Ненасилие требует противопоставления грубой, аморальной и несправедливой силе угнетателя всех духовных и интеллектуальных резервов отдельного человека или целой нации. Согласитесь, что сознательное принятие на себя страдания или даже смерти за торжество истины совсем не означает покорности злу или бездействия.

- Читал обо всем этом у русского графа Толстого... Тебя бьют по одной щеке, а ты подставляй другую. Только вот не так пошли дела в России.., не по Толстому.

- Не так, - согласился Ганди. - Но это еще не доказательство того, что ненасилие потерпело банкротство. Виноват не принцип, а люди, не воспользовавшиеся им... Большевики ставят себе благородную цель - мир. Однако насильственными средствами им не достичь желанного мира ни у себя дома, ни с другими странами.

- Униженные и оскорбленные индийцы имеют право на бунт, - возразил Мотилал Неру. - Хотя я, как вы, очевидно, знаете, вовсе не сторонник крайних в Конгрессе, в том числе и Тилака. И все-таки я, как индиец, понимаю и уважаю Тилака и не понимаю вас, призывающего индийцев добровольно заключать себя в тюрьмы колонизаторов.

- Мотилалджи, ненасилие как раз и есть бунт, но с той лишь разницей, что он проявляется не на кулаках и в кровавых погромах, а стоической непокорностью души и воли человека поступкам злодея или несправедливого государства со всей его машиной управления, армией, полицией, тюрьмами, - охотно пояснял Ганди.

- Такого человека не испугает тюрьма. Представьте себе, власти, боясь вас, желают упрятать вас в тюрьму, наказать. А здесь вы сами идете в тюрьму - и так тысячи, десятки тысяч людей. Власти смущены, и вы непременно одержите победу, возвысив свое достоинство и в то же время не унизив и не нанеся ущерба своему противнику.

- Ну, а как ваш метод ненасилия разрешает вопрос о священном праве собственности? - явно желая поставить собеседника в тупик, лукаво улыбаясь, спросил Неру.

Ганди уже не раз приходилось слышать подобные вопросы от представителей имущих классов и, поняв причину беспокойства собеседника, он, тепло улыбаясь ему, серьезно ответил:

- В своей жизни я отказался от владения какой-либо собственностью. Это мое личное убеждение, и оно не связано с принципом ненасилия. Должен, однако, сказать вам, что ненасилие в состоянии полностью защитить вашу честь и достоинство, но оно не всегда способно отстоять право того или иного человека на владение землей или движимостью.

- Не всегда, - выделил Мотилан Неру.

- Именно не всегда. Уже по своей нравственной природе ненасилие не обязано вставать на защиту права собственности, нажитой нечестно или путем аморальных поступков, - пояснил Ганди и добавил: - Добропорядочные землевладельцы, промышленники, такие состоятельные и образованные люди, как вы, Мотилалджи, являются опекунами народа, и воспринятое им ненасилие создаст ту необходимую социальную гармонию в нашем обществе, которой нам так недостает.

Собеседники еще долго разговаривали, а расставаясь, остались довольны друг другом. Махатма Ганди был рад, что ему удалось поближе познакомиться и найти общий язык с одним из самых авторитетных и волевых лидеров старой "конгрессистской гвардии". Тогда Ганди еще только готовился к политической деятельности в общенациональном масштабе и, естественно, искал достойных соратников. Ему уже удалось привлечь на свою сторону Махадева Десаи, Валлабхаи Пателя, Раджендра Прасада, - теперь Мотилала Неру. Мотилал Неру тоже остался доволен: он прояснил для себя позицию Ганди и почувствовал его способность повести за собой народ. Для него, юриста, было важно также узнать от Ганди, из первых уст, что праву и закону "революционная анархия" не грозит.

Проницательный Ганди обратил внимание и на молодого Неру. Вот такой лидер нужен Индии - прогрессивный, знающий мир. Но Ганди решил выждать и не торопить день завтрашний.

Прощаясь с Мотилалом Неру, Ганди подошел к Джавахарлалу и, ласково положив руку ему на плечо, посоветовал не опережать событий и не предпринимать ничего такого, что могло бы огорчить отца. С того дня Махатма становится самым близким другом семьи Неру, а Мотилал и Джавахарлал - его верными соратниками в борьбе за свободу Индии.

Закон Роулетта вступил в силу. Ганди, как он и предупреждал вице-короля, объявил всеиндийский день траура - хартал, означавший прекращение всей деловой жизни, своего рода всеобщую забастовку. Призыв Махатмы был услышан народом, и 6 апреля 1919 г. стало началом кампании гражданского неповиновения.

В этот день замерла вся страна. Хартал затронул глубины народного сознания, вернул людям веру в свои силы, озарил их души благоговением перед поруганной родиной. Индия вновь обрела себя. Начались индусско-мусульманские братания, единение народа. Впервые рабочие и крестьяне приняли участие в массовых политических демонстрациях.

Перепугавшиеся власти восприняли забастовку как приближавшуюся катастрофу и поспешили применить силу. Полиции и войскам был дан приказ разгонять демонстрации и митинги, не останавливаясь перед использованием оружия. Начались кровавые расправы в Дели, Ахмадабаде, Амритсаре, Лахоре, Бомбее. В Пенджабе вводится военное положение, границы провинции закрываются. Ганди пытается проникнуть в Пенджаб, но по дороге его арестовывают и под охраной возвращают в Бомбей.

Улицы Бомбея заполнены людьми, скандировавшими "Банде матарам!" ("Привет тебе, Родина-мать!") и "Ал-лах-и-акбар!" ("Велик аллах!") - восклицание, принятое у мусульман. Ганди видит, как отряды конной полиции врезались в гущу народа и, размахивая пиками, давили копытами лошадей стариков, женщин, детей. Пешие и конные смешались, воздух потрясали вопли искалеченных людей и крики обезумевших от ярости карателей. Ганди был потрясен.

Полицейский автомобиль доставил его к резиденции комиссара Бомбея Гриффита. Вокруг здания и в самом помещении разместились подразделения солдат и полиции. Создавалось впечатление, что город готовится к боям. Первым делом Ганди выразил комиссару свое возмущение жестокой расправой с демонстрантами. Тот резко ответил ему:

- Увидев, что толпа не поддается никаким увещеваниям, я вынужден был отдать приказ конной полиции разогнать собравшихся.

- Но, - возразил Ганди, - вы ведь знали, каковы будут последствия. Лошади буквально топтали людей. Я считаю, что не было никакой необходимости высылать так много конных полицейских.

- Не вам судить об этом, - злобно сказал комиссар. - Мы, полицейские офицеры, хорошо знаем, какое влияние на народ имеет ваше учение. И если бы мы вовремя не приняли жестких мер, мы не были бы хозяевами положения. Уверяю вас, что вам не удастся удержать народ под своим контролем. Он очень быстро усвоит вашу проповедь неповиновения законам, но не поймет необходимости сохранять спокойствие.

Не соглашаясь с мнением комиссара, Ганди уверял его, что индийский народ по природе миролюбив и противник насилия.

- Предположим, - заявил тогда комиссар, - вы убедитесь, что народ не понимает вашего учения. Что вы тогда станете делать?

- Если бы я в этом убедился, - ответил Ганди, - я бы приостановил гражданское неповиновение.

- Подождите еще немного, - угрожающе сказал Гриффит, - и вы поймете, что народ не воспринимает вашего учения. Знаете ли вы, что делается в Ахмадабаде? А что было в Амритсаре? Предупреждаю, что ответственность за эти беспорядки ложится на вас.

Если в Ахмадабаде в результате беспорядков, спровоцированных самими колонизаторами, были убиты только сержант и правительственный чиновник, то в Амритсаре произошли действительно зловещие события. Здесь, как и повсюду, власти в день всеобщей забастовки - хартала прибегли к разгону демонстраций и к избиению людей. Местные руководители хартала Китчлу и Сатьяпала были арестованы по обвинению в антиправительственной агитации. Чтобы выразить протест против ареста и высылки их из Амритсара, тысячи индийцев направились к городскому магистрату. Демонстрацию встретили солдаты. Завязалась потасовка. И с той и с другой стороны были убитые и раненые. Во время столкновения случайно пострадала английская миссионерка, некая Шервуд. Волнения разрастались. В Амритсар вошли войска под командованием генерала Дайера. 13 апреля 1919 г., в Новый год по местному календарю, на городской площади Джаллианвала Багх собралось около 20 тысяч горожан и жителей близлежащих деревень. Начался митинг. Ораторы требовали отмены закона Роулетта и освобождения из-под ареста Китчлу и Сатьяпалы. Площадь оглашало многоголосое: "Инкилаб зиндабад!" - "Да здравствует революция!" В самый разгар митинга на площадь ворвались солдаты генерала Дайера. Раздалась команда "Огонь!" Эта команда повторялась непрерывно, пока на площади не полегло около тысячи участников митинга.

Расстрел безоружных начался без предупреждения и продолжался, пока не были истрачены все патроны, и даже тогда солдаты еще расправлялись с несчастными и беззащитными людьми с помощью штыков. Это была тупая месть, хладнокровное истребление людей. Дайер действовал, как убийца-маньяк. Сразу же после кровавой бойни Дайер под страхом смерти запретил жителям города выходить из своих домов, лишив этим помощи сотни раненых, умиравших на площади.

На той самой улице, где миссионерка Шервуд получила ушибы, был установлен "пост возмездия", и в течение десяти дней английские солдаты по приказу Дайера заставляли всех проходивших мимо индийцев под дулами ружей ползти на животе. Всюду проводились публичные порки, совершались казни. Англичане хотели унизить гордый, непокорный пенджабский народ. Этот террор вполне соответствовал политической психологии колонизаторов. "Сила - единственное, что уважают азиаты", - заявил в Дели английский генерал Дрейк Брокман.

Ганди попытался незамедлительно выехать в Пенджаб. Он писал и телеграфировал вице-королю, но все было напрасно: власти и слышать не хотели об этом. По горькому свидетельству Ганди, в Пенджабе "царил полнейший произвол. Везде были созданы специальные трибуналы, которые стали, однако, не судами справедливости, а судами деспотической воли... В Амритсаре ни в чем не повинных мужчин и женщин заставляли как червей ползать на животе". Это попрание человеческого достоинства возмущало Ганди даже больше, чем пролитая кровь. Он тяжело переживал последствия руководимой им кампании гражданского неповиновения. Насилие властей мало его удивляло. Он и не обещал народу вести его к победе путем, усыпанным розами. Он предсказывал, что путь этот будет лежать через реки крови. Каждый индиец, говорил он, вступая на путь неповиновения властям, должен быть морально готовым к смерти. Достижение свободы потребует жертв.

Случаи ответного насилия со стороны возмущенного народа - вот что больше всего угнетало Ганди. Поэтому он публично признает, что совершил "ошибку, огромную, как Гималаи". Народ, заключил он тогда, еще не был морально подготовлен к осуществлению столь широкой кампании ненасильственного неповиновения властям.

В течение нескольких месяцев правительство пыталось скрыть от. мировой общественности ужасы Амритсара, а когда правду все же не удалось утаить, была назначена специальная комиссия по расследованию пенджабских событий. Но комиссия, как и следовало ожидать, разоблачать виновных не собиралась. В ее задачу входило по возможности приглушить эхо амритсарских выстрелов. Тем не менее члены комиссии все же вынуждены были отметить в своем докладе: "Мы не сомневаемся, что он (генерал Дайер. - Авт.) сумел произвести очень сильное впечатление, но совсем не то, на которое рассчитывал. Убийства на Джаллианвала Багх вызвали другие выступления... и широкое возмущение по всей стране".

Ганди призвал бойкотировать правительственную комиссию и осуществить самостоятельное расследование амритсарских событий представителями Индийского национального конгресса. Он продолжал настоятельно добиваться у вице-короля разрешения на поездку в Пенджаб, но тот отвечал: "Не теперь". Наконец, Ганди во главе группы конгрессистов, в которую вошли также Мотилал и Джавахарлал Неру, выехал в Амритсар. Материалы расследования, осуществленного конгрессистами в Пенджабе, стали свидетельством правительственной тирании и произвола колониальных чиновников. Все учиненные ими зверства были совершены в провинции, которая во время минувшей войны поставила Великобритании наибольшее число солдат.

Сквозь трагедию Амритсара Ганди увидел, однако, и ободрившее его обстоятельство: индусы и мусульмане отбросили религиозные распри и на поле амритсарской резни кровью скрепили свое братство.

В конце ноября 1919 года в Дели состоялась конференция халифатского движения мусульман Индии. И впервые в истории страны Ганди, индус по религии, был избран ее председателем. Он - ярый сторонник индусско-мусульманского единства. Для него мусульманский вопрос - ключ к единению всего народа, а стало быть и к достижению Индией независимости, к созданию в Индостане свободного светского государства. Ганди не боится упрекнуть своих единоверцев-индусов в том, что они еще мало сделали для того, чтобы ослабить религиозную нетерпимость. Он с досадой говорит о случаях, когда приверженцы двух основных религий в стране провоцировали друг друга. Индусы, например, проходя мимо мечети, нарушали "священную тишину", распевая песни. Мусульмане же зло шутили над индусами по поводу их культа коровы. Все это влекло за собой ссоры и стычки, а иногда и убийства. Англичанам индусско-мусульманская вражда казалась вечной, и их собственный мир в захваченной стране прочно покоился на этой спасительной для них вражде. Совсем не случайно поэтому призыв Ганди к индусско-мусульманскому братству привел к тому, что халифатское движение живительным потоком влилось в Индийский национальный конгресс, усилив его антиимпериалистическую направленность.

В самом конце 1919 года состоялась очередная сессия Конгресса. Она была знаменательна тем, что собралась в многострадальном Амритсаре. Но не только этим. Незадолго до сессии король Англии призвал индийцев содействовать имперским властям в осуществлении "дарованного" им нового закона об управлении Индией. По этому случаю объявлялась амнистия для политических заключенных.

Многие руководители Конгресса прибыли на сессию прямо из тюрем. Среди них были соратники Ганди - мусульмане, знаменитые братья Али. Сюда, в Амритсар, приехали Тилак, Мотилал и Джавахарлал Неру, Безант и другие видные политические деятели страны. Все они видят в Ганди вожака народных масс, человека несгибаемой воли. Однако многие консервативно настроенные конгрессисты еще не готовы воспринять ни его учение, ни его руководство. Впрочем, и они не могут отрицать того факта, что с приходом Ганди Конгресс превратился в массовую политическую партию. Это пугает "старую гвардию" Конгресса, которая не привыкла и не хотела иметь дело с народом.

В работе сессии принимает участие лидер партии "Мусульманская лига" М. А. Джинна. И хотя союз двух партий - Конгресса и Лиги кажется еще достаточно прочным, Джинну явно не устраивает единая позиция братьев Али и Ганди. Амбиция, соединенная с политическим и религиозным консерватизмом, мешает Джинне искренне сотрудничать с ними: по всему видно, что он не примирится со второй ролью в партии и сделает ставку на воинствующий исламизм, противопоставляя его общим интересам борьбы страны за независимость.

В противоположность Джинне, Ганди совсем не заботится о своем политическом авторитете: его влияние на конгрессистов было всеобъемлющим и неоспоримым. Сессия с большим энтузиазмом приняла предложенную им резолюцию о сооружении памятника жертвам амритсарского расстрела. По всей стране прошла кампания по сбору средств на памятник. В соответствии с решением сессии Ганди возглавил комиссию, которая должна была выработать новый Устав Индийского национального конгресса. По настоянию Ганди в комиссию вошел и Тилак. Позднее Ганди вспоминал об амритсарской сессии Конгресса как о начале своей политической деятельности.

В это же время Махатма Ганди при содействии своих друзей организует в Ахмадабаде издание газеты "Янг Индия" ("Молодая Индия"). Он считал, что основной целью ее должно быть воспитание и подготовка народа к проведению кампании гражданского неповиновения, пропаганда принципов ненасилия. "Янг Индия" должна была воскресить в сознании индийцев прекрасное прошлое их родины. Издательский опыт, приобретенный Ганди еще в Южной Африке, очень пригодился ему для организации выпуска газеты.

Ганди в это время был занят еще и поиском общественного механизма, с помощью которого миллионы голодных и раздетых индийцев могли бы хоть в самом малом обеспечивать свои жизненные потребности самостоятельно, вне сферы производства и распределения, установленной колонизаторами. В этом он усматривал залог успеха в проведении широкой кампании гражданского неповиновения. Его внимание привлекает движение "свадеши" - массовый бойкот английских товаров и требование развивать национальную промышленность. Оно возникло еще в 1905 году как форма протеста на решение вице-короля Керзона осуществить раздел Бенгалии по религиозному принципу и уже вскоре приобрело все-индийский характер, став по существу движением за экономическую независимость страны.

Ганди вдохнул в движение "свадеши" новую силу. Он призывает индийцев носить одежду исключительно из тканей ручного производства. Обитель Ганди на реке Сабармати становится центром возрождения ручного прядения, которое с удивительной быстротой распространяется по всей стране. По образцу старых делались новые прялки, и вот, казалось, все население Индии поголовно занялось производством кхади. Изображение прялки, по предложению Ганди, становится символом независимости на знамени Конгресса. А самих конгрессистов можно было узнать по головному убору - "топи", белой шапочке, типа пилотки, сделанной из того же кхади.

Призыв Ганди использовать ткани отечественного производства отвечал интересам местной буржуазии, которая вела конкурентную борьбу с английскими текстильными фабрикантами, но объективно этот призыв способствовал также и вовлечению в антиколониальное движение многомиллионного крестьянства страны. В сложившейся социально-политической обстановке Ганди, как еще никто и никогда, умел предложить людям программу конкретного действия. Хотя программа производства кхади и возврата к старым ремеслам была рассчитана на примирение труда и капитала, на мирное разрешение социальных проблем общества, на ненасильственное освобождение народа от жестокой колониальной эксплуатации, она тем не менее служила целям пробуждения народа и была по существу антиимпериалистической.

Известный советский индолог А. Д. Литман по этому поводу писал: "Несмотря на кажущуюся отсталость и консервативность этих взглядов, движение за внедрение кхади как временная мера имело определенный смысл и значение. Учитывая, что колониальное правительство не предпринимало никаких шагов к ликвидации массовой безработицы, Ганди считал, что кхади экономически несколько поможет безработным, а главное - поднимет в них чувство собственного достоинства, вселит в них уверенность в свои силы". По мнению Ганди, производство кхади могло подорвать установленную колонизаторами практику вывоза из Индии дешевого сырья и ввоза в нее дорогостоящих тканей, изготовленных из него. "Индия умирает с голоду, - напишет Ганди в октябре 1921 года, - ибо она лишена работы, которая ей может дать пищу... Прялка есть средство к существованию для миллионов умирающих. Голод толкает Индию к прялке".

Социальные эксперименты Ганди помимо его воли часто принимали острую форму политической борьбы трудящихся против иностранных и своих собственных угнетателей. Мечта Ганди о национальном объединении на основе социального компромисса, принципа "сарводайя" - всеобщего возрождения путем морального исправления богатых наталкивалась на суровую действительность. Богатые потому и становились богатыми, что других оставляли в нищете. И тогда Ганди, глубоко страдая, но как одержимый веря в свою идею о добром начале всякого человека, с удвоенной энергией продолжал начатое им дело.

Ганди обладал даром заражать своей идеей других. В каждого, кто общался с ним или просто приходил за советом, буть то рабочий, крестьянин, интеллигент, помещик или фабрикант, он вселял ободряющую мысль об их нужности обществу и веру в их способности служить великому делу экономического, политического и духовного возрождения своей страны.