В шуме центральной площади афин омонии я жил как в пустыне Святой горы

 

Среди многолюдного круговращения и шума Омонии я возвышал свои руки к Богу и проводил та­кую внутреннюю жизнь, словно в пустыне Святой Го­ры. «Вот, — говорил я внутри себя, — я не для мира, а для пустыни. Там никто не знает, чем ты занимаешь­ся». И так жил в миру. Жил там, куда меня привел Бог.

 

Всех я любил, всем сострадал, все меня умиляло. Это мне дала Божественная благодать. Я видел медсестер в белых одеждах, смотрел на них, как на ангелов в белых ризах, спустившихся в церковь, и плакал, оттого что видел их. Я очень любил этих медсестер. И при ви­де сестры в белом я думал, что это сестра милости, се­стра любви, которая идет, чтобы послужить в храме любви Божией, то есть в больнице, чтобы служить больным, служить братьям. Ангел, белый ангел.

 

Сколько вещей у нас остаются незамеченными! Когда я видел, как мать кормит грудью своего ребенка, снова приходил в умиление. Когда видел беременную женщи­ну, плакал. Видел учительниц, приводящих детей в школу, и плакал, так как это было дело любви.

 

Самую большую радость я испытывал, конечно, во время Божественной литургии. Когда я читал, внизу все стояли затаив дыхание. Я был на подъеме. Я весь был в литургии, потому что мне нравилось совершать литургию. Да и люди воодушевлялись той простой ли­тургией, которую я совершал.

 

Поскольку я был необразован, то очень старался. В церковь Святого Герасима приходили и пели ученые люди. Многие из них были профессорами университе­та, такие, как братья Аливизаты, религиовед Леонид Филиппидис и другие. Там, напротив поликлиники, была Афинская музыкальная школа. Оттуда на служ­бы тоже приходили преподаватели со своими семьями. Хор в церкви был из Императорского театра. Но мне было трудно петь на глас и тому подобное. Поэтому я решил походить в музыкальную школу.

 

Часы, которые мне оставались на отдых, я тратил на то, что ходил и с упорством учился музыке, ревностно учился часами. Я делал это, чтобы облегчить жизнь псалтам. Я не хотел огорчать церковный хор. И хор, как я уже вам говорил, был официальным. Я хотел хорошо держать тон, чтобы не утомлять их и не огорчать. Я вынужден был ходить в музыкальную школу, чтобы научиться музыке. Но послушайте об одном моем безумном поступке.

 

Я желал научиться играть и на фисгармонии. У ме­ня были планы на будущее. Если бы я построил монас­тырь, то когда бы мы находились там и говорили бы разные поучения или говорили бы на какие-нибудь пре­красные темы, то брали бы фисгармонию и использова­ли бы ее для песнопений.

 

Но в музыкальной школе не было фисгармонии, и меня посадили за пианино. Тогда я научился играть на пианино, но больше любил фис­гармонию. Как только Бог все устроил! И что же вам сказать! В музыкальной школе меня полюбили и дали мне учительницу, которая была святейшим человеком. Однажды, когда я служил литургию, я взял заме­чательную большую просфору, которую мне принесли. И что могло быть самым лучшим подарком тогда, ког­да мы были под оккупацией и голодали? Я принес ее ей и с улыбкой говорю:

 

— Мне принесли прекрасную просфору.

— Нет, нет, — отвечает она, — не могу, не могу, я не буду ее есть!

— Я прошу тебя, — настаиваю я.

— Нет, — говорит, — так нельзя.

 

И я смутился. Она дала мне урок игры на пиани­но, а в конце я признался ей, что огорчился. Тогда она, бедняжка, взяла просфору.

 

Но и я не желал ее огорчать своими занятиями. О чем я думал? Вечером после своей смиренной молитвы, прежде чем лечь спать, я ставил свои руки так, как буд­то сижу за пианино, и повторял урок: до, си, ля, соль, соль, соль, ми. Делал это мысленно. И так я готовил уроки. Зачем я это делал? Чтобы не огорчать свою учи­тельницу.

 

Этому я научился на Святой Горе. То есть я не могу огорчать другого, потому что с юного возраста научился послушанию. Так я совершал и ошибки в сво­ей жизни. То есть когда я вижу, что кто-нибудь огорча­ется, понуждает меня и просит, чтобы я сделал или ска­зал что-либо, я жалею его и делаю, даже если не хочу.

 

Я видел смерть, которая косила людей ежедневно. Я делился с больны­ми просфорами и всем, что мне приносили. Их душев­ная боль подталкивала меня к состраданию. Даром про­зорливости я видел глубины их душ. Я молился о тех, кто приходил ко мне и рассказывал о своей телесной бо­лезни. Это побуждало меня к изучению. Видя больной член тела, я хотел узнать его научное название и ту роль, которую играют все органы тела: печень, поджелудоч­ная железа и другие члены. Поэтому я купил книги по медицине, анатомии, физиологии и тому подобном, что­бы изучить это и быть информированным. Для лучшего образования некоторое время я посещал аудиторные за­нятия на медицинском факультете. Такая любознатель­ность у меня была ко всему. Я все хотел узнать во всей глубине и широте. Если я шел на какой-нибудь завод, я хотел узнать во всех подробностях о том, как он работа­ет. Если посещал музей, то часами интересовался скульптурой. Я вам расскажу один случай.

 

В первое время моего назначения туда мне было суждено испытать искушение, которое мне тогда показалось очень большим…

 

 

Но я вам еще не рассказал о том, что в первое вермя моего назначения туда мне было суждено испытать великое искушение…

Но Бог помог мне.

 

В первое воскресенье я с большой радостью пошел служить литургию. Мое желание — трудиться в уч­реждении — исполнялось. Этот дар послал мне Бог. Но что же случилось! Когда я пошел к началу службы в церковь Святого Герасима, услышал звук граммофо­на с любовными песнями: «Я люблю тебя, я люблю те­бя...» — и так далее. Продолжаю службу... Все то же самое. Я начинаю читать молитвы, служить Божест­венную литургию. А снаружи — песни.

 

В церкви пол­но народу. Я выхожу Царскими вратами и говорю: «Мир всем», — но литургия вся кувырком. Когда я в унынии закончил, потребил Святые Тайны, взял свое облачение, сложил его и тотчас вышел из храма. На­против церкви был магазин, в котором продавались граммофоны и пластинки к ним. Я вежливо подошел к хозяину магазина господину Курете, так его звали, и попросил его, если это возможно, хотя бы во время Бо­жественной литургии выключать граммофон.

 

Он мне отвечает:

 

— Я тоже хочу зарабатывать свой хлеб. То, о чем ты просишь, невозможно. У меня дети, я должен платить аренду.

— Я прошу тебя, — говорю ему, — я переживаю, потому что происходящее — грех.

— Отец, ты занимайся своим делом! — отрезал он.

 

И что мне было делать? Я думал о том, чтобы уй­ти из церкви и найти другую. Но я был связан обяза­тельствами, и меня назначили на это место в то время, когда я не отвечал элементарным требованиям. То есть у меня не было аттестата об окончании начальной шко­лы, даже табеля хотя бы за какой-нибудь класс. Что я скажу Блаженнейшему, который снизошел ко мне и по­ставил меня туда по любви? Что я скажу господину Аливизату, который сделал все, чтобы меня туда на­значили? Я сильно расстроился.

 

Сидел в алтаре и ду­мал, что делать. Я говорил, что нужно уезжать, что больше оставаться я не могу. Как я буду здесь жить, как буду служить? А особенно, как жить человеку, ко­торый приехал из пустыни, из совершенного безмол­вия, как ему жить в этом сатанинском шуме?

 

По улице проносились автобусы из Никеи, из Перистери, из Пирея. Их маршрут проходил прямо за дверью церкви. Я постоянно слышал гудки проезжающих мимо автомо­билей. И я решил уйти, но не знал, как об этом сказать. Печальный, я вернулся домой и не знал, как быть.

 

Я тогда жил у Ликавитоса на улице Доксапатри. Я вернулся домой и думал, думал... Мне даже есть не хо­телось. Я переживал. Что делать? Я был рад, что меня направили служить в больницу, где я мог видеть боль­ных, ухаживать за ними, разговаривать с ними, испове­довать их и причащать... Что же делать теперь? Лишь Бог мог вызволить меня из такого затруднительного по­ложения. И в таком великом затруднении, в котором я находился, я решил про себя: «Что скажет Бог».

 

Я по­просил:

 

— «Боже мой, я не хочу, чтобы Ты со мной гово­рил, не хочу, чтобы Ты показал мне знамение. Любовью Твоей покажи мне что-то простое, по чему я смогу по­нять, должен ли я уехать или остаться. Очень простое. Я не прошу чуда. Мне стыдно».

 

Я решил поститься три дня, не вкушая даже воды, и эти три дня провести в со­вершенном молчании и молитве, ожидая ответа Божия.

 

И ответ пришел. Когда я был в церкви Святого Ге­расима, приходили разные люди, чтобы поставить свеч­ки. В какой-то момент входит женщина с ребенком. Ре­бенок был, вероятно, учеником первого класса гимна­зии. В руках у него были школьные учебники. Один из них был по физике. Я попросил у него учебник, чтобы посмотреть просто из любознательности. Это было мо­им обыкновением.

 

Я листал книжку и открыл одну страницу, где был показан следующий физический опыт:

 

....в спокойную воду озера бросают маленький ка­мень. Вода теряет свое спокойствие и покрывается ря­бью на небольшой площади. Если потом бросить камень побольше, то рябь будет больше и на большей площади. Новые волны заглушат прежние...

 

В тот момент мне и пришел ответ на мою дилемму. Это было просвещение от Бога.

 

Я подумал следующее: маленькая «рябь» песен за стенами церкви может быть поглощена большими «волнами» от усердных молитв, которые произносятся в церкви. В тот же миг в уме у меня явственно прозвуча­ло: «Если ты служишь в церкви литургию и ум твой — в Боге, то кто может помешать тебе?»

 

Я так и приготовился поступить. При служении литургии я предавался любви Христовой, с великой ревностью и большим духовным напряжением совершал драму Божественной литургии, страшную драму Голгофы. Радость моя была безмерна. Я поверил в то, что Бог разрешил мою проблему. Действительно, в воскресенье утром я пришел в церковь, исполненный надежды. Дал возглас: «Благословен Бог наш...»

 

Ум мой был сосредоточен на одной службе, и только. Я ощущал себя на небе, а внизу и рядом со мною — мо­лящиеся, словесные овцы Божий. В Божественной благодати я ощущал всех нас. Снаружи бешено орал граммофон. Я не слышал ничего. Впервые я пережил такую Божественную литургию. Это была самая пре­красная литургия во всей моей жизни. И с тех пор все Божественные литургии были такими.