Немногое время мне понадобилось для того, чтобы миновать первое искушение

 

Я был очень радостным и воодушевленным от сво­ей жизни на Святой Горе. Но некоторое время, внача­ле, у меня было искушение. Я начал думать о своих ро­дителях, начал болеть душой за нех, жалеть их, так как они не знали, где я нахожусь. Думал и о своем двоюродном брате, ровеснике.

Во мне родилось желание поехать не­надолго в свою деревню и привезти брата на Святую Гору, чтобы и он проводил здесь такую же прекрасную жизнь. Я чувствовал, что обязан привести его ко Хри­сту. Я ничего не говорил своему старцу. Но стал тоско­вать, потерял аппетит, лицо мое пожелтело.

 

Старец, заметил это. Как-то он подзывает меня и спрашивает с любовью:

 

— Что за помыслы у тебя, детка? Что с тобой происходит?

 

Тогда я ему просто все рассказал. Но этого было достаточно, я освободился! Искушение прошло. Сно­ва появился аппетит и радостью переполнилось мое сердце.

 

Я продолжал послушание своим старцам. Лицо мое просияло, я похорошел и стал более красивым. Тог­да как раньше был худощавым. Теперь же лицо мое стало ангельским. Как я это увидел? Пошел как-то к старцу, а солнце било в его окно, и получилось зеркало. Когда я увидел свое лицо, то подумал про себя; «Ого! Как изменила меня благодать». Прежде я думал о ро­дителях, и эти мысли мучили меня.

 

Потом я перестал думать о них. Только молился, чтобы Господь спас их. Сначала я скучал по ним, а теперь стал скучать по сво­им старцам. Я помнил о родителях, но память эта стала другой, память единственно с любовью Христовой. Я начал больше поститься и больше подвизаться. Я был словно сумасшедший, весь горел духовной ревностью. Я хотел постоянно находиться в церкви и делать то, что желали старцы, чтобы доставить им радость. Вот что такое изменение, преображение, превращение, совер­шаемое благодатью Божией.

 

Все, что я делал, я делал с великой с радостью!

 

Старцы не посылали меня на тяжелую работу. Я только поливал сад и занимался рукоделием, вырезал по дереву. Да и не поучали меня. Первое время я лишь ходил с ними на службы. Ничего более.

 

 

По прошествии нескольких дней старец позвал ме­ня, дал четки и сказал, чтобы каждую ночь я творил молитву: Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Ниче­го более. Никакого поучения, никаких объяснений. Пе­ред тем как дать мне четки, он сказал:

 

— Смотри, положи поклон, поцелуй мне руку, по­целуй крест на четках, чтобы я благословил тебя, дабы помог тебе Бог.

 

Так я научился молиться по четкам. Вне келий, то есть на работу за оградой келий, вна­чале старцы меня не посылали. Все работы, какие я де­лал, были только на келий. После я ходил в сад, копал, поливал, полол, делал все, что мог. Затем брался за ру­коделие. После работы они ставили меня читать Псал­тирь, а сами работали. Я все делал старательно и не хо­тел доставлять своим старцам никаких огорчений.

 

Меня заботило лишь то, как послужить им, как упокоить их во всем. Я делал все, что мне говорили. Соблюдал все в точности. Чтобы быть уверенным, я запоминал то, что мне говорили, и заучивал, как урок, держал это в уме и выполнял.

 

Например, моим рукоделием была резьба по дереву. Я внимательно смотрел, как делали это старцы, и вечером, когда ложился спать, в уме повторял «урок»: берем деревяшку, распиливаем ее и кладем в воду, чтобы она намокла. Потом вынимаем из воды и кладем сушить. Потом обтесываем топором, обрабатываем рубанком, зачищаем наждачной бумагой, берем рашпиль и обраба­тываем им так... Потом берем морской камень, такой кристалл, который делает дерево глянцевым, его называ­ли алмазным камнем. Затем делаем рисунок и так далее.

 

Весь процесс работы я обдумывал в уме, чтобы не за­быть и о самых малых деталях, чтобы делать именно так, как они хотели. Я боялся ошибиться и огорчить их. По­этому все, что они говорили мне, я заучивал наизусть. Они объясняли мне, зачем учиться рукоделию:

 

— Смотри, детка, учись рукоделию. Иначе не сможешь здесь остаться. Здесь тебе не монастырь, то есть не киновия, где большие сады, вино­градники, много фруктов. Здесь нужно трудиться, что­бы купить себе сухари…

 

Они говорили это и учили меня рукоделию. Чтобы не огорчать их, я занимался рукоделием даже ночью, пе­ред тем как лечь спать. Таким образом, утром я был го­тов к работе. Что бы я ни делал, делал с радостью. Я го­ворил:

 

- «Я стану монахом! Чтобы этому научиться, нужно постичь суть монашества!».

 

Я был любознателен и хотел изучать углубленно и всесторонне каждую вещь, каждое дело. Я хотел выучиться всему. Не потому, что я думал, что стану проповедником и это мне пригодится, но по одной лишь любви Христовой. Я взял благословение у старца читать последование пострижения в монашест­во и за пятнадцать дней выучил его все наизусть.

 

 

Старцев моих я очень любил

 

 

Как я уже сказал, моими старцами были отец Пантелеймон и его брат отец Иоанникий. Я любил их, хотя они были очень строгими. Тогда я этого не заме­чал. Поскольку любил их, я думал, что они не отно­сятся ко мне строго. Я питал к ним великое уважение, благоговение и любовь. Благоговение мое было таким же, с каким я смотрел на икону Христа. С таким бла­гоговейным трепетом.

 

Потому что после Бога были старцы. Они оба были священниками. Родом из Кардицы, высокогорного села. Как-то называлось это се­ло? Достойно, чтобы это вспомнить... А - вспомнил! Это село Месениколас Кардицы. Оттуда было мое толстое шерстяное одеяло, под которым я спал до не­давнего времени. Я был у старцев в полном послу­шании.

 

 

Послушание!

 

Как вам сказать, я знал, что это та­кое! Я предал себя послушанию с радостью, с любовью. Это полное послушание меня и спасло. За него Бог по­слал мне дар. Да, повторяю вам, я был в полном послу­шании у своих старцев. Послушание было не вынуж­денное, а с радостью и любовью. Я любил их истинно. И поскольку я любил их, эта любовь помогала мне чув­ствовать и понимать, чего хотели они.

 

Прежде чем они скажут, я уже знал, чего они хотели и как хотели, что­бы я это сделал, и так в каждом деле. Я бегал повсюду и делал то, что меня благословляли. Я посвятил им се­бя. Поэтому душа моя рядом с ними летала от радости. Я не помышлял ни о ком. Где родственники, где знако­мые, где друзья, где весь мир? Жизнь моя была молит­вой, радостью и послушанием моим старцам.

Мне достаточно было сказать всего один раз, что­бы я соблюдал их слово. Например, один раз старец сказал мне:

 

— Детка, мой руки и перед едой, и всякий раз, когда мы собираемся идти в церковь, потому что вхо­дим в святое место и должно быть все чистым. Мы оба священники, оба совершаем литургию. У нас должны быть чистыми руки. Однако чистота должна быть во всем.

 

Тогда я стал каждый раз мыть руки с мылом. Не нужно было говорить мне второй раз. Перед едой я мыл руки с мылом. По какой бы причине я ни собирал­ся идти в церковь, мыл руки с мылом. При занятии ру­коделием, если это была тонкая работа, я мыл их с мы­лом. Так я поступал во всем, не противодействуя внут­ренне. Заметьте, что у меня было два старца, и часто они требовали противоположных вещей.

 

Однажды отец Иоанникий говорит мне:

 

— Возьми отсюда эти камни и перенеси их туда…

 

Я убрал их на указанное место. Приходит «стар­ший» старец. Лишь только увидев их, он разгневался, отругал меня и сказал:

 

— Э-эээ, кривой (страбос) человек! Зачем ты это сделал? Разве эти камни должны быть там? Неси-ка их снова туда, откуда взял!

 

Вот, так - «кривой (страбос) человек» — так он меня ругал, когда гневался.

 

На другой день проходит там отец Иоанникий. Видит камни на прежнем месте, приходит в гнев и го­ворит мне:

 

— Разве я не велел тебе перенести эти камни туда? Я смутился, покраснел, положил ему поклон и го­ворю:

 

— Батюшка, прости меня, я почти все перенес их, но старец увидел это и сказал: «Отнеси их опять туда же. Они нужны нам там». И я их отнес обратно.

 

Отец Иоанникий не промолвил ни слова. Так старцы много меня тренировали. Но я ничего лукавого не подозревал, не говорил: «Они что, испытывают меня?» Мне на самом деле в голову не приходило, что они могут меня испытывать. А если они и испытывали, то делали это столь естественно, что до­гадаться было невозможно.

 

В этом был глубокий смысл. Потому что когда человек знает, что его испы­тывают, то может исполнить даже самое трудное дело, чтобы показать, что он — послушный. Но если человек не знает, что его испытывают, да еще и видит гнев дру­гого, тогда не может его не кольнуть внутри:

 

«Ого! Что еще такое? Он столько лет монашествует и при этом гневается? Да разве такое возможно? Может ли монах быть гневливым и молиться? Не освободиться от гне­ва? Значит, эти люди далеки от совершенства...»

 

Но я так не думал, да и не знал, испытывают ли ме­ня. Напротив, я очень радовался этому, потому что лю­бил их. Да и они очень любили меня, хотя и не показы­вали этого. Я любил обоих старцев, но особенно привя­зался к своему духовнику — старцу Пантелеймону. Как говорит Давид: Прильпе душа моя по Тебе, мене же прият десница Твоя (Пс. 62, 9).

 

Так и моя душа при­лепилась к моему старцу. Истинно говорю вам! И серд­це мое было вместе с его сердцем. Я видел его, чувство­вал его. Он брал меня с собой, и мы шли сначала в собор, а оттуда вместе на работу. Да, да, да, я его ощущал! Это очень освятило меня. То, что я привязался к старцу, а сердце мое прилепилось к его сердцу, освятило меня, принесло мне огромную пользу. Это был великий святой!

 

Однако старец ничего не говорил мне не только о том, откуда он родом, но и не называл мне даже своей
фамилии, ничего, совсем ничего... Никогда он не гово­рил: «На моей родине» или «мои родители, мои бра­тья» и так далее. Он всегда был молчалив, всегда мо­лился, всегда был кроток. Если и гневался когда, то гнев его и все слова были только для вида.

 

Я любил его и верю, что благодаря послушанию и любви, которую я питал к нему, благодать посетила и меня.

 

 

Я наблюдал за ним, чтобы что-нибудь перенять у него, уподобиться ему. Я любил его, благоговел перед ним, смотрел на него и получал от этого пользу. Мне до­статочно было лишь смотреть на него. Вот мы идем да­леко. От самой Кавсокаливии вверх на гору, чтобы об­резать ветки каменного дуба. Всю дорогу молчим, не го­ворим ни слова. Помню, как старец показывает мне, ка­кие дубы пилить. Едва спилив один, я кричу радостно:

 

— Геронда, я его спилил! Он отвечает:

— Пойди-ка с пилой вон туда.

— …..

 

Я очищаю все вокруг, чтобы можно было работать пилой. А он идет, чтобы найти мне следующий дуб. Мы произносили одно слово «монофиси», то есть на одном дыхании. Я сразу кричал:

 

— Геронда, я спилил и его!

 

При этом испытывал огромную радость. Это было необыкновенно. Это была моя любовь, была благодать Божия, которая исходила от старца ко мне, смиренному.

 

Я теперь понимаю, когда рассказывают:

 

Однажды при­шли однажды монахи и окружили одного подвижника, спрашивая его о разном. Один из них сидел и не гово­рил ничего. Он смотрел на лицо старца. Все спрашива­ли, а он — никогда. Пустынник задал ему вопрос:

 

- Почему ты, детка мое, не спрашиваешь ни о

чем? У тебя нет никаких недоумений?

А тот отвечает ему

 

— Я не хочу ничего другого, мне достаточно лишь видеть тебя, Геронда.

 

То есть он наслаждался благодатно, впитывал его, через него получал благодать Божию. И преподоб­ный Симеон Новый Богослов говорил то же самое — что получил благодать от своего старца.