Епископ Порфирий рукоположил меня во священника

 

Я жил как мо­нах в монастыре Святого Харалампия, а именно, хранил правило... Мне очень нравилось читать жития святых, каноны и многое другое. Я наизусть вы­учил Новый Завет, различные молитвы. Псалтирь я за несколько лет до того выучил наизусть. Знал все псал­мы и мог связывать по смыслу разные места из текстов Священного Писания. Псалтирь была пищей для моих размышлений.

 

Повторюсь еще раз: в монастыре я жил как монах, ходил в старой рясе. Ночью я обычно выхо­дил из монастыря и читал Псалтирь, которую в монас­тыре не читали. Помогал в монастырских работах. Бе­гал туда-сюда. Мне дали ключи от монастырской сы­роварни, потому что в монастыре было два-три старых монаха, которые нуждались в помощи. Они, бедные, мне полностью доверяли...

 

Но и на послушаниях я не оставлял своего ума праздным, а поучал его. То есть я не поучал его, а это было постоянное желание Бога. Ну как вам объяснить? Это как девушка, которая заболе­ла, например, плевритом, но на уме у нее только воз­любленный. Понимаете? Любимый... Это было полное посвящение себя Возлюбленному, Христу.

 

Там я и стал священником. Послушайте-ка, я вам расскажу об этом.

 

Владыка Фостин привечал богословов, поддержи­вал их. Однажды приехал в село Кими к владыке один студент-богослов, чтобы подготовиться к выпуск­ным экзаменам. Обычно после еды владыка проводил в трапезной беседу со всеми монахами на различные духовные темы. Например, владыка спрашивал;

— Дети, скажите мне, какая самая великая добро­детель?

 

Монахи высказывали свое мнение. За столом си­дело человек пятнадцать. Темы были различными: о Писании, о религии, о монашестве.

 

 

Однажды вечером, когда речь зашла о монашест­ве, владыка воскликнул:

 

— Ах, дайте мне монахов! Ничего другого и не хо­чу. Только это. Только монахов, хороших, верующих, терпеливых. Тогда многое можно будет сделать.

 

В этот момент встал этот богослов — он был из Коклы, недалеко от Фив — и говорит ему:

 

— Владыка, как тебе сказать? Ты восклицаешь о монахах, а в монастыре медленно умирает один монах со Святой Горы, а ты и не знаешь об этом,

 

— Что ты говоришь! — взволновался владыка.

 

— Да, приехал один юноша, бедняга, со Святой Горы. Он очень хороший, но худой, кожа да кости. А игумен еще ставит его на работы.

 

— Сейчас же езжай и привези его мне сюда. Приезжает он к игумену с письмом, спрашивает

Никиту — так меня тогда звали, это было мое монаше­ское имя. Он тут же отвез меня к владыке.

 

Когда я приехал к нему, он положил свою руку мне на голову и говорит:

 

— Как поживаешь, детка?

Он провел меня к себе, и мы стали беседовать.

— Откуда ты? Как сюда попал?

 

Я вкратце ему рассказал, как я любил Христа и подвижническую жизнь, как в юном возрасте уехал на Святую Гору. Рассказал и о том, как заболел и старцы послали меня в мир, чтобы я выздоровел. Знаете, что тут началось?

 

Он вызвал лучшего врача города. Врач пришел ко мне, осмотрел меня, дал мне целую кучу ле­карств. Владыка хотел меня удержать. Но я стеснялся оставаться рядом с ним. Мне нравились лес, тишина, молчание. Я вернулся обратно в монастырь Святого Харалампия.

 

Владыка часто посещал монастырь. Это был чело­век святейший. Я его узнал по его дарованиям. Как-то он приехал в монастырь Святого Харалампия. Я услы­шал, как он говорит, и мне понравились его слова. Я никогда не слышал священнопроповедника. Этот вла­дыка создал одно учреждение недалеко от Кими, кото­рое назвали «Священным братством Святого Пантелеймона». Владыка иногда приезжал в монастырь с ребя­тами из этого братства

 

И вот, владыка приехал в монастырь с архи­епископом горы Синайской Порфирием III. Они реши­ли рукоположить меня во священники. Я не хотел это­го, понимаете? Я знал, что правильно — желать стать монахом, а не добиваться сана священника или влады­ки. Нужно бежать этого. Я это точно знал!

 

В конце концов, еп Порфирий сделал меня священником и дал мне свое имя. Я его воодушевил. Я по благодати открыл ему не­что его личное, когда шел с ним в горах, и он сказал владыке:

 

— Этого не теряй.

 

Мне было тогда двадцать лет. Я не хотел стано­виться священником, но иначе быть не могло. Владыка очень настаивал, а владыка — образ Христов. Нельзя ему отказывать настойчиво. Нельзя разорвать своих отношений с епископом, потому что молитва твоя тогда не взойдет к небу, остается бесплодной. Так они руко­положили меня во диаконы в праздник святой Пара­скевы и во священники — в день праздника святого Пантелеймона.

 

Я должен был проводить бесконечные исповеди!

 

Меня сделали духовником уже через два года… На пре­стольный праздник, когда собралось много народу, меня подвели к трону владыки и официально прочитали надо мною молитву духовника. Я был еще молод. Откуда у меня были знания! Глупеньким, бедный, был... Я был необразован, не знал правил духовника. Что сказать? Не все знал... Что делать? Преклонил в послушании голову. Теперь я понимаю. Тогда я толком не понимал.

 

Как меня любили и монахи, и люди, которые при­ходили ко мне исповедоваться! Там я исповедовал день и ночь. То есть начинал я рано утром, продолжал це­лый день, следующую ночь, потом весь следующий день, а потом вторую ночь без перерыва. Двое суток без еды. К счастью. Бог позаботился обо мне, просве­тил мою сестру. Ока приносила мне немного молока, чтобы я пил. К комнате, где я исповедовал, вела высо­кая лестница со многими ступеньками, по которой под­нимались люди на исповедь. Всю ночь они ожидали своей очереди. Уходя, они говорили друг другу: «О, этот священник — сердцеведец!» Называли они меня так по-албански. Там я провел пятнадцать лет.

 

Когда ко мне приходили, я обычно спрашивал:

 

- «Сколько тебе лет? С кем живешь?» Один отвечал:

 

«Со своей женой». Другой: «Со своими родителями». Третий: «Живу один». Я продолжал: «Где ты учился? Чем занимаешься? Как долго не исповедался? Как долго не причащался?»

 

Как-то так. А потом, в зависи­мости от того, что они мне говорили, я немного беседо­вал с ними и, поскольку очередь ждала, спрашивал:

 

— Брат, что ты вспоминаешь сейчас? Что, как ты чувствуешь, отягощает твою душу, твою совесть? Какие соделал прегрешения, в какие впал грехи?

 

И человек начинал потихоньку исповедовать свои ошибки, я ему немного помогал, сказав прежде, что он должен вправду сказать, что он чувствует.

 

Тех, кто приходил ко мне на исповедь, первое вре­мя бросало в жар. У меня лежала книга «Руководство к исповеди» преподобного Никодима Святогорца. На­пример, человек мне открывал какой-нибудь тяжкий грех. Я смотрел в книгу. Там было написано: «Восем­надцать лет не причащаться». Тогда у меня еще не бы­ло опыта. Я назначал епитимьи согласно правилам, и что было написано в книге, являлось для меня законом. Постепенно стали приходить и на следующий год. Приходили из разных мест, из разных деревень, и из далеких, и из близких. Но когда я спрашивал их: «Как давно не исповедовались?» — они мне отвечали:

 

— Да – как, в прошлом году я тебе исповедовался.

— И что я тебе сказал?

— Ты сказал мне делать по сто поклонов каждый вечер.

— Ты делал их? - Нет.

— А почему?

— А потому что ты мне сказал «не причащаться восемнад­цать лет». Я подумал, что если уж я все равно погиб и осужден на муки, то какой смысл все это выполнять. И не стал ничего делать.

 

Понимаете? Потом приходит другой. То же самое. Тогда я подумал: «Что я здесь делаю?» И стал мудрее. Духовник имеет власть вязать и решить. Я помню наи­зусть правило Василия Великого. На него я положился и изменил тактику исповеди. А правило гласит:

 

Приявший власть разрешати и связывати, не будет достоин осуждения, когда, видя крайне усерд­ное исповедание согрешившаго, соделается милости­вее, и сократит епитимию. Поелику повествования Священного Писания показуют нам, яко с большим подвигом исповедающиеся скорее получают Божие милосердие.

 

Тогда я стал побуждать людей читать Священное Писание, каноны святым, молитвочки, делать поклоны. Так они стали постепенно воцерковляться. Их сердца смягчились, они сами захотели поститься, подвизаться и желали познать Христа. Я одно понял, что, когда кто-либо познает Христа, возлюбит Его и будет воз­люблен Им, тогда все становится прекрасным, святым, радостным и легким.

 

Перед таким величием я, чувствуя себя недостойным, упал на колени...

 

Из своей жизни в монастыре Святого Харалампия я помню много случаев. Расскажу вам один чудесный случай.

 

Я уже говорил, что мне очень нравится лес. Я привык к уединению, хотел быть один. Я хотел быть вне монастыря, особенно ночью. По этой причине я за­лез на дуб, высоко, выше двух с половиной метров. Там я из тростника устроил лежанку. Нарезал камыш и пе­реплел его с ветвями дуба. Туда я принес одеяло, в ко­торое заворачивался. Это было здорово. Я поднимался по лестнице, которую сделал сам, и, когда уже был на­верху, убирал ее, чтобы меня никто не беспокоил.

 

Лежанку мою оплел дикий виноград, цветы которого сильно благоухали. У подножия дуба было много камы­ша. Он рос от самых корней дерева, площадью метра два на три. Я забирался наверх на лежанку и предавал­ся молитве. Я был святогорцем. Хотел лишь уединения и Псалтири. И еще Господи Иисусе Христе... Там на дубе я молился часами среди цветов дикого винограда на своей камышовой кровати.

 

 

Однажды вечером, забравшись на эту постель, всю в цветах, я стал молиться. Была ночь, вокруг — пустыня. Луна освещала мир. Мне помогали соловьи, которые только проснулись и начали петь. Я прочитал много псалмов, но более всего молился Господи Иису­се Христе, помилуй мя. Потом встал и мысленно про­читал повечерие.

 

Когда я начал читать молитву Божией Матери, то увидел Ее образ: на высоком, прекрас­ном и Божественном престоле — Пресвятая Богоро­дица, вокруг нее чины ангелов, архангелов, херувимов, серафимов, мучеников, святых, преподобных, проро­ков.

 

Перед таким величием я как недостойный упал на колени и начал молиться громко вслух: Несквер­ная, неблазная, нетленная. Пречистая Чистая Де­ве, Богоневесто Владычице... Меня охватил страх и трепет, когда луч света, исходящий от Богородицы, коснулся моей головы, которую я смиренно и низко преклонил по причине своего великого недостоинства.

 

Когда я окончил молитву Божией Матери и умолк, слышу, как из-под дерева выходит человек. Это был мужчина. Он говорит мне:

 

— Человек Божий, спускайся вниз, я хочу тебе что-то сказать. Я спустился и поздоровался с ним. Он мне гово­рит:

— Я очень голоден…

— Я сейчас тебе принесу, — отвечаю ему.

— Послушай-ка, — говорит он мне, — я приехал из Америки и убил свою жену. Меня стали преследо­вать, и я убежал в горы, чтобы меня не поймали. Но я умираю от голода.

 

Я принес ему три просфоры. Он рассказал мне, что жена его завела себе друга. Он, услышав об этом, приехал и совершил такое зло. Он уже в нем раскаял­ся, но сделанного не исправить.

 

— Прошу тебя, человек Божий, никому ничего обо мне не рассказывай, — сказал он мне и скрылся во тьме.

 

Когда рассвело, пришла полиция и искала его. Ме­ня спросили, видел ли я кого-нибудь. Описали его.

 

— Нет, — говорю, — я никого не видел.

 

То, что этот человек мне исповедал, было по бла­годати Божией Матери.

Я правду вам говорю: предо мною была Пресвятая Богородица, Она послала луч света мне, смиренному!

Ведь был монашенком, уже священником, где-то двадца­ти одного года.

 

«Давай-ка освятим воду!»

 

На некоторое время я был направлен в одну дерев­ню на Эвбее. Из многих случаев расскажу вам один. Однажды в церковь, где я служил, приезжает верхом на осле одна женщина. Увидев меня, она спешилась, подошла ко мне и говорит:

 

— Батюшка, у меня сын болеет.

— Что с ним?

— У него пропал голос.

 

— Давно?

— Да. Он совсем не говорит.

 

Юноше было лет восемнадцать. Тогда я беру епи­трахиль и иду с ней в деревню. Пришли к ней в дом. Я увидел юношу, который и вправду не говорил. Я обра­щаюсь к ней:

 

— Давай освятим воду.

Она поставила стул, на него — чашку с водой, по­стелила полотенце. Я начал читать. Юноша молчит. Закончив освящение, я начал кропить при пении Спа­си. Господи, люди Твоя... Когда я ударил его по лбу крестом и базиликом, он говорит мне:

 

— Спасибо большое!

 

Потом этот юноша меня сильно полюбил. Когда он впоследствии крестил своего ребенка, назвал его Порфирием. Приходит ко мне и говорит:

 

— Я дал ему твое имя. Говорю ему:

— А меня ты спросил?

— Я, — отвечает, — люблю тебя и захотел дать ему твое имя.

 

Послушайте рассказ и о другом подобном случае. Это также произошло на Эвбее.

Однажды пришла ко мне женщина со своей доче­рью. Дочь была немая. Мать жалуется мне:

— Батюшка, у меня большое горе. Дочь вот уже как месяц не говорит.

Я ее спрашиваю:

— Как это случилось?

— Мы оставили козу привязанной около реки. Там много кустов ежевики. Поздно вечером дочь пошла забирать ее оттуда. Когда вернулась домой, была уже немой.

 

Я пришел к ней в дом и совершил освящение воды. Мать к тому же была еще и попадьей. Я спрашиваю ее:

 

— Чья ты матушка?

— Я жена священника из...

— А, отца Христоса?

— Да, батюшка.

 

Я прочитал молитвы на освящение, и поповна ста­ла здоровой. Конечно, по благодати Божией.