Гуманитарное знание в горизонте эволюции познания

Если мы хотя бы бегло взглянем на сегодняшнее состояние исследуемой нами познавательной композиции, то открывшаяся картина будет безрадостна и уныла, не сказав – ужасающа, способная ввергнуть практически любого в нигилистский трепет отчаяния. В самом деле, система гуманитарного знания, развивающаяся в фарватере центральной для всей новоевропейской метапознавательной установки на научно-позитивное моделирование, так же как и вся программа (не только познавательная, кстати сказать, но и более широкая социально-культурная, заявленная в каждом разделе и ярусе реальности) терпит, уже почти потерпела, полный крах, теснимая со всех сторон другими, альтернативными и более эффективными практиками. Когда-то, еще совсем недавно, тотально и безраздельно властвующая система организации познания по принципу «науки», узурпировавшая с помощью силовых властно-политических рычагов себе абсолютное (даже не приоритетное) право вещать от лица Истины-Добра-Красоты и устранившая всех конкурентов, ныне уже едва ли может считаться фаворитом общественной ориентации в данной сфере. Она разъедается как снаружи, так и изнутри, вытесняется с командных высот другими познавательными опытами, привыкает жить в цивилизованном состоянии демократического соперничества. Причем, тот отсек новоевропейской научной программы, что именуется гуманитарным знанием, находится еще в более жалком положении. Общие со всей гносеологической установкой беды усугубляются еще и рядом других неблагоприятных обстоятельств, так сказать, лично-исторического свойства.

А именно. Гуманитарно-познавательная система – это достаточно поздний подраздел научного знания, ставший активно разрабатываться в его, научного знания, легальных пределах и обретать там легитимные права с середины (в крайнем случае – со второй трети) 19 века и никак не раньше. С этого времени в рассматриваемой области стали целенаправленно применяться научно-познавательные техники, а сама она трансформировалась в механизм по беспрерывному производству благонадежных и социально востребованных инструментов. Вспомним, что как раз в данный исторический период появились и первые сомнения в безоговорочной приоритетности, по сравнению с другими моделями, научного способа артикуляции истины. Естественно, непродолжительность темпорального отрезка, а также постоянное и все время ускоряющееся «расслаивание» всего новоевропейского познавательного комплекса, параллельно происходившие его колебание и расшатывание, не позволили в полной мере сотворить безусловность и очевидность (хотя бы только в пределах данной, научной, стратегии) гуманитарного ансамбля, равно как и сочинить убедительную безапелляционность его «жизненно-необходимости». Хоть это и может прозвучать достаточно резко, но все же не будет особенным преувеличением нижеследующее утверждение. Не смотря на то, что как вся совокупность гуманитарного знания, так и его многочисленные, беспрерывно дробящиеся, разветвления-подразделения, обретая юридическое покровительство со стороны науки, получили, вроде бы, соответствующий статус, закрепленный в официальном номенклатурном списке-реестре, что означало, прежде всего, необходимость-возможность использование соответствующего инвентаря, а также возможность-необходимость функционировать по принятым здесь правилам (соответствующие репрезентативные и циркуляционные регламенты, определявшие стилистику ритуалов, жестов, поз, декламаций и дискурсивных цепочек), оно, гуманитарное знание, так и не состоялась как развернутая и начисто избавленная от привкуса двусмысленности научно-исследовательская практика. Как «технология жизни» – да, безусловно и в полном объеме. Но как безусловно приоритетная познавательная зона – ни в коем случае.

Лишним доказательством тому может служить предпринятые М.Фуко в середине и второй половине 60-х гг. ХХ века археологические изыскания в данной области («Слова и вещи. Археология гуманитарного знания», 1966г.; «Археология знания», 1969г.), итогом которых стала, в общем-то, неутешительная, хотя и прозвучавшая в устах автора достаточно оптимистически, констатация того, что данный род знания еще только самоопределяется, ищет свое законное место в ряду других наук, приглядывается к нему, приноравливается поудобнее устроиться на скользком «стыке», только готовясь заявить о себе как о законном научном проекте (и как о достойной внимания области познания, кстати, тоже). Однако, умудренные четверть вековым отрезком времени, прошедшим с тех пор, мы уже можем заявить с более или менее уверенным пессимизмом: научно-гуманитарное знание, по от него независящим причинам (связанным с «общей расстановкой композиционных сил», о чем речь ниже), так и не состоялось, не сумело счастливо обрестись ни в том месте, на которое указал М.Фуко, ни в каком ином. Но самое ужасное и, одновременно, комическое состоит в том, что так и не появившись «в полном объеме», оно стало разлагаться-расслаиваться.

Толком не оформившись, не выработав своей суверенной мета-стратегии, не сумев организоваться вокруг единого безусловного каркаса, вся гуманитарная область так и повисла в неясной очерченности. Другими словами: не взирая на отчетливую, ясную и успешную социальную институализацию, собственно научной, столь же убедительной, институализации так и не случилось, что вполне закономерно. Списанное-слизанное в своем операционно-идеологическом модусе с других, более древних и социально утвержденных собратьев по научному лагерю («наук о природе»), даже некоторое время успешно работавшая в этом, «научно-природном», направлении, в собственной предметной области, в своих суверенных пределах, научно-гуманитарное знание оказалось совершенно бессильным в плане «добывания безусловной истины». Если же приглядеться «по существу» к его конститутивно иерархическому устроению и технологической оснастки, именно «с научно-позитивной точки зрения», так и вовсе – конфуз: полная неразбериха по всем позициям. Неясность и зыбкость предметного поля, рыхлость его подразделения (подполя бесконечно «наплывают» друг на друга, дробятся по разным основаниям и выкраиваются под различным углами), нечеткость иерархических каркасов, смешение тактик освоения, использования чужого инвентаря, отсутствие «едино»-сквозной предустановки – все это и многое другое едва ли позволяет с уверенностью утверждать, что перед нами четко организованный механизм, функционирующий по научной программе. Причем, именно эксплуатация чужих, выработанных и доказавших свою эффективность в негуманитарных отсеках, операционных моделей оказалась наиболее результативной. Что, в общем то, вполне объяснимо: система научного знания придумывалась не для сих, гуманитарных, областей, не их собиралась захватывать и осваивать в первую очередь, а потому имманентный системе стратегически-тактический, равно как и риторически-идеологический инструментарий – аппарат по инвестициям – подогнан под соответствующий, позитивно-эмпирический, субстрат. Разработка иного, суверенно-гуманитарного, инвентаря, пригодного для освоение собственных полей, неминуемо изменила бы окрас познавательной ориентации, сделала бы невозможным пребывание в научных широтах, или взорвало бы всю установку изнутри. Говоря по простому: «если здесь – то только так», «если по другому – то в другом месте».

Так вот, так и не состоявшись, гуманитарная познавательная стратегия, как и любая система новоевропейского типа, начинает осыпаться, рассеиваться, расслаивается, дробиться, делая ставку на повсеместно внедряемый междисциплинаризм, будто бы способный уберечь от полного краха. Однако, само именование (меж-дисциплинарность) – уже уловка, лицемерный жест, позволяющий и еще раз выразить свою приверженность «незыблемой архаике», и скрыть весьма существенные, совсем иные, радикальные трансформации. Междициплинарность как принцип, как установка-ориентация, наконец как позиция – это устаревшее и бессмысленное именование, ничего не способное объяснить в повсеместно происходящих сегодня метаморфозах, тем паче – описать создавшуюся ситуацию. Ибо уже только полулегально узаконивается, пролонгируется и удерживается правомочность более или менее твердых дисциплинарных членений, будто бы первичность (даже если это только первичность дискурса или ментальной ориентации) и безусловность такого рода разделения-разнесения-иерархизации. Еще раз уточним: первичность, в данном случае, даже и чисто формальная (вербально-титульная), вроде бы изжитая и доказавшая в современных условиях свою принципиальную неэффективность, протаскивается здесь как своеобразная, пусть и чисто декламационно-номинальная, «точка отсчета», а значит – по сути дела сохраняется в полном объеме и участвует в распределении и упорядочивании отнюдь не фиктивного, а эффективного характера, ибо «задействована в процессе». Вероятно, на каком то этапе – когда существовал хотя бы нетвердый, в реальности всегда относительный и крайне абстрактный, декламационный суверенитет отдельных дисциплинариев – междисциплинаризм мог быть и актуальным, и позитивным. Но по отношению к сегодняшнему дню он, думается, неприемлем даже и как условная «историческая печка», от которой нам предстоит «на современном этапе отплясывать»: исток предопределяет и направление, и характер движения.

В том-то и дело, что сегодняшние и гуманитарная, и естественнонаучная познавательная практики ориентируются совсем на иные способы артикуляции, используют иные стратегически-тактические проектные модели, в рамках которых подобные масштабные, разделенные и разнесенные, более или менее устойчивые (или имеющие ясные контуры) дисциплинарные автономности «не предусмотрены», лишены смысла, принципиально отсутствуют, ибо трактуются как очень устаревшие и весьма затрудняющие движения стилистики. Локальные и адаптированные к конкретной контекстуальности ансамбли, нестабильные и переменчивые, без четких константных правил, вынесенных за их пределы но в них инкорпорированные в качестве им имманентных структурообразующих принципов, очень мобильные и всякий раз составляемые из разнообразных, плавающих (т.е. не включенных в какие-либо монолитные образования), элементов, составленные и отформатированные «по данному случаю», структурированные под конкретный познавательные проект – все это совсем другое. Подобная стратегия – это не междисциплинаризм будь то старого, будь то нового типа. Это – принципиально иная, не научная и не позитивная, программная гносеологической организация.

Такова ведущая, на сегодня, политика в области производства знания вообще. В том же самом направлении происходит развитие и более частного, гуманитарного, отсека. Следовательно, если говорить о перспективах на будущее (опираясь на опыт прошлого и контуры настоящего), то они в гуманитарной области таковы же, как и в любой другой: акцент и ставка делается на манифестированном безграничьи, мигрирующей ситуационности, очень зыбкой и уязвимой с точки зрения любых константных вопрошаний «о сути и истине как таковых». Если и междисциплинаризм, то – лишь в этом смысле, а не как первичная, хотя и чисто условная, монологичность-разграниченность, с последующем, реальным, операционным смешением. Точнее было использовать другую метафорическю формулировку: «принципиальная и тотальная маргинальность», где даже сама возможность артикулировать какую-либо устойчивую и разветвленную оппозиционность, что может выступить своеобразным «эпитемологическим априори», находится под полным запретом. Причем, маргинальность – самого разного разряда. И маргинальность исполнителей, тех, кто непосредственно задействован в процессе, и маргинальность используемого ими технологического инвентаря, и маргинальность осваиваемых полей. Иначе: маргинал – как конституционный принцип.

Надо сказать, что в случае с гуманитарным знанием ставка на маргинальность не выступает чем-то принципиально новым. Подобная благосклонность ко всякого рода «окраинности»/»пограничью» здесь всегда присутствовала, с самого начала и была, вероятно, детерминативом всей области в целом. Разумеется, неустойчивость и непроясненность пределов трактовалась в период «устойчивых дисциплинарных границ» как болезнь роста, как показатель того, что период «первоначального дележа территорий» еще не миновал. Отсюда – неразбериха, недоумение и нередкие укоризны: «Не в свой огород залетели!». Однако, предшествование, в нашем случае, плавно перешло в посшествование, а тенденция усилилась, став в последние десятилетия доминантной: философы исследуют искусство, искусствоведы философствуют, социология вторгаются в исторические пласты, лингвисты оккупируют социологические пространства, а историки пытается разрешить проблемы социально-прагматического плана.

Создавшаяся ситуация, конечно же, вызывает нарекания сторонников стерильной дисциплинарной разнесенности. Нередко поднимается вопрос о правомочности, результативности да и самой возможности подобного вавилонского смешения, об легитимности (допустимости-позитивности) познавательного движения только в пределах одного (либо немногих, но все же автономных), четного обозначенного, дисциплинарного дискурса. Снисходительным улыбкам, высокомерным пожиманиям плеч, обвинениям в непрофессионализме и дилетантизме, в «ненаучности», адресованным братьям-гуманитариям, забежавших либо «по случаю», либо «на всегда» не в свой огород – несть числа. Возражать тут что-либо совершенно бессмысленно, обвинения абсолютно справедливо: и непрофессионально, и ненаучно.. Только – как первое, так и второе уже почти полностью ликвидировано как принцип. Ориентация же на подобные операционные механизмы – «не актуально» (в плане «реального познавательного опыта», в плане же мумифицированной музейно-ориентированной «культурной резервации», декорирующий идеологический канон – все остается и останется неизменным). Кроме того, нельзя ведь с самого начала, загодя, отвергать возможность «приращения знания» и «добывания истины» иными, не собственно научными, способами – это исторически неверно, недемократично. Время безраздельного научно-позитивного террора, слава Богу, миновало. Да и в самой новоевропейской культурной модели не только наука участвовала в познании: даже в самые оголтелые позитивистско-рационалистические времена искусству, например, также приписывали весьма существенную гносеологическую функцию, не лишали ее голоса на собрании ученых мужей, хотя в тайном пристрастии к научной строгости-обоснованности художников никто никогда даже не подозревал.

Итак. Если еще раз и более кратко о перспективах гуманитарного знания можно сказать следующее. Смешение и перераспределение полей-стратегий, постепенная ликвидация дисциплинарно-профессионального членения. Либо сохранение плюро-именований только в качестве «таксономических этикеток». И только. Именно на этой стезе будут осуществляться самые впечатляющие проекты в гуманитарно-познавательной области. Но это еще не все. Кроме общенаучного аспекта есть и другой, предопределяемый не столько собственно системой знания, сколько более широкими культурно-историческими движениями.