Первое ополчение и приверженцы самозванца

 

Как уже говорилось выше, Калужский лагерь Лжедмитрия II послужил одной из составляющих Первого ополчения. Из ближайших советников самозванца вышли руководители ополчения князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и атаман Иван Мартынович Заруцкий. Им принадлежит значительная роль в событиях Смутного времени. Дальнейшие события показывают, что далеко не все из бывших тушинцев прониклись патриотической идеей спасения Отечества от поляков. Многие из них настолько привыкли к вольной жизни при самозванцах, что не желали восстановления прежнего порядка, и вступили в борьбу с поляками, преследуя собственные цели, а не национальные интересы. Ярчайший тому пример — атаман Заруцкий. Этот недюжинный человек понимал, что после восстановления российской государственности в тех формах, в которых она была до Смуты, он потеряет свою власть и влияние. Это и привело его к противостоянию Второму ополчению, а затем и к борьбе против царских воевод под знаменами «царевича Ивана Дмитриевича», сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II. Однако большинство участников Первого ополчения, вышедших из Калужского лагеря Лжедмитрия И, стояли за Россию прямо и твердо. Они ненавидели Шуйского за его лицемерие и преступления, воевали с Сигизмундом III потому, что он был захватчиком родной земли, а поддерживали самозванца, поскольку у них не было иного выбора. Когда после смерти Лжедмитрия II появилась альтернатива между навязанным России боярами иноземным королевичем и созывом Земского собора, многие из бывших тушинцев с готовностью примкнули к освободительному движению.

Князь Дмитрий Трубецкой происходил из древнего рода Трубецких, ветви Гедимшювичей[37], возвысившегося в конце XVI в. Его дядя боярин князь Никита Романович вместе с П.Ф. Басмановым руководил обороной Новгорода-Северского от войск Лжедмитрия I. К началу Смуты князь Дмитрий Тимофеевич был еще молодым человеком. В 1608 г. он служил в стольниках. В том году же он покинул царя Василия Шуйского и перебрался в Тушино. Как знатнейший из перебежчиков, Трубецкой получил не только чин боярина, но и звание главы тушинской Боярской думы. Наряду с этим вместе с дьяком И.Т. Сафоновым Трубецкой возглавлял в тушинском правительстве Разрядный приказ. После бегства самозванца в Калугу Трубецкой последовал за своим «государем» и занял при его дворе то же место, какое занимал ранее в Тушинском лагере. Несмотря на многочисленные интриги при «дворе» и подозрительность Лжедмитрия II, Трубецкому удалось сохранять значительное влияние как на самозванца, так и на его сторонников. Последнее стало причиной того, что калужские войска Лжедмитрия II после смерти самозванца признали над собой командование Трубецкого.

Польский шляхтич из Тарнополя, казачий атаман Иван Мартынович Заруцкий также носил в Тушине чин боярина. Он прошел через тяжелые испытания, которые выковали его характер, придали ему решимость и энергию. По своему характеру Заруцкий был искателем приключений, авантюристом, человеком смелым и жестоким, подобно другим предводителям разбойных дружин, наводнявших Российское государство. Поляк II. Мархоцкий называет его «храбрым мужем, наружности красивой и статной».

Заруцкий еще в детстве попал в плен к татарам и вырос в неволе. Достигнув зрелого возраста, он бежал к донским казакам, сумел выдвинуться среди них и стал атаманом. Вместе с донцами Заруцкий участвовал в походе Лжедмитрия I, затем перешел к Болотникову и принял деятельное участие в зарождении самозванческой интриги Лжедмитрия II. У нового самозванца Заруцкий занял должность главы особого Казачьего приказа. Польский гетман С. Жолкевский в своих мемуарах о «московский войне» пишет, что Заруцкий был для Лжедмитрия II «великою помощью; как неугомонная голова, ему доставало сердца и смысла на все, особенно, если предстояло сделать что-либо злое… Если нужно было кого взять, убить или утопить, он исполнял это с довольно великим старанием. В станс Тушинском достаточно приметна была его неусыпность, ибо при всегдашней нетрезвости князя Рожинского (главнокомандующего польскими войсками. — С.Ш.) он заведовал караулами, подкреплениями и собраниями известий…»

Едва Тушинский лагерь распался, Заруцкий явился в стан Сигазмунда III под Смоленск, но, обиженный холодным приемом короля, вернулся к Лжедмитрию II в Калугу. Самозванец теперь уже не вполне доверял атаману и отправил его из Калуги на воеводство в Тулу. После кончины Лжедмитрия II Заруцкий быстро приобрел весьма могущественное положение, которое основывалось на его влиянии среди казаков.

Жизненный путь Заруцкого в дальнейшем складывался весьма извилисто — от участия в патриотическом движении он перешел к открытой борьбе против Второго ополчения, а затем и против правительственных войск, и наконец закончил свою жизнь на эшафоте — в 1614 г., в Москве.

Примечательны судьбы и других деятелей Тушинского и Калужского лагерей Лжедмитрия II. Члены «воровской думы» Иван Васильевич Глазун-Плещеев и Матвей Иванович Колодкин-Плещеев стали активными воеводами Первого ополчения. В 1612 г. И.В. Глазун-Плещеев находился в Пскове, где поначалу присягнул Лжедмитрию III, но затем арестовал самозванца и самолично привез его в Москву. Его подпись стоит под избирательной грамотой царя Михаила Романова, при котором Плещеев служил воеводой в Тюмени и Пскове. В Первом ополчении М.И. Колодкин-Плещеев «прославился» жестокими мерами против казаков — его попытка расправы над казаками, пойманными на грабеже, спровоцировала конфликт и распад ополчения. Впоследствии Матвей Колодкин-Плещеев присоединился ко Второму ополчению.

К освободительному движению примкнул и еще один представитель рода Плещеевых — Федор Кириллович Смердов, громивший в 1606—1608 гг. восстания земцев против самозванца в Суздальской округе. В 1613 г. Ф.К. Плещеев был послан против шведов в Тихвин, а при Михаиле Романове стал воеводой в Белгороде и Тобольске.

Полна превратностей судьба Михаила Матвеевича Бутурлина, одного из ближайших сподручников Тушинского вора. В 1610 г. он захватил для самозванца Калугу и собственноручно убил тамошнего воеводу И.И. Годунова. В том же году по приказу Лжедмитрия II Бутурлин лишил жизни касимовского царя Ураз-Мухаммеда. А в 1612 г. мы уже видим М.М. Бутурлина в составе Второго ополчения: он отбил от Переславля-Залесского казачий отряд Заруцкого. В 1614 г. вместе с князем Д.М. Черкасским Бутурлин воевал против польско-литовских отрядов на западной «украйне». При штурме крепости Белой на смоленском рубеже он был тяжело ранен — ядром ему вырвало часть головы — и, покинув войско, из-за увечья был вынужден отправиться на излечение в Москву. В 1618 г. он участвовал в обороне столицы от королевича Владислава.

С 1608 г. и вплоть до смерти самозванца его поддерживал князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, впоследствии — один из видных воевод Второго ополчения. Племянник царицы Марии Темрюковны, второй супруги Ивана Грозного, и родич Романовых, он в 1610 г. захватил для «Вора» Шацк, бывший одним из ключевых крепостей на «ногайской украйне». В 1613—1615 гг. Черкасский воевал с поляками на западных рубежах. С 1619 г. — боярин и один из крупных государственных деятелей эпохи Михаила Романова.

Не менее запутанным был жизненный путь казачьего атамана Андрея Захаровича Просовсцкого. Будучи одним из видных воевод Лжедмитрия II, он воеводствовал в Лухе, затем в Суздале, сражался с отрядами князя М.В. Скопина-Шуйского и ополченцев. В 1610 г. вместе со знаменитым Л. Лисовским он грабил Калязин монастырь и сражался со шведами, затем поссорился с Лисовским, был им разбит и бежал к Лжедмитрию II. После смерти самозванца Просовецкии примкнул к Первому ополчению. Мархоцкий оценивает его силы в 30 тысяч человек, несомненно, преувеличивая их численность, однако помощь Просовсцкого П.П. Ляпунову была существенной. Когда Первое ополчение распалось, Просовецкий, вновь вступив на путь авантюры, пытался бороться со Вторым ополчением. Уже при царе Михаиле Федоровиче в 1623 г. он был сослан с семьей в Томск и там, в очередной раз начав жизнь заново, постепенно сумел упрочить свое положение. В 1635 г. он возглавил поход против киргизов, едва не закончившийся полным истреблением его отряда. В конце жизни, в 1635—1640 гг., он служил в воеводой в окраинных городах.

В составе Первого и Второго ополчений сражались И.И. Волынский, Ю. Беззубцев, И.Ф. Наумов, князь Ф.И. Волконский Мерин и другие воеводы, бывшие активные сторонники Тушинского вора. Таким образом, пройдя через искушение самозванчеством в Тушине и Калуге, многие русские люди объединились в борьбе за судьбу державы. Некоторые из них затем сошли с этого пути и вновь уклонились в «смуту», но большинство твердо стояли за национальное возрождение и поддерживали освободительные движения.

Новой силой, влившейся в освободительное, а потому в сущности своей — созидательное движение и тем значительно укрепившей его, стало казачество, ранее приверженное одной только энергии разрушения. Казаки, жившие своим особым укладом и стремившиеся отстоять свою автономию от государственной власти, все же считали себя верными подданными российского царя. Крушение Российского государства и захват его иноземцами были для них столь же неприемлемы, как и для служилых и торговых людей. Общая приверженность к России и православию на время объединила их с дворянством, с опаской взиравшим на беспокойное казачество. Впрочем, как можно видеть в дальнейшем, именно противоречия между интересами дворян и казаков привели к распаду ополчения.

В то же время, как среди сторонников Шуйского, так и среди сторонников самозванца, немало было и тех, кто поддерживал короля и поляков. Одни искренне заблуждались, другие преследовали личные цели, стремясь удержать власть и богатство, доставшиеся им только потому, что они вовремя переметнулись на сторону Сигизмунда III. Лишь немногие с честью служили России, не поддаваясь на предательство национальных интересов в самые тяжелые периоды поражений и захвата Москвы польскими войсками. Среди этих твердых людей были — патриарх Гермоген, идейный вдохновитель Первого ополчения, воеводы: князь Д.М. Пожарский, Семен Васильевич Головин (шурин князя М.В. Скопина-Шуйского и участник его похода), Иван Бутурлин, князь Иван Троекуров, Иван Момот Колтовский, Михаил Дмитриев, Андрей Алябьев и другие.

 

 

ПОЖАР МОСКВЫ

 

Патриотическая деятельность патриарха Гермогена вызывала все возрастающие опасения и откровенную злобу у поляков и их русских приспешников. Боярин М.Г. Салтыков пришел требовать от патриарха, чтобы тот остановил движение ополчения к Москве. Однако владыка твердо стоял за то, чтобы не покоряться королю, а королевича принять только в случае крещения его в православии. «Новый летописец» сообщает, что Салтыков, угрожая Гермогену, выхватил нож, и в ответ на это патриарх проклял его. Вскоре патриарха Гермогена заключили в тюрьму. Были взяты под арест и некоторые из членов Семибоярщины — князья И.М. Воротынский и Л.В. Голицын.

17 марта 1611 г., в Вербное воскресенье[38], патриарха освободили из-под стражи для торжественного «шествия на осляти», символизировавшего вход Христа в Иерусалим. Однако в тот день никто из горожан не принял участия в процессии — все были напуганы слухами, что поляки во время нее начнут убивать православных. Тем временем поляки ожидали скорый приход Первого ополчения и спешно укрепляли город. Во вторник Страстной недели, 19 марта, они принялись втаскивать дополнительные пушки на стены Кремля и Китай-города и понуждали к тому же городских извозчиков. Те отказались, поднялись крик и ругань. Отряд немецких наемников, думая, что началось восстание, бросился на безоружных москвичей. Схватились за оружие и поляки. В Китай-городе началась страшная резня, во время которой погибло до 7000 человек. Был убит видный боярин князь Андрей Васильевич Голицын и многие другие дворяне и дети боярские. Солдаты начали грабеж в лавках Китай-города и нажились огромной добычей, состоявшей в основном из денег и драгоценностей.

Жители Белого города успели подготовиться к нападению и встретили врага саблями. К этому времени в столицу уже проникли передовые отряды Первого ополчения во главе с воеводами князем Дмитрием Михайловичем Пожарским, Иваном Матвеевичем Бутурлиным и Иваном Александровичем Колтовским. Возможно, что эти воеводы оказались в Москве накануне восстания — источники на этот счет молчат. Князь Пожарский отбил поляков на Сретенке и вместе с пушкарями с Пушкарского двора поставил укрепленный острожек у церкви Введения Богородицы во храм, на Лубянке, неподалеку от своего московского двора. Бутурлин укрепился у Яузских ворот, Колтовский — в Замоскворечье. Участник событий поляк Николай Мархоцкий пишет: 4 Страшный беспорядок начался вслед за тем в Белых стенах (имеется в виду Белый город. — С.Ш.), где стояли некоторые наши хоругви. Москвитяне сражались с ними так яростно, что те, опешив, вынуждены были отступить в Китай-город и Крым-город (Кремль. — С.Ш.). Волнение охватило все многолюдные места, всюду по тревоге звонили в колокола, а мы заперлись в двух крепостях: Крым-городе и Китай-городе. И мы решили применить то, что ранее испробовали в Осипове (Иосифо-Волоколамском монастыре. — С.Ш.): выкурить неприятеля огнем».

В тот же день поляки запалили Белый город. Согласно «Новому летописцу», первым запалил свой двор изменник боярин Михаил Салтыков. В то же время на улицах шли жестокие бои. Ио словам Буссова, роты Якова Маржерета вернулись с боя на Никитской «похожие на мясников: рапиры, руки, одежда были в крови, и весь вид устрашающий». Возобновились бои и у Введенского острожка, который стойко оборонялся до тех пор, пока не был тяжело ранен и вывезен с поля боя воевода князь Дмитрий Пожарский. Тем временем огонь все более и более распространялся по деревянному городу. Благодаря этому, пишет Буссов, «наши и победили, ибо русским было не под силу обороняться от врага, тушить огонь и спасать оттуда своих, и им пришлось поэтому обратиться в бегство и уйти с женами и детьми из своих домов и дворов, оставив там все, что имели». На другой день немцы и поляки подожгли Чертолье и Замоскворечье, ранее уцелевшие от пожара. В это время к Москве подошел по Можайской дороге тысячный отряд пана Н. Струся. Его конники стали «рыскать по всему городу, где вздумается, жечь, убивать и грабить все, что попадалось».

Белый и Земляной города были выжжены, и люди побежали из столицы. «В тот день мороз был великий, они же шли не прямой дорогой, а так, что с Москвы до самой Яузы не видно было снега, все люди шли», — сообщает «Новый летописец». Пожар Москвы стал страшной катастрофой для столицы и ее жителей, полностью выгорели Белый и Земляной город, были уничтожена деревянно-земляные стены вокруг Москвы. Участник польской оккупации Маскевич писал: «До прихода нашего все три замка обнесены были деревянною оградою, в окружности, как сказывают, около 7 польских миль, а в вышину в 3 копья. Москва река пересекала се в двух местах. Ограда имела множество ворот, между коими по 2 и по 3 башни; а на каждой башне и на воротах стояло но 4 и по б орудий, кроме полевых пушек, коих так там много, что перечесть трудно. Вся ограда была из теса; башни и ворота весьма красивые, как видно, стоили трудов и времени. Церквей везде было множество и каменных и деревянных: в ушах гудело, когда трезвонили на всех колоколах. И все это мы в три дни обратили в пепел: пожар истребил всю красоту Москвы. Уцелели только Кремль и Китай-город, где мы сами укрывались от огня; а впоследствии русские сожгли и Китай-город; Кремль же мы сдали им в целости».

Вскоре после пожара Москвы к городу стали подтягиваться воеводы Первого ополчения, а 1 апреля подошли основные силы. Они двигались со стороны Рязани и Коломны, а часть сил направлялись к Москве отдельно от Ляпунова с востока и севера — из Ростова. Ярославля, Владимира, Суздаля и других городов. Воеводы плотно взяли в кольцо Белый город. П.П. Ляпунов встал напротив Яузских ворот, князь Д.Т. Трубецкой и И.М. Заруцкий — у Воронцова поля[39], князь Ф.И. Волконский, И.И. Волынский, П. Мансуров, князь Ф. Козловский с ярославцами, костромичами и романовцами — у Покровских, А.В. Измайлов — у Сретенских, М.Л. Вельяминов — у Тверских ворот, И.С. Погожий — у Петровских ворот.

Однако среди воевод не было единства — «была у них под Москвой между собой рознь великая, и дело ратное не спорилось. И начали всей ратью говорить, чтоб выбрать одних начальников, кому ими владеть, а им бы их одних и слушать». Наконец, всей ратью выбрали в начальники ополчения П.П. Ляпунова, князя Д.Т. Трубецкого и И.М. Заруцкого. Объединенное руководство ополчения стремилось опереться не только на военные силы, но и на все слои населения Российского государства. Сохранившийся приговор Первого ополчения от 11 апреля 1611 г. касался не только военных, но и земских дел. Он указывает на постановления не только воевод, но и «совета всей земли» — земского совета выборных, облеченных всеобщим доверием представителей городов, уполномоченных решать вопросы денежных сборов, городового и земского устройства.

Вскоре воеводы отбили у поляков большую часть Белого города — в руках неприятеля остались только пять ворот. Ежедневно шли бои, и вскоре осажденные стали ощущать недостаток в припасах: «Рыцарству на Москве теснота великая, сидят в Китае и в Кремле в осаде, ворота все отняты, пить, есть печево», — писали они в Смоленск. В ночь с 21 на 22 мая русские пошли на штурм Китай-города и захватили ворота Белого города, ранее удерживавшиеся поляками. Вскоре поляки и немецкие наемники, укрывавшиеся за стенами Новодевичьего монастыря, были принуждены сдаться. Гетман Сапега пытался оказать помощь соотечественникам, запертым в Кремле, но был отбит с большим уроном и отправился грабить северные земли.

Несмотря на то что ополчение добилось значительных военных успехов, его социальная неоднородность стала причиной внутреннего кризиса и в конечном итоге — распада. Программный документ Первого ополчения — приговор от 30 июня 1611 г., содержавший план государственного устройства и направленный на решение важнейших вопросов социальной и экономической жизни — от наделения служилых людей поместьями и до устройства приказов, указывал и на основные противоречия внутри ополчения. Приговор, составленный в кругу сподвижников Ляпунова — дворян, довольно жестко относился к казачеству. «Старым казакам», т.е. тем, кто еще до Смуты был признан в этом звании, определялось земельное или денежное жалованье, прочие элементы казачества даже не назывались в приговоре казаками, они именовались «холопи боярские». Отменялись «приставства», служившие формальным прикрытием казачьих грабежей. Приговор стремился поставить казачество на службу государству, ограничить казачьи свободы и своеволие, от которых уже порядком натерпелись все сословия Московского государства. Относительно бывших боярских холопов приговор подтвердил крепостнические правила сыска беглых конца XVI в.: «Надлежит по сыску крестьян и людей отдавать назад старым помещикам». И хотя о бывших крепостных, ушедших в казаки, в приговоре конкретно не говорилось, несомненно, что для казаков многие статьи приговора были неприемлемы.

Дворянство, в свою очередь, было недовольно своеволием и разбойничьими вылазками казаков. Желая остановить грабежи, Ляпунов распорядился «воров казаков имать (ловить. — С.Ш.) и присылать под Москву, а иных воров, на кого приедут, с ними биться и от своих животов (имущества. — С.Ш.) побивать». Это привело к открытому конфликту. Воевода Матвей Плещеев схватил, вероятно, во время грабежа, 28 казаков и приказал их утопить. Подоспевшие на помощь казаки выручили своих собратьев, привели в стан ополчения, созвали круг и стали «шуметь», намереваясь убить Ляпунова. Тот уже собрался было бежать в Рязань, но поддался на уговоры и остановился в острожке у Никитских ворот. На следующий день казаки вызвали Ляпунова в круг[40], кричали на него, показывая грамоту якобы за его подписью с призывом убивать казаков, и, наконец, зарубили саблями. Как оказалось впоследствии, грамота, составленная от имени Ляпунова и призывавшая «казаков по городом избивать*, была изготовлена в Кремле но приказу Госевского. Эта фальшивка и погубила Ляпунова. Глава Первого ополчения был похоронен в церкви Благовещения Пресвятой Богородицы на Воронцовом поле, а в 1613 г. его сын Владимир Прокопьевич перенес тело отца в Троице-Сергиев монастырь.

После смерти Ляпунова дворяне стали уходить из подмосковного лагеря, опасаясь притеснений и убийств со стороны казаков. Под Москвой остались тс, кто вышел из Тушинского и Калужского станов и не боялся казачьих угроз. Командующим над ними остался князь Д.Т. Трубецкой. Господствующая роль в подмосковных «таборах» перешла к казакам Заруцкого. «На казаков» собирались «кормы» с городов и волостей, продолжали функционировать институты управления, созданные Первым ополчением, — Разрядный, Поместный, Печатный и другие приказы. И хотя внешне политика ополчения оставалась прежней, оно было серьезно ослаблено. Вина за раскол ополчения лежала на обеих сторонах конфликта. Определенное значение имели и Приговор от 30 июня 1611 г., и жестокие меры Ляпунова против казаков.

После гибели Ляпунова полякам удалось одержать ряд побед. Воины Сапеги сумели прорваться в Кремль через Замоскворечье. Часть ворот Белого города полякам удалось отвоевать. В начале сентября на подмогу Госевскому прибыл из Польши видный полководец гетман Ян Карл Ходкевич. Последовали новые жестокие бои. Стало ясно, что быстро взять Москву не удастся. В ополчении начал чувствоваться недостаток припасов, ратные люди жаловались на голод, требовали награды, грозили дезертировать и дезертировали.

Несмотря на то что армия Трубецкого и Заруцкого продолжала вести борьбу против поляков, главная идея земского движения — объединение ради созыва Собора — стала забываться. Казаки Заруцкого все чаще вспоминали «царя Дмитрия» и обращали свои взгляды в сторону малолетнего Ивана Ворснка. Власть ополчения признавали более 40 городов, однако «боярам» Трубецкому и Заруцкому было трудно наладить управление этими территориями и снабжение за счет них своих воинов. Многие регионы не признавали ни Владислава, ни ополчения. Так, в Казани захватил власть дьяк Никанор Шульгин, жестоко расправлявшийся со своими противниками. Его жертвой стал боярин Богдан Яковлевич Бельский. Он усиленно ратовал за присоединение казанцев к Первому ополчению, но Шульгин имел другие виды на город и, возмутив казанских «воров», приказал «сбросить с роскату» Бельского и его сторонников-дворян (7 марта 1611 г.). Конец жизни такого мастера политической интриги, как Бельский, оказался светлым — он пал в борьбе за право дело.

Дворянские и городские верхи были деморализованы. Поляки в Москве получили время передохнуть и восстановить силы, Сигизмунд III после долгой осады взял Смоленск, а шведы захватили Великий Новгород. В Пскове стремился закрепиться новый самозванец — Лжедмитрий III. Казалось, разрушение и упадок окончательно воцарились в России, одержав верх над здоровыми силами общества…

 

 

ПАТРИАРХ ГЕРМОГЕН

 

После смерти П.П. Ляпунова знаменем освободительного движения стал патриарх Гермоген. Он был возведен на патриарший престол в 1606 г., и находился в то время в весьма почтенном возрасте — ему было более семидесяти лет.

О происхождении Гермогена нет точных данных, и мнения исследователей колеблются от причисления его к аристократическим родам до признания выходцем из казаков. Наиболее вероятно, что Ермолай (таково было мирское имя патриарха) происходил из посадского духовенства или из мелких служилых людей.

Ермолай начал службу клириком казанского Спасо-Преображенского монастыря, а в 1579 г. он уже был настоятелем казанской церкви Св. Николая на Гостином дворе. В том году произошло чудесное обретение чудотворной Казанской иконы Божией Матери, и Ермолай стал одним из участников этого события. Им же был составлен вариант « Сказания» о чудесах, совершавшихся у новоявленной иконы, а также посвященный ей тропарь[41]«Заступница усердная». В событиях Смутного времени чудотворная Казанская икона Божией Матери сыграла значительную роль. В 1587 г., вероятно после смерти жены, Ермолай принимает иночество в московском Чудовом монастыре и вскоре после этого становится игуменом, а затем и архимандритом казанского Сиасо-Преображенского монастыря, откуда начинается его пастырский путь.

Служение Гермогена как в сане приходского священника, так и в сане архимандрита одного из крупнейших монастырей Казани но времени совпало с активной миссионерской и просветительской деятельностью первых казанских владык — архиепископов Гурия и Германа. Гермоген был лично знаком с обоими просветителями, тесно общался он и с основателем Спасо-Прсображенского монастыря архимандритом Варсонофием, также очень много сделавшим для распространения православия в Поволжье. Будущего патриарха по праву можно считать учеником этих знаменитых миссионеров, причисленных за свои подвиги к лику святых. Таким образом, вполне закономерным было то, что после смерти казанского митрополита Иова в 1589 г. митрополитом Казанским и Астраханским был поставлен Гермоген.

Он продолжил труды но укреплению положения Церкви и распространению православия в Казанском крае. По инициативе Гермогена возобновилось почитание первых исповедников православия в Казанском крае — святых мучеников казанских Иоанна, Петра и Стефана, были основаны новые монастыри и храмы, один из которых — во имя Казанской иконы Божией Матери — был возведен на месте ее обретения. В 1592 г. владыка обратился к патриарху Иову с просьбой установить ежегодное почитание казанских мучеников за веру и русских героев, павших во время штурма Казани в 1552 г. В это время митрополит составляет пространную редакцию «Сказания» об обретении чудотворной Казанской иконы Божией Матери, житие казанских просветителей Гурия и Варсонофия и другие сочинения.

В 1605 г. Гермоген был одним из немногих русских иерархов, который выступил против женитьбы Лжедмитрия на католичке Марине Мнишек без предварительного принятия ею православия. Казанский митрополит, который, по словам современников, был «прекрут в словесех и воззрениях», в борьбе за православие не боялся царского гнева. Желая избавиться от упрямого иерарха, самозванец отправил его обратно в Казань.

После свержения Лжедмитрия I с патриаршего престола был сведен грек Игнатий (историки Русской церкви считают его лжепатриархом). Гермоген участвовал в деятельности собора епископов, низложившего Игнатия, а 3 июля 1606 г. тем же собором он был поставлен в сан всероссийского патриарха. Выбор этой кандидатуры был обусловлен несколькими причинами. Во-первых, казанский митрополит прославился как стойкий борец за чистоту православной веры, как человек, чуждый какой-либо «шатости» и измены, что было чрезвычайно важно в разгар гражданской войны, охватившей Россию. Во-вторых, Гермоген был далек от политических пристрастий и не принадлежал ни к одной из «партий» того времени. В дальнейшем он и доказал это, с твердью поддерживая царя Василия Шуйского как единственного законного правителя, хотя и не испытывал к нему приязненных чувств. Наконец, немаловажно было и то, что в Казани Гермоген проявил себя как талантливый и энергичный организатор, сумевший в весьма трудных условиях, когда Среднее Поволжье было охвачено восстаниями местных племен, продолжать начатую его предшественниками христианизацию инородческого Казанского края.

Деятельность Гермогена на патриаршем престоле была активной и разнообразной. Патриарх всячески стремился поддерживать легитимного царя Василия Шуйского и рассылал для этого по городам многочисленные грамоты с осуждением участников восстания Болотникова. Мятежники были обрисованы патриархом в самых резких выражениях как «разбойники и тати», «воры и хищники», сподвижники «сатаны» и отступники от православия. В грамотах говорится, что восставшие «велят целовать крест мертвому злодею и прелестник)7 ростриге, а сказывают его проклятова жива…» И только благодаря заступничеству Бога и святых «христолюбивому» войску «праведного» и «истинного крестьянского царя» Василия удастся одерживать победы над «супостатами». Патриарх призывал ради спасения православия и державы блюсти верность законному государю и бороться с «ворами».

Не ограничиваясь рассылкой грамот, Гермоген провел в Москве ряд важных церковных мероприятий, направленных на консолидацию народа вокруг правящего государя. Патриарх принял деятельное участие в церемонии перенесения мощей царевича Дмитрия из Углича в Архангельский собор Московского Кремля. По его велению было установлено троекратное празднование памяти святого царевича Дмитрия Угличского. Во время осады Москвы войсками Болотникова (октябрь 1606 г.) патриархом Гермогеном был объявлен шестидневный общенародный ноет и моления, направленные на избавление столицы от врагов.

В феврале 1607 г. но инициативе Гермогена в Успенском соборе состоялось общенародное покаяние и церковное прощение многочисленных клятвопреступлений. Для этой церемонии в Москву был привезен престарелый и почти ослепший бывший патриарх Иов, сосланный Лжедмитрием I в Старицу. От имени народа была зачитана челобитная-исповедание, обращенная к Иову, с просьбой простить собравшимся измены Борису и Федору Годуновым, а также «ложное» крестоцелование самозванцу. Церемония завершилась чтением «разрешительной» грамоты от имени обоих патриархов.

При появлении Лжедмитрия II Гермоген обратил свой обличительный талант против нового «вора». Увещевательные грамоты патриарха посылались и в Тушинский стан, где они, к несчастью, не возымели никакого действия. У самозванца был свой «патриарх». Туишнцы захватили в Ростове Филарета Романова, которого привезли в ставку Лжедмитрия и провозгласили «патриархом». Волей или неволей, Филарету пришлось согласиться на эту роль. Впрочем, патриарх Гермоген в своих грамотах особо подчеркивал, что среди тушинцев есть и «без вины виноватые» — такие, как Филарет Романов и его товарищи, захваченные и удерживаемые насильно. Тем не менее истинное положение Филарета Романова в Тушинском лагере не вполне ясно. В какой степени он был заложником, а в какой — деятелем самозванческой авантюры, остается непонятным.

Во время первой попытки низложения Василия Шуйского, предпринятой 17 февраля 1609 г., патриарх резко выступил против. Заговорщики силой увели с собой Гермогена, ругали и толкали его, обсыпали песком и сором, но патриарх, «как крепкий адамант (алмаз. — С.Ш.), утверждал правду и заклинал их, не веля на такую дьявольскую прелесть прельщаться». Столь же твердо Гермоген протестовал против и насильственного пострижения царя Василия, вновь рассылая грамоты и пытаясь «паки (снова. — С.Ш.) возвести царя».

С приходом к власти Семибоярщины патриарх Гермоген оказался в политической изоляции. В вопросе о выборе кандидатов на престол он стоял за представителя одного из русских боярских родов (либо за М.Ф. Романова, сына ростовского митрополита Филарета, либо за князя В.В. Голицына), а после утверждения Боярской думой кандидатуры королевича Владислава настаивал на его обязательном крещении и заключении с поляками особого договора об охране православия.

Примечательный эпизод произошел вскоре после подхода гетмана Жолковского к Москве, но еще до решения о вводе польских войск в пределы города. После службы в Успенском соборе бывшие тушинцы, а теперь сторонники поляков боярин Михаил Салтыков, князь Василий Рубец Мосальский и их товарищи подошли к патриарху за благословением. Однако Гермоген их не только не благословил их, но стал говорить: «Если пришли вы в соборную апостольскую церковь правдою, а не с ложью и если в вашем умысле нет разрушения православной христианской веры, то будет на вас благословение от всего вселенского собора и мое грешное; а если вы пришли с ложью и разрушение православной христианской вере будет в вашем умысле, то не будет на вас милость Божия и Пречистой Богородицы и будете вы прокляты от всего вселенского собора». Салтыков всячески убеждал владыку в чистоте своих намерений и «с ложью и слезами» уверял, что королевич будет «истинным» государем. После этого патриарх благословил тушинцев крестом, но, увидев среди них Михаила Молчанова — одного из убийц царя Федора Годунова, активного участника восстания Болотникова и сторонника поляков, — велел изгнать его из собора. «Новый летописец» сообщает, что предсказание патриарха сбылось — изменники умерли «злой» смертью: «У одного язык вытянулся до самой груди, у другого челюсти распались так, что и внутренности все видны, а иные живыми сгнили».

По мере того как сторонники короля Сигизмунда III захватывали власть в Москве, патриарх все с большей силой выступал против поляков. Патриарх отказался подписать договорную грамоту послам, отправленным под Смоленск к Сигизмунду III, запретил москвичам присягать королю и стал рассылать свои грамоты, призывая не целовать креста Владиславу и Сигизмунду, а «идти к Москве на литовских людей». Польский наместник Москвы Л. Госевский и боярин М.Г. Салтыков понимали, какую важную роль играют послания Гермогена в организации движения по освобождению Москвы. Пытаясь принудить Гермогена к тому, чтобы он остановил Первое ополчение, Салтыков даже угрожал патриарху ножом, но владыка проклял изменника и благословил патриотическое движение.

В январе 1611 г. патриарха посадили под домашний арест, патриаршие дьяки и подьячие были арестованы, а его двор разграблен. После мартовского пожара Москвы и боев с Первым ополчением поляки заточили Гермогена в темницу Чудова монастыря, а на патриарший престол возвели грека Игнатия, бывшего патриархом при Лжедмитрии I. Опальный патриарх постоянно находился под караулом, был ограничен в пище и питье.

Свое последнее воззвание Гермоген написал в августе 1611 г., вскоре после убийства П.П. Ляпунова. Оно было направлено с верными людьми Родионом Моисеевым и Ратманом Пахомовым в Нижний Новгород. Патриарх писал, чтобы русские люди «стояли крепко в вере, а бояром бы говорили и атаманье бесстрашно, чтоб отнюдь на царство проклятого Маринкина ианьина сына не благословляю». Гермоген призывал писать и в другие города боярам и земским людям, «чтобы уняли грабеж, корчму, блядню, имели бы чистоту душевную и братство и промышляли б, как реклись души свои положити за Пречистыя дом и за чудотворцев и за веру».

Историки спорят о том, какое значение оказала эта грамота на зарождение освободительного движения в Нижнем Новгороде. Дала ли она первоначальный импульс патриотическому порыву, или призывы патриарха упали уже на готовую почву, освятив своим напутствием деятельность нижегородского старосты Кузьмы Минина, — неясно. В любом случае воззвание патриарха идти к Москве на освобождение Российского государства от иноземцев и изменников было мощнейшим стимулом для руководителей и участников как Первого, так и Второго ополчения. В своих грамотах они особо подчеркивали, что действуют «по благословению патриарха».

Последние месяцы своей жизни Гермоген провел в заточении. Его морили голодом, давая ему «на неделю сноп овса и мало воды». Вероятнее всего, именно от голода 17 февраля 1612 г. патриарх Гермоген скончался в темнице Чудова монастыря. В это время войска Второго ополчения двинулись в поход на Москву, освобождая по дороге поволжские города. В октябре 1612 г. Второе ополчение вступило в Кремль, и его участники поспешили припасть к могиле патриарха, положившего свою жизнь за освобождение страны от интервентов.

Первоначально патриарх Гермоген был погребен в Чудовом монастыре. В 1652 г. его мощи были обретены нетленными и перенесены в Успенский собор Кремля. После отступления Наполеона из Москвы в 1812 г. мощи патриарха были обнаружены выброшенными из гробницы и возвращены на прежнее место. В третий раз они были обретены нетленными во время реставрации Успенского собора перед коронацией Александра III. К лику святых патриарх Гермоген был причислен в 1913 г. Во врем