За пред. Развед. Бюро лобанов.

Г. 1 ноября».

Тов. Базякин, бывший в то время солдатом 56-го полка, рассказывает:

Утром 28.10. в 7 часов т. Берзин собирает нас и говорит: «Товарищи, мною получен ультиматум и дано на размышление 20 минут. Весь город перешел на сторону командующего войсками». Оставшись одни, будучи изолированными от города и не зная, что делается за стенами Кремля, мы решили с т. Бережным сдаться. Стащили пулеметы к арсеналу, открыли ворота и пошли в казармы. Не прошло и 30 минут, как поступило приказание выходить во двор Кремля и выстраиваться поротно. Ничего не зная, мы выходим и видим, что к нам пришли «гости» - роты юнкеров, те же наши броневики, которые мы ночью не пустили, и одно орудие – трехдюймовка. Все перед нами выстраиваются. Нам приказано расположиться фронтом к окружному суду. Юнкера нас окружили с ружьями наготове. Часть из них встали у дверей казарм, у окон тоже стоят. От Троицких ворот затрещал пулемет, открыв огонь по нам. Мы в панике. Бросились кто куда. Кто хотел в казармы, тех штыками колют. Часть бросилась в школу прапорщиков, а оттуда бросили бомбу. Мы очутились кругом в мешке. Стоны, крики раненых наших товарищей.… Через 8 минут бойня прекратилась. Выходят офицеры и махают руками: «Стой, стой, это ошибочно». Остановив, выспрашивают. Поднимаемся с земли и опять двигаемся друг на друга. И что же? Пододвинулись друг к другу и опять слышим, как пулеметы по нас огонь открыли. Опять выходят офицеры и говорят: и говорят: «Ваши стреляют, встаньте же. Но рабочие видели все, как нас расстреливают, и поняли, что с ними может быть то же. Они поставили в окнах арсенала пулеметы и открыли по цепи юнкеров стрельбу. Юнкера выкатывают пулемет, ставят около Царь-пушки и открывают стрельбу по окнам арсенала.

Потом все стихло. Но нам опять кричат: «Становись!» Выходит седой подполковник и кричит: «Всех на Лобное место!» Нас, оставшихся, построили в две шеренги, обыскали, отобрали ножи, у кого они были, и повели во двор Окружного суда. В воротах везде поставили часовых. Мы находились там с 8 часов утра до 1 часа ночи 29-го числа, как скотину в загоне. К нам стали приводить всех, кого поймали. Потом несколько человек взяли от нас, чтобы убрать убитых, и стаскивать их в сарай. В час ночи нас выстроили, и подвели в казарму, где помещалась одна рота на третьем этаже. Там волонтеры сдвинули всех, «уплотнив» нами комнату, и принесли «парашу», в дверях поставили часовых. Утром из нас отобрали 70 человек, и повели на второй этаж. Там сформировали роту и назначили ротного командира, прапорщика Хорошкова. Эта рота под конвоем возила убитых товарищей на грузовиках убитых товарищей в университет. Нагружала, сгружала и ходила за продуктами на Воздвиженку, в Экономическое общество офицеров, и несли каждый по мешку картошки на себе,

а юнкера шли сзади и погоняли. Дня через три нашего плена получилось что-то непонятное. Стали нас по одному вызывать и допрашивать: сколько лет и т.д. Тем, кто старше 35 лет, давали пропуск за ворота и говорили: «Мы вас выпускаем, идите куда хотите». Но никто не решался выходить, потому что за воротами Кремля стояли посты из офицеров и юнкеров и сулили нам штыки. Гоняли нас под обстрелом, загораживать арки Иверской часовни, чтобы им можно было ходить в думу на совещания. На четвертый день нашего плена с нами стали обращаться мягче. Вечером собрал нас ротный Хорошков, стал рассказывать, что происходит в городе. Говорил, что все бьют, грабят, растаскивают. Затем началась стрельба по Кремлю. Нам передают, что вот это ваши разбили Малый Николаевский дворец, пробили Ивана Великого, и наконец, попал снаряд в наши казармы. Нас всячески пугали, и мы в ожидании смерти ждали, что вот сейчас все рухнет. Нас никуда не выпускали. Затем слышим – стали юнкера перебегать к рабочим. Но мы не знали, что будет с нами. Наконец, под 7 ноября к нам приходит офицер и говорит:

«Вот что, друзья! И мы жалеем вас и хотим выпустить, но боимся, что вас всех перестреляют из пулеметов. Выпустим первую партию, и если стрельбы не будет, то будет дальше выпускать». Но наши товарищи знали, что ночью будут выпускать из плена. Направление нам дали в Покровские казармы. И вот во вторую партию пошел я. Выпускали в Спасские ворота. Истерзанные и напуганные идем мы на пальчиках. Ночь темная. Проходим Василия Блаженного. На углу Варварки горит фонарь. Смотрим – магазины все в порядке, и думаем – нагло врали наши враги. Идем дальше. Слышим голос: «Стой, кто идет?» Отвечаем: «Товарищ, пленные из Кремля». Нам отвечают: «Проходите». Подходим к Варварским воротам. Смотрим – целая застава наших товарищей. И с каким восторгом они встречают нас!… Нас направили в чайную на Солянке. В покровские казармы попали только в 4 часа утра. Мы рассказывали нашим товарищам, как расправлялись с нами наши враги…».

Отсюда видно, что т. Берзин, политически неопытный и совсем молодой член партии, оставшись один в Кремле, без политкомиссара т. Ярославского, был введен в заблуждение Рябцевым, который ему сообщил, что ВРК разгромлен, и все войска сдались…. На сдачу Кремля имели влияние также торги с Рябцевым, происходившие в Кремле даже на глазах… солдатской массы, и тактическая линия большинства ЦВРК и его штаба, во главе с Мураловым.

Муралов, будучи членом ВРК и организатором его штаба, вместо того, чтобы руководить восстанием, занялся соглашательскими торгами пытаясь склонить последнего на сторону революции. Нельзя оправдывать и действий т. Берзина, отдавшего приказ о сдаче Кремля и открывшего ворота, не считаясь с протестом и негодованием войсковых частей и красногвардейцев.

Сдача Кремля было крупной ошибкой, создавшей большие трудности у восставших. Она показала, как неуместны были колебания и расчеты на соглашение с противником в момент начавшейся борьбы.

О захвате Кремля белогвардейцы кричали, как о крупной победе и разгроме большевиков. Сдача Кремля произвела ошеломляющее впечатление и обнаружила всю несостоятельность тактики большинства ВРК. Ставка сообщала (опубликовано по всей России):

«Из Москвы получены сведения, что Кремль… ныне в руках правительственных войск, ровно как и весь центр города, причем после взятия Кремля движение большевиков стало быстро вырождаться в буйство пьяных толп.

Стрельба в некоторых частях города продолжается, причем стрельба с крыш. В течение дня лидеры московских большевиков, Ногин и Ломов, явились в Комитет Спасения Революции в качестве парламентеров и предъявили следующие условия: «Роспуск как Военно-Революционного Комитета (большевистского), так и Комитета Спасения Революции и образование единого комитета». Предложение было отклонено, и членам комитета лишь с большим трудом удалось гарантировать делегатам безопасность».

Что наши испугавшиеся товарищи действительно пошли на капитуляцию, подтверждается найденный в делах ВРК документом – «Проектом соглашения» действительно предусмотрено все, о чем сообщала Ставка.

Лишь революционные действия масс, руководимые большевистской организацией, не дали оформить это соглашение в полной мере и сорвали его выполнение.

Трагизм положения усиливался еще и тем, что наступающие буржуазные войска относились к Красной гвардии не так, как к восставшему рабочему классу, а как к бандитам, по отношению к которым все допустимо. В то время как мы вели «честную войну», белогвардейцы пускали в ход разрывные пули, провокационно выбрасывали белый флаг и т.д. Юнкера избивали пленных, подвергали их пыткам и расстрелам, не останавливались дажеперед массовым расстрелом безоружных, как это имело место в Кремле по отношению к солдатам 56-го полка и арсенала.

Наше отношение к Белой гвардии, как к «честному врагу» подтверждает письмо одного из активнейших белогвардейцев – корнета Дорошевича – начштабу Красной гвардии Замоскворецкого района. В нем он благодарит красногвардейцев «за хорошее отношение» к нему в течение «всех дней ареста» и за спасение его жизни, когда он перерезал себе артерии после захвата в плен.

Сдача Кремля заставила коалиционеров убедиться, какой громадный вред уже принесла их соглашательская политика, а расстрел солдат 56-го полка эсером Рябцевым показала им, что в случае победы Временного правительства их ожидает такая же участь.

 

В других районах Москвы, за пределами Кремля, события развивались следующим образом. На Красной площади первыми выступили «двинцы», получившие оружие от Замоскворецкого района. В то же время районные руководители штаба Красной гвардии снаряжали реквизированные автомобили и в сопровождении вооруженных красногвардейцев отправляли их на огнесклады за оружием. Привезенные на заводы и в районные ревкомы оружием были немедленно вооружены уже сформированные в отряды красногвардейцы и, в первую очередь, основные их кадры. Таким путем после нескольких рейсов целого обоза грузовиков, было получено большое количество оружия из Мызо-Раевского и Симоновского складов.

Получив оружие, отряды под руководством наших военных инструкторов, выделенных МК командиров-боевиков 1905 г., постепенно начали наступление. Выдающуюся роль в Октябрьском перевороте сыграли «двинцы» и мастяжартцы. Среди них работала масса разоруженных староармейцев, которые при Керенском считались «ненадежными». Эта революционная часть старой армии но по инициативе красногвардейцев быстро сформировалась в единую боевую силу и повела решительное наступление.

Утром 2-го юнкера начали обстреливать из пулеметов Моссовет и Скобелевскую (ныне Советскую) площадь, затрудняя деятельность МК и ВРК. К тому времени нами на Скобелевскую площадь была привезена одна батарея из 1 легкой артбригады, с Ходынки.

Часть артиллерии выдвинулась к ВРК через Краснопресненский район. Для прикрытия привезенной батареи мы установили на грузовиках пулеметы, причем эти грузовики разъезжали в районе Моссовета, по Столешникову, Гнездиковскому и близлежащим переулкам, мешая наступлению противника на Моссовет. В здании Моссовета также были расставлены пулеметы, и весь район около Моссовета был взят в радиус нашего обстрела.

На местах районы, получившее вооружение, сформировали на Мастяжарте несколько батарей, тракторами доставили их на позиции и расставили в стратегических пунктах.

Тов. Демидов так описывает этот период борьбы в Лефортовском районе:

Мастяжартцы приступили к расстановке своей артиллерии. Три пушки выставили на берегу Яузы. Два тяжелых осадных 24-линейных орудия поставили возле Введенского народного дома… против школы прапорщиков, в которой помещалось около 500 прапорщиков, хорошо вооруженных и опасных для района.

Но потом, когда ВРК и штаб Красной гвардии предъявили ультиматум, большинство их сбежало, а 120 человек были нами задержаны. Произошло это так. Мы на Введенской площади установили 2-6*мортиры и навели их на школу прапорщиков. В то же время части Красной гвардии и революционных солдат стали окружать школу, дав им 5 минут на размышление. К пруду, находившемуся за школой, подошли 20 красногвардейцев, чтобы загородить им дорогу. Однако прапорщики быстро навели через пруд легкие понтоны и целой лавой, около 300 человек бросились бежать по сторонам, так и обходными путями во все стороны. Понятно, что 20 красногвардейцев удержать их не могли, и они разбежались без боя. В школе прапорщиков нами было взято 20 пулеметов, несколько тысяч винтовок, много ручных гранат и патронов. Восторг красногвардейцев и революционных солдат был неописуемый – бросали вверх шапки, начали качать друг друга и т.д.

Вторая задача этих орудий заключалась в том, чтобы с этого удобного месторасположения обстреливать три железные дороги: Казанскую, Ярославскую и Николаевскую в случае продвижения по ним войсковых и всяких иных подкреплений для подавления Октябрьского восстания в Москве. С этого места было удобно обстреливать Кремль.

Два 42-линейных орудия мы выставили на Преображенской площади для отражения возможного продвижения противника со стороны Богородска. Два легких орудия поставили в Лефортово, за военной тюрьмой для обстрела кадетских корпусов и Алексеевского военного училища. Еще два легких орудии поставили на Вознесенской улице в одном из дворов – опять таки для обстрел Алексеевского училища и квартир офицеров, из которых они впоследствии обстреливали нас пулеметами, на Преображенской площади устроили наблюдательный пункт. В ночь с 26 на 27 октября артиллерия была расставлена.

К 4 часам утра тремя отрядами Красной гвардии мы оцепили со всех сторон все три кадетских корпуса и Алексеевское военное училище, представлявшее собой наиболее грозный офицерский и юнкерский очаг контрреволюции не только для всего района, но и для всей Москвы. Толстые каменные стены Алексеевского и других училищ представляли собой настоящую крепость…»

Получив из школы прапорщиков большое количество вооружения, мы направились к Алексеевскому военному училищу на помощь Замоскворецкому, Лефортовскому и Симоновскому районам, которые уже приготовились к наступлению, вырыли окопы, построили баррикады и тем прервали движение юнкеров, не дав им пробиться в центр. Но этого было мало. Нужно было разгромить их. Мы начали обстрел Алексеевского училища из 6* орудий со стороны Замоскворецкого, Бауманского, Рогожско-Симоновского районов. Эта бомбардировка заставила часть юнкеров выбросить белый флаг. Договор о перемирии с юнкерами заключили тт. Васильев, Масленников, Демидов и др. Силы противника уже поколеблены энергичным натиском Красной гвардии и революционных войсковых частей.

Начштаба Красной гвардии Бутырского района. Качалин так описывает вооруженную борьбу в районе (нужно иметь в виду, что главные силы Красной гвардии этого района под командой начальника Красной гвардии Квесис были двинуты в центр).

Вот описание борьбы в районе:

«С первого часа восстания все товарищи, вооруженные и имевшие военную подготовку, во главе с

т. Квесисом были направлены в Городской район… и мне пришлось организовывать отряд из новых людей. Не было необходимости в обучении: обученных некуда было девать. …Приходили рабочие по несколько десятков человек и заявляли, что у них есть взводные и отделенные командиры и просили только дать им оружие и распоряжения. Это были рабочие с заводов «Дукс», Устрицева, «Габай», Циммермана, шорных мастерских, хрустального завода и разных мелких мастерских.

В ночь восстания мы с Богородицкой улицы перебрались на Нижнюю Масловку, заняли большой дом, который в несколько часов превратился в муравейник. Совет и райком избрали Революционный комитет, к которому и перешла вся власть в районе. Все приказы исходили от Ревкома, но в боевую часть он совершенно