Совершенные и строгие заведения

 

 

Тюрьма родилась раньше, нежели полагают те, кто связывает ее возникновение с принятием новых кодексов. Форма тюрьмы существовала раньше, чем ее начали система­тически использовать в уголовном праве. Она образовалась вне судебного аппарата, когда по всему телу общества распространились процедуры, направленные на рас­пределение индивидов, их закрепление в пространстве, классификацию, извлечение из них максимума времени и сил, муштру тел, регламентацию всего их поведения, со­держание их в полной видимости, окружение их аппара­том наблюдения, регистрации и оценки, а также на созда­ние накапливаемого и централизованного знания о них. Общая форма аппарата, призванного делать индивидов послушными и полезными посредством тщательной рабо­ты над их телами, обрисовала институт тюрьмы еще до то­го, как закон определил его как основное средство наказа-

 

 

ния. На рубеже XVIII-XIX веков действительно сущест­вовало наказание в форме тюремного заключения, и оно было внове. Но на самом деле уголовно-правовая система просто открылась механизмам принуждения, уже разра­ботанным ранее на другом уровне. «Модели» уголовного заключения (Гент, Глочестер, Уолнат Стрит) являются скорее первыми видимыми точками этого перехода, неже­ли инновациями или отправными пунктами. Тюрьма, су­щественно важный элемент арсенала наказаний, безус­ловно знаменует важный момент в истории уголовного правосудия: его приближение к «гуманности». Но она яв­ляется и важным моментом в истории дисциплинарных механизмов, развиваемых новой классовой властью, — моментом, когда эти механизмы захватывают институт правосудия. На рубеже столетий новое законодательство определяет власть наказывать как общую функцию обще­ства, которая применяется равным образом ко всем его членам и в которой равно представлены все индивиды. Но посредством превращения заключения в основное средст­во наказания новое законодательство вводит процедуры господства, характерные для конкретного типа власти. Правосудие, выдающее себя за «равное» для всех, и судеб­ный аппарат, выглядящий как «автономный», но содержа­щий в себе все асимметрии дисциплинарного подчине­ния, — такое соединение знаменует рождение тюрьмы, формы «наказания в цивилизованных обществах»¹. Можно понять, почему тюрьма как форма наказания очень рано приобрела характер очевидности. В первые го­ды XIX века еще было ощущение ее новизны. И все же по­нимание ее глубинной связи с самим функционировани-

 

 

ем общества почти сразу же заставило забыть все прочие наказания, придуманные реформаторами XVIII века. Ка­залось, будто ей нет альтернативы, будто она принесена током истории: «Не случайность, не прихоть законодате­ля сделали заключение фундаментом и едва ли не всем зданием современной шкалы наказаний, а прогресс идей и смягчение нравов»². И хотя через столетие с небольшим ощущение очевидности тюрьмы как формы наказания преобразилось, оно не исчезло. Известны все недостатки тюрьмы. Известно, что она опасна, если не бесполезна. И все же никто «не видит», чем ее заменить. Она — отврати­тельное решение, без которого, видимо, невозможно обойтись.

«Очевидность» тюрьмы, с которой нам так трудно расстаться, основывается прежде всего на том, что она - про­стая форма «лишения свободы». Как же тюрьме не быть преимущественным средством наказания в обществе, где свобода — достояние, которое принадлежит равным обра­зом всем и к которому каждый индивид привязан «всеоб­щим и постоянным» чувством?³ Лишение свободы, следо­вательно, имеет одинаковое значение для всех. В отличие от штрафа, оно — «уравнительное» наказание. В этом сво­его рода юридическая ясность тюрьмы. Кроме того, тюрь­ма позволяет исчислять наказание в точном соответствии с переменной времени. Тюремное заключение может быть формой отдачи долга, что составляет в промышленных обществах его экономическую «очевидность» - и позво-ляет ему предстать как возмещение. Взимая время осуж­денного, тюрьма наглядно выражает ту мысль, что право­нарушение наносит вред не только жертве, но и всему об-

 

 

P. Rossi, TraitideJnilpenal, 1829, t. III, p. 169.

² Van Meenen, Congres penitcntiaire de Bruxelles, Annales de la Charite, 1847,

p. 529-530.

A. Duport, Discours a la Constituante, Archives parlementaires.

 

ществу. Можно говорить об экономико-моральной оче­видности уголовнонаказуемого поступка, позволяющей исчислять наказание в сутках, месяцах и годах и устанав­ливать количественное соотношение между характером правонарушения и длительностью наказания. Отсюда вы­ражение, столь часто употребляемое, столь соответствую­щее принципу действия наказаний, хотя и противореча­щее строгой теории уголовного права: в тюрьме сидятс, чтобы «заплатить долг». Тюрьма естественна, как «естест­венно» в нашем обществе использование времени в каче­стве меры отношений обмена.

Но очевидность тюрьмы основывается также на ее (предполагаемой или требуемой) роли машины для пре­образования индивидов. Как можно не принять тюрьму без колебания, если, заточая, исправляя и делая послуш­ными, она просто чуть более акцентированно воспроизво­дит все те механизмы, что уже присутствуют в теле обще­ства? Тюрьма подобна строгой казарме, школе без побла­жек, мрачной мастерской; в определенных рамках она ка­чественно не отличается от них. Это двойное обоснова­ние — юридическо-экономическое и технико-дисципли­нарное — делает тюрьму самой адекватной и цивилизован­ной формой наказания. И именно это двойное действие⁴ сразу же обеспечило тюрьме ее прочность. Ясно одно: тюрьма не была сначала лишением свободы, к которому позднее добавилась техническая функция исправления. С самого начала она была формой «законного заключения», несущего дополнительную исправительную нагрузку, или предприятием по изменению индивидов, которое может действовать в правовой системе благодаря лишению сво-

 

 

⁴ Игра на двух «природах» тюрьмы продолжается поныне. Несколько дней тому назад глава государства напомнил «принцип», по которому заключение должно быть лишь «лишением свободы», — такова чистая сущность заключения, освобожденная от реальности тюрьмы; и добавил, что тюрьма может быть оправдана только ее «исправи­тельными» или реадаптационными последствиями.

 

боды. Словом, тюремное заключение с начала XIX века означает одновременно и лишение свободы, и техниче­ское преобразование индивидов.

Вспомним некоторые факты. В кодексах 1808 и 1810 гг. и ближайших к ним мерах заключение никогда не смеши­вается с простым лишением свободы. Оно является (или, во всяком случае, должно являться) дифференцирован­ным и целесообразным механизмом. Дифференцирован­ным — поскольку заключение должно иметь различную форму, в зависимости от того, является ли заключенный осужденным или просто обвиняемым, мелким правонару­шителем или преступником: различные типы тюрьмы — следственный изолятор, исправительная тюрьма, цент­ральная тюрьма — в принципе должны более или менее соответствовать этим различиям и обеспечивать наказа­ние, не только градуированное по силе, но и разнообраз­ное по целям. Ведь у тюрьмы есть цель, установленная с самого начала: «Закон, вменяющий наказания различной степени серьезности, не может допустить, чтобы индивид, приговоренный к легкому наказанию, был заключен в том же помещении, что и преступник, приговоренный к более тяжелому наказанию... хотя основной целью определен­ного законом наказания является искупление вины за со­вершение преступления, оно направлено также на ис­правление виновного»⁵. И это преобразование должно быть одним из внутренних результатов заключения. Тюрь­ма—наказание, тюрьма—аппарат: «Порядок, который дол­жен царить в домах заключения, может значительно спо­собствовать перерождению осужденных; пороки, обус­ловливаемые воспитанием, заразительность дурного при-

 

 

⁵ Motifs du Code destruction criminelle, доклад Ж. Реаля (G. A. Real), p. 244.

 

мера, праздность... приводят к преступлению. Так попы-таемся же устранить все эти источники порчи. Пусть в до­мах заключения действуют правила здоровой морали. И осужденные, принуждаемые к труду, в конечном счете по­любят его; вкусив плоды своего труда, они обретут при­вычку, вкус к труду, потребность в нем. Пусть они являют друг другу пример трудовой жизни; скоро их жизнь станет нравственно чистой; скоро они пожалеют о прошлом, а это первый признак обретенного чувства долга»⁶. Испра­вительные методы сразу становятся частью институцио­нальной структуры тюремного заключения.

Необходимо также напомнить, что движение за ре­форму тюрем, за контроль над ними началось не в по­следнее время. Видимо, оно даже не стало результатом признания неудачи. Тюремная «реформа» — ровесница тюрьмы: она предстает как своего рода программа тюрь­мы. С самого начала тюрьма окружена рядом сопутствую­щих механизмов, которые вроде бы призваны ее усовер­шенствовать, но в действительности составляют часть ее функционирования, - настолько тесно они связаны с су­ществованием тюрьмы на протяжении всей ее долгой ис­тории. Это подробная технология тюрьмы, разработан­ная при ее возникновении. Это были работы Шапталя* (который хотел установить, что нужно для внедрения тю­ремного аппарата во Франции, 1801) и Деказа** (1819), книга Виллермэ*** (1820), доклад о центральных тюрь­мах, составленный Мартиньяком**** (1829), исследова­ния, предпринятые в Соединенных Штатах Бомоном и Токвилем (1831), Деметцем и Блюэ (1835), опросы руко­водителей тюрем и генеральных советов, проведенные

 

 

⁶ Ibid., доклад Трейляра (Treilhard), p. 8-9. Та же тема часто встречалась в ближай­шие предшествовавшие годы: «Наказание в форме заключения, налагаемое по закону, имеет своей главной целью исправление индивидов, так сказать их улучшение, подго­товку - посредством более или менее длительных испытаний — к тому, чтобы они вновь заняли свое место в обществе и больше не нарушали порядок... Самые надежные спо-собы улучшения индивидов-труд и образование». Образование предполагает не толь­ко умение читать и писать, но также примирение заключенных с «идеями порядка, нравственности, уважения к себе и другим» (Бено, префект департамента Нижняя Се-на, указ от фримера года X). Более чем в дюжине из общего количества докладов гене-

 

Монталивэ в самый разгар диспута об одиночном заключении. Это были общества, имевшие целью контроль над тюрьмами и предложение мер по их улучшению (в 1818 г.

было совершенно официально учреждено Общество улучшения тюрем, чуть позднее - Общество тюрем и раз­личные филантропические группы). Это были бесчис­ленные меры - указы, инструкции или законы: от рефор­мы, предусмотренной первой Реставрацией в сентябре 1814 г., но так никогда и не проведенной, до закона 1814 г., подготовленного Токвилем и на какое-то время за­крывшего долгий спор о способах достижения эффектив­ности тюрьмы. Это были программы, направленные на улучшение функционирования тюремной машины⁷: про­граммы обращения с заключенными, денежного вознаг­раждения их труда, материального обустройства; некоторые из них так и остались проектами (например, про­граммы Данжу, Блюэ, Гару-Ромэна), другие воплотились в инструкциях (циркуляр от 9 августа 1841 г. о строитель­стве следственных тюрем) или в архитектурных сооруже­ниях (тюрьма Петит Рокет, где впервые во Франции было введено камерное заключение).

К этому надо добавить публикации, более или менее прямо исходившие из тюрьмы и подготовленные филант­ропами (такими, как Аппер***), или, несколько позднее, «специалистами» (например, «Анналы Милосердия»⁸), или бывшими заключенными («Бедняга Жак» в конце Ре­ставрации или «Газета Святой Пелагеи»**** в начале Июльской монархии)⁹.

Не следует рассматривать тюрьму как инертный ин­ститут, время от времени встряхиваемый реформистскими

 

 

ральных советов, представленных по просьбе Шапталя, высказывались требования о тюрьмах, где заключенных можло было бы заставлять работать.

¹ Несомненно, важнейшие из них были предложены Ш. Люка, Маркет-Вассело, Фоше, Бонневилем* и, чуть позднее, Феррюсом**. Заметим, что в большинстве своем эти люди — не филантропы, критикующие институт тюрьмы извне, но так или иначе связаны с тюремной администрацией. Профессионалы.

¹ В Германии Юлиус руководил «Jahrbiicher fur Strafs- und Besserungs Anstalten».

' Хотя эти газеты являлись в основном органами защиты заключенных, оказавших­ся в тюрьме за долги, и не раз отмечали отличие своих подзащитных от собственно де-

 

движениями. «Теория тюрьмы» была скорее устойчивой совокупностью рабочих инструкций тюрьмы, нежели ее случайной критикой, и составляла одно из условий ее функционирования. Тюрьма всегда была частью активно­го поля, где в изобилии множились проекты переустрой­ства, эксперименты, теоретические дискурсы, личные свидетельства и исследования. Вокруг института тюрьмы всегда было много слов и стараний. Можно ли утверждать, что тюрьма — темная и забытая область? Являются ли до­статочным доказательством обратного последние 200 лет? Становясь законным наказанием, тюрьма нагрузила ста­рый юридическо-политический вопрос о праве наказы­вать всеми проблемами, всеми ожиданиями, связанными с технологиями исправления индивидов.

«Совершенные и строгие заведения», - заметил Балтар¹⁰. Тюрьма должна быть исчерпывающим дисциплинарным аппаратом в нескольких отношениях. Она должна отве­чать за все стороны жизни индивида, его физическую му­штру, приучение к труду, повседневное поведение, мо­ральный облик и наклонности. Тюрьма «вседисциплинар-на» в значительно большей степени, чем школа, фабрика или армия, всегда имеющие определенную специализа­цию. Кроме того, у тюрьмы нет ни внешней стороны, ни лакун; ее нельзя приостановить, за исключением тех слу­чаев, когда ее задача полностью выполнена; ее воздейст­вие на индивида должно быть непрерывным: нескончае­мая дисциплина. Наконец, тюрьма обеспечивает практи-

 

 

линквентов, мы находим утверждение, что «колонки Pauvre Jacques не посвящены ис­ключительно одной теме. Ужасный закон об аресте лица за долги, его гибельное приме­нение не являются единственной мишенью журналиста-заключенного... Pauvre Jacques привлекает внимание своих читателей к местам заточения, заключения, тюрьмам-крепо­стям, домам призрения и ночлежкам; газета не умалчивает о местах, где виновный под­вергается пыткам, тогда как закон приговорил его только к принудительному труду...» (Pauvre Jacques, год I, № 7). Сходным образом Gazette de Sainte-Pelagie борется за систему исправительных учреждений, целью которой было бы «улучшение вида», поскольку все остальное является «выражением все еще варварского общества» (21 марта 1883).

 

чески полную власть над заключенными. Тюрьма имеет собственные внутренние механизмы подавления и нака­зания: деспотическая дисциплина. Она доводит до наи­большей интенсивности все процедуры, действующие в других дисциплинарных механизмах. Она должна быть мощнейшим механизмом навязывания испорченному ин­дивиду новой формы; способ ее действия — принудитель­ное тотальное воспитание. «В тюрьме начальство распола­гает свободой личности и временем заключенного. Это позволяет понять силу воспитания, которое не один день, но ряд дней и даже лет диктует человеку время бодрство­вания и сна, деятельности и досуга, число и продолжи­тельность приемов пищи, качество и количество еды, вид и продукт труда, время молитвы, пользование словом и даже, так сказать, мыслью. Воспитание посредством про­стых и коротких переходов из столовой в мастерскую, из мастерской в камеру регулирует движения тела, причем даже в моменты отдыха, и устанавливает распорядок дня. Словом, воспитание овладевает человеком в целом, всеми его физическими и моральными качествами и временем, в котором он пребывает»¹¹. Этот полный «реформаторий» обеспечивает перекодировку существования, весьма от­личную от простого юридического лишения свободы и от простого механизма поучений, о котором мечтали рефор­маторы эпохи Идеологии.

1. Первый принцип - изоляция. Изоляция осужден­ного от внешнего мира, от всего, что было мотивом право­нарушения, от соучастия, которое облегчило его соверше­ние. Изоляция заключенных друг от друга. Наказание должно быть не просто индивидуальным, но индивидуа-

 

 

'" L. Baltard, Architectonographie des prisons, 1829.

¹¹ Ch. Lucas, De la reforme des prisons, 1838, t. II, p. 123-124.

 

лизирующим. Это достигается двумя способами. Прежде всего, само устройство тюрьмы должно ликвидировать па­губные последствия, к которым она приводит, собирая вместе очень разных заключенных: тюрьма должна пресе­кать заговоры и бунты, препятствовать сближению воз­можных будущих сообщников, которое может породить шантаж (после освобождения), препятствовать амораль­ности многочисленных «загадочных союзов». Короче го­воря, тюрьма не должна допустить, чтобы собранные в ней преступники составили однородное и сплоченное на­селение: «Сегодня среди нас существует организованное общество преступников... Народ в народе. Почти все эти люди встретились и встречаются друг с другом в тюрьмах. Это общество мы должны рассеять»¹². Кроме того, по­скольку одиночество располагает к размышлениям и уг­рызениям совести, которые непременно возникают, оно должно быть положительным инструментом реформы: «Оказавшись в одиночестве, заключенный размышляет. Оставшись наедине с совершённым преступлением, он приучается его ненавидеть, и если душа его еще не закос­нела во зле, то именно в одиночестве его настигнут муки совести»¹³. Благодаря тому же факту одиночество обеспе­чивает своего рода саморегулирование наказания и делает возможной его спонтанную индивидуализацию: чем боль­ше заключенный способен к размышлению, тем больше он чувствует себя виновным в преступлении, и чем живее его раскаяние, тем болезненнее для него будет одиночест­во. Зато когда он глубоко раскается и изменится к лучше­му, причем без тени разрушения личности, одиночество перестанет угнетать его: «Таким образом, следуя этой за-

 

 

¹² A. de Tocqueville, Raff art A la Chambre des Deputes, цит. по кн.: Е. de Beaumont. A. de Tocqueville, Le Systemc pcniuntiaire aux Etats-Unis, 3" ed. 1845, p. 392-393. в

¹³ E. de Beaumont, A. de Tocqueville, Ibid., p. 109.

 

мечательной дисциплине, всякое размышление и всякая мораль содержат в себе принцип и меру подавления, неот­вратимость и неизменную справедливость которых не мо­гут отменить ни ошибка, ни человеческая греховность... Разве нет на ней печати божественного и провиденциаль­ного правосудия?»¹⁴ И наконец (а может быть, это глав­ное), изоляция заключенных гарантирует, что на них мож­но максимально эффективно воздействовать властью, ко­торая не будет опрокинута никаким иным влиянием; оди­ночество - первое условие полного подчинения. «Только представьте себе, — говорил Шарль Люка, имея в виду роль воспитателя, священника и "милосердных людей" относительно изолированного заключенного, — только представьте себе силу человеческого слова, раздающегося посреди ужасающей дисциплины молчания и обращенно­го к сердцу, душе, к личности человека»¹⁵. Изоляция обес­печивает разговор с глазу на глаз между заключенным и воздействующей на него властью.

Именно вокруг этого момента вращается дискуссия о двух американских системах заключения: обернской и филадельфийской. В сущности, эта дискуссия, столь ши­рокая и долгая¹⁶, касается лишь практики применения изоляции, с целесообразностью которой все согласны.

Обернская модель предписывает одиночную камеру ночью, совместную работу и общий обед, но при условии абсолютного молчания. Заключенные могут говорить только с надзирателями с разрешения последних и впол­голоса. Здесь очевидно родство с монастырской моделью; вспоминается также фабричная дисциплина. Тюрьма должна быть совершенным обществом в миниатюре, где

 

 

¹⁴ S. Aylies, Du systeme fenitentiaire, 1837, p. 132-133.

" Ch. Lucas, De la reforms des prisons, t. I, 1836, p. 167.

"' Дискуссия, начавшаяся во Франции примерно в 1830 г., еще продолжалась в 1850г.; Шарль Лука, сторонник Обернской системы, был вдохновителем указа 1839 г о режиме центральных тюрем (совместная работа и полное молчание). Последовавшая за ним волна бунтов и, пожалуй, обшее волнение в стране в 1842—1843 гг. привели к при­нятию в 1844 г. пенсильванского режима полной изоляции, который отстаивали Де-

 

индивиды изолированы в их нравственной жизни, но объединяются в жесткой иерархической структуре, ис­ключающей «боковые» отношения и допускающей обще­ние лишь по вертикали. Сторонники обернской системы усматривали ее преимущество в том, что она — повторе­ние самого общества. Принуждение в ней осуществляет­ся материальными средствами, но главное - посредством правил, которые надо научиться соблюдать, что обеспе­чивается надзором и наказанием. Вместо того чтобы дер­жать заключенных «под замком, словно свирепых зверей в клетке», надо собирать их вместе, «заставлять их сообща участвовать в полезных упражнениях, принудительно прививать им хорошие привычки, предупреждать нравст­венную заразу активным надзором и поддерживать внут­реннюю собранность соблюдением правила молчания». Это правило приучает заключенного «рассматривать за­кон как святую заповедь, нарушение которой может по­влечь справедливое и законное наказание»¹⁷. Таким обра­зом, изоляция, объединение без общения и закон, гаран­тированный непрерывным надзором, призваны возро­дить преступника как общественного индивида. Эти опе­рации муштруют его для «полезной и смиренной деятель­ности»¹⁸ и возрождают в нем «привычки члена общест­ва»¹⁹.

При абсолютной изоляции (требуемой филадельфий- • ской моделью) перевоспитание преступника основывает­ся не на применении общего права, а на отношении ин­дивида к собственному сознанию и на том, что может озарить его изнутри²⁰: «Один в своей камере, заключен­ный предоставлен самому себе. При молчании собствен-

 

 

мети, Блуэ, Токвиль. Но второй пенитенциарный конгресс 1847 г. высказался против этого метода.

¹⁷ К. Mittermaier, см. в: Revue franfaise et etrangm de legislation, 1836.

¹⁸ A. E. de Gasparin, Rapport au ministre de I'lnterieur sur la reforme desprisons. " E. de Beaumont, A. de Tocqueville, Du systeme penal aux Etats-Unis, iA, de 1845, p. 112.

²⁰ «Каждый человек, - говорил Фоке*, - озарен божественным светом; я наблю-

 

ных страстей и окружающего мира он погружается в свою совесть, вопрошает ее и ощущает, как в нем пробуждает­ся нравственное чувство, которое никогда не умирает полностью в человеческом сердце»²¹. Итак, на заключен­ного воздействуют не внешнее соблюдение закона и не один только страх перед наказанием, а работа его созна­ния, его совесть. Скорее глубоко прочувствованное под­чинение, чем поверхностная муштра: изменение «нрава», а не привычек. В пенсильванской тюрьме единственны­ми исправительными факторами являются сознание и немая архитектура, с которой оно сталкивается. В тюрьме Черри Хилл «стены наказывают за преступление, камера приводит заключенного к самому себе, он вынужден слу­шать свою совесть». Поэтому те, кто работает здесь, ско­рее утешают, чем обязывают. Надзирателям не приходит­ся принуждать, ибо принуждает материальность вещей, а потому заключенные могут признать авторитет надзира­телей: «При каждом посещении камеры несколько доб­рожелательных слов срываются с честных уст надзирате­ля и наполняют сердце узника благодарностью, надеждой и утешением; он любит своего стража, потому что тот ла­сков и сострадателен. Стены ужасны, а человек добр»²². В замкнутой камере, этом временном склепе, легко матери­ализуются мифы о воскресении. После тьмы и молчания — возрожденная жизнь. Обернская модель - само обще­ство в его сути. Черри Хилл — жизнь уничтоженная и воз­рожденная. Католичество быстро перенимает в своих дискурсах эту технику квакеров. «Я воспринимаю вашу камеру лишь как ужасный склеп, где вместо червей вас начинают точить муки совести и отчаяние, которые пре-

 

 

дал его сияние в каждом человеке». Начиная с 1820 г. тюрьмы в Пенсильвании и Питт-сбурге, а затем тюрьма Черри Хилл были устроены в духе квакеров.

²¹ Journal des economistes, t. II, 1842.

²² Abel Blouet, Projet de prisons cellulaires, 1843.

 

вращают вашу жизнь в преждевременный ад. Но... то, что для заключенного-безбожника всего лишь могила, отвра­тительная погребальная яма, для заключенного — истин­ного христианина становится колыбелью блаженного бессмертия»²³.

Противопоставление этих двух моделей порождает ряд различных конфликтов: религиозный (должно ли обраще­ние в веру являться основным элементом исправления?), медицинский (сводит ли с ума полная изоляция?), эконо­мический (какой метод дешевле?), архитектурный и адми­нистративный (какая форма гарантирует наилучший над­зор?). Несомненно, именно поэтому их спор длился так долго. Но центром спора, его сердцевиной является пер-воочередная цель тюремного воздействия: принудитель­ная индивидуализация путем разрыва всех связей, не кон­тролируемых властью и не выстроенных в иерархическом порядке.

2. «Работа, чередующаяся с перерывами на обед и ужин, сопровождает заключенного вплоть до вечерней молитвы. Сон дает ему приятный отдых, который не тре­вожат призраки расстроенного воображения. Так прохо­дят шесть дней недели. Затем наступает день, посвящен­ный исключительно молитве, просвещению и благотвор­ным размышлениям. Так сменяют друг друга недели, ме­сяцы, годы. Так заключенный, который пришел в тюрьму неустойчивым или уверенным лишь в собственном внеза-конии и влекомым к погибели разнообразными порока­ми, понемногу, в силу привычки (вначале чисто внешней, но вскоре становящейся его второй натурой), настолько привыкает к работе и приносимым ею радостям, что, если

 

 

²³ Abbe Petigny, Allocution adressee aux prisonniers, a 1'occasion de 1'inauguration des bailments cellulaires de la prison de Versailles. Ср. рассказанную несколькими года­ми позже, в «Графе Монте-Кристо», отчетливо христологическую версию воскресения после заключения; но в таком случае речь идет не о подчинении закону, а о приобрете­нии с помощью тайного знания власти вершить правосудие вопреки несправедливости магистратов.

 

только мудрое наставление откроет его душу раскаянию, можно не бояться его столкновения с соблазнами, подсте­регающими его, когда он наконец вновь обретет свобо­ду»²⁴. Работа наряду с изоляцией предстает как инстру­мент тюремного исправления. И это уже начиная с кодек­са 1808 г.: «Цель вменяемого законом наказания не только расплата за преступление, но и исправление преступника. Эта двойная цель может считаться достигнутой, если пре­ступник оторвется от пагубной праздности, которая не только привела его в тюрьму, но настигает его и там, что­бы овладеть им и довести до предельной развращеннос­ти»²⁵. Работа не дополнение и не корректив к режиму за­ключения: будь то на каторжных работах, при отбывании одиночного заключения, в тюрьме — законодатель расце­нивает работу как крайне необходимое дополнение этого режима. Но дело в том, что вовсе не эту необходимость имели в виду реформаторы XVIII века, стремившиеся сде­лать работу примером для публики или полезной компен­сацией для общества. В тюремном режиме связь между ра­ботой и наказанием совсем иная.

Споры, имевшие место в эпоху Реставрации и Июль­ской монархии, проливают свет на роль, отводимую тру­ду заключенных. Прежде всего спорили о заработной пла­те. Во Франции работа заключенных оплачивалась. И возникала проблема: если их работа оплачивается, то, в сущности, она не может быть частью наказания, а следо­вательно, заключенный может отказаться ее выполнять. Более того, заработная плата вознаграждает умение рабо­чего, а не исправление виновного. «Самые отпетые него­дяи практически повсюду — самые умелые рабочие. Их

 

 

²⁴ N. Н. Julius, Lrfons sur Its prisons, 1831,1.1, p. 417-418. (Пер. на франц. яз.)

²⁵ G. A. Real, Motifs du Code destruction criminelle. До этого ряд инструкций Мини­стерства внутренних дел подчеркивали необходимость принуждения заключенных к труду: от 5 фруктидора года VI, от 3 мессидора года VIII, от 8 плювиоза и 28 вантоза го­да IX, от 7 брюмера года X. Сразу же после принятия кодексов 1808 и 1810 гг. продол­жают появляться новые инструкции: 20 октября 1811 г., 8 декабря 1812 г. или, снова, длинная инструкция 1816 г.: «Чрезвычайно важно максимально занять заключенных. Необходимо прививать им желание работать, делая различие между судьбой тех, кто

 

труд самый высокооплачиваемый, а потому они самые распущенные и меньше всего склонны к раскаянию»²⁶. Эта дискуссия (никогда полностью не затухавшая) возоб­новляется с большой живостью в 1840—1845 гг., в период экономического кризиса и рабочих волнений, в период, когда к тому же начинает выкристаллизовываться оппо­зиция рабочих правонарушителям²⁷. Происходят забас­товки против тюремных мастерских. Когда один перча­точник из Шомона сумел организовать мастерскую в тюрьме Клерво, рабочие запротестовали, заявили, что их цех опозорен, захватили фабрику и вынудили хозяина от­казаться от проекта²⁸. Кроме того, развернулась широкая кампания в рабочих газетах: писали, что правительство поощряет работу в тюрьме с целью понизить зарплату «свободных» рабочих; что еще более очевиден вред, нано­симый тюремными мастерскими женщинам: ведь лишая работы и толкая на проституцию, их обрекают на тюрьму, где те самые женщины, у которых отняли работу на сво­боде, начинают конкурировать с теми, у кого работа пока еще есть²⁹; что заключенным отдается самая хорошая ра­бота («в теплом помещении воры работают шляпниками и краснодеревщиками», а безработный шляпник вынуж­ден идти «на человеческую бойню и изготовлять свинцо­вые белила за 2 франка в день»³⁰); что условия труда за­ключенных волнуют филантропов гораздо больше, чем условия труда свободных рабочих. «Мы уверены, что если бы заключенные работали с ртутью, то наука куда быст­рее, чем сейчас, взялась бы за поиски средств защиты от ее опасных испарений. "Бедные заключенные!" - вос­кликнет тот, кто едва ли замолвит словечко за позолотчи-

 

 

ков. Чего же ждать? Надо убить или украсть, чтобы пробу­рить сострадание или интерес». А главное - что если [тюрьма постепенно превращается в фабрику, то недолго [уже ждать того момента, когда туда отправят нищих и без­работных и тем возродят старые французские богадельни [или английские работные дома³¹. Кроме того, были пети-

гии и письма, особенно после принятия закона 1844 г.; в эдной из них, отвергнутой Парижской палатой депутатов,

творилось, что «бесчеловечно предлагать использовать убийц и воров на работах, в которых нуждаются сегодня тысячи рабочих», что «палата депутатов предпочла нам Варраву»³². Узнав, что в тюрьме города Мелена должна быть устроена типография, печатники направили письмо министру: «Вы должны сделать выбор между отщепенца­ми, справедливо наказанными законом, и гражданами, самоотверженно и честно отдающими свои дни поддер­жанию собственных семей и преумножению богатства родины»³³.

Но реакция правительства и администрации на все эти протесты была практически неизменной. Тюремный труд нельзя критиковать за то, что он якобы вызывает безработицу: ведь его распространение столь незначи­тельно, а производительность столь низка, что он не мо­жет серьезно влиять на экономику. Он полезен как тако­вой, не как производственная деятельность, а как средст­во воздействия на человеческий механизм. Труд — начало порядка и регулярности; навязывая свои требования, он незаметно распространяет формы жесткой власти. Он подчиняет тела размеренным движениям, исключает вол­нение и отвлечение, насаждает иерархию и надзор, кото-

 

 

трудится, и тех, кто желает жить праздно. Первых следует лучше кормить, предостав­лять им более удобные постели». Тюрьмы Мелена и Клерво были очень рано организо­ваны как большие цеха.

²⁶ J. J. Marquet Wasselot, t. Ill, p. 171.

²⁷ См. ниже, с. 420-421.

²¹ См.: J. P. Aguet, Lei Greves sous la monarchic dejuittet, 1954, p. 30-31.

²⁹ 1'Atelier, 3' annexe, № 4, decembre 1842.,,.

³⁰ L'Atelier, 6' ann<*e, № 2, novembre 1845. i>

³¹ Ibid.

³² L'Atelier, 4' annee, № 9, juin 1844; 5' annee, № 7, avril 1845; см. также «La Democratie pacifique» того же времени.

³³ L'Atelier, 5' annee, № 6, mars 1845.

 

рые тем легче воспринимаются заключенными и тем глубже укореняются в их поведении, что являются частью его собственной логики: ведь вместе с трудом «правило вводится в тюрьму, оно царит там без усилия, без приме­нения репрессивных и грубых средств. Обязывая заклю­ченного трудиться, ему прививают привычку к порядку и послушанию; прежнего лентяя превращают в прилежно­го и активного человека... со временем он обретает в мо­нотонном порядке тюрьмы и ручном труде, который ему навязывают... надежное лекарство против разгула вообра­жения»³⁴. Принудительный тюремный труд должен рас­цениваться как тот самый механизм, который преобразу­ет грубого, возбужденного и безрассудного заключенного в деталь, исполняющую свою роль безукоризненно точ­но. Тюрьма — не мастерская; она является, она должна быть машиной, а заключенные-рабочие - ее винтиками и продуктами; она «занимает их постоянно с единствен­ной целью заполнить каждый момент их жизни. Когда те­ло разгорячено трудом, когда ум занят, назойливые мыс­ли уходят прочь, покой снова рождается в душе»³⁵. Если вообще можно говорить об экономическом результате тюремного труда, то он состоит в производстве механизи-рованных индивидов, соответствующих общим нормам индустриального общества: «Работа - судьба современ-

«ных людей; она заменяет им мораль, заполняет пустоту, оставленную верой, и считается началом всякого блага. Работа должна быть религией тюрем. Обществу-машине требуются чисто механические средства преобразова­ния»³⁶. Изготовление людей-машин, но и пролетариев; действительно, когда у человека есть только «пара рук,

 

 

³⁴ A. Berenger, Rapport a I'Academie des sciences morales, juin 1836.

³⁵ E. Danjou, Des prisons, 1821, p. 180.

³⁶ L. Faucher, De la reforme des prisons, 1838, p. 64. В Англии «treadmill»* и насос обеспечивали дисциплинарную механизацию заключенных, не дававшую ни малейше­го производственного эффекта.

 

готовых к любой работе», он может жить лишь «продук-том своего труда, ремеслом, или же продуктом труда дру­гих, воровством»; но, хотя тюрьма не заставляла правона­рушителей работать, труд, по-видимому, был внедрен в самый ее институт в том числе косвенно, посредством на-логообложения, этого способа существования некоторых за счет труда других: «Проблема праздности здесь та же, что в обществе; заключенные живут трудом других, если не работают сами»³⁷. Труд, который помогает заключен­ному удовлетворить свои нужды, превращает вора в по­слушного рабочего. В этом состоит польза оплаты труда заключенных; она навязывает заключенному «мораль­ную» форму заработка как условие его существования. Заработок прививает «любовь и привычку» к труду³⁸, рож­дает у злодеев, не знающих различия между «моим» и «твоим», чувство собственности по отношению к тому, что «заработано в поте лица»³⁹, научает людей, привык-ших к мотовству и разгулу, добродетелям бережливости и предусмотрительности⁴⁰; наконец, предполагая выполне-ние определенного количества работы, заработок позво­ляет количественно выразить усердие заключенного и его успехи на пути к исправлению⁴¹. Оплата тюремного труда не вознаграждает за производство, но служит двигателем и мерой преобразования индивида: она - юридическая фикция, поскольку свидетельствует не о «свободной» пе-редаче рабочей силы, а об уловке, которая считается эф-фективным методом исправления.

В таком случае, что же дает тюремная работа? Не при­быль и даже не формирование полезного навыка; она со­здает отношение власти, пустую экономическую форму,