Своего рода ciitw»i« инЛулыоаЬЛ.

тельную иерархию «хороших» и «дурных» субъектов. Пу­тем этой микроэкономии постоянного наказания проис­ходит дифференциация — не действий, но самих индиви­дов, их характера, возможностей, уровня развития или до­стоинства. Точно оценивая поступки, дисциплина опре­деляет «истинную цену» индивидов; применяемое ею на­казание вписывается в цикл познания индивидов.

5. Распределение по рангам или ступеням играет двой­ную роль: оно определяет отклонения от правила, уста­навливает иерархию качеств, знаний и навыков; но оно также наказывает и вознаграждает. Карательная сторона приведения в порядок и упорядочивающая сторона нака­зания. Дисциплина вознаграждает простой игрой присуж­дений, делая возможным достижение более высоких ран­гов и должностей; она наказывает, понижая в чине и раз-жалуя. Ранг сам по себе служит наградой или наказанием. В Военной школе была разработана сложная система «по­четной» классификации. Классификация доводилась до общего сведения через незначительные различия в уни­форме, и более или менее благородные или постыдные наказания соответствовали, как знак поощрения или по­зора, таким образом распределяемым рангам. Классифи­кационное карательное распределение осуществлялось через короткие промежутки времени по докладам офице­ров, преподавателей и их помощников без учета возраста или чина, на основании «моральных качеств учеников» и «их всем известного поведения». Первый класс - «очень хорошие ученики» — отмечался серебряным эполетом; они удостаивались чести считаться «исключительно воин­скими частями», а потому имели право на военные нака-

зания (гауптвахта, а в серьезных случаях - тюрьма). Вто­рой класс — «хорошие» — носил шелковый пунцово-сере­бряный эполет; они могли быть наказаны гауптвахтой и тюрьмой, а также карцером и стоянием на коленях. Класс «посредственных» имел право на красный суконный эпо­лет; к перечисленным наказаниям здесь добавлялась, если было необходимо, грубая холщовая роба. Последний класс, «плохие», отмечался коричневым суконным эполе­том; «ученики этого класса подвергаются всем наказани­ям, принятым в Школе, а также всем тем, кои представля­ются целесообразными, включая даже одиночное заклю­чение в темном карцере». Одно время существовал также «позорный» класс, для которого были составлены особые правила: «принадлежащие к этому классу должны быть всегда отделены от других и облачены во власяницу». По­скольку место ученика определяется только заслугами и поведением, «ученики двух последних классов могут те­шить себя надеждой перейти в первые и носить соответст­вующие знаки отличия, если все признают их достойными благодаря улучшению их поведения и успехам; а ученики первых классов переходят в низшие, если начинают ле­ниться и если наберется много откликов не в их пользу, показывающих, что они больше не заслуживают отличий и преимуществ первых классов...» Карательная классифи­кация имеет тенденцию к исчезновению. «Позорный» класс существует лишь для того, чтобы исчезнуть: «для то­го чтобы судить о степени перевоспитания учеников "по­зорного" класса, которые стали вести себя хорошо», надо перевести их в другие классы и вернуть им знаки отличия; но при этом они должны находиться вместе с товарищами

по «позорному» классу во время еды и на переменах. Если они поведут себя плохо, то останутся в «позорном» классе, и «покинут его окончательно, если их поведение сочтут удовлетворительным в новом классе и подразделении»¹⁷. Итак, иерархизирующее наказание имеет двойной резуль­тат: оно распределяет учеников в зависимости от их спо­собностей и поведения, т. е. с учетом их возможного ис­пользования по окончании школы, и оказывает на них постоянное давление, чтобы привести их к одной и той же; модели, принудить их всех к «субординации, послуша­нию, внимательному отношению к учебе и упражнениям, к неукоснительному выполнению своих обязанностей и всех пунктов дисциплины». Чтобы они все были похожи друг на друга.

Короче говоря, искусство наказывать в режиме дис­циплинарной власти не направлено ни на заглаживание вины, ни даже, в точном смысле, на репрессию. Оно при­водит в действие пять совершенно различных операций. Оно соотносит действия, успехи и поведение индивида с целым, являющимся одновременно полем сравнения, пространством дифференциации и принципом правила, которому надлежит следовать. Оно отличает индивидов друг от друга и исходя из общего правила - правила, слу­жащего неким минимальным порогом, неким средним, которому надо соответствовать, оптимумом, к которому надо стремиться. Оно количественно измеряет и выстраи­вает в иерархическом порядке, в зависимости от ценнос­ти, способности, уровень развития, «природу» индивидов. Оно устанавливает посредством этой «ценностной» мерки степень соответствия, которая должна быть достигнута.

И наконец, оно намечает предел, который должен зада­вать различие сравнительно со всеми прочими различия­ми: внешнюю границу ненормального («позорный» класс Военной школы). Вечное наказание, пронизывающее все точки и контролирующее каждое мгновение в дисципли­нарных институтах, сравнивает, различает, иерархически упорядочивает, приводит к однородности, исключает. Од­ним словом, нормализует.

Следовательно, каждым своим пунктом оно противо­стоит судебному наказанию. Главная функция судебного наказания — указывать на свод законов и текстов, которые необходимо помнить, а не на совокупность наблюдаемых явлений; оно действует не посредством дифференциации индивидов, а путем спецификации поступков в соответст­вии с рядом общих категорий; не посредством установле­ния иерархии, а куда проще — путем применения бинар­ного противопоставления дозволенного и запрещенного; не приводя к однородности, а вынося приговор и тем са­мым устанавливая непреложный раздел. Дисциплинар­ные механизмы выделили «наказание согласно норме», не сводимое в своих принципах и функционировании к тра­диционному наказанию согласно закону. Маленький суд, постоянно заседающий в зданиях дисциплины и прини­мающий иногда театральную форму большого судебного аппарата, не должен обмануть нас: он не переносит (за ис­ключением немногих формальных пережитков) механиз­мы уголовного правосудия в ткань повседневной жизни. Во всяком случае, не в этом состоит его главная роль. Дис­циплины создали — опираясь на целый ряд очень древних методов — новое функционирование наказания, и именно

оно постепенно захватило огромный внешний аппарат, который теперь воспроизводит его то сдержанно, то иро­нично. Юридическо-антропологическое функционирова­ние, обнаруживающееся во всей истории современного наказания, коренится не в наложении гуманитарных наук на уголовное правосудие и не в требованиях, присущих этой новой рациональности или гуманизму, который она приносит; оно коренится в дисциплинарной технике, вво­дящей эти новые механизмы нормализующего наказания.

Через дисциплины проявляется власть Нормы. Явля- 1] ется ли она новым законом современного общества? Лучше сказать, что начиная с XVIII века эта власть соедини­лась с прочими властями - Закона, Слова и Текста, Тради­ции, — навязывая им новые разграничения. Нормальное становится принципом принуждения в обучении с введе­нием стандартизированного образования и возникнове­нием «нормальных школ»*. Оно становится таковым в по­пытке организовать национальный медицинский цех и больничную систему, руководствующиеся общими норма­ми здоровья. Оно проникает в стандартизацию промыш­ленных процессов и изделий¹⁸. Подобно надзору, и вместе с ним нормализация становится одним из главных инст­рументов власти в конце классического века. Ведь знаки, некогда свидетельствовавшие о статусе, привилегиях, принадлежности к чему-то, все больше заменяются — или по крайней мере дополняются — целым рядом степеней нормальности, свидетельствующих о принадлежности к однородному общественному телу, но также играющих некоторую роль в классификации, иерархизации и рас­пределении рангов. В каком-то смысле власть нормализа-

'* См. об этом наиболее важные страницы труда: G. Canghilhcm, Le Normal tt It

Pathologif/ue, ed. de 1966, p. 171-191.

ции насаждает однородность; но она индивидуализирует, поскольку позволяет измерять отклонения, определять уровни, фиксировать особенности и делать полезными различия, приспосабливая их друг к другу. Вполне понят-но, как власть нормы действует в рамках системы фор-мального равенства, поскольку внутри однородности, яв­ляющейся правилом, норма вводит в качестве полезного императива и результата измерения весь диапазон инди­видуальных различий.

Экзамен

Экзамен сочетает техники надзирающей иерархии и нор­мализующей санкции. Экзамен — нормализующий взгляд, надзор, позволяющий квалифицировать, класси­фицировать и наказывать. Он делает индивидов видимы­ми, благодаря чему их можно дифференцировать и нака­зывать. Поэтому во всех дисциплинарных механизмах эк­замен — совершенный ритуал. В нем соединяются церемо­ния власти и форма опыта, применение силы и установле­ние истины. В центре дисциплинарных процедур экзамен демонстрирует подчинение тех, кто воспринимается как объекты, и объективацию тех, кто подчиняется. Взаимо­наложение отношений власти и отношений знания обре­тает в экзамене весь свой видимый блеск. Однако экза­мен — еще одна инновация классического века, не иссле­дованная историками наук. Пишут историю опытов со слепорожденными, с детьми, выросшими среди волков, с находящимися под воздействием гипноза. Но кто напи-

шет более общую, более размытую, но и более определен­ную историю «экзамена» — его ритуалов, методов, дейст­вующих лиц и их ролей, игры вопросов и ответов, систем выставления отметок и классификации? Ведь в этой тон­кой технике можно увидеть всю область познания, весь тип власти. Часто говорят об идеологии, которую — то сдержанно, то громогласно - несут в себе гуманитарные «науки». Но разве сама их технология, эта крошечная ра­бочая схема, получившая столь широкое распространение (от психиатрии до педагогики, от диагностики болезней до найма рабочей силы), этот знакомый метод экзамена не претворяет в едином механизме отношения власти, ко­торые делают возможными извлечение и образование зна­ния? Это происходит не просто на уровне сознания, пред­ставлений и того, что человек (как он полагает) знает, но и на уровне того, что делает возможным знание, которое преобразуется в политический захват.

Одним из основных условий эпистемологического «раскрытия» медицины в конце XVIII века была организа­ция больницы как «экзаменующего» аппарата. Ритуал об­хода являлся самой очевидной его формой. В XVII веке приходящий врач добавлял свой осмотр ко многим другим формам контроля — религиозной, административной и т. д.; он практически не участвовал в повседневном управ­лении больницей. Постепенно осмотр становится более регулярным, более тщательным, а главное — более про­должительным: он становится все более важной частью работы больницы. В 1661 г. врач центральной парижской больницы должен был делать один обход в день; в 1687 г. «кандидат» на место врача проверял во второй половине

дня состояние некоторых тяжелобольных. Правила XVIII столетия устанавливают расписание обходов и их продолжительность (минимум два часа) и предписывают сменную работу врачей, которая обеспечивала бы прове­дение обходов ежедневно, «даже в Пасхальное воскресе­нье». Наконец, в 1771 г. учреждается должность дежурно­го врача, в чьи обязанности входит «оказание необходи­мой помощи не только днем, но и ночью, в промежутках между обходами приходящего врача»¹⁹. Прежние нерегу­лярные и быстрые осмотры превращаются в ежедневное обследование, помещающее пациента в ситуацию почти непрерывного экзамена. Отсюда два последствия: во вну­тренней иерархии врач, бывший ранее внешним элемен­том, начинает брать верх над религиозным персоналом и отводить ему четко определенную, но подчиненную роль в технике экзамена; затем появляется категория «меди­цинские сестры»; между тем сама больница, бывшая не­когда едва ли не богадельней, становится местом форми­рования и коррекции знания: она демонстрирует полное изменение отношений власти и формирования знания. Хорошо «дисциплинированная» больница становится «домом» медицинской «дисциплины»; последняя отказы­вается теперь от своего текстового характера и опирается не столько на традицию авторитетных текстов, сколько на область объектов, вечно предлагаемых для экзамена.

Школа тоже становится своеобразным аппаратом не­прерывного экзамена, который дублирует процесс обуче­ния на всем его протяжении. Он постепенно перестает быть состязанием, позволяющим ученикам померяться силами, все больше превращаясь в постоянное сравнива-

ние всех и вся, позволяющее и измерять, и оценивать. Братья в христианских школах хотели, чтобы их ученики (сдавали экзамены каждый день: в понедельник - по ор-(фографии, во вторник - по арифметике, в среду - по за-|кону Божию утром и по письму вечером и т. д. Кроме того, ежемесячная контрольная работа позволяла отобрать (тех, кто готов держать экзамен перед инспектором²⁰. С 11775 г. в парижской Высшей Инженерно-дорожной школе [было 16 экзаменов в год: 3 - по математике, 3 по архитектуре, 3 — по черчению, 2 - по письму, 1 - по обтесыванию камней, 1 - по стилю, 1 - по съемке местности, 1 - по пользованию уровнем и 1 - по замеру пропорций зда­ний²¹. Экзамен не просто знаменовал конец обучения, но был одним из его постоянных факторов; он был вплетен в обучение посредством постоянно повторяемого ритуала власти. Экзамен позволял учителю, передавая знания, превращать учеников в целую область познания. В то вре­мя как испытание, которым завершалось ученичество в цеховой традиции, подтверждало полученный навык -итоговая «работа» удостоверяла состоявшуюся передачу знания, - экзамен в школе был постоянным обменом знаниями: он гарантировал переход знаний от учителя к уче­нику, но и извлекал из ученика знание, предназначенное и приготовленное для учителя. Школа становится местом! педагогических исследований. И точно так же, как проце­дура больничного «экзамена» сделала возможным эписте-мологическое «раскрытие» медицины, век «экзаменую-| щей» школы знаменовал возникновение педагогики как науки. Век инспекций и бесконечно повторяемых маневров в армии также знаменовал развитие богатейшего так-

тического знания, нашедшего применение в эпоху напо­леоновских войн.

Экзамен вводит целый механизм, связывающий опре­деленный тип формирования знания с определенной формой отправления власти.

1. Экзамен преобразует экономию видимости в отправ­ление власти. Традиционно власть есть то, что видимо, что показывается, проявляется; и, что парадоксально, она черпает свою силу в том самом движении, посредством которого проявляет эту силу. Те, на кого она воздействует, могут оставаться в тени: они получают свет лишь от той части власти, что им выделяется, или от скользнувшего по ним отблеска власти. Дисциплинарная власть, с другой стороны, отправляется в силу ее невидимости; в то же вре­мя она навязывает тем, кого подчиняет, принцип прину­дительной видимости. В дисциплине именно субъекты должны быть видимыми. Их видимость удостоверяет на­кинутую на них узду власти. Именно факт постоянной ви­димости, возможности быть увиденным удерживает дис­циплинированного индивида в подчинении. А экзамен есть метод, с помощью которого власть, вместо того что­бы производить знаки своей мощи, вместо того чтобы по­мечать подданных своим клеймом, втягивает их в меха­низм объективации. В этом пространстве господства дис­циплинарная власть по существу проявляет свою мощь, главным образом посредством упорядочения объектов. Экзамен - своеобразная церемония объективации.