Флажок путешествует по карте

 

В одном из польских городов на тихой улице стоит дом, всегда охраняемый солдатами. Там наверху по одному из коридоров можно подойти к комнате с широкими несгораемы-ми дверями, перед которыми всегда стоит часовой. Достаточно пальцев одной руки, чтобы пересчитать людей, имеющих право войти сюда. Здесь всю стену за­нимает огромная карта Польши, освещенная люминесцентными бестеневыми лампами. На этой карте отмечены все стычки и битвы, разы-грываю­щиеся на бесшумном фронте. В один из августов­ских дней 1953 года на этой карте был воткнут маленький флажок с надписью: «Конрад Врукк». Сначала этот флажок появился на территории Поморья, но в течение ближайших дней и недель наблюдались его передвижения по разным горо­дам и поселкам северной части Польши. Иногда флажок на несколько часов остается на какой нибудь узловой железнодорожной станции, в дру­гой раз он упорно торчит несколько дней на од­ном и том же месте. Потом беспрерывно прихо­дят сообщения, касающиеся человека, который тут, на карте нашей страны, представлен малень­ким картонным флажком с именем и фамилией. Дальше всего на восток этот флажок продви­гается до Ольштына, дальше всего на запад — до Щецина.

Нетрудно понять, что с момента появления (в форме флажка) на карте страны, по которой он бродит, Конрад Врукк окружен неусыпным вни­манием. И все же, несмотря на эту опеку, страх тебя берет, когда видишь, как враг ездит по оживленным городам и селам твоей страны, как появляется в промышленных центрах и портовых городах.

Каким же образом посланец Гелена оказался в орбите внимания, а затем и действий польских органов безопасности?

Наша контрразведка была уверена, что сбе­жавший в Западную Германию уголовник Врукк обязательно вернется в Польшу. Ведь почти каж­дый беглец из Польши рано или поздно будет использован враждебной нам разведкой, угнез­дившейся в Западном Берлине. Всегда одним и тем же способом происходит выжимание из бег­лецов каких-либо сведений, которые сами по себе (отдельно) могут быть и малоинтересными, но в определенных сопоставлениях дают врагу возмож­ность проникнуть в жизнь страны. Но, кроме всего этого, некоторая часть беглецов после обу­чения в шпионских школах непременно перебра­сывается обратно в Польшу. Поэтому каждый бег­лец не только может передать определенные све­дения, но является также и потенциальным кан­дидатом на возвращение домой в качестве вышколенного, технически вооруженного и действую­щего по указанию организации шпиона.

В отношении Врукка польская контрразведка имела все основания утверждать, что он появится снова. Его эсэсовское прошлое, его безупречное здоровье и его бесспорная пронырливость позво­ляли допускать, что, верный своим идеалам, он пробудет в Германии не дольше, чем это нужно для овладения шпионской наукой.

Известно, что разведка Гелена категорически запрещает своим агентам вербовать людей на собственный риск. Перед заброской на другую сторону агент представляет своим начальникам описок знакомых, разумеется, с соответствую­щими характеристиками. Список этот становится предметом изучения и обсуждения геленовских экспертов, в результате чего перед самым выез­дом агент получает четкое задание: кого именно он должен завербовать из данного списка. Есте­ственно, что польская контрразведка составила ввиду этого свой список знакомых Врукка. Были рассмотрены отдельные лица, могущие заинтере­совать разведку Гелена, то есть те, которые могли войти в расчет как возможные агенты бер­линского центра. Не раз обсуждалось прошлое этих людей и их моральный облик. Контрраз­ведка бдительно следила за Врукком: не по­явится ли он у тех людей, которых — именно с точки зрения их морального облика — ему пред­ложат завербовать его берлинские хозяева.

Неизмеримо существенной в этом деле, как и во многих других, была помощь общественности. И вот — в соответствии с предположением — Кон­рад Врукк появился у одной из своих знакомых, уголовное прошлое которой обеспечивало ей по­четное место в упомянутом списке, находящемся в руках «ловцов душ» генерала Гелена и... в польской контрразведке. Последняя получила не­сколько сигналов от разных граждан, которые обращали внимание властей на появление знакомого им бандита. Их сообщения были не только ценным свидетельством бдительности и заботы о наших завоеваниях, они были маленькими кирпи­чиками той невидимой преграды, которую контр­разведка воздвигает между агентом врага и ро­диной.

С того момента, когда на карте появился фла­жок с именем Конрада Врукка, сам он оказался в сетях и судьба его была предопределена. Его можно было бы сравнить с прокаженным, зараз­ным человеком: каждый, кто завязывал с ним какие-либо отношения неслучайным образом, не­медленно привлекал к себе внимание и вызывал подозрение. В результате это приводило к изъя­тию из общества всех тех людей, которые созна­тельно помогали посланцу генерала Гелена в его вражеской работе на территории- страны.

Конрад Врукк обязан был высылать написан­ные тайными чернилами шпионские рапорты. Од­нако он скоро пришел к выводу, что распоряди­тели могут оставить его в дураках, если получат все его информации. Врукк полагал, что когда он вернется в Западный Берлин, предварительно вы­слав туда все добытые шпионские сведения, то Кайзер вообще отопрется и скажет, что сводки до него не дошли. В этом случае он не заплатит Врукку ни пфеннига. И агент счел более благо­разумным вместо отсылки писем самому явиться с наиболее ценными материалами и продиктовать свою цену. Тогда Кайзеру ничего больше не оста­нется, как только глубоко засунуть руку в кар­ман, наполненный новенькими долларами. По­этому-то в четырех своих письмах дальновидный (по его собственному мнению) геленовский агент уведомлял хозяев только о том, что он перешел границу, и предупреждал о своем возвращении в Берлин к 8 октября. Шпионские рапорты он оста­вил при себе. Что же в них было? Какие сведе­ния раздобыл шпион Врукк?

Разумеется, этого я не знаю, а если бы и знал — не напишу, хотя бы потому, чтобы дан­ная информация, не попавшая в руки Гелена через его агента, не достигла Берлина благо­даря... рождению этой книги. Во всяком случае, генералу Гелену есть о чем пожалеть, так как польские органы безопасности охарактеризовали некоторые добытые Врукком данные как «до­вольно ценные и конкретные».

Каждый знает, что не так-то легко запомнить выловлен-ные в течение многочасового разговора отдельные имена, цифры, названия городов или улиц. Очень помогли бы тут записи, но вести их открыто, как вы сами понимаете, шпион не имеет права. Зато он может держать руку в кармане и на предварительно подготовленной коробке от па­пирос нанести какую-то цифру, бездумно назван­ную едущим в отпуск солдатом. Но дальнейшие манипуляции в том же кармане, если разговор ве­дется долгий, могут привлечь внимание осталь­ных пассажиров, а также (ведь пишется это всле­пую) замазать предыдущую запись. Поэтому у Врукка в каждом кармане брюк и пиджака при­готовлены кусочки картона и маленькие огрызки заточенных карандашей. Он перекладывает руку из кармана в карман и без особого труда ведет записи, которые через несколько часов прочтет в уборной вагона и запишет в блокнотик. Тут же он приготавливает себе новые «боеприпасы» для очередной записи.

В Грудзиондзе, пользуясь темной ночью, Врукк копается в мусорном ящике, в который выбрасываются отходы из бли-жайших казарм. Там он находит обрывки стенной солдатской га­зеты, и это позволяет ему оперировать в своей грязной работе подлинными именами и даже от­дельными фактами.

Однако наиболее ценные сведения Врукк полу­чил от тех людей, которых ему поручила завер­бовать разведка: ведь он сорок два дня ездил по стране. Его перебросили через границу в районе Дембна в ночь на 16 августа 1953 года, во время бури и проливного дождя, который стер следы и сделал невозможным преследование нарушителя.

 

Глава девятнадцатая

Главное - это семейка

 

Проводя одно из заданий операции «Ловкач», Конрад Врукк не остановился даже перед тем, чтобы втянуть в шпионскую работу свою семейку. Это было нетрудно — родные Врукка ненавидели народную Польшу.

Свою сестру — Стефанию Важну, проживаю­щую в Сопоте и работающую в агентстве «Рух», Врукк научил пользоваться тайными чернилами. При ее посредничестве он отправил по почте свое первое шпионское письмо в Берлин. Через сестру же он установил контакт с некой Ядвигой Гельхард, женой его сообщника по бегству из Польши за границу. Эта женщина в свою очередь дала Врукку адрес ее родственника — Виктора К ро­гуля, живущего в Ольштыне. Своему отцу, Аль­берту Врукку, «почтительный» сынок дал на со­хранение химикалии для тайных чернил и оставил ему часть привезенных из Берлина ручных часов, за которые он собирался в Польше покупать со­весть людей. Четыре пары часов старый Врукк послал в посылке с яблоками в Щецин на вымыш­ленную фамилию, указанную сыном.

Организованная Конрадом Врукком шпионская сеть не была, однако, предприятием исключительно семейным, которое велось по принципу «ворон во­рону глаз не выклюет»... Упомянутая выше Гельхар, как мы уже говорили, передала Врукку адрес своего дяди Виктора Крогуля. Узнав короткую, но вполне «достойную» автобиографию Крогуля, оборотистый Врукк решил несколько отойти от по­лученных установок и заинтересовался этим че­ловеком, хотя данная кандидатура и не была со­гласована с берлинскими экспертами. И вот 23 ав­густа органы безопасности получили краткое со­общение: «Врукк купил билет до станции Ольштын».

Немедленно были поставлены в известность местные органы безопасности. Контрразведка ин­формировала Ольштын, что Врукк выехал туда, а также передала его описание, обратив внима­ние на фото, сделанное еще в то время, когда Кон­рад Врукк сидел в тюрьме за кражу, и разослан­ное по крупным городам страны. Ясно, что отныне Врукк путешествует не один...

В то время, когда пассажирский поезд, везущий аденауэровского агента, идет по равнинам севе­ро-восточной части Польши, по шоссе в том же направлении мчится легковой «ситроен», на кото­ром, кроме шофера, находится еще один человек. Мы не знаем, кто он, но имеем основания предпо­лагать, что он спешит сесть на одной из малень­ких станций в поезд, идущий в Ольштын.

Маленькое, но неожиданное происшествие! Ло­пается ка-мера. Машина недвижимо стоит на шоссе, а вдали уже слышен шум приближающегося поезда. Теперь дорога каждая секунда. Шо­фер «ситроена» десять лет назад под бомбежкой водил гру-зовик на фронте под Ленино, в Совет­ском Союзе: такой пус-тяк, как лопнувшая камера, его мало волнует, однако вдвоем все-таки лучше. Пассажир сбрасывает пиджак и помогает шо-феру закручивать гайки на сменяемом колесе. Потом оба пос-пешно вскакивают в машину. В ярком свете фар все быстрее мелькают белые ограничи­тельные камешки по обеим сторонам дороги. Ма­шина теперь мчится вдоль железнодорожной ли­нии и без особого труда обгоняет пассажирский поезд.

Фары выхватывают из темноты длинный палец шлагбаума. Он преграждает дальнейший путь и опускается так быстро, что шофер с огромным тру­дом тормозит машину в каких-нибудь десяти мет­рах от красно-белого столба. Пассажир и води­тель в бессильной ярости смотрят, как мимо них плавно проносятся вагоны. Теперь бесконечно тя­нутся секунды ожидания, пока дежурный по стан­ции приведет в движение механизм и поднимет шлагбаум. Вот перед глазами мелькает красный огонек на площадке последнего вагона...

Фары выхватывают из темноты длинный палец шлагбаума

Машина срывается с места и почти одновре­менно с поездом подкатывает к зданию станции. Пассажир успевает купить билет и на ходу сесть в медленно трогающийся поезд. Не спеша прохо­дит он по коридорам, осторожно, но зорко за­глядывая в каждое купе. Наконец входит в одно и садится прямо напротив Врукка, занятого оживленным разговором с попутчиками. Шпион внимательно осматривает пассажира; тот спо­койно выдерживает этот взгляд, а затем достает портсигар, закуривает и углубляется в чтение жур­нала, который у него в руках. Через минутку Врукк наклоняется к нему и конфиденциально шепчет на ухо:

— Какой вы неосторожный!

— Я? — спокойно отвечает новоприбывший. — Не очень понимаю вас...

— Вы испачкались... Вот тут и тут!

Новоприбывший смотрит на указанные места и видит, что действительно неосторожно присло­нился к домкрату во время недавней остановки на шоссе — брюки измазаны маслом. В течение десяти минут шпион и новоприбывший пассажир оживленно спорят на тему о лучшем способе вы­ведения масляных пятен. Пользуясь случаем, шпион с невин-ным видом спрашивает попутчика, где тот так вымазался? Спрошенный отвечает, что он работает инженером.

— С утра еще оделся в дорогу, но с этим мон­тажом машин совсем забыл о времени и в самый последний момент прибежал на станцию... Ви­димо, испачкался смазкой, которой покрыли ма­шины перед отправкой сюда...

Подготовка в Баварии научила Врукка пользо­ваться любой болтовней людей. Его рассуждения очень просты: «Этот субъект бежал на станцию: значит, завод где-то недалеко. Дальше: он упоми­нал о монтаже новых машин, следовательно, за­вод только строится. Измазался возле них, стало быть, там тесно, прибыло много машин, видимо, завод немаленький». Когда поезд приближается к следующей станции, Врукк смотрит в окно и чи­тает название, выписанное на фронтоне здания. Пожалуй, никто из пассажиров не заме-тил, что Врукк с равнодушным видом засунул руку в кар­ман... Теперь мы знаем, что кто-то это видел. Об этом не подозревал только сам Врукк: он думал сейчас о том, что, может быть, стоит побывать тут и подробнее осмотреть этот завод...

В Ольштыне кончается работа тех сотрудников контрразведки, которые опекали Врукка во время его путешествия. Теперь шпион идет по улицам воеводского города. Он шагает не спеша, держа под мышкой толстый портфель, и с любопытством осматривается кругом. Сотрудники Ольштынских органов безопасности видят не без удивления, что Врукк входит в большое здание из красного кирпича, которое находится на улице Независимо­сти, 44. Тут помещается больница имени Николая Коперника. Кого ищет шпион среди людей, оде­тых в белое? Кого высмотрел себе посланец про­вокаторов массового уничтожения среди людей, миссия которых заключается в борьбе за жизнь?

 

Глава двадцатая

Огонь и мотыльки

 

Контрразведка без труда устанавливает, кто именно гостеприимно устраивает у себя господина Врукка. Человека этого зовут Виктор Крогуль, а по профессии он аптекарь. Работает Крогуль на Должности заместителя завхоза больницы в Ольштыне. Его одиночество разведенного мужчины скрашивает заведующая бельевым складом Леокадия Беренд, бывший муж которой дослужился до офицерского чина в гитлеровском вермахте. Род­ная ее сестра живет в Западной Германии с «на­стоящим» американцем.

Оба — Крогуль и Беренд — охотно принимают у себя Генрика Сухановича (как вы помните, эту фамилию Врукк использовал на территории Польши). Ведь их гость является коллегой сбежавшего Гельхарда — старого «камрада» хозяина дома. Генрик Суханович действительно «король жизни»: не проходит ни одного дня, чтобы в доме на улице Независимости, 44 рекой не лилась водка. Не думайте, однако, что эти пирушки про­исходят в роскошных аппартаментах, устланных коврами и обставленных красивой мебелью, то есть так, как это привыкли описывать в своих «шпионских» повестях разные авторы с буйной фантазией. Журналист, идущий по следам обез­вреженного шпиона, находит совершенно иные, реальные места, которые служили подлинным фоном событий 1953 года.

Шпионское гнездо помещается в маленьком двухэтажном домике, притулившемся к другим хозяйственным постройкам ольштынской боль­ницы. Эту опустевшую квартирку сейчас зани­мает один из больничных врачей. Вот здесь — окошко на первом этаже! Из этого окна, выходя­щего на запад, шпион видел покрытые зеленью ближайшие холмы, наблюдал спокойное движе­ние на больничном дворе. Другие обитатели дома даже не подозревали, что собой представ­ляет статный молодой гость «семейства» Крогуль. Когда эти жильцы — санитарка, уборщица и кла­довщик — работали и добывали себе средства к жизни, их сосед Виктор Крогуль стал открывать для себя совсем иные жизненные перспективы. «Что такое серенькое существование больничного служащего по сравнению с карьерой аденауэровского агента? — думал Крогуль. — Конечно, ничто». Разумеется, вербовка Крогуля произошла не сразу. Сначала обе стороны — вербующий и вербуемый — должны были найти «общий язык».

Генек — как вскоре стала звать гостя Леокадия Беренд—для начала сказал, что ему нужна чистая рубашка. Сердобольная вдова посылает сыночка за покупкой. Когда гость переодевается, женщина замечает у него подмышкой кусок при­клеенного пластыря. С состраданием Леокадия Беренд спрашивает о происхождении раны. Генек сразу вырастает в ее глазах, когда она узнает, что он был солдатом личной гвардии самого «фю­рера» и что не раз пытался снять «памятную» татуировку.

С этого дня Врукк перестает стесняться своих гостепри-имных хозяев. Он отправляется вместе с ними на прогулку в окрестности Ольштына, где как раз в это время проходят осенние маневры войск. Там Врукк уже не забавляется слепой воз­ней в карманах, а вытаскивает на свет божий свои картон-ные квадратики и чертит схемы без вся­кого стеснения. Когда все трое идут через лес, на их пути оказывается большой лет-ний лагерь. Ча­совой приказывает им отойти, и «мирно» прогу­ливающиеся граждане поворачивают обратно. Но на следую-щий день Врукк снова приходит сюда, чтобы... собирать грибы. По возвращении в Ольштын агент садится на кухне и, пока дородная пани Леокадия готовит ужин, тайнописью пишет свои рапорты, приправляя их для вкуса (господина Кайзера) интересными, но надуманными подроб­ностями...

За передачу Генеку нескольких информации разведывательного характера, а также за далеко идущее «гостеприимство» (как мы это увидим Дальше) Леокадия Беренд получила от Врукка три пары часов и триста злотых деньгами. Ее сожитель тоже не был обижен — Врукк передал ему две тысячи злотых, часы и кое-что из своего гардероба. Крогуль исполнял роль проводника Врукка по Ольштыну и окрестностям. Наиболее важными (для шпиона) пунктами Крогуль признал военные объекты. Генек согласился. Он нетолько воспользовался гостеприимством Крогуля но и довольно подробно изложил ему цель своего приезда в Польшу. Между прочим, он должен раздобыть настоящие документы, которые всегда нужны берлинским «специалистам» для производства фальшивых копий.

Завхоз больницы принял к сердцу это пожела­ние гостя и скоро принес ему паспорта, забытые пациентами больницы Станиславом Жабкой и Ришардом Вуйциком. Этой небольшой дружеской услугой он окончательно привлек к себе Врукка. Теперь им уже нечего скрывать друг от друга. Врукк хвалится своему другу принадлежностью к СС. Это очень импонирует хозяину дома, так как он принадлежал только к СА, попасть куда было значительно легче, чем в отборную СС.

Случай для дальнейших услуг представился очень скоро. Было это 31 августа, в день рожде­ния Леокадии Беренд. Справили этот день от­лично. Генек всегда отличался щедростью, но на этот раз он превзошел самого себя. Сначала еще одним их собеседником был сосед. Когда он, на­конец, ушел домой, атмосфера в квартире стала подлинно интимной. Под винными парами бывший член СА Виктор Крогуль видит себя уже резиден­том разведки, распоряжающимся большими сум­мами. Леокадии Беренд мерещится Западный Берлин, куда Генек торжественно обещал взять ее. Эсэсовец же видел только... Леокадию Беренд. Я сожалею, что вынужден представить и эту жан­ровую сценку, которая разыгралась во время пи­рушки. Врукк прямо предложил Крогулю... одол­жить ему Леокадию! Молодой сутенер, который прежде за десяток марок «одалживал» своих де­вушек американцам, решил теперь тут, в Ольштыне, сам стать американцем!

Сделка состоялась довольно быстро, но полу­чение «закупленного товара» произошло не без трудностей. Леокадия оказала сопротивление. Не­известно — то ли женщину стесняло присутствие сожителя, то ли она рассердилась на Генека, что он «завоевывает» ее таким необычайным путем, но так или иначе она не подчинилась приказу Кро­гуля. Однако «честь» бывшего члена СА не может подвергаться осмеянию! Слово дано, сказано, и приятель не должен иметь препятствий... Общими усилиями обоих выкормышей гитлеровского «рейха» Леокадия Беренд «призвана к порядку» — ее вспотевшее, пропитанное винными испарениями тело достается в награду эсэсовцу...

 

Глава двадцать первая

Темный тип в светлых блонях

 

Вскоре после этой пирушки в стиле «Новой Европы» Врукк покидает гостеприимный дом Вик­тора и Леокадии с глубоким убеждением, что не только он сам, но и другой направленный им шпион всегда может рассчитывать здесь на вер­ный приют, на помощь в сборе информации и на Другие, более личного характера услуги натурой.

Врукк покидает Ольштын и едет на запад, в Щецин. Дата его выезда отнюдь не случайна: он прочел в газетах, что именно в Щецине состоится всепольский праздник урожая — «дожинки». В печати было объявлено о сотнях специальных поездов со всей страны и о большом стечении крестьян из всех воеводств. «Ну, в этой огромной толпе, — рассуждает агент,— легче раствориться, меньше обращает на себя внимания любой чуже­земец. Кроме того, можно будет потянуть за язык кое-кого из этих польских мужичков и узнать что-нибудь интересное».

Контрразведка, которая не спускает глаз с вра­жеского агента, еще теснее смыкает круг, изоли­руя страну от возможных покушений аденауэровского посланца. Это понятно: флажок на карте, обозначающий путь Врукка, теперь довольно опасно приближается к западной границе! Шпион едет в толпе веселых, поющих крестьян к большому портовому городу. Разве можно быть уверенным, что шпик не попытается организовать акт саботажа? Может быть, он задумал вредить и подложит мину в одно из промышленных предприя­тий молодого государства, где работают сейчас десятки тысяч людей?

 

 

* * *

 

Огромное поле переливается всеми цветами ра­дуги. Ловичские пояски, черные шляпы силезцев, голубые платья опольцев, белые с красным одежды крестьян из южной Польши — все это разливается по Светлым Блоням, как краски на палитре художника. Среди десятков тысяч кре­стьян, внешне не привлекая ничьего внимания, ходит человек с портфелем. Он снял с себя плащ и повесил его на плечо. Довольный приездом на дожинки, он чувствует себя в безопасности среди неисчислимой толпы и считает, что именно благо­даря этому он растает без следа в портовом го­роде. Шпион и не знает, что флажок с надписью «Конрад Врукк» уже воткнут в самый центр Щецина. А кругом гремит веселая мелодия дожинковой песни...

В 10 часов на трибуну поднимается Первый Секретарь ЦК Польской Объединенной Рабочей Партии Болеслав Берут. Начинаются торжества, открываемые шествием крестьян. Впереди идет капелла гуралей[18]. Эхо играемой ими мелодии разносится по Светлым Блоням. Затем происходит церемония вручения «хозяину праздника» огром­ного венка и снопа. В рупорах звучат слова Берута.

Вы только посмотрите, какой ненавистью го­рят глаза высокого мужчины, который несет в портфеле часы и оружие, а в сердце — презрение к окружающим его людям, чувство бессильной злобы против доносящихся до него слов:

«... — гитлеровские недобитки, которые снова собираются под крылышком американских опеку­нов в Западной Германии, задыхаются от ненави­сти к Польше и под предводительством Аденауэра хотели бы снова завладеть нашей землей, зако­вать поляков в кандалы американо-гитлеровского рабства. Эти сеятели войны и раскольники един­ства Германии делают вид, что забыли о позор­ных поражениях, которые только недавно обру­шились на гитлеровские грабительские орды. Но капиталисты, помещики, гитлеровские юнкеры, американские банкиры мало заботятся об этом, так как, торгуя чужой кровью и превращая мил­лионы людей в пушечное мясо, они извлекают из этих преступлений миллионные прибыли.

Наши нынешние дожинки в древнем польском Пястовском Щецине, подведение итогов нашим Достижениям — вот достойный ответ империалистам из-за океана, их аденауэровско-гитлеровским союзникам, а также капиталистическо-помещичьим изгнанникам — изменникам нашего на­рода. Польский трудовой люд не забывал и никогда не забудет уроков, проистекающих из тяжелых освободительных боев, из всей своей истории...» Врукка пугает эта человеческая масса, среди которой его глаз не может отыскать ни одного лица, дающего хотя бы тень надежды на сближение. Он украдкой сворачивает в сторону и быстро идет по улицам города, оставляя за собой празднично настроенных крестьян.

 

 

Врукка пугает эта человеческая масса

 

Врукк останавливается перед витриной столо­вой. Внимательно читает меню, приклеенное к стеклу. В это время до него доносятся отчетли­вые звуки немецкой речи. Ошибки быть не может — это радиопередача из Германии! Надо послушать... Он входит в зал и садится за столик, над которым висит репродуктор. Да, теперь Врукк отчетливо слышит:

«...Несколько дней назад исполнилась го­довщина проклятого дня, когда наш народ, обма­нутый злейшими врагами человечества — фаши­стами, напал на вашу страну, вызвал огромные страдания и нанес огромный ущерб вашему на­роду. Мы осознаем великую вину, которую несет наш народ. Сегодня отношения между нашими странами существенно изменились благодаря ос­вобождению нас Советской Армией от фашист­ского рабства. Миллионы простых людей Герма­нии сегодня являются вашими друзьями и братьями. Эти миллионы простых людей Герма­нии и Германская Демократическая Республика противостоят каждой враждебной силе, которая попыталась бы когда-либо нарушить границу мира на Одере и Нейсе...»

Человек за столиком тяжело кладет голову на руки. Усталость это или желание заткнуть уши, чтобы не слышать слов, которые ранят его, которые вызывают у него чувство одиночества и бессилия?

«...В то время, когда Германская Демократиче­ская Республика — оплот сил мира во всей Германии, всемерно трудится над мирным развитием, американский империализм пытается превратить Западную Германию в исходный пункт для новой' агрессии против свободолюбивых народов. Америк капский империализм, который пошел по стопам Гитлера и стремится установить свою власть над миром, возрождает в Германии те силы, которые в течение последних 50 лет дважды толкнули наш народ на кровавую мировую войну. Силы эти —смертельный враг свободолюбивого человечества. Но их победит пламенная ненависть всех честных людей, особенно поляков и немцев...»

Нет, не уйти вам от правды, господин Врукк! Вы можете потерять власть над собой и даже вы­бежать отсюда, можете еще плотнее заткнуть себе уши, но правда все равно дойдет до вас и вам подобных, если даже все вы будете выдавать себя за слепых и глухих!

...Конрад Врукк подзывает официантку и зака­зывает обед. При этом он утвердительно кивает какому-то гражданину, который просит у него разрешения занять место за этим же столом, так как зал быстро заполняется возвращающимися с праздника людьми. Врукк внимательно слушает конец речи на немецком языке и объявление польского диктора:

«Говорит Щецин! Сейчас мы будем передавать перевод приветствия, оглашенного вчера на Всепольском съезде крестьян-передовиков Зигфридом Венцелем, руководителем делегации германских крестьян...»

После обеда Врукк уже не желает идти на дальнейшие дожинковые торжества, не желает смотреть на четыре тысячи людей, выступающих в смотре художественных самодеятельных коллек­тивов. Он устал и изнервничался. Он хочет сейчас залезть в какую-нибудь укромную нору, немного отдохнуть и двинуться к Берлину, где его ждут пачки долларов, почет и торжественное обещание легкой жизни. Ему не надо искать такого места — он направляется прямо на квартиру, где нашел приют год назад, когда остановился в Щецине не­посредственно перед своим бегством в Берлин.

 

Глава двадцать вторая

Квартира № 31

 

Дом номер 22 на улице Малковского находится в центре, с правой стороны Аллеи Войска Поль­ского, в каких-нибудь двух минутах ходьбы от отеля «Гриф». Это пятиэтажное здание, типичное для щецинского строительства времен германского капитализма. Через глубокую арку подъезда мы входим на темную лестничную клетку. Лестница крутая, с резной балюстрадой, которая некогда была темно-коричневого цвета, а теперь грязная и обшарпанная. Ступеньки серые, затоптанные. Из-под слоя грязи на стенах кое-где пробивается светло-зеленый фон, существовавший еще в пер­вые дни постройки. По стене тянется сделанная масляной краской полоса, на которой можно обнаружить следы графических упражнений мест­ных детишек: «Янек — осел», «Это дом бабы-яги», «Крысек — глупый»... Однако мы не пойдем выше. Не здесь помещается шпионское гнездо.

Надо выйти во двор. Он невелик, квадратен и Лишен всякой зелени — бетонированная площадка, заваленная шлаком, углем, песком и остатками развалин соседнего сожженного дома. Справа виднеются одноэтажные серые строения, | где помещаются разные сарайчики и уборная.

Идя дальше по следу Врукка, мы видим перед собой шестиэтажный флигель желтоватого цвета. Квадратные окна тут и там украшают цветные сит­цевые занавески. Флигель имеет узкий вход. Дверь, видимо, когда-то отброшенная силой взры­ва бомбы, висит на одной петле. На каждом этаже четыре двери в квартиры: две слева и две справа. Лестничная клетка и здесь выглядит не лучше той, которую мы видели раньше. Двери квартир темно-коричневые. Дверные проемы глубокие, мрачные. Поднимаемся на четвертый этаж. Слева — квар­тира номер 30, без таблички. Тут живет строи­тельный рабочий. Нам приходится чиркнуть спич­кой: свет на лестнице отсутствует уже несколько лет — на шестом этаже обвалился свод и сорвало проводку. Направо от двери квартиры номер 30 находится квартира номер 31. Мы видим тут алюминиевую табличку в форме визитной карточки, на которой выгравировано: «Евге­ния Кнець». Немножко в стороне, но на том же уровне, что и табличка, прибит кусок медного листа в форме круга величиной с блюдечко. В центре его — замочная скважина. Круг имеет свою историю...

Нет, читатель, вы не пожалеете времени, якобы бесцельно потраченного вами на осмотр неинтересного для вас дома! Все это нам очень приго­дится. Контрразведка тоже детально изучала то­пографию этого забытого и запущенного дома, чтобы быть готовой к последнему акту драмы, где Конрад Врукк играл главную роль.

Звоним. Нам открывает дверь худощавая мо­лодая женщина. Она невысока. Держится немного сутуло. На лице никакого выражения. Бледно-го­лубые глаза, редкие ресницы, узкие бледные губы. Нос тонкий и длинный с большими ноздрями и незначительным покраснением на конце, с легкой горбинкой. Подбородок острый, лицо скуластое.

Женщина эта может благодарить судьбу. Над ней висела страшная опасность: ведь она была на волосок от преступления. Ее черты хорошо знали сотрудники контрразведки в Щецине. Эта жен­щина вместе с хозяйкой квартиры Евгенией Кнець и Конрадом Врукком ходила по щецинским дан­сингам. Кнець знала, что Врукк — преступник, хотя и считала его только контрабандистом. Те­перь она тоже сидит за решеткой. Нашей же со­беседнице удалось не запутаться в паутине шпиона. Нет никаких оснований подозревать, что она знала о Врукке больше того, что рассказы­вает журналисту через несколько месяцев после эпилога шпионской аферы.

— Кнець была подругой какой-то Лизы или Луизы — хорошей знакомой или даже невесты Крогуля. А у Генрика Сухановича было много денег и часов... С Евгенией Кнець я познакоми­лась на швейной фабрике. Она работала швеей, а меня назначили ей в помощь. Потом Евгению выд-зинули кладовщицей, а я осталась на ее месте. На фабрике Кнець хвалили за то, что она хорошо работает... Когда Генек ставил водку, мы на фаб­рику не ходили. Как-то Евгения поссорилась с ним и даже не хотела пустить его в квартиру. Это было вечером... Тогда он сломал замок, который на следующий день сам же и починил. Он говорил нам, что работал слесарем. Вон видите медную бляху на дверях? Это как раз память о нем... Он был вежливым человеком и любил петь. Что именно пел? Да разве я могу вспомнить...

 

Глава двадцать третья

Женщина, вино и шпион

 

Мы входим в квартиру. С лестничной клетки по­падаем прямо в кухню. Из нее ведут двери в квад­ратную комнату с двумя окнами, на которых красуются муслиновые занавески. На окнах не­сколько цветочных горшков, обтянутых розовой бумагой.

— Это ее цветы... Евгения очень любила цветы, проше пана...

Посредине комнаты — накрытый льняной ска­тертью стол, на нем большая стеклянная пепель­ница. У окна около стены стоит потрепанная ко­зетка с вылезающими пружинами. Комод—ка­кая-то безликая рухлядь: нечто среднее между шкафчиком и ящиком для мусора. Видимо, совсем случайно попавший сюда небольшой полирован­ный шкафчик—единственный приятный предмет из всей меблировки этой невзрачной комнаты. Над ночным столиком — маленький образок «Скорбящей Матки Боски»...

Здесь скрывала Конрада Врукка его приятель­ница Евгения Кнець. По рассказам соседей, это была высокая шатенка с коротко подстрижен­ными волосами, худощавая и изящная.

— Надо же так случиться: на такого подлеца нарвалась! — судачат теперь в доме номер 22 на улице Малковского. Но вообще люди тут говорят об этом случае неохотно, тем более с чужим че­ловеком.

Дворник Халабурда тоже не слишком распро­странялся на интересующую нас тему:

— Дык вот... приходили к ней разные там зна­комые...

Во всяком случае не следует представлять себе, что Евгения Кнець — это шпионка в стиле детек­тивных романов, какая-то щецинская Мата Хари. Попросту она легкомысленно доверилась мужчине, о котором знала много плохого, но тем не менее укрывала в своей квартире. Понятие «укрывала» тут звучит немного ошибочно... Как говорится, Врукк не стоил тех марок, которые на него по­тратил генерал Гелен, и, между прочим, именно потому, что Врукк не умел скрываться. Замашки сутенера и страсть к водке гнали его чуть ли не каждый вечер в ночные рестораны этого порто­вого города. Кельнеры вежливо кланялись высо­кому молодому человеку, который читал только левую сторону меню, даже не заглядывая в цен­ник. А на фабрику на улице Рузвельта после каж­дого такого вечера не являлись на работу две швеи.

Собственно говоря, в Щецине Врукк не пред­принимает никаких попыток возобновить свою шпионскую работу. Не пробует он и завязывать разговоры с незнакомыми мужчинами. Пристает лишь к посторонним женщинам, и Евгения Кнець, быстро раскусив и исследовав существо этих зна­комств, однажды из зависти отказывается впу­стить Врукка ночью в свою квартиру. В этом городе Врукк уже не бродит около казарм и не пытается раздобыть бланки документов. Зато бук­вально на второй день приезда мы видим его в ресторанчике «Байка» («Сказка»). Он приходит туда с двумя женщинами из квартиры номер 31. Занимает столик во втором зале, где стеклянный паркет освещен снизу разноцветными лампочками. Здесь, в специальной нише, сидит джаз из шести человек. Шпион с любопытством оглядывается по сторонам: тут в этот вечер пируют скандинав­ские офицеры с торговых кораблей и несколько работников местной верфи.