Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Пятнадцатый день – четверг, 22 марта

Поиск

 

До Женевы я добрался без затруднений. Было тепло, светило робкое солнышко. Первый солнечный луч после стольких дней. Может, предзнаменование?

С самого начала своих странствий я ни разу не брился, мои щеки покрывала короткая жесткая щетина. Для вящей безопасности, прежде чем покинуть Дрезден, я перекрасил волосы и бороду, теперь они были заурядного каштанового цвета, но я в общем-то не слишком предавался иллюзиям относительно эффективности моего преображения. Я обозрел зал аэропорта, однако ничего подозрительного не обнаружил. Хотя, сказать по правде, я совершенно не представлял, как могут выглядеть приспешники Зильбермана и Грубера. Единственно предполагал, что они не бритоголовые и не вскидывают ежеминутно руку в нацистском приветствии. Может, вот этот симпатичный кругленький господин с собачкой, которая задрала ногу? Или вон та элегантная оживленная дама в тюрбане? Единственное преимущество, которое было у меня перед ними: они не знают, под какой фамилией я путешествую.

Я пересек зал, взял сверкающее чистотой такси и доехал на нем до центра. Под солнцем все выглядело таким светлым и чистым. Нарядным. От себя у меня было ощущение, какое, наверное, бывает у грязной половой тряпки в надраенной до блеска кухне.

В городе, верный своим привычкам, я сделал кое-какие покупки, после чего позвонил Чен Хо. Объяснил ему, что только что прилетел и мне нужна машина, по возможности полностью снаряженная. Он прекрасно понял, что я имею в виду, и сказал, что через час она будет стоять в проезде Ормо. Я также попросил его доставить мне паспорт на имя Франца Майера, после чего мы разъединились.

Спустя час я со ступеней собора наблюдал, как подкатил темно-синий «тендерберд» и дважды объехал вокруг, прежде чем нашел место. Из него вылез маленький стройный азиат и, не оглядываясь, ушел. Переждав еще минут десять, я подошел к машине, наклонился, якобы что-то проверяя, и извлек из-под бампера приклеенные там дубликаты ключей. Успел заметить я и другой пакет, куда более объемистый. Немножко покатавшись по улицам, чтобы проверить, нет ли за мной слежки, я направился к заброшенному дому так называемой матери Марты.

Марта… При воспоминании о ней у меня вырвался долгий вздох. Из-за Марты я попал в этот кошмар, но сердиться на нее не мог. До сих пор я ни разу не был влюблен и вот чувствую себя бессильным и безвольным, точь-в-точь как нелепые герои романов, околдованные и ведомые к гибели девкой, которую любой, даже самый тупой читатель видит насквозь с первой же ее реплики.

Я извлек пакет, закрепленный под облицовкой радиатора, и, как в прошлый раз, проник в дом через окно, не обращая внимания на протесты плеча. Ни единого следа на толстом слое пыли: после меня сюда никто не заглядывал. Отлично. Я поставил в комнате спортивную сумку, в которой находились сверхлегкий спальный мешок, а также провизия, и распечатал пакет, тщательно заклеенный скотчем. На голый матрац вывалился черный короткоствольный автоматический пистолет, две обоймы к нему и паспорт.

Пистолет я зарядил, после чего наконец повалился на матрац и стал проглядывать газеты, купленные в аэропорту; большую их часть заполняли сообщения о конфликтах в Африке, биржевые новости, репортажи о возмущении французских сельхозпроизводителей. Наконец на восьмой странице бельгийской газеты я обнаружил касающуюся меня заметку:

«Отвечая на наши вопросы, комиссар Маленуа заявил, что сейчас это лишь вопрос времени. Швейцарский след подтвердился: как мы помним, один из гангстеров, Бенджамен Айронз, был убит во время перестрелки в центре Женевы. Одним из его сообщников, вполне возможно, является террорист, подозреваемый в участии во многочисленных крупных ограблениях с целью добычи средств для своей группки „Братья Исламской революции“.

Ну и вляпался же я! От души поздравив себя с этим, я вылакал пол-литра холодного молока. А затем занялся осмотром раны. Она хоть и болела, но зарубцовывалась неплохо. Я обильно посыпал ее сульфамидами, снова наложил повязку и улегся.

Вчера после беседы с Маркус я сперва полетел в Мюнхен, и там в самой ближней к аэропорту гостинице проспал с пяти вечера до шести утра сегодняшнего дня, а потом первым же рейсом махнул в Женеву. Но, несмотря на тринадцать часов сна, я чувствовал себя вымотанным, грязным, опустошенным стремительным навалом событий последних дней. Я плавал в некоем отупении, точно боксер, потерявший соображение после серии ударов. Марта с другим, Марта совсем другая, Грубер, Зильберман, Маркус, сержант Бём, мой отец, Грегор, Сара Леви, убийцы, посланные по моему следу, Макс, Бенни и Фил плясали бешеную сарабанду у меня перед глазами. И даже Ланцманн склонялся надо мной и, посмеиваясь, интересовался: «Итак, дорогой Жорж, у вас неприятности?» Голова болела, в глазах мелькали белые мотыльки.

Я встрепенулся. У меня нет времени предаваться бесплодным размышлениям, я должен двигаться вперед, все вперед, как взбесившийся локомотив, набитый по горло углем. Банда Зильбермана подкарауливает меня, Маленуа уже облизывается, а у меня против них только быстрота рефлексов. Я хотел подняться, но головокружение свалило меня на кровать. Голова раскалывалась на куски, ощущение было словно в висок вонзается отбойный молоток. Покорившись, я лег на спину, сложил на груди руки и решил дать себе два часа отдыха.

 

Проснулся я ровно через два часа. Все тело еще саднило от множества разнообразных ударов, полученных за последние дни, однако чувствовал я себя уже в форме – настолько, насколько мог в данном состоянии.

Было пять, начинало смеркаться. Я оделся в черное, допил молоко, поел витаминизированных хлопьев и вышел.

Я подъехал к телефонной кабинке, сделал глубокий вдох и набрал номер своего дома. Голос Марты – как удар кулаком под дых:

– Да?

– Я хотел бы повидаться с тобой.

Она мне ответила, причем в голосе у нее не было ни малейшего удивления, оттого что я позвонил:

– Сожалею, но вы ошиблись номером.

И она повесила трубку. Я привалился к стеклянной стенке кабинки. Марта не может разговаривать. У нее кто-то есть. Полиция? Сбиры Зильбермана? Марта не попыталась заманить меня в ловушку: она повесила трубку. Что это может значить? Сердце мое забилось от безумной надежды. Что, если Марта… Нет, нет, я не должен предаваться иллюзиям. Марта всего лишь платный агент организации мясников. Звери, переодевшиеся людьми… Фраза всплыла у меня совершенно неожиданно, уж не название ли это какой-то древнегреческой басни… Как бы то ни было, я не мог вернуться к себе и правильно сделал, что перебрался на лоно природы.

Перед тем как отвалить на юг Франции, мне нужно повидать двух человек. И от этих встреч зависит, отправлюсь я туда или на шесть футов под землю. Ланцманн и Зильберман… У Ланцманна имеется какая-то информация, которой я не знаю и которая мне необходима, прежде чем встретиться с Зильберманом. И я решил заглянуть к нему в кабинет. Он работает допоздна.

Машину я остановил довольно далеко от его дома и остаток пути прошел пешком, внимательно поглядывая на прохожих. Дверь в подъезде всегда открыта. Я вошел и поднялся на второй этаж. Там приложил ухо к двери: до меня долетел неразборчивый гул голосов. Значит, у Ланцманна пациент. Я поднялся на несколько ступенек и затаился в темноте, моля Бога, чтобы никто не вздумал пойти по лестнице.

Дом этот был спокойный, за те двадцать минут, что я прождал, лифт поднялся только один раз. Вдруг дверь отворилась. Выкатился тщедушный человечек и, горячо пожав руку великого кудесника, вошел в лифт, а сам целитель, провожая его, стоял в темных дверях. Я изготовился к броску. Дверь лифта закрылась за пациентом. Я ринулся в темноту. Мой уважаемый гуру поднял голову и наткнулся на кулак, которым я изо всей силы врезал ему между глаз. Отлетев назад, в коридор, он рухнул на безукоризненный зеленый палас, удивленно всхлипнув, причем удивление его было ничуть не меньше моего: это был не Ланцманн! Тем хуже, назад мне уже пути нет. Я захлопнул дверь ударом ноги, приподнял незнакомца за волосы и приставил ему к горлу нож.

– Где Ланцманн?

Незнакомец, высокий, худой тип, захлопал ресницами и выдавил:

– Что вы делаете? Отпустите меня!

Я вонзил лезвие на полсантиметра – показалась кровь, испачкавшая белый воротник его халата.

– Перестаньте! – взвизгнул он и, запинаясь, проблеял: – Ланцманна нету, я замещаю его.

– Где он?

– У вас за спиной, дорогой Жорж, – прозвучал из темноты насмешливый голос.

Я вздрогнул.

– Бросьте этот дурацкий нож и встаньте.

Вооружен он или блефует?

– Я не блефую. Если вы не бросите нож, мне придется выстрелить. Я не могу рисковать.

Голос у него был спокойный. Неужели этот дьявол читает у меня в мыслях? Я отбросил нож, и незнакомец отполз вперед, потом, бледный от страха, встал, прижимая руку к шее.

– Спасибо, Анрио, – бросил Ланцманн. – Оставьте нас. Если вы мне понадобитесь, я вас позову.

Анрио провел пальцем по шее и с неудовольствием воззрился на измазавшую его кровь. Не произнеся ни слова, он ушел в одну из комнат и плотно закрыл за собой дверь.

Холодному прикосновению пистолетного ствола к моей спине вторил ледяной голос моего психоаналитика:

– Встаньте, Жорж. Идемте ко мне в кабинет. Нам надо побеседовать.

Я дошел до кабинета и машинально уселся на диван, безмолвного свидетеля стольких психоаналитических сеансов. Ланцманн, как обычно, опустился в свое кресло. Он был в элегантном сером костюме в клетку и держал меня под прицелом своего Р-38. Его серые шерстяные носки были подобраны в тон костюму. Ланцманн снял очки и свободной рукой помассировал переносицу.

– Жорж, вы причиняете мне бездну хлопот.

Я чувствовал себя скверным учеником, вызванным к благожелательному, но выведенному из терпения директору лицея. Наглость этого типа была просто беспредельна. Я открыл было рот, однако он не дал мне и слова вымолвить.

– Не говорите мне об этой нелепой истории с покушением. Вы преуспели в одном: совершили убийство, а ведь я хотел всего лишь помочь вам.

– Вам не кажется, что мне было трудно догадаться о ваших намерениях?

– Жорж, Жорж, это опять ваша паранойя! В конце концов, я вырвал вас из рук убийц, которые вас преследовали и которые перед этим зарезали молодого врача, я занялся вашим лечением, а вы не нашли ничего лучшего как сбежать, точно преступник с каторги, прикончив моего служащего.

– Вы заперли меня и пичкали наркотиками!

– Не говорите чуши! Вы бредили из-за высокой температуры.

Щелчком он сбил с брючины воображаемую пылинку. Меня переполняла неуверенность. И я услышал свой лепечущий голос:

– А зачем вы меня преследовали?

– Чтобы вас защитить!

– От кого?

– Да от вас же! Драгоценнейший Жорж, поймите, я ведь отнюдь не круглый идиот. Когда я вас лечил в клинике после той катастрофы, у вас вырвались кое-какие признания относительно вашей деятельности, ну выразимся так, не совсем законной… Потом вы решили лгать мне, а я решил выяснить поточней. И провел свое собственное расследование, о, можете мне поверить, крайне конфиденциально. А впоследствии увидел, что вы впадаете в манию преследования, и понял, что надо быть готовым вмешаться. Вы оказались на грани раздвоения личности со всеми вытекающими неприятными последствиями…

– Но вы же убедились, что я не бредил, что на мою жизнь действительно покушались!

Я вскочил. Ланцманн шевельнул пистолетом, веля мне сесть.

– Я не знаю, какое осиное гнездо вы разворошили, да и не желаю знать. По правде сказать, мне бы вообще не хотелось больше видеться с вами. Поверьте, Жорж, мое единственное желание, чтобы вы перестали считать меня врагом, покинули мой кабинет и никогда бы в нем больше не появлялись.

Во мне была гигантская усталость; в то же время я испытывал чувство покинутости и страшную злость – злость на Ланцманна за то, что он отказывается от меня, – и не мог преодолеть в себе детского ощущения брошенности. «Брошенный своим психоаналитиком, он сломался!» Дичь какая-то. А Ланцманн продолжал:

– Короче, я покидаю Женеву. Доктор Анрио заменит меня. Я чувствую, что устал, и решил устроить себе год седьмой[11].

– А почему так внезапно?

– Я не обязан давать вам отчет в своих действиях.

И вдруг я услышал, как произношу:

– Моя мать была еврейка.

Вырвалось у меня это совершенно неожиданно, можно сказать, вопреки самому себе, возможно, оттого что я сидел здесь, в этом тихом кабинете.

Ланцманн вздохнул:

– Жорж, мне казалось, что она была немкой и проституткой.

– Нет, она была еврейка, девушка из высшего общества. Ее депортировали в Аушвиц. Там она встретила моего отца, Лукаса фон Клаузена. А потом родила от него Грегора и меня.

– Я вижу, ваша автобиография непрерывно пополняется новыми подробностями…

Но даже его саркастический тон не мог удержать меня от исповеди. Я испытывал жгучую потребность говорить.

– Доктор, я был в Дрездене и встретился там с человеком, который знал моего брата. Он сообщил мне, что мой брат раскрыл заговор, из-за чего меня уже не знаю сколько раз пытались убить. Поверьте, я не сочиняю! Они преследуют меня, думая, что я – это он.

Ланцманн критически оглядел меня:

– И кто же эти «они»?

– Нацисты.

– Ах, нацисты, ну разумеется… Жорж, вам не кажется, что ваши призраки несколько архаичны?

– Это старые нацисты, которые держатся за свои химеры. Они создали тайную организацию «Железная Роза» и расползлись по всему миру.

– Да, да… А Носферату[12] и Фантомас тоже являются членами этой организации.

Я с ненавистью взглянул на него:

– Но вы же сами сказали мне, что Лукас фон Клаузен – старый фашист.

– За то, как ваш расстроенный мозг перерабатывает полученную от меня информацию, ответственны только вы, Жорж, и никто другой.

И тут я заметил, что он в перчатках. В рыжих перчатках, совершенно не подходящих к его костюму. На кой ему перчатки? В кабинете было жарко. Ланцманн поймал мой взгляд и расплылся в своей обычной белозубой улыбке.

– Руки в перчатках – руки убийцы… Я собрался выходить, сесть в машину. Вы удовлетворены?

Но во мне поднималась, как ледяная вода, странная уверенность: не собирался он садиться ни в какую машину, он собирается убить меня. Я встряхнул головой, чтобы прогнать эту мысль. Ланцманн – не убийца, он мой психоаналитик, мы у него в кабинете, и здесь я в безопасности. И если он целится из Р-38 мне в грудь, то только потому, что уверен: перед ним опасный безумец. И я понимал его. Вполне возможно, что я обезумел, и уж совершенно точно, был опасен. Я глубоко вздохнул и попытался расслабиться. Ланцманн улыбнулся:

– Ну как, лучше?

– Немножко.

– Превосходно. Извините меня, но я должен ехать.

Он шевельнул пистолетом, давая мне знак подняться.

– Идите первым, Жорж. Имея дело с сыном нациста, я предпочитаю придерживаться мер безопасности.

Его попытка пошутить не удалась. Все тело у меня как бы застыло, спешно посылая мне короткий сигнал: «Не поворачивайся к нему спиной». Да, возможно, я безумен и опасен, но я уже столько раз сохранял жизнь, доверившись интуиции. Я приподнялся с мягкого дивана с расслабленным видом человека, еще не вполне пришедшего в себя, и в следующую секунду журнальный столик, который я швырнул ногою, ударил милейшего доктора Ланцманна в бедро. Теряя равновесие, он выстрелил. Пуля свистнула у меня над ухом, я нырнул ему между ногами, он стал валиться, и я с несказанным удовольствием услышал, как он треснулся головой о стену. Секунду-другую мы боролись: я старался вырвать у него пистолет, он старался направить его на меня, но куда бедному доктору было против энергии моего отчаяния.

Я встал, держа пистолет, и тут в кабинет ворвался напуганный выстрелом бедняга Анрио. Увидев, что я вооружен, он прилип к стене. Ланцманн вытирал рот, из которого сочилась струйка крови.

– Жорж, вы ведете себя крайне глупо!

От него несло кислым потом, и я знал, что это запах страха. В этот миг великий целитель Ланцманн показался старым, слабым и каким-то съежившимся. Я указал Анрио на кресло:

– Сядьте сюда!

Он поспешно исполнил приказ, бросая испуганные взгляды на коллегу. Ланцманн водрузил на нос очки, свалившиеся во время нашего единоборства.

– Ну и чем мы теперь займемся? Поиграем в шарады?

Я промолчал. Ланцманн уставился в меня своими большими светлыми глазами, и человеческого в них было столько же, сколько в объективе фотоаппарата. Мне стало не по себе под этим его взглядом. Он заговорил ровным, холодным голосом, как у няньки-робота:

– Жорж, вам не кажется, что вы наделали слишком много глупостей? Полиция преследует вас по пятам. Я хотел помочь вам бежать. Неужели вы никогда не научитесь отличать друзей от врагов?

Я ответил бы ему, но чувствовал себя таким слабым, пистолет, который я держал в руке, казался мне чудовищно тяжелым, меня охватывало неодолимое оцепенение. Выплыла мысль, пришедшая откуда-то из детства: «Мандрак, колдун Мандрак…» Мандрак, завернувшийся в длинный плащ, его пронзительные глаза, его изысканность… И в этот миг у входной двери пронзительно заверещал звонок. Он неожиданности я вздрогнул и повернул голову – ну сантиметров на десять, не больше, – в направлении звука. И в следующую секунду ощутил чудовищный удар в висок и потерял сознание, успев, однако, подумать, что становлюсь специалистом по получению ударов по голове. Этакая живая антология по приему на голову разных тяжелых предметов.

 

Я медленно открыл глаза, включив волну боли, распространяющуюся от затылка к бровям. Перевернутый журнальный столик и ваза у моей щеки, облепленной полевыми цветами, убедили меня, что я все еще в кабинете Ланцманна. Ни единого звука. Щека у меня была мокрая. Я подумал, уж не плакал ли я, но потом понял, что это вода из вазы, разлившаяся по паласу. Счастье еще, что ваза не разбилась и не пропорола мне череп… Вставай, приказывал мне мозг, немедленно вставай! Невозможно, отвечали мои руки и ноги, охваченные сладким бессилием. Я подумал, может, оно и неплохо закончить свои дни на этом приятно прохладном паласе, но тут же вздрогнул, услышав, как внизу хлопают автомобильные дверцы. К дому подъехали несколько машин, какой-то голос отдавал приказания… Легавые! Мгновенно придя в себя, я рванулся, чтобы вскочить на ноги, и тут же снова повалился навзничь: руки и ноги у меня оказались связаны крепким нейлоновым шнуром!

Понятно, этот подлюга Ланцманн продал меня. Что ж, я играл, проиграл, и теперь мне остается только сдаться.

Глухой звук позади вынудил меня повернуть голову, насколько, разумеется, это было возможно: пара ног в черных кроссовках опустилась на ковер, на фоне окна выделялся темный силуэт. Прекрасно, мне на выручку явился Арсен Люпен. Он склонился надо мной, все так же лежащим лицом вниз, и перерезал веревку, стягивающую ноги. Торопливые шаги по лестнице. Какое-то шушуканье. Мой спаситель подбежал к двери, и я услыхал звук поворачивающегося ключа. Затем он возвратился ко мне, рывком поднял меня на ноги и впился своими злобными глазками в мои. Увы, в нынешние тяжелые времена у Арсена Люпена оказалась свинячья рожа Грубера. Я был до такой степени потрясен, что, не произнеся ни слова, позволил ему дотащить меня к окну.

Снаружи осторожно попытались открыть дверь кабинета. Потом загрохотали удары. А Грубер уже поднял меня на подоконник и перебросил вниз, на крышу соседнего дома, словно тюк грязного белья. Затем сам перепрыгнул ко мне, и в тот же миг из кабинета донеслись удивленные восклицания. Грубер стиснул мне локоть и, согнутого в три погибели, бегом потащил за собой к трубе. На ней была закреплена веревка, спускающаяся в тихую улочку, где стоял черный «мерседес» последней модели с работающим мотором. Грубер схватил меня, одной рукой прижал к груди и стал спускаться по веревке. Я вешу добрых семьдесят килограммов, но для него это было все равно что пуховая подушка. Из этого я сделал вывод, что с ним на узкой дорожке лучше не встречаться. Но вся беда была в том, что этот примат, похоже, имел намерение присвоить мою жену, а вот на это согласиться я никак не мог.

Приземление было несколько жестковатым, и Грубер затолкнул меня в машину в ту самую секунду, когда над краем крыши появилось разъяренное лицо. Дверца хлопнула, «мерседес» рванулся вперед, раздались выстрелы, и я вжал голову в плечи. Грубер, севший рядом со мной, выхватил пистолет и выпустил несколько пуль в заднее окно. А я сидел и задавался вопросом, какая злая колдунья засунула меня в этот вонючий детективный сериал. Видно, нечаянно я отдавил мозоль одной из них и теперь, наверное, осужден вечно скитаться между Джеймсом Бондом и макаронным вестерном…

«Мерседес» мчал на бешеной скорости, и Грубер, похоже, малость успокоился. Он наклонился к водителю, что-то ему сказал, и тот с визгом шин резко свернул в наилучшем стиле кинопогонь. Где-то позади выла сирена. Мы неслись со скоростью за сотню в час по пустынным улочкам женевского пригорода, потом шофер снял ногу с педали газа. Мы ехали так минуты три-четыре, пока к нам не подкатил и не затормозил синий с металлическим отливом «Мерседес-230 SE». В мгновение ока Грубер и я пересели в него. Черный «мерседес» рванул налево, синий – направо. Вой сирен, похоже, стал настигать нас, потом отстал. Грубер лыбился, как мальчишка, которому удалось привязать кошке к хвосту консервную банку. У меня трещала голова, и я все время спрашивал себя, что они собираются сделать со мной. Но я скорей позволил бы разрезать себя на части, чем ответил бы хоть на один вопрос этого сукина сына.

Мы еще некоторое время катили по пригороду, прежде чем свернули на автостраду. Грубер, выпрямившись, молча сидел и внимательно следил, что происходит вокруг. Я знал, что при малейшем неосторожном движении получу рукояткой по черепу, а моей болевшей голове это было совсем ни к чему. Я прочистил горло:

– Прекрасный денек, не правда ли?

– Послушайте, фон Клаузен, кончайте ваши дурачества.

Я вздохнул. Еще один принимающий меня за Грегора! В памяти у меня всплыла фраза Буало-Нарсежака о том, что в наши дни невозможно использовать в интриге детектива тему близнецов, до такой степени она избита. Увы, Грубер и все эти чокнутые, оспаривавшие друг у друга мою бренную оболочку, придерживались совершенно противоположного мнения. Я сделал еще одну попытку:

– Скажите, майор, а вам не претит подкладывать свою женщину под других?

Он и глазом не повел, даже не соизволил голову повернуть ко мне.

– Вы смешны, фон Клаузен.

Решительно, он старался не выходить из своей излюбленной роли крутого-парня-которого-ничем-не-проймешь. Я привалился головой к стеклу, решив вздремнуть, чтобы восстановить, насколько возможно, силы.

Характерный треск гравия под шинами вырвал меня из полусонного оцепенения. Мы подъехали к небольшому замку восемнадцатого века, стены которого увивал дикий виноград. Я восхищенно присвистнул:

– А вы шикарно устроились, душка Грубер!

Он вытолкнул меня из машины и поволок по аллее, окаймленной цветущими форситиями. На чистом небе сияли мириады звезд. Шофер, эрзац гуманоида, облаченного в серый полиамидный костюм, шел сзади, приставив пистолет мне к затылку. Мы поднялись на крыльцо, и Грубер позвонил. Дверь отворилась почти мгновенно, и я увидел такое знакомое лицо.

Марта оглядела меня, но в глазах ее не отразилось никаких чувств. Сердце у меня бешено заколотилось, и мне пришлось сделать громадное усилие, чтобы не обратиться к ней, не обозвать, не выхаркнуть все те злые слова, что душили меня. Она посторонилась, пропуская нас в просторную комнату со сводчатым потолком и стенами, обшитыми палисандровыми панелями. Богатая и дорогая английская мебель довершала убранство, придавая помещению отпечаток уютной усадьбы. В огромном камине из тесаного камня пылали поленья. Мирная, спокойная обстановка, и я, со связанными руками, распухшим лицом, в грязной, покрытой кровью и пылью одежде, должно быть, выглядел тут совершенно неуместным. Марта обернулась к Груберу:

– Что случилось?

Он схватил резной хрустальный графин и налил себе стакан ледяного оранжада. Я вдруг понял, что подыхаю от жажды.

– Этот кретин чуть не попался в лапы Хольца и Маленуа. У меня не было выбора. Да и вообще, все это так затянулось, что пора уже принимать решение. Нельзя позволять этому мелкому жулику сто лет подряд держать нас за глотку.

– Я могу получить стакан оранжада?

Они повернулись ко мне, точно собаки, готовые вцепиться. Марта вздохнула. Это была ее единственная реакция на меня. Я подумал, что не прошло и недели, как я занимался любовью с этой женщиной. А теперь она вздыхает, когда я говорю, что мне хочется пить… И все-таки она подала мне стакан, и ей пришлось держать его, пока я пил, потому что руки у меня по-прежнему были связаны. Ее пальцы касались моих губ, я чувствовал аромат ее духов, ее волос. Как она могла так обойтись со мной?

Грубер выглядел раздраженным, точно человек, столкнувшийся со страшно невоспитанным, невыносимым ребенком. Оранжад был действительно холодный, и мне стало легче. Я обратился к Марте:

– Я могу сесть или должен умереть стоя?

Грубер молча указал мне на цветастую софу, подошел к Марте и что-то быстро сказал ей по-немецки, но я не понял, потому что говорил он очень тихо. Она покачала головой и закурила сигарету той марки, что курила всегда. Хоть ей она осталась верна…

Грубер, похоже, кого-то ждал. Надо полагать, Зильбермана. «Пусть он поскорей приезжает, чтобы поскорей с этим покончить», – думал я. И как бы во исполнение моего желания под колесами затормозившей машины заскрипел гравий. Шаркающие шаги на крыльце, два властных звонка. Марта открыла дверь. Это действительно был Зильберман в элегантном жатом костюме, с мешочками под глазами и тонкой улыбкой на устах. С наигранной жизнерадостностью он протянул мне руку:

– Дорогой Грегор, как вы себя чувствуете?

– Великолепно! А вы? Ваш оранжад превосходен. Грубер просто образцовый хозяин. Ну а Марта, как всегда, очаровательна.

Его улыбка стала еще шире, он уселся на подлокотник массивного кожаного кресла, поставив рядом палку, и закурил тонкую черную сигарку. Я любовался тем, как он ломает комедию, и ждал, когда он наконец приступит к делу. А он выпустил долгую струю дыма через ноздри, сидя в ракурсе три четверти, очень фотогеничном. Марта и Грубер недвижно стояли, руки за спиной, точно на инспекторском смотру. Зильберман внимательно созерцал меня, ну прямо тебе благожелательный, но вставший в тупик отец.

– И что же мы теперь будем делать?

– Это вы должны мне сказать.

– Ну, ну, Грегор, напротив, это вы должны мне сказать.

– Что?

– Само собой, номер сейфа, в который вы положили список.

Я пожал плечами:

– Вы, надеюсь, догадываетесь, что я сделал копии. И если я погибну, эти копии тотчас лягут на столы главных редакторов всех газет во всем мире. Так что делайте выводы, Зильберман!

– Вот потому мы и не убьем вас, дорогой Грегор. Поверьте, мы основательно обдумали этот вопрос. Есть и другие способы, кроме смерти, не дать вам причинить нам вред.

– Если я исчезну, с копиями произойдет то же самое. Я все предусмотрел, Зильберман. Давайте закончим на этом нелепую встречу, и позвольте, я уйду.

Он учтиво поклонился, его лицо с правильными чертами озарилось доброжелательной улыбкой.

– Вы правы, встреча действительно нелепая. И мы, разумеется, позволим вам уйти.

Я удивленно вскинул голову, не веря ни единому его слову. А он продолжал, цедя слова:

– Но сперва небольшая формальность. Грубер подвергнет вас основательному допросу, а вы, несомненно, знаете, что в наше время существуют столь совершенные методы допроса, что никто не способен устоять перед ними. Ну а после того как вы выложите нам все свои тайны, вам, дорогой Грегор, разумеется, будет предоставлена полная свобода. Ах да, я забыл одну маленькую деталь: после этого вы будете не способны даже повторить таблицу умножения на два, но сейчас при наличии калькуляторов так ли уж необходимо помнить ее?

И он разразился звонким смехом. А поскольку я молчал, он продолжил:

– Вам не приходилось слышать про PZ-сорок? Это производное группы галлюциногенных эргоалкалоидов, синтезированное в Советском Союзе. Когда он еще был Советским, ха-ха-ха! Они там использовали его в своих психушках. На «опасных» больных, вы понимаете меня? Это средство полностью вычищает мозг, и после месяца его приема даже лауреат Нобелевской премии оказывается не способен есть чайной ложечкой. Несомненное преимущество его в том, что внешне человек не меняется. Нарушения происходят только в мозгу. Так что вы получите, как сказал бы Жак Брель, редкостный шанс быть одновременно красивым и глупым, с той лишь разницей, что это будет не на часок, а на всю вашу жизнь. Но ведь никто же не сможет сказать, что вы полностью исчезли, не правда ли?

Марта молчала, уставясь взглядом куда-то в пустоту. Грубер улыбался, такая перспектива была ему явно по душе. Я решил бросить на стол моего джокера:

– Действительно это крайне интересно, мэтр. Но я вижу тут одну крохотную проблему.

– Какую?

– Вы согласны со мной, что нельзя требовать от ягненка, чтобы он превратился в волка, равно как и от гороскопа, чтобы он в точности предсказал ваше будущее?

– К делу, фон Клаузен, к делу, я тороплюсь.

– А дело в том, что я не Грегор фон Клаузен.

Грубер расхохотался. Марта обернулась ко мне с сокрушенным выражением, словно школьная учительница, которой стыдно перед инспектором академии за ответ своего ученика. Зильберман стряхнул пепел с сигарки и вздохнул:

– Вы меня разочаровываете, фон Клаузен.

– Меня зовут Жорж Лион. Грегор – мой брат. Шесть лет назад он погиб в катастрофе. Пытаясь ускользнуть от ваших убийц.

– Дурацкая выдумка. Почему бы вам не выдать себя за Зорро? Грубер, отведите этого господина в подвал.

Взбешенный, я вскочил на ноги.

– Да послушайте, вы! Я не Грегор. Я – банковский грабитель.

– Да, нам это уже известно. Вы дивно переквалифицировались.

– Я не Грегор! Если бы я был Грегор, я шантажировал бы вас, а если бы я вас шантажировал, неужто я стал бы грабить банки, чтобы добыть денег?

– Существуют люди исключительно алчные. Ладно, Грубер, уведите его, он утомляет меня. Кстати, вам привет от профессора Маркус…

– Неужели вы верите, что я, если бы и вправду был Грегором, рискнул бы вернуться в Германию? Да послушайте вы меня хотя бы минуту, черт возьми!

Он пребывал поначалу в нерешительности, но потом с отвращением дал Груберу знак отпустить меня. Я начал свой запутанный рассказ, стараясь быть как можно более убедительным и понимая, что правда, к сожалению, не всегда выглядит правдоподобно. Когда я закончил, Марта опустила голову, Грубер сучил ногами, ему явно не терпелось впилить мне PZ-40. Зильберман, похоже, что-то обдумывал.

– Как бы мне хотелось верить вам… Фон Клаузен мертв, наши тревоги позади. К несчастью, как вам сообщила Маркус, нас кто-то шантажирует. И если я приму гипотезу, что фон Клаузен действительно мертв, – я, прошу отметить, сказал «если», – то из нее следует: а) что некто имеет этот список; б) этим некто вполне можете оказаться вы, поскольку, если верить вам, вы являетесь его братом.

– Но я и понятия не имел, что он жив!

– А я вот не имею понятия, почему вы так упорно пытаетесь заставить нас поверить в эту дурацкую сказку. Ладно, ступайте!

Зильберман щелкнул пальцами, Грубер схватил меня и перебросил через плечо, точно девственницу, предназначенную для жертвоприношения. Зильберман застегивал пиджак.

– Я опаздываю на прием к прокурору. Дорогая, вы готовы?

Он подал руку Марте, надевшей манто из чернобурой лисы. А ведь она всегда утверждала, что ненавидит меховые шубы; еще одна ложь в пирамиде вранья, которую она воздвигла вокруг меня. Господи, каким же я был мудаком! Грубер толкнул дверь, ведущую на холодную лестницу. Я завопил:

– Зильберман, это не я вас шантажировал! Марта, да скажи ты ему, черт! Марта!

Последнее, что я увидел, прежде чем за нами захлопнулась дверь, белая, тонкая лодыжка Марты в черной лодочке. Я брыкался, как мог, но Грубер крепко держал меня. Он открыл железную дверь, и мы оказались в голой, холодной комнате. Блестящие инструменты, разложенные в белой пластиковой раковине, железный стул и операционный стол составляли все ее убранство, и эту обнадеживающую обстановочку освещала резким светом лампа под кухонным абажуром. Это уже стало несколько утомительно. Можно поверить, что больничный стиль завоевал и параллельные миры.

Грубер швырнул меня на операционный стол. Прежде чем я успел врезать ему ногами в морду, он пристегнул их к столу кожаным ремнем, а следом затянул ремень на груди. Рук своих я не чувствовал, они у меня были связаны уже несколько часов.

Он склонился надо мной, и я ощутил его смрадное дыхание. Без предупреждения он врезал мне изо всех сил кулаком в желудок, и даже на губах я почувствовал вкус желчи. Задохнувшись от боли, я бросил ему:

– Бедный недоросток!

Грубер внимательно глянул на меня и с молниеносной быстротой ударил обоими своими огромными кулаками мне по яйцам. Боль была невыносимая. Я взвыл, точно меня прижгли каленым железом. Он улыбнулся мне, уперевшись руками в бока, и со своим замедленным выговором процедил:

– Это только на закуску. А вот продолжение…

Он поднял кулачище размером с кокосовый орех, и тут пошли взрывы боли, пока я не потерял сознание.

 

На голову мне лилась холодная вода. Во рту стоял вкус крови. От меня воняло блевотиной. Но я был жив. И открыл глаза. Довольный Грубер отошел, держа в руке графин. Но кошмар не кончился, это был всего лишь перерыв. Грубер демонстративно заполнил здоровенный шприц, нажал на поршень, из иглы брызнул фонтанчик коричневатой жидкости. Мне все стало ясно. Забавно, мысль об утрате личности, утрате своего «я» ужасала меня куда больше, чем смерть. Я представил себе: вот я брожу, словно живой мертвец, утративший душу, – и по спине у меня пополз ледяной холодок. Стоит ли жить, если ничего не сознаешь? Все мое существо бунтовало против распада, которому собирались подвергнуть меня. Я чувствовал, что дрожу на этом операционном столе, точно подопытная собака. Я испытывал страх. Гнусный страх, который переворачивал мне все внутренности. Насвистывая вальс Штрауса, Грубер приближался ко мне, но не спеша, чтобы растянуть удовольствие. Тупая харя этого сукина сына, который держал в руках мое грядущее слабоумие, олицетворяла для меня горькую насмешку жизни.

Я сделал единственное, что еще был в силах, – плюнул ему в рожу. Он утерся тыльной стороной ладони и закатал мне рукав. Я не желал, не желал превратиться в бессмысленное животное, я хотел остаться собой, все мое тело корчилось и дергалось, а Грубер ликовал, видя мой ужас; этот подонок вовсе не собирался меня допрашивать, он хотел одного – уничтожить меня! Он резко вонзил мне в руку иголку, продолжая насвистывать, впрочем фальшивя, идиотский вальс.

Я закрыл глаза, мысленно стал декламировать «Балладу повешенных»[13] – медленно-медленно, цепляясь за каждый слог, как за талисман, и ждал, что вот сейчас почувствую, как по венам у меня заструится это чертово снадобье. Но ничего не произошло, только показалось, будто в комнате откуда-то потянуло сквозняком. Я досчитал до двадцати. Грубер определенно хотел растянуть удовольствие. И, подлюга, молчал. Я еще раз досчитал до двадцати. По-прежнему ничего, если не считать, что мне на щеку что-то упало. Что он мне приготовил? Сжигаемый желанием знать, что происходит, я решился открыть глаза.

Грубер смотрел на меня, сидя на краю раковины вне круга света. В его синих глазах, казалось, застыло удивление. Наверху хлопнула дверь. Что происходит? Какую еще жестокую игру собираются сыграть со мной? Игла по-прежнему торчала у меня в руке, а Грубер, не шевелясь, не мигая, пялился на меня. Я сощурился, чтобы лучше видеть, но лампа все равно слепила глаза. Мне почудилось, будто Грубер наклонил голову. И еще немножко, и вот уже коснулся подбородком груди. Черт, неужели эта скотина заснула? Или, напротив, собирается, чтобы нанести мне последний удар? Я насмешливо прохрипел:

– Что, бедняжка, притомился?

Он



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-08-26; просмотров: 224; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.21.105.222 (0.017 с.)