Маниакальное, параноидное и депрессивное решения

Полностью установившиеся интроекция, проекция и отрицание имеют общую функцию поддержания и за­щиты переживания первоначального идеального состоя­ния. Затем это состояние продолжает существовать как взаимосвязь между всемогущим Собственным Я и интроективным присутствием полностью удовлетворяюще­го материнского образа, в то время как образы фрустрированного Собственного Я и полностью фрустрирующего объекта удерживаются отсутствующими за счет проек­ции и отрицания. В случае успеха эта констелляция мо­жет представлять эволюционное ядро переживания при­поднятого настроения всемогущества, регрессивно возрождаемого в маниакальных психозах в дальнейшей

жизни.

Так как любая фрустрация добавляет новый эмпири­ческий материал — как «реальный»,так и проективный — к образу «абсолютно плохого» объекта, то этот объект будет становиться тем сильнее, чем больше фрустрации будет во взаимодействиях между ребенком и его матерью, в то время как «абсолютно хороший» образ будет соответ­ственно слабеть и его ощутимое присутствие окажется под угрозой. Однако в ситуации, когда отрицание дольше не может сдерживать прорыв образа «абсолютно плохого» объекта как ощутимо присутствующего, представляется, что теперь само существование образа плохого объекта па­радоксальным образом предлагает новый способ сохране­ния переживаемой дифференцированности между Соб­ственным Я и объектным миром.

Установление двух прямо противоположных объект­ных образов первоначально было вызвано необходимос­тью сохранить дифференцированность как исключительно приятный опыт. Однако, когда фрустрация стала представ­ленной, создался объектный образ, которому как таково­му не угрожает агрессия; наоборот, чем большее количество агрессии проецируется на «абсолютно плохой» объект, тем более сильным и преследующим он становится. При условии, что Собственное Я может сохранять свое эмпири­ческое всемогущество как обладатель и контролер удов­летворения, переживание дифференцированности может быть сохранено как существующее между Собственным Я и «абсолютно плохим» объектом.

Вероятно, это становится возможным, если проис­ходит отказ Собственного Я от остающегося образа «аб­солютно хорошего» объекта. Это обеспечивает образ Собственного Я неограниченной способностью к удов­летворению; все, что приятно и чем можно насладиться, будет переживаться как бы магически вызываемым Соб­ственным Я. Отрицание будет специфически направлено против осознания того, что что-то хорошее может исхо­дить от объекта. В этой частичной потере дифференци­рованности образ «абсолютно хорошего» объекта утра­чивается, и объектный опыт будет с того времени полностью основываться на сохраненном образе «абсо­лютно плохого» объекта. Переживание его преследую­щего присутствия будет замещать «абсолютно хороший» интроект в его функции поддержания эмпирической диф­ференцированности между Собственным Я и объектом.

Сохранение переживания Собственного Я при этих обстоятельствах полностью зависит от сохранения все­могущества образа Собственного Я. Это требует, чтобы все несущие угрозу репрезентации СобственногоЯ, такие как фрустрирующие или обесценивающие, проективно приписывались образу «абсолютно плохого» объекта. Эта констелляция, в которой опыт дифференцированности основывается на дифференциации между образами «аб­солютно хорошего» Собственного Я и «абсолютно пло­хого» объекта, не может допускать каких-либо слабых мест во всемогуществе Собственного Я или в исключитель­ной враждебности объекта.

Это состояние, когда все хорошее содержится внут­ри, а все плохое — снаружи, сходно с постулатом Фрей­да (1915а) об «очищенном удовольствии эго» как стадии развития, когда все, что приносит удовольствие, инкор­порируется в Собственном Я, а все, что не приносит удо­вольствия, приписывается внешнему миру. Это также сходно с «параноидной позицией», описанной Мелани Кляйн (1946) с другой точки зрения. Хотя эта констел-

 

ляция опыта и представляет собой эволюционный тупик, она обеспечивает важное решение в чрезвычайных об­стоятельствах для сохранения эмпирической дифферен-пированности между Собственным Я и объектом. Это состояние преходящим и мимолетным образом исполь­зуется детьми до достижения константности Собствен­ного Я и объекта, а также пограничными пациентами с их неполными и искаженными структурами. Более длитель­ные или хронические регрессии к этому способу пере­живания наблюдаются у взрослых пациентов с парано­идными психозами.

Хотя «параноидное»5 решение становится, таким об­разом, попыткой индивида оставаться психологически живым в ситуациях, влекущих за собой чрезмерные фру­страции, оно не может быть сохранено, если удовлетво­ряющий объект утерян и объективно. В то время как субъективное переживание хорошего объекта утрачено путем частичного отказа индивида, продолжающиеся пе­реживания удовлетворения необходимы для поддержа­ния всемогущества Собственного Я в качестве его вос­принимаемого поставщика. Даже если параноидное Собственное Я перемещает источник удовлетворения, оно не может пережить его актуальной приостановки.

В отличие от параноидного решения, констелляция опыта, которая становится вновь регрессивно мобилизо­ванной в депрессивных психозах позднее в течение жиз­ни, по-видимому, специфически представляет попытку Собственного Я психологически пережить потерю внеш­него объекта и таким образом также и удовлетворения, обычно получаемого от него. Когда внешний объект и по­лучаемое от него действительное удовлетворение утеря­ны, сохранение переживания Собственного Я передается полностью внутреннему миру репрезентаций, который еще не обеспечивает множества альтернатив на ранних стадиях развития.

Когда продолжительное отсутствие привычного удов­летворения приводит к постепенному исчезновению «аб-

1 Я осознаю, что в отношении нормальных или более или менее широко распространенных феноменов развития не следовало бы использовать термин, обозначающий патологическую мани­фестацию, в которую позднее в жизни они могут переходить через регрессию. Таким образом, выражения типа «параноид­ное» или «депрессивное» решение используются здесь доста­точно осторожно и в отсутствие установившихся альтернатив.

солютно хорошего» интроекта с соответствующим усиле­нием образа «абсолютно плохого» объекта, Собственное Я оказывается в чрезвычайной ситуации. Так как отсут­ствует удовольствие, получаемое от внешнего объекта всемогущество Собственного Я не может быть спасено и сохранено путем идентификации или отвержения прогрес­сирующе слабеющего образа «абсолютно хорошего» объекта. Тогда как значительная потеря реального удов­летворения, таким образом, делает параноидное реше­ние невозможным, единственным для Собственного Я путем сохранения дифференцированности в эмпиричес­ком мире, насыщенном фрустрацией и агрессией, по-ви­димому, является идентификация с той частью объект­ной репрезентации, которой не грозит, но которую усиливает возрастающая агрессия. После глобальной идентификации Собственного Я с образом фрустрирую-щего объекта сохраняется переживаемая дифференци­рован ность между Собственным Я, ставшим плохим, и подвергающимся угрозе образом хорошего объекта. Од­нако чем продолжительнее и тотальнее потеря удовлет­воряющего внешнего объекта, тем меньше будет оста­ваться от интроекта хорошего объекта и тем больше будет вырастать и наполняться ненавистью бесполезный образ Собственного Я. Будучи идентифицировано с фру-стрирующим объектом, Собственное Я поглощает всю агрессию, и, когда образ хорошего объекта дольше не может быть сохранен, возникает реальная опасность де­струкции Собственного Я.

Поскольку актуальные объектные утраты у малень­ких детей обычно компенсируются новыми объектами, их переживания полной потери удовлетворяющего внешнего объекта склонны оставаться ограниченными по времени и обширности. Хотя вследствие этого у детей редко наблю­даются крайние формы депрессии с суицидальным поведе­нием, травматические объектные потери в раннем детстве должны, вероятно, формировать главную психическую предрасположенность к психотическим депрессиям у взрос­лых пациентов.

Кажется, что депрессивная попытка оставаться жи­вым психологически предполагает некоторую ранееуста-новившуюся толерантность к фрустрированным и невсе­могущим презентациям Собственного Я. Как мы увидим далее, это требует, чтобы был запущен процесс функцио-

нально-селективных идентификаций. Более стабильное ус­тановление базисной репрезентативной дифференцирован­ности и более продолжительная ранняя структурализация, кажется, делают депрессивного пациента более резистент­ным относительно регрессии к недифференцированным уровням переживания, чем в случае с шизофреническими пациентами. Собственное Я депрессивного пациента не мо­жет больше прибегать к «психологическому суициду», но вместо этого имеет тенденцию к конкретному саморазру­шению, когда его эмпирическое сохранение становится не­возможным.

Таким образом, можно подвести итог: в случае «па­раноидного» решения переживание «абсолютно хороше­го» объекта утрачено через частичный отказ, как внутрен­ний, так и внешний, тогда как переживание «абсолютно плохого» объекта сохраняется в обоих отношениях. Пе­реживание удовлетворения не утрачивается, хотя его эм­пирический источник переместился от объекта к Собствен­ному Я.

В случае «депрессивного» решения переживание удов­летворяющего внешнего объекта утрачено по причинам, не зависящим от ребенка. При попытке спасти внутрен­ний образ хорошего объекта плохой объект эмпирически теряется через идентификацию как внешне, так и внут­ренне. Для сохранения дифференцированного пережива­ния остаются именно внутренние взаимоотношения меж­ду образом Собственного Я, становящимся все более плохим, и прогрессивно затухающим образом хорошего объекта.

В отличие от шизофрении, при которой переживание дифференцированности регрессивно утеряно, другие боль­шие психозы, по-видимому, демонстрируют регрессивное возрождение самых ранних попыток сохранить пережива­ние Собственного Я путем манипулирования репрезента­тивным миром с примитивными психическими операциями интроекции, проекции и отрицания. Однако дальнейшее исследование начал и движущих сил этих состояний не вхо­дит в задачи автора этой книги. Здесь также не могут быть вновь рассмотрены более ранние психоаналитические взгля­ды, включающие классические психоаналитические иссле­дования депрессии (Freud, 1917; Bibring, 1953; Joffe and Sandier, 1965; Jacobson, 1971).

Инкорпорация

Несколько слов следует сказать о концепции инкор­порации. Не касаясь истории и использования этой спор­ной концепции (Freud, 1905, 1915а, 1917; Abraham, 1924; Lewin, 1950; Fenichel, 1953; Hartmann and Loewenstein 1962; Jacobson, 1964; ScKafer, 1968, 1972; Meissner, 1981)| я хочу кратко изложить мою позицию в контексте ее по­лезности и возможного места в феноменологии интернали-зации.

В своей доскональной и глубоко научной монографии по вопросу интернализации Мейсснер (1981) представил инкорпорацию как первичную и наиболее примитивную форму интернализации, мотивированную примитивными желаниями к объединению и ведущую к утрате дифферен­цированное™ самостных и объектных репрезентаций. Та­ким образом, по Мейсснеру, инкорпорация играет роль в глубоко регрессивных состояниях.

Согласно моей концепции, предпосылкой для исполь­зования слова «интернализация» в качестве термина, опи­сывающего субъективное психическое переживание, явля­ется существование эмпирического разделения между внутренним и внешним в мире переживаний субъекта. Ин­тернализация является переживанием дифференцирован­ного Собственного Я, возникающим в результате того, что нечто переживаемое как внешнее начинает переживаться как внутреннее. Потеря дифференцированности делает невозможным такое переживание и поэтому не может быть ни формой, ни результатом интернализации.

Во-вторых, я считаю первичной мотивацией всей ин­тернализации поддержку и защиту установившегося пе­реживания Собственного Я. Как я уже пытался показать в первой главе, «симбиотические стремления* не могут относиться к переживаниям, которые действительно име­ло дифференцированное СобственноеЯ и к которым оно стремилось, они скорее относятся к однажды уже испы­танной всемогущей гармонии первой дифференцирован­ности, еще не зараженной фрустрацией и агрессией. Именно такое переживание стремится сохранить ранняя интернализация, вместо того чтобы пытаться заменить его недифференцированностью. Утрата дифференциро­ванности в действительности, по-видимому, имеет место лишь тогда, когда становится экономически невозмож-

но поддерживать переживание Собственного Я с помо­щью вторичных структур, получаемых через интернали-

зацию-

Таким образом, инкорпорация, как понимал ее Мейс­снер, по-видимому, является просто синонимом возврата психики к субъективно допсихологическому уровню пере­живания с утратой предпосылок для переживания себя как личности в мире, а также основных предварительных усло­вий для интернализации. Мне кажется, что концепция ин­корпорации, если она вообще сколько-нибудь полезна, могла бы быть использована атрибутивно для обозначения идеационных содержаний определенных интроективных переживаний.

Функциональная привязанность

Кажется вероятным, что раннее Собственное Я вос­принимает удовлетворяющий объект как свое несомнен­ное владение. Объект и его уход за ребенком восприни­маются как существующие исключительно ради ребенка, и, даже если ребенок склонен переоценивать как всемо-гущие* удовлетворяющие, успокаивающие и отзерка-ливающие функции объекта, эти функции не могут еще восприниматься как принадлежащие какому-либо само­стоятельному объекту за пределами немедленного конт­роля и власти Собственного Я. Так будет до тех пор, пока объект не станет восприниматься как обладающий соб­ственным внутренним миром, как результат установле­ния константного Собственного Я и объекта, так что объектный мир эмпирически перестанет принадлежать исключительно Собственному Я.

Характер функциональных услуг матери, воспринима­емых как нечто само собой разумеющееся, определяет в каждый отдельно взятый момент характер и аффективную окраску раннего объектного осознания ребенка. В зависи­мости от того, удовлетворяет ли соответствующая мате­ринская функция или фрустрирует, она переживается как «абсолютно хорошая» или «абсолютно плохая» с соответ­ствующей и/или компенсаторной мобилизацией внутрен­них образов о ней. В мире переживаний ребенка этот ран­ний объект еще не является кем-либо, наделенным

4 Смотри «идеализированный родительский образ» Кохута (1966) и «примитивную идеализацию» Кернберга (1976).

функциями, но существует как некто намного менее диф­ференцируемый, кто и есть та функция, которую выпол­няет в данный момент мать (Tahka, 198-4).

Так как раннее переживание ребенком объекта пол­ностью зависит от состояния его потребностей, восприя­тие им матери склонно колебаться между «абсолютно хо­рошим» и «абсолютно плохим». Однако следует обратить внимание на опасность использования взрослообразных терминов хороший и плохой при описании этой ранней стадии развития и объектной привязанности. Даже если удовлетворяющий характер функциональных услуг мате­ри может заставить ребенка воспринимать их как всемо­гущие и примитивно идеализировать, природа этих услуг как естественно принадлежащих Собственному Я (хотя и не включенных в него) не позволяет еще переживать объект как «абсолютно хороший». Как будет детально обсуждаться ниже, представляется, что заинтересован­ность в объекте и стремление к нему как к личности, а именно;*способность к объектной любви и ненависти с последующими чувствами вины и благодарности становят­ся возможными только с установлением константности Собственного Я и объекта, и только тогда «хорошесть» и «плохость» станут оправданными как термины, описыва­ющие объектный опыт ребенка.

Был предложен ряд терминов и концепций для ил­люстрации различий между уровнями объектной привя­занности до и после установления константности Соб­ственного Я и объекта. Сандлер и Розенблатт (1962) ссылались на эти различия в предложенном ими разгра­ничении между изменчивыми и временными ранними об­разами Собственного Я и объекта, по сравнению с их более устойчивыми и постоянными репрезентациями после достигнутой константности Собственного Я и объекта. Дорпат (1976) описывает более ранний уровень объектной привязанности, характеризуемой интроектив-ным опытом и конфликтами объектных отношений, по контрасту с более высоким уровнем с преимущественно структурными конфликтами.

Такое основное свойство раннего объекта, как очевид­ное обладание им со стороны Собственного Я, и роль этого объекта как заменителя отсутствующих структур будуще­го Собственного Я (эго) ребенка дали начало попыткам оп­ределять этот объектный опыт согласно этим характерис-

тикам. Особенно неудачным новоприобретением в этом от­ношении выглядит широко используемая концепция «нар-писсического объекта», разработанная главным образом Кохутом. Независимо от того, определяется ли нарциссизм как дибидинальный катексис Собственного Я (Hartmann, 1953), либо как катектированное состояние идеализиро­ванных репрезентаций Собственного Я, либо как сохраня­ющая Собственное Я функция психической активности (Stolorow and Lachmann, 1980), свойство нарциссического определенно принадлежит Собственному Я и касается за­интересованности, инвестированной в него. По определе­нию, катексис объекта, катектированные объектные реп­резентации или психическая активность, нацеленная на поддержание объектных репрезентаций, не могут назы­ваться нарциссическими, независимо от того, насколько примитивно объектное осознавание и насколько объект все еще переживается как находящийся во владении Соб­ственного Я.

Концепция Я-объекта Кохута (1971) определяет объект как катектированный нарциссическим либидо и при­емлемый только в том случае, если постулированы каче­ственно различные формы либидо. Однако данная концеп­ция могла бы быть полезной, если ее переосмыслить так, чтобы она специфически означала тот уровень объектного переживания, на котором объект все еще оказывает такие услуги ребенку, которые последний позже сможет оказать себе сам и на котором объект все еще может воспринимать­ся как находящийся только в безусловном владении Соб­ственного Я. Некоторые современные авторы похожим об­разом используют данную концепцию в соответствии с таким определением, не уточняя этого (Dorpat, 1976).

Мне кажется, что наиболее важной характеристикой этой ранней стадии объектной привязанности является ее функциональная природа, описанная выше. Эмпирически объект еще представляет собой не индивидуальную пер­сону, но группу функций, и это делает его эффектный окрас полностью зависимым от удовлетворяющей или Фрустрирующей природы соответствующей функции объекта. Эти функции объекта обычно будут, посредством идентификаций, в большой степени становиться функци­ями Собственного Я в течение периода сепарации—инди-видуации. В ходе этого периода структурализации еще не интернализованные функции объекта продолжают пред-

ставлять динамическое ядро объектных отношений, до тех пор пока процессы функционально селективной иденти­фикации не завершатся до такой степени, чтобы позво­лить переживаниям константности Собственного Я и объекта появиться на новом уровне эмпирической диф-ференцированности и интеграции.

Однако до того как будет достигнут этот новый уро­вень, наиболее уместным свойством, которое характери­зует преобладающую объектную привязанность, по-ви­димому, является функциональность (Tahka, 1984). Я использую понятия функциональный объект и функ­циональная объектная привязанность в отношении оп­ределенного типа объектной привязанности, доминирую­щей между дифференцированностью и константностью объекта, а также в связи с ее постоянными манифестаци­ями в «нормальных» и патологических объектных отно­шениях.

Здесь следует сказать несколько слов о концепции расщепления*. Этот термин, первоначально выбранный Фрейдом для описания защитного расслоения эго в фети­шизме (Freud, 1927), с тех пор все чаще используется в от­ношении дихотомического переживания объекта в терми­нах совершенно хорошего и совершенно плохого на ранних этапах жизни (Klein, 1940; Kernberg, 1966, 1976; Mahier, 1968; Modell, 1968). Эти авторы склоняются к тому, чтобы рассматривать расщепление как правомерную защиту. Хотя Кернберг и допускает, что расщепление при своем появле­нии отражает неспособность ребенка синтезировать совер­шенно хорошие и совершенно плохие образы, он считает, что расщепление становится главным механизмом для за­щитной организации эго до установления константности СобственногоЯ и объекта. Для него расщепление является основным защитным действием в пограничных состояниях и влечет за собой активное разделение хороших и плохих репрезентаций, тем самым предотвращая их «слияние» в интегрированные образы цельного Собственного Я и цель­ного объекта. Например, Дорпат (1979) критиковал эту точ­ку зрения, утверждая, что расщепление является не защи­той, но результатом защитной деятельности, прежде всего отрицания.

* «Splitting» — здесь — вертикальное расщепление. Существует другое понятие— «schizis», на русский язык это слово перево­дится как горизонтальное расщепление, — (Прим.. науч. ред.)

Хотя я не разделяю взглядов Дорпата на такую специ­фическую связь между расщеплением и отрицанием, я со­гласен с ним и Роббинсом (1976) в том, что расщепление не относится к психической активности как таковой, но ско­рее описывает положение, характерное для привязанности индивида к объектам до установления константности Соб­ственного Я и объекта. Кажется, что такая привязанность у доэдипальных детей является нормальной и без субъектив­ных альтернатив, тогда как у пограничных пациентов она отражает скорее задержанную и искаженную структура-лизацию с во многом схожей нехваткой альтернатив, чем активное разделение либидинальных и агрессивных пред­ставлений.

Расщепление, если оно понимается как относящееся главным образом к незавершенности развития, является неудачно выбранным термином, поскольку в этом случае оно, видимо, означает, что эмпирическое единство было расщеплено до того, как такое единство фактически сфор­мировалось.

Постоянное эмпирическое колебание переживания объекта в психике ребенка между негативными и позитив­ными крайностями, по-видимому, является прототипом амбивалентности в смысле концепции, введенной БлеЙ-лером (1910), обычно используемой Фрейдом и описан­ной Абрахамом (1924) как всеохватывающая характерис­тика догенитальных объектных отношений, которая отступает только с достижением генитального, «постам­бивалентного» объекта любви. Однако в отличие оттако-го более раннего использования данной концепции для описания осцилляции между противоположными чувства­ми, большинство аналитиков в настоящее время опреде­ляют амбивалентность как одновременное существование противоположных чувств к другому человеку (Laplanche and Pontalis, 1967; Mahler, 1968; Moore and Fine, 1968;

Kernberg, 1976).

Варианты видения амбивалентности как колебания или как совпадения испытываемых чувств любви и нена­висти приводит к различным или даже противоположным заключениям. Согласно первому варианту, испытываемая амбивалентность будет означать неспособность ребенка принять тот факт, что удовольствие и фрустрация проис­ходят от одного и того же объекта, в то время как во вто­ром случае амбивалентность рассматривается как способ-

 

ность достичь такого синтеза. Для приверженцев второго определения расщепление означает защиту против амби­валентности (Klein, 1940; Mahler, 1968; Kernberg, 1976), в то время как для приверженцев первого определения это является всего лишь еще одним названием подлинной ам­бивалентности.

Как я утверждал в своей более ранней работе, хорошо было бы вернуть амбивалентности, характерной для функ­циональной привязанности, значение колебаний между по­зитивным и негативным переживаниями объекта и сохранить ее противопоставления «постамбивалентной» способности к объектной любви и объектной ненависти, достигаемой с установлением константности Собственного Я и объекта (Tahka, 1984).

Пациенты с пограничной патологией не достигли кон­стантности СобственногоЯ и объекта. В отличие от переноса невротического пациента, склонного повторять вытесненные эдипальные отношения между индивидуальным Собствен­ным Я и индивидуальным объектом, фазоспецифическое повторение, свойственное пограничному пациенту, активи­рует, по существу, функциональные уровни привязанности. Как функциональному объекту аналитику приходится пред­ставлять неинтернализованные части дефектного Собствен­ного Я пациента, с которыми не происходят расставание че­рез траур или сравнимые процессы проработки. Поскольку утраченный функциональный объект еще предоставляет не­обходимые внешние услуги, он может быть лишь заменен новым функциональным объектом или постепенно заменять­ся функционально-селективными идентификациями (Tahka, 1979, 1984). Не имеет значения, касается ли это до-эдипального ребенка или пограничного пациента, именно дан­ный процесс идентификации представляется необходимым для развития от функциональной и интроективной привязан­ности к объектам до взаимоотношений индивида с другими индивидами.

Функционально-селективные идентификации

Известно, что человеческим моделям и идентифика­циям требуются самые специфически человеческие готов­ности для того, чтобы стать психически представленными как функции и характеристики, переживаемые как свои

обственные. Таким образом, идентификация является бе­зусловно наиболее важным процессом в структурализации

личности.

Идентификация определяется здесь как процесс ин-

тернализации, посредством которого функции и характе­ристики, переживаемые как относящиеся к объекту, ста­новятся функциями и характеристиками Собственного Я. Концепцию важности идентичности с объектом для пост­роения Собственного Я разделяют большинство психоана­литических авторов (Freud, 1921; Laplanche and Pontalis, 1967; Moore and Fine, 1968).

Хотя идея того, что ранние идентификации отличают­ся от идентификаций эдипального периода, уже была выд­винута Фрейдом (1917) при установлении им различия меж­ду нарциссической и истерической идентификациями, в основном его интересовали идентификации, относящиеся кэдипальной ситуации и формированию суперэго (Freud, 1923, 1933).

Большинство авторов после Фрейда разделяли его ин­терес к эдипальной идентификации и идентификации супе­рэго, которые обычно рассматривались как прототипы иден­тификации. Так, описанные Якобсон (1964) результаты и мотивы для «селективных эго-идентификаций» большей ча­стью соответствуют типичным эдипальным идентификаци­ям; Шэфер (1968) придавал эдипальным идентификациям более важное структурирующее значение по сравнениюс более ранними идентификациями. Новаторские мысли Хен-дрика (1951) о ранних эго-идентификациях, ведущих к ус­тановлению центральных исполнительных функций эго, только недавно начали привлекать то внимание, которого они заслуживают. То же самое справедливо для описанно­го Лёвальдом (1962) различения между доэдипальными и эдипальными идентификациями, где первые являются по существу структурными элементами эго, а последние —

суперэго.

Я предполагаю, что структурализация психики, ко­торая превращает по существу интроективно-проектив-ное и функциональное переживание в переживание кон­стантности Собственного Я и объекта, происходит Посредством множества идентификаций с интроектами и с наблюдаемыми функциями внешнего объекта. Таким образом, она представляет собой процесс непрерывной идентификации, который, как считается, делает возмож­ным «путешествие» развития, как Малер (1968) назвала сепарацию—индивидуацию.

Я считаю идентификации предшествующими и веду­щими к функционально-селективным переживаниям ин­дивидуальной идентичности и индивидуальных объектов, в отличие от оценочно-селективных эдипальных идентифи­каций (Tahka, 1984). Первые главным образом вводят в Собственное Я новые функции, используя функциональ­ный объект или его интроективное переживание как мо­дель, тогда как последние, видимо, большей частью добав­ляют к Собственному Я особенности индивидуальных объектов как осознаваемых образцов.

Мотивы и предпосылки

для функционально-селективных

идентификаций

Первичным мотивом для процессов функционально-селективных идентификаций, по-видимому, все еще яв­ляется потребность в восстановлении идеального состоя­ния Собственного Я как обладателя и контролера удовлетворения. Однако, в противовес пассивно пережи­ваемым и магически контролируемым интроективным при­сутствиям, функционально-селективные идентификации обеспечивают Собственное Я способами активного конт­роля в его стремлении к удовлетворению, а также в борь­бе с фрустрацией. Сепарационно-аннигиляционная тре­вога все еще преобладает на стадии функциональной привязанности, и при нормальном развитии с ней борются посредством постепенной ассимиляции функций объекта внутрь Собственного Я в процессе постепенных иденти­фикаций с ними. Другие негативные аффекты — зависть и стыд — имеют своих проводников и содействуют в каче­стве важных мотивов непрерывному процессу функцио­нально-селективной идентификации на стадии сепарации-индивидуации.

Таким образом, первичная цель идентификации — не восстановление симбиоза (Jacobson,1964), но, напротив, его избегание. В соответствии с моей концептуализацией, вся интернализация вторична по отношению к первичной диф­ференциации Собственного Я и объекта и ведет обычно ко все большему нарастанию дифференциации между ними. Несмотря на то, что интернализации могут быть утеряны через регрессию либо частично, как ограниченные реэкстер-нализации, либо обширно, как в утрате дифференцирован-

ности, результаты этих регрессивных движений более не представляют собой основные формы интернализации, а ско­рее демонстрируют неспособность психики сохранять однаж­ды достигнутые интернализации.

Для того чтобы функционально-селективные иденти­фикации начались и продолжались, по-видимому, необхо­димы 4 основные предпосылки (Tahka, 1979,1984),

1. Общий климат отношений мать—дитя должен быть достаточно благополучным, чтобы ребенок был способен отказаться от функции матери, с которой он должен себя идентифицировать. Принятие на себя функции объекта в форме идентификации подразумевает, что должна произой­ти частичная потеря функционального объекта и соответ­ствующая фрустрированная репрезентации Собственного Я, прежде чем утраченная функция будет заменена новой функцией Собственного Я.

Интроективные присутствия, которые возникают, что­бы защищать переживание Собственного Я ребенка, явля­ются репрезентациями различных функциональных услуг матери. Чем более синхронизировано участие матери во взаимодействиях с ребенком, тем более разнообразным будет у него запас утешающих и вызывающих чувство бе­зопасности интроектов, при условии, конечно, что мать так­же адекватно заботится о необходимом прямом удовлет­ворении потребностей ребенка. При упомянутых условиях возможны несколько альтернативных переживаний успо­каивающих внутренних присутствий, доступных в случае отсутствия матери или ее фрустрирующего поведения. Ре­бенок не является крайне зависимым лишь от немногих хо~ рощих интроектов, и ему, таким образом, не угрожает по­стоянно утрата дифференцированности.

Адекватное удовлетворение и достаточное количество облегчающих тревогу интроецированных альтернатив, ка­жется, обеспечивают безопасный общий климат, в кото­ром Собственное Я ребенка может позволить себе посте­пенно отказываться от функциональных услуг объекта и делать их своими собственными функциями,

2. Объект должен обеспечить примитивно идеализи­рованные функциональные модели для идентификаций, Достаточно полезные в регуляции напряжения и в общении с внешним миром.

Вполне вероятно, что всемогущество вначале скон­центрировано на архаическом чувстве Собственного Я, тогда как функциональное значение объекта в поддержа-

нии Собственного Я едва ли осознается. Поскольку пер­вый объект имеет тенденцию быть главным образом сред­ством прямого удовлетворения, его интроективное пе­реживание не обеспечивает такого удовлетворения. Напротив, обещая удовлетворение в будущем, функцио­нальные интроекты становятся контролирующими влече­ния структурами, помогающими Собственному Я ожидать и откладывать удовлетворение. По мере того как растет ощутимая значимость утешающего и контролирующего тревогу интроекта, вероятно, будет происходить смеще­ние акцента в сторону этих репрезентаций в переживае­мом всемогуществе. Но это еще не может означать, как многие утверждают, эмпирического разделения всемогу­щества объекта; скорее это подразумевает всемогущество обладания: «Я всемогущ, так как я обладаю всемогущим объектом». Это смещение акцента во всемогуществе в сто­рону репрезентаций функционального объекта, по-види­мому, необходимо, чтобы обеспечить эти репрезентации примитианой идеализацией, требующейся для начала функционально-селективных идентификаций.

В то время как интроекты, по-видимому, обеспечива­ют модели для внутренних функций, регулирующих напря­жение и успокаивающих Собственное Я, появление и тре­нировка исполнительных функций и моторных навыков, прямо относящихся к миру, переживаемому как внешний, по-видимому, начинают устанавливаться с внешними объек­тами главным образом как функциональная модель.

Постепенное осознание ребенком величины, силы и власти объекта через различные функциональные прояв­ления последнего заставляет идеализировать его функ­ции на примитивном уровне, но в свою очередь вызывает все большие переживания примитивной зависти и стыда как новых вариаций аффективного переживания Соб­ственного Я.

В функционально-селективных идентификациях с вне­шним объектом появляется важная промежуточная ста­дия -t-, имитация, роль которой в качестве предшествен­ника идентификации подчеркивалась ранее многими авторами (de Saussure, 1939; Jacobson, 1954,1964; Schafer, 1958; Gaddini, 1969).

3. фрустрации, инициирующие идентификацию с опре­деленной функцией объекта, должны лежать в терпимых пределах, иначе они будут приводить к непреодолимой тре-

воге утраты дифференцированности или опустошающим переживаниям стыда.

4. Для утверждения окончательной идентификации и снабжения новой функции достаточной значимостью необходимо адекватно одобряемое отзеркаливание

объекта.

Может возникнуть соблазн констатировать, что «удо­вольствие от радости обладания способностями» (Fenichel, 1945) или «удовольствие от овладения» {Hendrich, 1951) будет прямо отражать приподнятое чувство Собственного Я, обладающего теперь функцией функционального объек­та, первоначально воспринимавшегося как всемогущий. Однако данные наблюдений, особенно из клинической прак­тики с пограничными пациентами, не подтверждают эту сверхпростую модель. Хотя справедливо, что новые, дос­тигнутые в процессе идентификации функции Собственно­го Я в различной степени становятся наследниками всемо­гущества объекта, идеализация -не последует за функцией без дополнительного одобряющего и восхищенного отно­шения матери к практике и использованию этой особой функции.

Указанная функция матери — одобрять и восхищать­ся — является гранью феномена отзеркаливания, кото­рый обсуждался рядом авторов, подчеркивавших его важность для процесса развития (Loewald, 1960; Winnicott, 1967, 1971; Modell', 1968; Kohut, 1971; Spruiell, 1974; Mahler & McDewitt, 1982; Volkan, 1982). В данной работе отзеркаливанием именуется совокуп­ность способов, которыми мать сообщает ребенку свое отношение к его функционированию. По-в<