Собственное Я и объект в состоянии зарождения

Итак, первоначальная эмпирическая дифференциация разграничивает неудовольствие и удовольствие, и, следо­вательно, ядро, лежащее в основе становления Собствен­ного Я, содержит некоторое количество психически пред­ставленной боли и расстройства. Тем не менее первые самостные и объектные сущности вряд ли эмпирически мо­гут быть чем-либо иным, кроме как формациями удоволь­ствия. Это обусловлено их строительным материалом, со­стоящим исключительно из регистрируемых восприятий удовольствия, теперь дифференцированного и интегриро­ванного в первый самостный и объектный образ.

Поскольку примитивная психика до того времени стро­илась для обслуживания и восприятия удовольствия и по­этому содержит только приятные воспоминания, то первое разделение этого недифференцированного собрания воспри­ятий может иметь результатом возникновение лишь Соб-ственногоЯ с неограниченными самоочевидными ожидани­ями, во-первых, абсолютно удовлетворенного состояния и, во-вторых, такого же совершенного и неограниченного объекта, обладающего самоочевидной способностью достав­лять удовлетворение. Называть такие образы «абсолютно хорошими», как принято в психоаналитической литературе, было бы крайне взрослообразным, учитывая те эволюцион­ные шаги, которые еще должен пройти ребенок для того, чтобы названное качество сформировалось в его эмпиричес­ком мире. Однако если «абсолютно хорошее» относить на данной стадии к примитивному аффективному восприятию. связанному с приносящими удовлетворение взаимодействи­ями, а «абсолютно плохое» —к тому, что связано с фрустрирующими воздействиями, то можно использовать эти оп­ределения — при отсутствии лучшей терминологии. Они об­щеупотребительны и представляют собой характеристику первых аффективных состояний, воспринимаемых в объек­тных взаимоотношениях.

Первые самостные и объектные представления, ве­роятно, являются смутными, неясно очерченными и глу­боко телесными. Так лее, как первичное Собственное Я, это, по-видимому, большей частью примитивное, прино­сящее удовлетворение «телесное-Я» (Freud, 1923), так и первый объект, надо полагать, в равной степени является примитивным, приносящим удовлетворение «телесным объектом».

Во «всемогуществе» этих наиболее архаичных из всех субъективно воспринимаемых объектных отношений, а также в том, что объект все еще, вероятно, воспринимает­ся как простое обладание со стороны Собственного Я, можно увидеть очевидное сходство с «грандиозным-Я» и «идеализированным объектом», описанными Кохутом (Kohut, 1971). Как описание Кохута, так и данное описа­ние, по всей видимости, имеют отношение к одним и тем же эволюционным феноменам. Но то, что Кохуту представляется специфически нарциссическими конфигураци­ями с качественно иными энергиями и эволюционными линиями, отличными от объектно-либидинозных отноше­ний, здесь рассматривается в качестве фундаментальных представленческих сущностей, заряженных единообраз­ной энергией влечения. Причем эти сущности лежат в ос­нове всей дальнейшей структурализации психики, вклю­чая пожизненную дифференцированность и обогащение самостных и объектных представлений. «Всемогущество» этих первичных сущностей, по-видимому, просто отражает тот факт, что у младенца отсутствует осознание ограни­чений и еще не развита структурная способность призна­вать какие-либо ограничения и иметь с ними дело. У ре­бенка нет еще альтернатив самоочевидному восприятию себя как центра, ради которого существует все, а в осо­бенности — пока еще смутно очерченный объект, от кото­рого ожидается послушание и осуществление без задер­жки каждого желания.

Вследствие человеческого несовершенства матери идил­лическое соответствие между «абсолютно хорошими» сущ­ностями «удовлетворенного Собственного Я» и «удовлетворяющего объекта» неизбежно остается кратковремен­ным. Эмпирические альтернативы ребенка начинают не про­сто колебаться между реальным или галлюцинаторным удовлетворением, с одной стороны, и организмическим рас­стройством — с другой. Фрустрация как психический фе­номен входит в эмпирический мир ребенка вместе с воспри­ятием Собственного Я, которое в своем ядре содержит психическое представление боли, испытываемое теперь уже для того, чтобы вызвать удовлетворение.

Однако (более подробно это будет обсуждаться по­зднее) фрустрация может вначале испытываться лишь как агрессия, которая автоматически становится направлена как деструктивная сила против восприятий, связанных с предполагаемой причиной. Поскольку недавно возникшие самость и объект ребенка строятся на восприятиях удо­вольствия и первоначально существуют лишь как «абсо­лютно хорошие», то любая мобилизация агрессии вслед­ствие фрустрации в первичных взаимоотношениях становится серьезной угрозой воспринимаемому существо­ванию объекта.

В человеческом эмпирическом мире субъект и объект предполагают друг друга безотносительно к стадии раз­вития. Примитивное или более развитое Собственное Я полагает природу объекта аналогичной (природе субъек­та), но без одного не может существовать и другое. По­этому до тех пор пока предпосылкой существования объекта является его «абсолютно хорошая» природа, она должна сохраняться и защищаться во избежание субъек­тивной психологической смерти, заключающейся в утра­те дифференцированности. Это станет впредь главной уг­розой для развивающейся психики, а главной задачей для нее — избежать утраты дифференцированности.

Однако прежде чем мы рассмотрим эти вопросы более подробно, я должен кратко описать мою позицию относи­тельно теории влечений.

Влечения

Базисным при определении инстинктивного влечения, по-видимому, является вопрос о том, положена ли в осно­ву его рассмотрения чисто энергетическая и количествен­ная концепция или ему приписываются также содержание и качества.

Первоначальное определение Фрейдом влечения как «психического представителя» соматического стимула, тре­бующее, чтобы психика работала, но сама по себе не обла­дала качеством (Freud, 1905, Ш5а), породило противоре­чивую концепцию, в которой влечение одновременно рассматривалось и как количественная величина, не обла­дающая качествами, и как нечто психически представлен­ное,т.е. обладающее содержанием и качествами. Предпо­лагалось, что полностью бессознательная часть психики, позднее названная ид (Freud, 1923), является вместилищем влечений, и таким образом устранялось противоречие, неотъемлемо присутствующее в данной концепции, в эмпи­рической недоступности.

Т. к. Фрейд постулировал для влечений не только источник, но также цели и объекты (Freud, 1915a), то влечениям явно были приданы иные, чем чисто энергети­ческие, смыслы и качества, В психоаналитической тео­рии это привело к далеко идущему приписыванию влече­ниям качеств. Высказывалось предположение, что существуют не только два базисных влечения с качествен­но отличными энергиями, но также разнообразные со­ставные влечения; выдвигалась вызывающая недоумение концепция относительно дериватов влечения. Позднее эти представления были дополнены концепцией нейтра­лизации влечений (Hartmann, 1950, 1952, 1953, 1955), предположением о первично нейтральных энергиях эго (Hartmann, 1955), а затем и возрождением интереса к нарциссическому либидо как, вероятно, особой форме энергии влечения (Kohut, 1971}.

Аналитики продолжают различаться по их способам концептуализации теории влечения (Compton, 1983a,b). Предпринимаемая здесь попытка найти противоречие в оп­ределении Фрейда может быть кратко выражена следую­щим образом: представляется необходимой количествен­ная концепция влечения, но запутывающей и алогичной — концепция, наделяющая его собственными качествами и смыслом. Определение влечения как чисто энергетической и экономической концепции, по-видимому, привносит яс­ность в теорию и делает излишними многие туманные и ло­гически спорные концепции.

Количественный аспект необходим для расположения наблюдаемых явлений по шкале «больше или меньше» от­носительно любого вида смысла (Compton, 1983a). Хотя в самой энергии нечего анализировать и истолковывать (Ricoeur, 1970; Stoller, 1979), количественная концепция необходима для понимания, к примеру, того, больше или меньше любит или ненавидит кого-то индивид, т. е. какова сила «катексиса» рассматриваемого феномена. Однако сами любовь и ненависть — это скорее содержание и качества психики, чем содержание и качества влечения, наделяю­щего их энергией.

Представляется возможным определить влечение как энергию живого человеческого организма в целом. Эта энер­гия вырабатывается на протяжении всей жизни индивида, постоянно возобновляясь, аккумулируясь и обладая при­нуждающей природой. Вследствие того, что влечение но­сит принуждающий характер и требует разрядки, оно мо­билизует и заряжает энергией все те индивидуальные специфические для данных особей «программы поведения» и потенциалы, которые, взаимодействуя с человеческим окружением и природной средой, ведут к бесконечному разнообразию реализаций индивидуальной человеческой жизни.

Истолкование влечения как жизненной энергии человеческого организма не означает постулирования како­го-либо «жизненного инстинкта» с его специфическими целями и смыслами (Freud, 1920). Оно просто означает, что в психическом функционировании не существует «не наделенных влечением аспектов», если влечение — это энергия, снабжающая топливом все процессы живущего человека, наблюдаемые и воспринимаемые как физичес­кие или как психические. Вопросы происхождения и «цели» этой энергии — того же рода, что и вопросы о про­исхождении и цели самой жизни. Какими бы чарующими они ни были, попытки ответа на них при данном уровне знаний легко приводят либо к метафизике, либо к псевдо­объяснениям.

Поскольку постоянно аккумулирующаяся жизнен­ная энергия, порождаемая процессами жизнедеятельно­сти самого организма, принуждает человеческого индивида развертывать свою программу развития и эво­люционные потенциалы, то далее будут возникать как физические потребности, так и психические желания, мотивируя его поведение и способы переживания. Эти потребности и желания получают свою мотивационную силу от энергии влечения, однако их цели, смыслы и объекты не могут быть приписаны влечению, у которого, как у чисто энергетической величины, такого рода ха­рактеристики отсутствуют.

Эмпирическому миру человека свойственна характер­ная «способность представления» (Loewald, 1971). Как уже отмечалось, эта способность, вероятно, запускается в дей­ствие самыми ранними процессами сенсорной рецепции, которые через их связь с восприятиями уменьшения напря­жения ведут к формированию осмысленных ощущений. Использование самых ранних представлений в качестве примитивных регулирующих структур указывает на то, что первичным мотивом психики является попытка найти и обес­печить удовлетворение посредством всех ее структурных элементов, собранных к данному времени. Хотя эти самые ранние структуры все еще являются прямыми субститута­ми удовлетворения, продолжающаяся и зависящая от объектных отношений структурализация психики начина­ет порождать все более эффективные и сложные способы обращения с энергией влечения, а также разветвленную сеть вторичных мотивов (Schafer, 1968).

Определение влечения в чисто энергетических тер­минах неизбежно ведет к пересмотру некоторых концеп­ций, объясняющих существенную часть развития и функ­ционирования психики качественными трансформациями инстинктивных влечений. Суть излагаемого здесь под­хода может быть кратко выражена следующим обра­зом: «Влечение заряжает энергией все нормальные и па­тологические элементы содержания и все процессы психики. Любые качества принадлежат психике, а не самой энергии».

Естественным следствием этого является то, что наме­рения и цели всегда следует приписывать организму, пси­хике или Собственному Я. Уменьшение напряжения пред­ставляется центральной первичной целью организма, но Удовлетворение столь же очевидно представляется первой и фундаментальной целью примитивной психики. Мобили­зуя и заряжая энергией намерения и цели, само влечение бесцельно. Следовательно фрустрироваться могут только потребности и желания. Фрустрация связана с некоторым Уровнем восприятия (физического или психического) и лишь заряжается энергией влечения.

Нет у влечения и каких-либо объектов. Именно чело­веку требуются объекты для распределения энергии влечения, а не самому влечению. Влечение не имеет также ка­кого-либо развития. Как энергетическая величина оно может лишь возрастать или уменьшаться в своей интенсивно­сти, хотя то, что оно заряжает энергией, растет, изменяется и развивается. Изменяющиеся способы удовлетворения влечения представляют собой различные стадии и аспекты структурализации личности с характерными сдвигами в раз­вивающемся мире представлений и в динамических связях между его элементами. Различные догенитальные потреб­ности и «составные» влечения являются, таким образом, потребностями инфантильной психики, а не выражением развития влечения.

Если у влечения отсутствует любая психическая реп­резентация, включая так называемые дериваты влечения, то все метапсихологические точки зрения (отличные от эко­номической) имеют отношение не к нему, а исключительно к структурам психики. То же можно сказать и о динами­ческой точке зрения; хотя влечения и несут мощь энергии, вся динамика психики имеет место между ее собственными элементами.

Агрессия

Постулирование количественной энергетической при­роды влечения явно исключает всякое разнообразие инстин­ктивных влечений. Поэтому агрессия рассматривается здесь не как самостоятельное влечение (Hartmann, Kris and Loewenstein, 1949), а скорее как способ восприятия и пове­дения, когда ожидаемое удовлетворение не осуществляет­ся (Fenichel, 1945; Gillespie, 1971).

До тех пор пока нет воспринимаемых препятствий на пути уменьшения напряжения, деятельность организма, направленная на поиск удовольствия, минимальна. Однако когда в послеродовой жизни такие помехи с неизбежнос­тью возникают, аккумулирование напряжения мобилизует все доступные физические и психические ресурсы организ­ма для его уменьшения и/или связывания.

Выше высказывалось предположение, что до диффе­ренциации самостных и объектных представлений психичес­кие элементы, мобилизуемые при возникновении потребно­сти, являются исключительно энграммами, связанными с восприятиями удовлетворения, тогда как боль и фрустра­ция все еще принадлежат к сфере физиологического восприятия, не имея психической репрезентации. Лишь после того как дифференциация воспринимаемого мира делает возможным психическое восприятие фрустрации, появля­ется агрессия как психический феномен. Было высказано предположение, что такая дифференциация инициируется некоторой болью и неудовольствием (крик ребенка о голоде и дискомфорте) и впервые становится психически представ­ленной через ее воспринимаемую способность приносить удовлетворение. Таково эмпирическое ядро, вокруг которо­го собирается Собственное Я при разделении воспринимае­мого мира, позволяющее фрустрации психически восприни­маться в некоторой форме.

Агрессия, по-видимому, является именно тем спосо­бом, посредством которого возрастание напряжения вле­чения воспринимается примитивным Собственными, ког­да его средства недостаточны для того, чтобы вызвать ожидаемое удовлетворение. Агрессия воспринимается и как аффективное состояние, и как сильное побуждение к действию. Поскольку дифференцированное Собственное Я представляет собой последний инструмент психики, ока­завшийся эффективным в обеспечении удовлетворения, то оно становится главным носителем давлений влечения, ко­торые наделяют его как побудительным импульсом к дей­ствию, так и огромной результативностью. При этом пре­делы, до которых может простираться восприятие удовлетворительного состояния, зависят как от реального поведения объекта, так и от функциональных ресурсов Собственного Я.

Те причины, по которым фрустрация вначале, по-ви­димому, воспринимается как агрессия, становятся понят­ными при рассмотрении природы и функции недавно воз­никшего Собственного Я. Первой репрезентацией Собственного Я является крик ребенка, который психи­чески предстает как мощный поставщик удовлетворения, означающий одновременно и неудовольствие, и средство получения удовольствия. Это последнее обстоятельство является необходимым условием и единственным оправ­данием для существования Собственного Я на данной ста­дии развития. Если бы Собственное Я не могло функцио­нировать в качестве средства обеспечения удовлетворения, оно редуцировалось бы в чистую формацию неудоволь­ствия, которая в свою очередь немедленно декатектировалась бы как бесполезная и непереносимая для примитивной психики, управляемой принципом удовольствия. При таких обстоятельствах то, что фрустрация начинает психически представляться как агрессия, отражает, по-видимому, принуждающую мощь болезненно аккумули­рующегося давления влечения и вместе с тем — экзистен­циальную необходимость для Собственного Я доказать свое могущество в качестве поставщика удовлетворения. Следует помнить, что Собственное Я не только дает но­вый и более эффективный способ справляться с энергией влечения, но также является носителем субъективного восприятия себя как живущего.

Сохранение недавно дифференцированного Соб­ственного Я, таким образом, целиком зависит от наличия полностью удовлетворяющего объекта в эмпирическом мире ребенка. Даже если такой объект уже локализован вне Собственного Я, он все еще воспринимается как про­стой инструмент удовлетворения, полностью принадле­жащий Собственному Я и находящийся под его всемогу­щим контролем.

Когда такое восприятие подвергается опасности расша­тывания вследствие отсрочки удовлетворения, надвигающа­яся фрустрация вначале придает все более агрессивное ка­чество имеющейся в распоряжении Собственного Я способности к действию. Приказы для приносящего удов­летворение объекта появиться вновь становятся все более громкими. Если это не дает результата, Собственное Я пере­полняется агрессией и деструктивностью по отношению к тому, что воспринимается как источник фрустрации. Возни­кает тенденция к разрушению образа объекта, приносящего удовлетворение и к утрате предпосылки для существования Собственного Я, которое становится декатектированньш и растворяется, как было описано выше.

До появления достаточных проективных и интроективных маневров, которые защищают восприятие облада­ния приносящим удовлетворение объектом со стороны Собственного Я, выносимость фрустрации чрезвычайно низка и каждое восприятие потери объекта несет немед­ленную угрозу восприятию Собственного Я и его дифференцированности.

Таким образом, агрессия как психический феномен специфическим образом относится к восприятию СобственногоЯ и тем самым зависит от его состояния (Freud, 1915а). В этом смысле она всегда представляет собой «нарциссическую ярость» (Kohut, 1972), связанную с восприятием неспособности контролировать и вызывать удовлетворе­ние. Такая феноменология агрессии является, вероятно, главной причиной ее частого приравнивания к «инстинкту самосохранения».

Агрессия как аффективное восприятие и психически представленное поведение возникает, по-видимому, одно­временно с Собственным Я и служит для него первоначаль­ным способом восприятия фрустрации. Это не отражение психически пустого восприятия организмического рас­стройства, а один из трех главных путей, какими Собствен­ное Я способно воспринимать себя после дифференциа­ции. Первый из них — «идеальное состояние» Qoffe and Sandier, 1965), т. е. такое состояние, когда Собственное Я полностью удовлетворено и владеет приносящим полное удовлетворение объектом. Второй — это восприятие все­могущей способности Собственного Я обеспечить удовлет­ворение путем использования своих средств для контроля такого объекта, Когда ни то, ни другое состояние не может быть сохранено, появляется агрессивное Собственное Я с его деструктивными целями, направленное против препят­ствий на пути удовлетворения. Хотя эти первоначальные способы восприятия Собственным Я себя и его связь с объектами претерпят затем огромные видоизменения по мере дальнейшей структурализации психики, они все же составят пожизненный набор базисных альтернатив для восприятия Собственного Я.

Якобсон постулировала дифференциацию либидинозных и агрессивных влечений из первичной психофизи­ологической энергии (Jacobson, 196-4). Согласно описан­ному здесь подходу, «либидинозный» и «агрессивный» являются характеристиками восприятия и поведения, ко­торые становятся возможными после дифференциации самостных и объектных представлений. Дифференцируют­ся не влечения, а человеческий мир восприятия — с последующей способностью к дифференцированным вос­приятиям как удовлетворения, так и фрустрации. После такой дифференциации будут развиваться помимо либидинозных также агрессивные цели и представления, со­вместно формируя главные мотивационные силы в функ­ционировании и дальнейшем развитии личности.

Однако при нормальном развитии психики открытая агрессивность будет прогрессивно уменьшаться. Воспринимаемые Собственным Я средства вызывания удовлетворе­ния вначале крайне ограничены и потому легко замещают­ся агрессивной альтернативой, однако продолжающаяся структурализация психики постепенно приводит к фор­мированию все более гибких, адаптивных и эффективных средств и способов обеспечения удовлетворения. Хотя вряд ли можно сомневаться в том, что новые психические содержания, функции и процессы заряжаются той же самой энергией, что и агрессивные реакции, превосход­ство первых в обращении с энергетическими давлениями и в обеспечении удовлетворения делает их все более пред­почтительными. Все же если эти позднее развитые сред­ства окажутся неэффективными, открыто агрессивная альтернатива неизбежно проявится, так же как и в слу­чае, когда крик в качестве первого средства Собственного Я не обеспечивает удовлетворения.

Эта продолжающаяся структурализация психики осу­ществляется главным образом через процессы интернализации, которые становятся возможными после дифферен­циации Собственного Я и объекта, а также внешнего и внутреннего в эмпирическом мире ребенка. Аккумуляция новых структур и функций, дающая все более эффектив­ные альтернативы агрессии и деструкции при поддержании экономики-психики и обеспечении ее усложняющихся по­требностей и желаний, очевидно соответствует тому, что в психоаналитической теории было названо «нейтрализаци­ей» (Hartmann, 1955). Однако здесь не предполагается ни­какое гипотетическое изменение энергии влечений. То, что прогрессивно становится все более «нейтральным», — не энергия, а те пути, по которым идет развитие воспринима­ющего и действующего индивида как результат продолжа­ющихся процессов интернализации и структурализации. К природе и динамическим мотивациям этих процессов мы вернемся в следующей главе.

Рождение тревоги

Согласно точке зрения, изложенной в данном иссле­довании, негативные психические восприятия и представ­ления становятся возможными лишь после первичной диф­ференциации воспринимаемого мира. Вместо простого организмического расстройства недавно возникшее Соб­ственное Я получает способность воспринимать негативные аффекты, которые, по-видимому, имеют две базальные разновидности.

Эти две базальные разновидности негативного аффек­та — примитивная ярость (агрессия) и архаическая трево­га. Они соответствуют двойственности происхождения первичного Собственного Я. Как говорилось ранее, ядро Собственного Я состоит из восприятия неудовольствия, которое становится психически представленным выраже­нием способности Собственного Я обеспечивать удовлет­ворение и тем самым устранять и сдерживать агрессивное ядерное восприятие себя же. Однако выше уже отмеча­лось, что при неудаче в осуществлении обеспечивающей удовольствие функции Собственное Я имеет тенденцию редуцироваться к своему первоначальному ядру чистого неудовольствия, которое не может выноситься и воспри­ниматься. Примитивная ярость и деструкция становятся явной попыткой устранить предполагаемый источник фру­страции. Вначале это ведет к разрушению представления о приносящем удовлетворение объекте, а затем начинает разрушаться и психически воспринимаемое Собственное Я как оправданное и терпимое.

Тревога, по-видимому, представляет собой первич­ный аффективный отклик Собственного Я, когда подвер­гается угрозе его существование и/или равновесие. Воз­никновение восприятия Собственного Я является фундаментальным структурным достижением при обра­щении с давлениями энергии влечения и при выполнении человеческих программ и потенциальных возможностей, связанных с созреванием и развитием, включая субъек­тивное ощущение наполненности жизнью. Поэтому вос­приятие Собственного Я не только очень мощно катектируется, но также придает ранее недифференцированному субъекту способность становиться озабоченным собствен­ным существованием. Такая «озабоченность» вначале не­членораздельна и не имеет иных психических репрезента­ций, кроме первичного аффекта тревоги, который вследствие неоднократных ранних утрат восприятия Соб­ственного Я постепенно усиливается, т. к. фрустрация-аг­рессия разрушает репрезентативную дифференцирован-ность психики.

Тревога является главной мотивационной силой для сохранения и дальнейшего развития способности Собствен­ного Я обеспечивать удовольствие и тем самым поддержи­вать ощущение собственного существования. Поскольку обладание приносящим удовлетворение объектом, по-ви­димому, служит базисной предпосылкой для поддержа­ния восприятия Собственного Я, то сохранение и защита представления «хорошего» объекта становится экзистен­циально необходимой.

Первая тревога, следовательно, может быть названа тревогой аннигиляции, хотя не в обычном взрослообразном смысле гипотетического «страха», якобы переживае­мого ребенком в первые недели его жизни. До появления угрозы аннигиляции должен быть кто-то, кто ощущает себя живым в эмпирическом мире младенца. Когда тревога вос­принимается как аффективный отклик Собственного Я на угрозу его существованию или равновесию, лишь тогда пер­вая тревога может выражаться и усиливаться посредством угрозы аннигиляции недавно завоеванного восприятия этого Собственного Я.

Однако, поскольку такое восприятие не может со­храниться без «несущего благо» объектного представле­ния, то первая тревога может быть названа также трево­гой сепарации. Т.к. самостные и объектные представления вначале полностью взаимозависимы, то выбор термина в данном случае обусловлен лишь точкой зрения (Tahka, 1984). Один из возможных вариантов — определить пер­вую тревогу в объектных терминах и назвать ее тревогой дедифференциации.

Итак, тревога понимается здесь как принадлежащая к системе психики Собственного Я, причем она восприни­мается этой системой и функционирует как ее страж и одновременно как мотивационная сила для постоянно про­должающейся структурализации и дифференциации эм­пирического мира. С самого начала для Собственного Я доступны два альтернативных и специфически человечес­ких отклика на грозящую фрустрацию. Тревога в конеч­ном счете побуждает человеческий потенциал разверты­ваться в бесконечное разнообразие личностей, хотя агрессивная альтернатива дает результаты относительно неспецифичные, стереотипные и потенциально опасные как для Собственного Я, так и для объекта.

Мы не проводим принципиального разграничения между так называемой травматической и сигнальной тре­вогой (Freud, 1926). И та, и другая могут восприниматься лишь дифференцированным Собственным Я, но сигналь­ная тревога всегда обозначает терпимую фрустрацию и потому способна функционировать как мотивационная сила для использования имеющихся средств для дальней­шей структурализации. То, что воспринимается как тер­пимое на различных стадиях развития, зависит от доступ­ности средств преодоления энергетических давлений, а значит — от общей структурализации психики. Следует, однако, отметить, что даже когда тревога воспринимает­ся как всеохватывающая и парализующая, она представ­ляет собой конструктивную альтернативу примитивной агрессии, угрожающей разрушить и аннулировать диф-ференцированность восприятия себя и объектного мира.

Защищающая дифференциация

Многие аналитики, по-видимому, согласны с постула­том о наличии динамически важного стремления назад к симбиозу (Mahler et ah, 1975) или о существовании «фан­тазий слияния с материнским объектом» (Jacobson, 1964). Подобные тенденции часто приписываются взрослообраз­ным способом очень маленьким детям {например, Якобсон говорит о «фантазиях желания полного воссоединения с матерью * у трехмесячных младенцев). Но все предположе­ния о раннем стремлении к недифференцированному со­стоянию восприятия или о фантазиях такого рода пред­ставляются логически несостоятельными.

Любые формы стремлений и фантазирования явно предполагают разделение эмпирического мира на Соб­ственное Я и объектный мир. Это функции, принадлежа­щие к системе Собственного Я, и могут лишь иметь отношение к тому, что в психике уже воспринято как Собственное Я. У Собственного Я не может быть каких-либо «воспоминаний» о состоянии, в котором его фраг­менты и фрагменты будущего объекта перемешаны Друг с другом. В недифференцированном опыте еще невоз­можно восприятие Собственного Я, которое после диф­ференциации от объекта воскрешалось бы в памяти как предмет стремлений.

Однако если самое раннее восприятие Собственного Я испытывается как полное удовлетворение и обладание при­носящим полное удовлетворение объектом, то тем самым обеспечивается прототипическое восприятие идеального состояния Собственного Я, эхо которого будет резониро­вать на всем протяжении человеческой жизни как иллю­зорная возможность состояния совершенной гармонии. «Потерянный рай» в этом случае имеет отношение не к недифференцированному симбиозу, а скорее к блаженной заре первой дифференциации. Исходя из тезиса о такой принадлежности к чему-то однажды уже испытанному Собственным Я, можно дать логически более приемлемое объяснение феноменов, обычно описываемых как «симбиотические стремления».

Именно первичное идеальное состояние Собственного Я представляет вначале саму дифференцированность, которую Собственному Я приходится поддерживать, чтобы уцелеть. Первичная тревога аннигиляции—сепарации возникает, ког­да такое восприятие подвергается угрозе. Это любая угроза всемогуществу Собственного Я как поставщика удовольствия. Возбуждаемая тревога вначале мобилизует и до предела уве­личивает все «конструктивные» средства Собственного Я, пригодные для сохранения восприятия себя. Однако если их оказывается недостаточно, тревога дает выход слепой ярос­ти, разрушающей воспринимаемую дифференцированность эмпирического мира, как это было описано ранее.

Поскольку такое идеальное состояние Собственного Я зависит от воспринимаемого обладания объектом, при­носящим полное удовлетворение, то сохранение эмпири­ческой дифференцированности вначале почти целиком за­висит от реального поведения объекта. Поначалу объект может восприниматься лишь как приносящий удовлетво­рение, и по этой причине малейшая фрустрация имеет тен­денцию разрушать его, а следовательно, и дифференциро­ванность. Полная зависимость дифференцированности от восприятия всецело приносящего удовлетворение объекта может наблюдаться в клинической работе с шизофрени­ческими пациентами сразу же после восстановления диф­ференцированности их восприятия.

Устойчивость восприятия приносящего удовлетворение объекта должна быть сделана менее зависимой от изменяю­щегося поведения объекта. Это достигается посредством расширения представляемого мира и включения в него двух наборов объектных представлений, обычно характеризуе­мых как «абсолютное благо» и «абсолютное зло» (Klein, 1946; Jacobson, 1964). Они представляют собой попытки со­здать постоянные образы приносящих удовлетворение и фрустрацию объектов, делая возможным восприятие реаль­ной матери, которая воспринимается как колебание между абсолютным благом и абсолютным злом в зависимости от того, приносит ли ее функционирование удовлетворение или фрустрацию.

Появление двух наборов противоположных объект­ных представлений с целью защиты идеального состоя­ния Собственного Я и все еще шаткой дифферен­цированности эмпирического мира сопровождается возникновением двух психических операций, называемых «интроекцией» и «проекцией». Обе они связаны с эмпи­рическими и катектическими переходами между самостными и объектными представлениями, а значит — могут возникать лишь после дифференциации этих сущностей друг от друга (Lichtenstein, 1964).

Использование двух этих терминов в психоаналити­ческой теории не является единообразным. В представля­емой здесь точке зрения интроекция имеет отношение к установлению «интроектов» в эмпирическом мире (Schafer, 1968). Ее первичный мотив, по-видимому, состо­ит в том, чтобы обеспечить восприятие психического при­сутствия приносящего удовлетворение объекта, даже если реальный объект отсутствует или действует фрустрирующим образом. Интроект, таким образом, является на­следником приносящих удовлетворение галлюцинаций, но, в отличие от них, связан с дифференцированным вос­приятием и представляет собой примитивный интернализованный диалог между Собственным Я и объектом. Это имеет основополагающее значение для способности ре­бенка сохранять дифференцированность, продолжая тем самым оставаться психологически живым. Параллель к сказанному опять можно найти в терапии шизофрени­ческих пациентов, когда решающим достижением стано­вится возникновение интроекта терапевта в психике па­циента.

Однако установившийся интроект, конечно, не спосо­бен долго заменять реальный объект на той стадии разви­тия, когда все ключи к удовлетворению по сути еще при­надлежат матери. Если интроект не подкрепляется регулярно повторяющимися восприятиями удовлетворения с реальной матерью, то он раньше или позже будет утерян, как, например, в случае детей, страдающих от анаклитической депрессии (Spitz, 1946).

Проекция связана с возникновением способности психики на определенной стадии развития терпеть и со­здавать представления о фрустрации, необходимые для сохранения эмпирической дифференцированности. Ког­да образ «абсолютно плохого» объекта возникает вдоба­вок к образу «абсолютно хорошего» объекта, фрустрация оказывается психически представленной значительно лучшим и более конструктивным образом по сравнению с первоначальным единообразным ее представлением по­средством деструктивной ярости. Поскольку фрустрация может теперь связываться с психически представленным «абсолютно плохим» объектом, отделенным от своего «аб­солютно хорошего» двойника, то и агрессия становится до некоторой степени психически связанной и менее уг­рожающей дифференцированности эмпирического мира. Создан враг, необходимый для психологического выжи­вания ребенка и для дальнейшей структурализации его психики (Klein, 1946; Modell, 1968).

Проективные и интроективные маневры, а также ран­ние попытки простого отрицания любых расстройств в идеальном состоянии Собственного Я свойственны нор­мальному функционированию примитивной психики и не­обходимы для первоначального сохранения и защиты пси­хической дифференцированности, т. к. делают ее менее зависимой от реального поведения объекта. Действие этих механизмов может быть названо защитным, если сохра­нение дифференцированности требует их патологическо­го усиления. Тогда может оказаться, что спасение диф­ференцированности возможно лишь ценой серьезных искажений первичных воспринимаемых сущностей и даль­нейшег