Роберт С. Валлерштейн, доктор медицины

Вступительное слово

Определенная ограниченность культуры психоанали­за рамками отдельных регионов вызвана не только языко­выми барьерами, которые делают значительную часть на­шей распространяемой по всему миру литературы, даже на основных (и официальных) языках международного психоаналитического сообщества, недоступной для мно­гих, если не для большинства психоаналитиков из-за зна­ния ими лишь одного языка, но и тем, что наш круг чте­ния, начиная с обязательной программы периода обучения, в основном включает журналы, издающиеся в нашем ре­гионе (или стране) и авторов одного с нами языка и куль­туры и предпочитаемого теоретического направления. Лишь на протяжении прошедшего десятилетия — возмож­но, чуть дольше — мы являемся свидетелями развития ин­тернационализации психоанализа в организационном и научном плане с возрастающим повсеместным принятием и приспособлением к нашему психоаналитическому не­сходству, или плюрализму, как мы стали его называть, через теоретические направления, языковые барьеры и общепринятые нормы, укоренившиеся в каждом отчетли­во выраженном национальном, социальном, культурном, историческом образовании.

Важным аспектом этой текущей быстрой интернацио­нализации нашей научной и литературной осведомленнос­ти и дискурса стал охват для сравнительного исследования направлений, развитых в более отдаленных регионах авто­рами, чья солидная репутация твердо установилась внутри их национального и языкового сообщества, которые ча­сто неизвестны за пределами этих границ, явно к общему для всех нас ущербу. В течение нескольких последних лет это движение вызвало громадный приток такого рода книг Для большинства англоговорящего психоаналитического

мира, и каждый из нас смог рекомендовать собственный предпочитаемый список таких книг, раздвигающих гори­зонты нашего личного психоаналитического опыта. Особен­но приятно, когда такой новый вклад в психоаналитичес­кую литературу приходит из очень маленькой страны, на языке которой говорит лишь небольшая группа людей за пределами ее границ и чьи практикующие врачи, соответ­ственно, мало известны среди более широкого психоана­литического мира.

«Психика и ее печение» Вейкко Тэхкэ, дистиллят бо­лее чем сорокалетнего научного осмысления психоанали­тического исследователя, клинициста и преподавателя в Финляндии — очень важный и впечатляющий новый об­разец как раз такого жанра. В действительности это не одна, а скорее две книги, на что явно указывает само на­звание. Во-первых, это книга о развитии психики, дина­мическом психическом эволюционном процессе с его са­мых ранних начал до достижения личной автономии и эмансипации, то есть взрослости, со всеми возможностя­ми на этом пути для неадекватного, нарушенного и откло­няющегося развития или недоразвития и о возникновении множества психических расстройств психопатологическо­го спектра, явно психотических, многообразно погранич­ных и типично невротических. И во-вторых, это книга о лечении, психоаналитической терапии этого психопато­логического множества недугов, которая основывается и выводится из предложенной ранее на обсуждение теории развития и которая пытается затем предложить психоана­литическое лечение, специфически подходящее для пси­хопатологических расстройств каждого уровня эволюци­онной фиксации и нарушения, не попадая при этом в дебри ограничений, семантических или существенно важных для различных обозначений истинного, или «классического», психоанализа, по отношению к психоаналитической или психоаналитически ориентированной психотерапии или психотерапиям.

Д-р Тэхкэ начинает тщательно разрабатывать свою теорию развития, используя небольшое количество про­стых основополагающих принципов. Он использует бес­компромиссно интеллектуальный подход, считая, что психика — это все то (но также только то), что может быть пережито и представлено на языке психических реп­резентаций. Вдобавок это — динамический подход, который пытается установить значимую и причинную ос­нову для каждого эволюционного шага в возрастающе усложняющейся и наслаивающейся организации психи­ки в противовес более генетическому {и описательному) подходу, в большей мере сфокусированному на том, «что»и «как»,чем «почему», относительно нормального и анормального процесса созревания и роста. И этот под­ход проводится на языке Собственного Я и переживания Собственного Я в ходе развития у психики способности саморефлексирующего осознания, в то же время Тэхкэ избегает концептуальных абстракций эго и ид, или либи­до и катексиса, или сил и механизмов как слишком дале­ких от опыта, не элементов переживания Собственно­го Я, чувствующей психики, постоянного фокуса интереса Тэхкэ.

Внутри этих параметров Тэхкэ создает возрастающе усложняющуюся модель психики, концептуализация ко­торой в общем не является непривычной или чуждой по духу тем моделям, которые культивировались внутри па­радигмы структурной теории и психологической метапсихологии эго Фрейда, столь долгое время представлявших основное направление американского психоанализа. В ней также ясно видны корни и связи с концептуализациями и формулировками Якобсон, Малер, Винникотта, Кохута и Кернберга. И все же в целом это — единый ансамбль, уни­кальное творение Тэхкэ, а вовсе не эклектическая смесь, которую мог бы создать менее оригинальный или менее творческий ум при смешении элементов из столь отдель­ных и несхожих потоков.

По ходу дела Тэхкэ предлагает значительное коли­чество новых концепций или по крайней мере провоциру­юще (и вызывающе) новых семантик. Перечислю лишь наиболее интересные: первичное психическое состояние недифференцированное™ и регрессивные угрозы утраты дифференцированности на последующих эволюционных уровнях; страх утраты дифференцированности вместо более знакомого страха аннигиляции или страха сепара­ции; первичное идеальное состояние Собственного Я; за­щитные дихотомии; функциональный объект и функцио­нальная объектная привязанность со многими отголосками я-объекта Кохута и я-объектных переносов и преодоле­ние такой функциональной зависимости через процесс функционально-селективных идентификаций; защитные действия Собственного Я — вместо механизмов защиты эго, — развертывающиеся для сохранения переживания Собственного Я как можно ближе к идеальному состоя­нию Собственного Я; оценочно-селективные идентифика­ции — более высокое эволюционное достижение, чем функционально-селективные идентификации, где интроецируются характерные черты идеального образца и про­исходит идентификация с ними, а не с функциями идеаль­ного образца; и параллельно с ними идут информативные идентификации, базис объектной любви, эмпатии и все разнообразие любовной привязанности; при их дальней­шем развитии появляется сравнительная и творческая эм-патия; идеал Собственного Я (в отличие от эго-идеала) и его дополняющее другое, объект-идеал; функциональный объект (и объектная связь) и индивидуальный объект (и объектная связь) опять до некоторой степени аналогичны объекту Собственного Я Кохута и истинному объекту; и становление памяти, третьего и высшего типа интернализации, когда конфликтные (эдипальные) объектные связи разрешаются посредством интерпретации, преодолевает­ся их давление на текущее функционирование, и тогда их бытию придается статус исторического воспоминания, не являющегося более динамически активным присутстви­ем в настоящем. Вследствие этого все ведущие нити яв­ляются разновидностями структурализации на уровнях все более возрастающей оттеночной сложности через процессы интернализации, интроекции, идентификации и (с окончательными «идеальными» решениями) струк­тур памяти.

То, каким образом Тэхкэ придает определенный смысл этим новым выражениям, воплощающим его соб­ственные концепции эволюционной динамики, а затем выводит из этого все узоры ткани (умственной) теории психического развития, может проясниться лишь при пол­ном прочтении его крайне информативной, иногда сжато излагающей, но так или иначе всегда с большим интере­сом читаемой книги. Вышеизложенное может дать лишь приблизительное представление о тех особых смыслах, которыми Тэхкэ наделяет свои концепции и развивает ха­рактерную, хотя никоим образом не противоречивую или дисгармоничную, теорию развития, которую он предла­гает на обсуждение и которая поистине несет на себе от­печаток его личности.

Но все это лишь половина книги. Другой половиной является извлеченный им психоаналитический терапевти­ческий четко сформулированный смысл массы фазово-специфических психоаналитических подходов, различным образом применяемых при лечении пациентов на разных уровнях психической структурализации и объектной свя­зи. Базисные соображения основываются здесь на слож­ном разнообразии переплетенных связей и взаимодей­ствий, внедренных в каждую терапевтическую ситуацию; деятельности аналитика как текущего объекта для паци­ента, основы для жизненно важного рабочего альянса; аналитика как прошлого (или трансферентного) объекта, с которым возрождается и повторяется вся история про­шлых и похороненных объектных взаимоотношений; ана­литика как нового (или связанного с развитием) объекта (это напоминает здесь концепцию Лёвальда), с которым осознается новое видение возможностей для преступаю­щих прежние рамки новых трансферентных разыгрыва­ний ролей, переходящих в новые способы взаимоотноше­ний, свободные от оков прошлого, с переходом в этом случае от рабочего альянса к подлинно терапевтическому альянсу {одно из отличий Тэхкэ); и дубликате всех этих отношений, пациенте как текущем объекте для аналитика (так называемое реальное взаимоотношение); (взрослый) пациент как «ребенок», одновременно «ребенок» перено­са, которым он является, и развивающийся «ребенок», которым ему помогают стать; и также, конечно, неизбеж­но, пациент как объект контрпереноса аналитика. При всех превратностях процесса психоаналитического лече­ния на каждом психопатологическом уровне проблема, как ее выдвигает Тэхкэ, заключается в том, чтобы удовлетво­рять психические потребности пациента и благоприятство­вать эволюционному процессу в рамках наиболее полного возможного понимания сложных взаимодействий всех этих поведенческих способов общения.

Это делается посредством разнообразных фазово-специфических терапевтических стратегий, которые все называются психоаналитическими, сколь бы сильно они ни отличались от обычных параметров классической пси­хоаналитической работы. Короче говоря, в работе с от­крыто психотическим (шизофреническим) пациентом, которому грозит погружение в хаотически недифферен­цированный мир, задачей будет восстановление интерактивного психологического диалога, для чего аналитику не­обходимо предстать в психотическом эмпирическом мире в качестве «абсолютно хорошего», приносящего удовлет­ворение объекта, который обеспечивает пациенту пере­живания символического удовлетворения:— забота о под­держке его психически живым, об обеспечении его базисных психических потребностей и о подходящем удов­летворении его инфантильных стремлений — все это при­водит, когда успешно продолжается в течение некоторого времени, к психической дифференцированности Собствен­ного Я и объекта, к дифференцированности, которую сле­дует подпитывать и охранять, которая незаметно приводит к улучшенным структурализациям посредством того, что Тэхкэ называет функционально-селективными идентифика­циями, продвигая пациента в конечном счете к пограничному уровню функционирования. Хотя лечение этого психотичес­кого состояния называется психоаналитическим, отсутству­ют обычные аксессуары классической психоаналитической ситуации-(кушетка, попытка свободно ассоциировать и т. д.), и лечение напоминает то, что столь много лет тому назад новаторски разрабатывалось Швингом и Сечехайе.

С пограничным пациентом, чьи объектные отношения функциональны, то есть люди являются не отдельными другими, а расширениями Собственного Я, выполняющи­ми важные функции в психической организации Собствен­ного Я, терапевтической задачей будет благоприятство­вать функционально-селективным идентификациям, посредством которых пациент каждый раз после тревож­ной опустошенности все в возрастающей степени и посте­пенно принимает в свое Собственное Я функции, которые до этого обеспечивались для него аналитиком. Здесь ана­литик служит моделью и обеспечивает мотивацию для этих новых создающих структуру идентификаций, и техничес­ким инструментом является не интерпретация в класси­ческом смысле, а «эмпатическое описание», которое схва­тывает субъективный способ переживания пациента через скоротечные информативные идентификации аналитика с пациентом, аналитик передает затем это описание субъективности пациента обратно пациенту. Опять избе­гается кушетка и классическая психоаналитическая ситу­ация в противовес тому, что защищают столь многие, по причинам, убедительно описанным автором.

И наконец„Тэхкэ добавляет свои акценты в разговор о невротическом пациенте, вокруг которого была разработа­на классическая ситуация и техника и где интерпретация конфликтных эдипальных взаимодействий является глав­ным терапевтическим инструментом, посредством которо­го трансферентные повторения постепенно превращаются в способствующие развитию взаимодействия с новым аналитическим связанным с развитием объектом (с давления­ми переноса и разыгрыванием текущих ролей в плену исто­рически внедренных образований памяти). В частности он акцентирует (часто не замечаемые) диадно идеализирован­ные образы аналитика как другого фаллической фазы, ко­торые эволюционно предшествуют триадно идеализирован­ным, но амбивалентно насыщенным и конфликтным взаимоотношениям внутри развившегося эдипального тре­угольника; в фокус его внимания попадает продолжение способствующих росту структурализаций, которые помо­гают пациенту выходить за пределы полной сепарации и индивидуации, достигнутой при установлении в детстве самостной и объектной константности, к достижению авто­номии и эмансипации, которое характерно для отроческо­го разрешения и перехода к взрослости в нормальном эволюционном процессе.

Все это, конечно, очень краткий обзор интегративного достижения и целостной конструкции, созданной авто­ром,— соединения общего описания психического развития, во многом достаточно знакомого, однако с новыми и интри­гующими акцентами, предлагаемого на обсуждение посред­ством тех новых фраз и измененных формулировок, которые были мной перечислены, приводящего затем к выводимым из них терапевтическим подходам, фазово-специфически связанным с эволюционными потребностями широких ка­тегорий пациентов, психотических, пограничных и невроти­ческих, каждый со своим особенным центральным терапевти­ческим подходом: заботой и символическим удовлетворением потребности для психотика; эмпатическим описанием для по­граничного случая; интерпретацией для невротика. Каждый из этих подходов уникально приспособлен к тому, чтобы вес­ти пациента к следующему, более высокому эволюционному уровню структурализаций (через интернализации) и более зре­лым объектным отношениям.

Судить о том, насколько преуспел автор во всем этом и насколько убедительна нарисованная им перспектива развития психопатологии и ее психоаналитического улуч­шения, будет каждый читатель персонально на основании того, насколько все изложенное в книге созвучно с его клиническим опытом и теоретическими убеждениями. Но для всех читателей эта книга будет предлагать волнующее и вызывающее споры интеллектуальное приключение, которое должно превратить автора, до сих пор мало изве­стного в Америке, в очень авторитетного и признаваемого ученого, внесшего большой вклад в центральный корпус психоаналитической теории и практики.

Вейкко Тэхкэ

ЧАСТЬ I

СТРУКТУРА ПСИХИКИ

Глава I

Дифференциация [2]

Введение

При попытке представить свои взгляды на формиро­вание психики я сталкиваюсь с некоторыми явно неразре­шимыми проблемами. Согласно существующим правилам написания научного трактата, должное изложение моих взглядов требует их сравнения со всеми существенными сходными или отличными точками зрения, выдвинутыми в психоаналитической литературе до настоящего времени. Однако, поскольку тема моего обсуждения, по-видимому, почти во всей полноте охватывает психоаналитическую эво­люционную психологию, следование данному принципу явно невозможно в ограниченных рамках моей работы.

Компромисс, вероятно, заключается в том, чтобы про­водить сравнение моих мыслей со всеми предшествующими идеями и находками в данной области. Чтобы сделать дан­ное представление вообще возможным, я проводил подоб­ные сравнения лишь изредка. Я также отдаю себе отчет в риске того, что из-за обилия относящейся к делу литерату­ры могу невольно выдвинуть в качестве своих собственных какие-то идеи, которые независимо от меня уже высказы­вались раньше другими авторами.

Принося свои извинения за неизбежные упущения и любой неумышленный плагиат, обусловленный моим спо­собом представления материала, я тем не менее в настоящее время не знаю никакого другого способа для того, чтобы дать личностный и связный очерк развития челове­ческой психики в краткой и логически последовательной форме.

Некоторые общие принципы

Концепция «формирования психики» имеет в данном контексте отношение к возникновению и развитию пси­хического опыта в мире человека. Я не хочу использовать привычное выражение «внутренний мир», противопостав­ляя его «внешней реальности». Различение внутреннего и внешнего мира означает, что индивид учится проводить в своем эмпирическом мире, вначале грубо, а затем со все возрастающей дифференциацией, границу между двумя наборами восприятий и представлений. Хотя одному та­кому набору приписывается качество «внутренности», а другому — «внешности», оба они продолжают принадле­жать миру психического опыта индивида, рассматривае­мому здесь в качестве синонимичного его психике.

Это не следует ошибочно принимать за солипсический тезис о существовании мира лишь как продукта психики, а, скорее, как констатацию того простого факта, что все зна­ния человеческого индивида о мире основаны на его психи­ческом опыте. Концепция психики включает в себя все, что переживается мысленно, и исключает все, что не пережи­вается таким образом.

При подготовке данного очерка раннего становления психики постоянно использовались два ведущих принципа: во-первых, потребность осознания повсеместного распро­странения взрослообразных наклонностей и формулиро­вок в психоаналитических теориях раннего развития, во-вторых, постоянная необходимость динамической точки зрения в такой теории.

Взрослообразность здесь относится к объяснению пси­хических процессов и поведения в терминах способностей, характерных черт и структур, которые, очевидно или веро­ятно, еще не сформировались на этой стадии развития. Взрослообразность также проявляется как неправильное словоу­потребление, так что ранние эволюционные феномены описываются словами, которыми обычно характеризуются феномены, относящиеся к значительно более поздним ста­диям развития. Пример такого словоупотребления — неразборчивое использование термина любовь применительно к самым ранним формам либидинозной связанности (Blanck and Blanck, Ш9').

Причины взрослообразных неверных истолкований связаны с трудностями, свойственными тем методам, по­средством которых добывается психоаналитическое зна­ние о раннем развитии, а также с обеспокоенностью на­блюдателя и с препятствиями к вчувствованию (эмпатии), когда перед ним индивидуальности с отсутствующими или плохо развитыми структурами. В данной работе предпри­няты особые усилия для того, чтобы избежать такой тен­денции к взрослообразности, и отмечены некоторые из ее очевидных манифестаций в существующей теории.

Акцентировка важного значения динамической точ­ки зрения в психоаналитической теории раннего форми­рования психики вызвана тем, что такая точка зрения имеет относительно пренебрегаемый статус в наиболее важных теориях подобного рода (Schafer, 1968). Представляемые в них взгляды обычно включают генетическую точку зре­ния, как правило, посредством описания последователь­ности различных стадий развития; экономическую точку зрения — посредством описания изменяющегося распре­деления катексисов в ходе развития; структурную точку зрения — посредством описания появления и дифференцированности трех психических макроструктур, а также адаптивную точку зрения — посредством описания раз­вивающихся у личности все более успешных и реалистич­ных путей реагирования на требования внешнего мира. По-видимому, лишь динамическая точка зрения недоста­точно представлена в этих теориях: т. е. почему имеют место различные связанные с развитием феномены и ка­ковы их непосредственные динамические мотивы?

Во многих решающих пунктах эти теории ограничи­ваются описанием того, что происходит, не пытаясь объяснить, почему происходит данный шаг в развитии. Вместо динамического объяснения непосредственной мо­тивации феноменов развития часто используются такие концепции, как врожденные склонности, график разви­тия, тренировка функций или улучшение проверки реаль­ности. Подобные концепции могут относиться к делу при рассмотрении определенных общих принципов и описа­тельных аспектов развития, но по отношению к мотива­ции различных переходов в развитии они несомненно яв­ляются псевдообъясняющими. То же самое можно сказать и о попытках обойти потребность в динамическом объяс­нении путем наименования рассматриваемого феномена и последующего использования этого наименования в каче­ства объяснения. Например, утверждение типа «слияние представления о хорошем и плохом объекте делает воз­можным познавание объектов в целом» остается простым описанием до тех пор, пока ничего не сказано о том, чем обусловлено такое «слияние».

Чтобы избежать замены динамического объяснения псевдообъясняющими описаниями и концепциями, в дан­ном исследовании предпринимались специальные усилия, направленные на отказ от каких-либо постулатов о разви­тии без внушающего доверие динамического или мотивационного обоснования.

Начало

Те предположения, которые приписывают психоло­гические познания и различные врожденные психические качества и функции новорожденному младенцу, относятся больше к области веры, нежели знания. Кроме того, такие постулаты несут в себе опасность использования защит­ных взрослообразных конструкций, направленных скорее на заполнение пугающего эмпирического вакуума, чем на описание действительных обстоятельств.

Лично я разделяю точку зрения тех авторов, по мне­нию которых, несмотря на обширные специфические и ин­дивидуальные возможности новорожденных человеческих особей, начало человеческой жизни крайне вероятно ха­рактеризуется чисто физиологическим существованием (Freud, 1914a; Spitz, 1965). Органы восприятия новорож­денного младенца способны в принципе получать сенсор­ную стимуляцию, но процессы рецепции сначала еще не имеют какого-либо психологического смысла. Так как та­кое первоначальное отсутствие осмысленных катектированных восприятий, по-видимому, само по себе очень эффективно предохраняет младенца от затопления расстра­ивающей стимуляцией (Spitz, 1956), то постулирование любых других разновидностей барьера психическому сти­мулу представляется излишним.

Первоначальное отсутствие осмысленных восприя­тий и их мнемической регистрации также предполагает, что первые реакции младенца на возрастание и снижение напряжения в организме еще не могут сопровождаться соответствующими аффективными восприятиями. Аф­фекты как психологические феномены немыслимы до начала существования в той или иной форме восприни­мающей психики. Поэтому постулаты о врожденных аффектах представляются несостоятельными. Прими­тивные физиологические восприятия напряжения и его разрядки могут наилучшим образом описываться такими терминами, как организмическое расстройство (Mahler, 1952) и, как я предлагаю это называть, организмическое облегчение.

Первые и наиболее примитивные формы психики, по-видимому, состоят из первых осмысленных восприя­тий, регистрируемых как первые примитивные энграммы. Их приход знаменует появление психологического восприятия, хотя все еще лишь в объектном смысле. В эм­пирическом мире младенца еще нет субъекта, который воспринимал бы себя в качестве субъекта, отдельного от воспринимаемых объектов. Таким образом, первые мнемические регистрации имеют место в абсолютно недифференцированной эмпирической сфере, и обычно лишь со второй половины первого года жизни появля­ются свидетельства того, что психические восприятия младенца сгруппировались в первые грубые самостные[3] и объектные образы. Эта базисная дифференциация самостных и объектных представлений лишь дает возмож­ность отделять восприятие того, кто воспринимает, и того, что воспринимается. Лишь затем рождается субъект и психологическое восприятие становится возможным даже в субъективном смысле.

Важно осознать, что даже если восприятие самого акта восприятия предполагает происшедшее в младен­ческом эмпирическом мире разделение на воспринимаю­щее Собственное Я и воспринимаемый объект, это не ис­ключает того факта, что психически воспринимающий субъект существовал уже в течение нескольких месяцев до такой дифференциации. Отображаемые материалы Должны были выстраиваться в эмпирическом мире до того, как они смогли быть сгруппированы и подразделены на самостные и объектные восприятия. Представляется вероятным, что первая такая дифференциация происходит не постепенно, а относительно внезапно, как эволюцион­ный прыжок, когда достигается достаточная аккумуля­ция недифференцированного отображаемого материала.

Вторичностъ восприятия Собственного Я по отноше­нию к недифференцированному субъектному восприятию очевидно предполагает, что раннее появление психологи­ческого способа восприятия проходит через две последо­вательные эволюционные стадии. Первая характеризуется возрастающей аккумуляцией регистрируемого мнемического материала, но пока еще при отсутствии дифференцированности между самостными и объектными представле­ниями, внутренним и внешним. После первичной самостной и объектной дифференциации, объективно характеризуе­мой появлением незнакомой ранее тревожности (Spitz, 1965), становится возможен второй уровень психологичес­кого восприятия и субъективно допсихологическое суще­ствование сменяется рождением субъекта, живущего в мире.

Ранее я предполагал (Tahka, 1984), что наибольшая трудность при попытке приблизиться к пониманию самых ранних стадий психического развития заключается в невоз­можности для взрослого наблюдателя вчувствоваться в те способы восприятия, где еще нет какой-либо дифференцированности между восприятием самостным и объектным. Решающей предпосылкой эмпатического понимания явля­ется возможность временной идентификации с восприни­мающим Собственным Я другого человека, пусть даже его воспринимающее Собственное Я лишь грубо сформирова­но и примитивно. Если это Собственное Я еще не возникло в эмпирическом мире другого человека или если он его уте­рял вследствие регрессии, такой эмпирический мир не мо­жет быть понят посредством эмпатии.

Однако наша потребность понять мир опыта другого человека, будь то мир опыта субъективно допсихологического младенца или тяжело больного психотического пациента, при неспособности постигать внутренний мир другого человека, без восприятия его Собственного Я де­лает нас склонными наделять этот мир содержаниями и качествами, с которыми можно провести идентификацию. «Взрослообразные проекции» подобного типа (Tahka, 1979) имеют тогда тенденцию содействовать таким гипо­тезам о мире опыта новорожденного и младенца очень раннего возраста, которые, по всей видимости, предполагают не просто первоначальное недифференцированное субъек­тное восприятие, но существование кого-то, воспринима­ющего что-то.

Этот феномен, названный мной «мифом первичного Собственного Я» (Tahka, 1984), повсеместно распростра­нен в психоаналитических теориях раннего развития пси­хики. Даже авторы, ясно выражающие ту точку зрения, что самостные и объектные представления появляются из ранее регистрировавшегося эмпирического материала лишь во второй половине первого года жизни, все же снова и снова выдвигают формулировки и гипотезы, ясно подразу­мевающие первичное или очень раннее существование вос­принимающего Собственного Я в эмпирическом мире мла­денца.

Некоторые примеры действия этого «мифа первич­ного Собственного Я» с подразумеваемым первичным осознанием внешнего и внутреннего представлены кон­цепцией о частичных объектах; постулированием очень ранних форм тревоги или первичных проективных и интроективных механизмов; рассмотрением улыбчивого от­клика младенца как социального феномена; постулатом о желании слиться с матерью; путанием хаоса с творчеством в хаотическом восприятии; полаганием, что посред­ством генетических интерпретаций можно приблизиться и вступить в контакт с человеком, регрессировавшим к субъективно допсихологическому существованию. К большей части этих вопросов мы позднее вернемся в этой главе.

Смысл

Если предположить, что жизнь новорожденного ха­рактеризуется чисто физиологическим восприятием, то, по-видимому, наиболее уместен следующий вопрос: чем моти­вировано возникновение «психологии» в мире восприятия младенца и что придает психологический смысл первона­чальным процессам сенсорной рецепции?

Аккумулирующаяся в молодом человеческом орга­низме энергия лишь частично может разряжаться через физиологические каналы (Freud, 1915а; Jacobson, 1964), в то время как основная ее масса, по-видимому, нужда­ется в процессах уменьшения напряжения, которые возможны лишь во взаимодействиях с объектным миром. Весьма вероятно, что такое уменьшение напряжения в ходе взаимодействий, объективно очевидное с самого начала, будет прежде всего испытываться в эмпиричес­ком мире младенца как физиологическое «организмическое облегчение», а затем — как недифференцированное «удовольствие от удовлетворения», которое уже явля­ется психологическим феноменом и за которым в свою очередь следует стадия, когда удовлетворение может испытываться как результат взаимодействий даже субъективно. Однако эта последняя стадия, по-видимо­му, становится возможной в примитивной форме лишь во второй половине первого года жизни.

Так как адекватное уменьшение постоянно повторяю­щихся состояний напряжения существенно важно для вы­живания любого живого существа, то обеспечение такого уменьшения напряжения, по-видимому, является первой экзистенциальной необходимостью новорожденного чело­веческого организма. Поэтому все, что в эмпирическом мире младенца связано с первыми восприятиями уменьшения на­пряжения, представляет собой жизненно важную инфор­мацию для организма и, следовательно, становится жадно регистрируемым и используемым.

Таким образом, психология, вероятно, возникает вок­руг восприятий, имеющих вначале характер чисто физио­логического облегчения. Представляется вероятным, что сенсорный ввод, который возникает одновременно с по­вторными ощущениями организмического облечения, дает начало первым осмысленным восприятиям, регистрируе­мым как первые примитивные энграммы (Freud, 1900)- Эта первая мнемическая регистрация осмысленного восприятия отмечает рождение психики и представляет ее первую и наи­более примитивную форму.

В то время как первые строительные блоки психики могут быть поняты как фрагментарные и недифференциро­ванные мнемические регистрации ощущений, сопровожда­ющих восприятия уменьшения напряжения и примитивных форм удовлетворения, представляется правдоподобным предположение о том, что и последующее строительство психики будет основано исключительно на восприятиях удовлетворения до тех пор, пока не произойдет самостная и объектная дифференциация во второй половине первого года жизни.

Высказываемая многими авторами точка зрения (Mahler and (Vosliner, 1955; Jacobson, 1964; Mahler, 1968; Kernberg, 1972,1976; Mahler, Pine and Bergman, 1975), со­гласно которой болезненные восприятия также с самого начала участвуют в формировании воспринимаемого мира (Sandier and Rosenblatt, 1962), кажется мне основанной на взрослообразном неверном истолковании все еще недиф­ференцированного способа восприятия. Что в самом нача­ле будет мотивировать сенсорные восприятия, связанные с организмическим расстройством, чтобы они стали катектированы смыслом? Жизненно важно лишь уменьшение на­пряжения, и поэтому жизненно важна также любая ин­формация о предпосылках этого. Отсюда, по всей вероятности, возрастание запаса недифференцированных примитивных воспоминаний об удовлетворении, тогда как соответствующие воспоминания о болезненных восприя­тиях и не ищутся впоследствии и никоим образом не уско­ряют процессы уменьшения напряжения.

Как отмечалось выше, выживание и уменьшение на­пряжения очевидно являются первыми целями действую­щего вслепую организма в начале человеческой жизни. У недавно рожденного младенца еще нет каких-либо че­ловеческих целей; они возникают лишь в связи с посте­пенным формированием психики и требуют, чтобы в эм­пирическом мире младенца произошла дифференциация самостных и объектных представлений, т. е. чтобы воз­никла психология даже в субъективном смысле. До этого аккумуляция восприятий вряд ли может иметь какой-либо иной мотив, кроме возрастания и хранения информации относительно условий уменьшения напряжения и ранних форм удовлетворения. Поэтому, вероятно, лишь ощуще­ния, связанные с удовлетворением, становятся имеющи­ми смысл и регистрируются до тех пор, пока их достаточ­ная аккумуляция не сделает возможной эмпирическую дифференциацию субъекта и объекта. Лишь когда имеет­ся некто, испытывающий неудовольствие отчего-то в раз­деленном мире восприятия, фрустрация может становить­ся психически представленной (Tahka, 1984).

Вместо порождения собственных психических представлений болезненные возрастания напряжения на стадии недифференцированного восприятия явно имеют тенденцию активировать существующие представления о приносящих удовлетворение восприятиях в галлюцинаторных формах (Freud, 1900). Задержки или нарушения требуемого удовлетворения мобилизуют, таким образом, «воспоминания» о предшествующем удовлетворении вме­сто каких-либо соответствующих мнемических регистра­ции предыдущих болезненных восприятий.

Таким образом, представляется вероятным, что в те­чение первого полугода жизни те возрастания напряжения и расстраивающие физиологические состояния, с которы­ми нельзя справиться посредством реальных или галлюци­наторных восприятий уменьшения напряжения и требуе­мого удовлетворения, будут оставаться по существу в сфере физиологического восприятия. Вместо психических пред­ставлений болезненные восприятия на физиологическом уровне затем, вероятно, дадут начало условным рефлек­сам, направленным на избежание повторных или длитель­ных состояний организмического расстройства. Это может оставлять длительные импринтинги на данном уровне вос­приятия в форме связей, канализаций и процессов физио­логической разрядки, способных составить базис и дать начало для развития психосоматических расстройств. Здесь особенно уместно вспомнить о хорошо известной образной пустоте психосоматических симптомов, по-видимому, предполагающей их возникновение со стадии восприятия, когда болезненные восприятия еще не порождают психи­ческих образов, но с ними все еще обращаются как с чисто физиологическими процессами и психологически ничем не обусловленными рефлексами.

Предположен<