Художественные особенности очерка «Судьба Пушкина»

Композиционно «Судьба Пушкина» состоит из 12 маленьких глав. Каждая, как правило, посвящена постановке и анализу одной из нескольких проблем. В первой главе – логически и философски верно ставится Соловьевым проблема судьбы человека. Он понимает всю ее сложность, важность и дает ей определение: «превозмогающая необходимость». Здесь же Соловьев сознает, что существовало и существует и в философии, и в обыденном понимании несколько концепций судьбы человека. Этому посвящена часть второй главы, где он выделяет: 1. судьбу как равнодушную природу, как «закон физического мира»; 2. судьбу как злой рок, фатум; 3. «третий взгляд» на судьбу человека Соловьев пытается развернуть на примере судьбы Пушкина.

Ни для кого не секрет, что водная стихия, эталон гибкости, материал, идеально принимающий любую форму, часто становится объектом изображения Пушкина. Он принадлежал этой гибкой стихии. Для Пушкина шторм и штиль, мятежность и смирение – два ключа, мажорный и минорный, равно необходимые для поэта. Курьезное подтверждение этой идеи мы находим в подсознании Владимира Соловьева. Именно в подсознании: что еще могло подтолкнуть его начать и закончить свою статью о Пушкине длинными пассажами, посвященными воде?

«До конца XVII века все люди, даже ученые, имели неверное представление о воде – ее считали простым телом, однородным элементом или стихией, пока знаменитый Лавуазье не разложил ее состава на два элементарных газа: кислород и водород». Такой зачин тем более удивителен, что основная мысль статьи не имеет никакого отношения к влаге: Соловьев считает, что судьба поэта фактически завершилась решением стреляться с Дантесом: если бы даже Пушкин убил своего противника, ничего великого он бы уже не написал. Тем более странно, что под занавес статьи мысль Соловьева вновь неудержимо дрейфует в направлении Н₂О: «нельзя химический анализ Нарзана принимать всецело за анализ всякой воды. <...> Но все-таки мы наверно найдем и в реке, и в Нарзане, и во всякой другой воде основные вещества – водород и кислород – без них никакой воды не бывает». Сравнение Соловьева относится не к самому Пушкину, но к идее судьбы как таковой: «Судьба вообще не есть простая стихия...».

Владимир Соловьёв долгое время размышлял о том, какая сила погубила Пушкина в расцвете творческих сил. Его смерть после дуэли сначала казалась философу результатом воздействия злобных сил. Провоцировали Пушкина на конфликты в высшем свете? Да, провоцировали. Оскорбляли его человеческое достоинство? Да, оскорбляли. Поэту нужно было отстоять свою честь.

Одной из причин печального финала Пушкина Соловьев считает его злые эпиграммы, направленные порой на унижение достоинства людей неглупых и порядочных. В качестве примера критик приводит сатиру «На выздоровление Лукулла», где поэт обличает будто бы только частный характер министра просвещения С.С.Уварова, не давшего повода для обличения общественного. Заметим, что эпиграмма как один из видов сатирической поэзии не возбраняет высмеивание частных недостатков человека, особенно в том случае, если критикуемое лицо имеет определенное значение для общества. Поэт волен определять основную тенденцию своего творчества. Пушкина же вообще трудно упрекнуть в чрезмерном интересе к проблемам общественным, так как обличительные мотивы в его творчестве сосредоточены именно в эпиграммах и не очень сильно затрагивают его «большую» поэзию.

Вл. Соловьев взглянул на жизнь и судьбу Пушкина с точки зрения нравственности и обнаружил ряд отступлений, даже сознательный отказ от нее. Гений, говорит он, по природе своей выше обыкновенных людей, а это обязывает. Однако сознание собственной гениальности и ясное понимание порочности мира привело Пушкина к противопоставлению себя другим и самолюбивому раздражению на других. Поведение же его на дуэли с Дантесом определило жизненный исход. Поэт отказался от требований христианской нравственности и позволил одержать над собой верх злобной мстительности. Таким образом, «Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна». Соловьев утвержает, что рана Пушкина не была смертельной, а добил поэта факт его выстрела в живого человека. По мнению философа, это варварство отняло у Пушкина столько сил и энергии, что у него уже не осталось сил бороться за выздоровление: «Для Пушкина 1837 года, убийство личного врага, хотя бы и на дуэли, было личной катастрофой, последствия которой не могли быть исправлены как бы между делом. Для восстановления духовного равновесия потребовалась бы вся жизнь».

Судьба не позволила поэту стать убийцей и дала ему для духовного очищения три дня, с момента его ранения на дуэли и до часа его смерти. Поэтому Соловьев характеризует судьбу Пушкина как добрую и разумную, ибо она вела к наилучшей цели (духовному возрождению) наилучшим способом. Но может ли вообще судьба быть «недоброй» и «неразумной», если, по исходному тезису Соловьева, судьба - это «Провидение Божие»? Разумно ли было отнимать жизнь у человека, который победил свою страстность, простил врагов, т.е. предпочел путь нравственности? Пережив просветление, Пушкин мог бы возвести свою поэзию на новую высоту. Возможно, из нее ушла бы былая легкость, но появилось бы большее - глубина, проникновенность, содержательность. В случае убийства противника на дуэли Пушкин, по мнению Соловьева, не мог дать никаких новых художественных созданий, а принужден был бы посвятить жизнь делу личного душеспасения. Но, по мысли самого Соловьева, поэт постоянно разграничивал творчество и действительность, четко ощущая грань между ними. Может быть, благодаря этому обстоятельству и после трагического исхода дуэли поэзия Пушкина сохранила бы все те свойства, которыми она отличалась до катастрофы?

Возможны, таким образом, разные толкования трагической гибели поэта. Пожалуй, главным недостатком чрезвычайно интересной по своей сути гипотезы Вл. Соловьева является вырванность жизни Пушкина из контекста исторического, социального, литературного. Но важно подчеркнуть, что толкование, которое мы видим в работе Соловьева «Судьба Пушкина», определилось тем, что философ подчинил анализ трагической судьбы поэта заранее заданной умозрительной схеме.

Заключение

Что говорит современному человеку имя Владимира Соловьева? «Что-то слышали», «идеалист какой-то», может, кто-то вспомнит его стихи. В общем-то немного. Есть, конечно, специалисты по Соловьёву, о нем пишут в академических журналах, но не об этом сейчас речь. Он, что называется, «широко известен в узких кругах». Печать странничества, неприкаянности остается на нем. Главный нерв его философии - христианская ответственность в социально-политический сфере - то, что он называл христианской политикой - оказался не воспринят в России.

В историю русской культуры Владимир Сергеевич Соловьев вошел прежде всего как замечательный философ, один из крупнейших идеалистов конца позапрошлого века. Но собственно философией он занимался сравнительно недолгое время, и в его литературном наследии богато представлены поэзия, публицистика, литературная критика. Внимание к каждому из аспектов творчества Соловьева расширяет наше представление о его вкладе в русскую культуру, о его воздействии на русское национальное сознание.

В работах, посвященных Владимиру Соловьеву, общим местом стало указание на его противоречивость. Действительно, противоречие - своего рода многоголосие - было изначально присуще мыслителю, естественно для него.

Противоречив был и внешний облик Соловьева, которого даже дети звали то «божинькой», то «уродом». Его творчество - философское, поэтическое, литературно-критическое, публицистическое - невозможно свести к единому знаменателю, оно не только развивалось во времени, но и в каждый данный момент было двойственно, противоречиво, лучше сказать - диалектично. Идеи Соловьева по-разному принимались и понимались его современниками, его книги, статьи, лекции, стихи вызывали споры, которые были неотъемлемой и важной частью русской духовной жизни. Спор о Соловьеве и его наследии продолжается и поныне, что, пожалуй, служит наглядным подтверждением актуальности и силы его произведений.

Для мыслителя такого масштаба Вл. Соловьев прожил трагически мало. Он многого, особенно в области философии, не завершил, многого (и поразительно интересного) не увидел из того, что предчувствовал, о чем писал как публицист и пророчествовал как поэт. Незавершенной представляется и та часть его наследия, которая относится к литературной критике.

Соловьевское наследие уникально в своей многогранности, и как бы мы ни оценивали его отдельные стороны - в главном, в основном это наследие замечательного мыслителя и гуманиста, чьи искания, чья вера в торжество справедливости на земле созвучны нашему времени и к нашему времени обращены.