Музыкально-ритмические этюды

Музыкально-ритмическими этюдами мы назы­ваем небольшие сценки типа мимодрам, исполняе­мые под музыку. В этих этюдах музыка выполняет те же функции, какие обычно она выполняет в спектаклях, когда сцена сопровождается музы­кой. Воздействуя на актера, она помогает ему почувствовать нужный ритм, стимулирует его фан­тазию.

Музыкально-ритмические этюды являются свя­зующим звеном, мостом, перекинутым от упраж­нений чисто тренировочного характера к вопло­щению задачи овладения актерской ритмичностью.

Создавая музыкально-ритмические этюды, мы сталкиваемся с вопросом взаимосвязи внешнего и внутреннего ритма.

Внешним ритмом мы называем такой, который воспринимается в форме определенного рисунка движений, т. е. зрительным путем. Станиславский называет его «видимым, а не только ощу­тимым» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.3, М., «Искусство», 1955, стр.140).

Этот внешний ритм всегда рождается под влия­нием внутреннего ритма и в свою очередь влияет на него. Один от другого не может быть оторван. На сцене не может быть внешнего ритма без внут­реннего и не может быть внутреннего ритма, не ищущего выявления вовне.

Под внутренним ритмом мы понимаем такое ду­шевное состояние, которое рождается под влия­нием определенных предлагаемых обстоятельств. Внутренний ритм определяет интенсивность пере­живаний актера, руководит его поведением. Стани­славский называет его «не внешне видимым, а лишь внутренне ощутимым» (К.С. Станиславский, Собр. соч., т.3, М., «Искусство», 1955, стр.152).

Ярче и нагляднее всего выражается взаимосвязь внешнего и внутреннего ритма, когда он выли­вается в резко контрастные формы. Например, взволнованное, тревожное состояние маскируется сдержанным, почти неподвижным внешним пове­дением.

Сопоставление этих двух форм ритма неволь­но вызывает у нас мысль о взаимосвязи между так называемыми физическими действиями и их психологическим обоснованием, иначе говоря, о единстве физического и психического в искус­стве актера.

Не входя в существо вопроса о методе физиче­ских действий, в свое время вызвавшего столь бурный обмен мнений на страницах печати, мы хотим связать эту дискуссионную проблему с про­блемой внешнего и внутреннего ритма на сцене.

В. О. Топорков в книге «Станиславский на ре­петиции» приводит такие слова Константина Сер­геевича: «Вы не можете овладеть методом физиче­ских действий, если не владеете ритмом. Ведь всякое физическое действие неразрывно связано с ритмом и им характеризуется» (В. Топорков, Станиславский на репетиции, М., «Искусство», 1950, стр.146.).

Рассматривая различные подходы к изучению сценического ритма, мы не можем обойти молча­нием вопрос о ритмическом самочувствии в ста­тике.

В этом вопросе мы опираемся на следующее высказывание Станиславского: «Неподвижность сидящего на сцене еще не определяет его пассив­ности... Можно оставаться неподвижным и, тем не менее, подлинно действовать, но только не внеш­не — физически, а внутренне — психически. Этого мало. Нередко физическая неподвижность проис­ходит от усиленного внутреннего действия, кото­рое особенно важно и интересно в творчестве. Ценность искусства определяется его духовным содержанием. Поэтому я несколько изменю свою формулу и скажу так: на сцене нужно дей­ствовать—внутренне и внешне» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.2, М., «Искусство», 1954, стр.48).

Признавая, что и в неподвижности есть дейст­вие, мы тем самым утверждаем наличие ритмиче­ских ощущений в статике. Слова Станиславского открывают нам путь к изучению ритмической выразительности в кажущейся пассивности.

Наблюдая физическое поведение актера, мы видим, что у него динамика и статика непрерывно чередуются между собой. Моменты неподвижности часто настолько мимолетны, что с трудом под­даются фиксации. Но бывают и такие минуты на сцене, когда мертвая поза превращается в живое, подлинное действие.

Вспомним финальную сцену в «Ревизоре», которую сам Гоголь характеризует как «немую кар­тину, окаменевшую группу». В своем письме к одному литератору Гоголь пишет по поводу заключительной сцены: «В данной ему позе чув­ствующий актер может выразить всякое движение. И в этом онемении для него бездна разнообразия».

У Гоголя дано подробное описание немой сце­ны, указано расположение действующих лиц, положение тела каждого персонажа, поворот голо­вы, жест, выражение глаз.

Неподвижная точка не всегда является заверше­нием действия, как в «Ревизоре»,— она может быть и его началом и моментом промежуточным, явившимся следствием закономерно развивающе­гося ритма. В этих случаях временная неподвиж­ность находит свое разрешение в физическом или словесном действии.

В работе над ритмическими этюдами необхо­димо обратить внимание на значение ритма в ста­тике — на правдивость, жизненность и выразитель­ность этих статических моментов.

Неподвижность рождается неожиданно, в ре­зультате правдивого восприятия предлагаемых обстоятельств. Это не исключает возможности сознательного выбора такого сюжета, в котором предвидится момент выразительной неподвижности. Он может возникнуть, например, как реакция на непредвиденное обстоятельство. Иногда он может затянуться на довольно значительный отре­зок времени. Станиславский говорит: «Когда люди не двигаются, смирно и молча сидят, лежат, отды­хают, ждут, ничего не делают... тогда тоже есть темп и ритм» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.3, М., «Искусство», 1955, стр.152)..

Стремясь увязать вопрос ритма в статике с си­стемой актерского мастерства, мы находим эти точки соприкосновения в некоторых разделах си­стемы. (Это обстоятельство снова напоминает нам о необходимости увязывать вспомогательные дис­циплины с основной!)

Это — раздел системы, где говорится о свобо­де мышц, и упражнения, известные под названием «оправдание поз». Эти разделы имеют прямое от­ношение к работе над ритмом в статике и служат к ней подготовительным этапом.

О свободе мышц скажем словами Станиславско­го: «Мускульное напряжение мешает внутренней работе и тем более переживанию» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.2, М., «Искусство», 1954, стр.133).

Умение управлять своим мышечным аппаратом играет большую роль в ритмическом самочувствии в статике. Актер, лишенный в неподвижном поло­жении динамических средств, будет искать внеш­нюю выразительность в правильном распределении мускульной энергии по всему телу и в освобожде­нии тела от излишнего напряжения.

Внутреннее ритмическое состояние подскажет степень напряженности, придаст телу должное по­ложение, доведет позу, как говорит Станислав­ский, «до степени скульптурности» (К.Е. Антарова, Беседы К.С. Станиславского в студии Большого театра (1918-1922), М., «Искусство», 1952, стр.161)

Для понимания ритма в статике существенную помощь могут оказать упражнения на «оправдание поз». В этих упражнениях важно уметь находить обоснование для любого жеста и положения тела. Зафиксированная поза после ее оправдания пере­стает быть механической, приобретает смысл. Под влиянием этого осмысления происходит верное распределение мускульной энергии. Телу стано­вится удобно, легко, и тогда возникает правильное внутреннее ритмическое состояние.

«Оправдание поз» — не что иное, как рождение предлагаемых обстоятельств, выяснение причины или повода к принятию того или иного положения рук, ног, корпуса.

Станиславский говорит, что каждая поза долж­на быть «обоснована вымыслом воображения, предлагаемыми обстоятельствами» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.2, М., «Искусство», 1954, стр.140)..

Часто спорным является вопрос, следует ли под влиянием слышимой музыки создавать предлагае­мые обстоятельства или же, наоборот, лучше к намеченным предлагаемым обстоятельствам искать подходящие музыкальные отрывки. Нам кажется, что в учебной работе могут быть исполь­зованы оба пути. Они по существу тесно увязаны между собой, и именно их взаимопроникновение может помочь добиться нужного результата.

Подтверждение этой мысли мы находим у Ста­ниславского. Он говорит: «Они (он имеет в виду темпо-ритм и предлагаемые обстоятельства.— В. Г.) так крепко связаны друг с другом, что одно порождает другое, то есть предлагаемые об­стоятельства вызывают темпо-ритм, а темпо-ритм заставляет думать о соответствующих предлагае­мых обстоятельствах» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.3, М., «Искусство», 1955, стр.151).

В другом месте он выражает эту мысль таким образом: «В первой половине урока вы прислуши­вались к своему внутреннему переживанию и внешне выявляли его темпо-ритм с помощью дирижирования. Сейчас же вы взяли чужой темпо-ритм и оживили его своим вымыслом и пережива­нием. Таким образом, от чувства к темпо-ритму и, наоборот, от темпо-ритма к чув­ству» (Там же).

Приступая к практической работе над музыкаль­но-ритмическими этюдами, мы в первую очередь обсуждаем вопрос о сюжете и о музыке к нему.

Начнем с сюжета.

На первый взгляд может показаться, что музы­кально-ритмические этюды ничем не отличаются от тех, которые делают студенты на уроках актер­ского мастерства на I курсе. Это верно, но только до известной степени: среди тех этюдов могут встречаться и такие, сюжеты которых представ­ляют интерес для использования в качестве музы­кально-ритмических, но далеко не все. В сюжетах ритмических этюдов должны с предельной ясно­стью выявиться те элементы музыкальной вырази­тельности, которые являются предметом изучения по курсу музыкально-ритмического воспитания. Все эти элементы — мелодия, гармония, фрази­ровка, метр, ритмический рисунок и др. — нахо­дятся в тесной связи друг с другом и представляют собой единое неразрывное целое. Нам необходимо, чтобы в сюжете ярко зазвучали все характерные особенности музыкальной речи. Нам методически интересны те сюжеты, в которых мы сможем за­острить внимание именно на ритмической стороне этюда.

Серьезным является вопрос о слове. Внесение слов в музыкальные этюды приводит к ситуации, когда сталкиваются два искусства, обладающие каждое огромной эмоциональной силой: художест­венное слово и музыка. Они не уступают друг дру­гу в значимости и вступают в сложные взаимоот­ношения. Считая, что проблема их взаимоотноше­ний требует специального изучения, мы находим правильным пока от слов в музыкально-ритмиче­ских этюдах по возможности воздерживаться, беря сюжеты с оправданным, психологически обоснованным молчанием, допуская иногда только не­сколько самых необходимых слов.

Есть еще одна специфическая особенность сю­жетов в музыкально-ритмических этюдах. Мы име­ем в виду коллективный характер заданий, посколь­ку все участники этюда действуют под одну и ту же музыку одновременно. Это не значит, что они при этом теряют самостоятельность в своем пове­дении. Каждый может по-своему выражать данное ритмическое состояние, и, однако, все при этом должны быть охвачены одним общим чувством, на­ходящимся в зависимости от развития музыкальной мысли данного музыкального отрывка.

Мы знаем, что на сцене, в спектаклях актеры часто в одно и то же время живут разными чувст­вами, в разных ритмах, иногда резко противопо­ложных.

У Станиславского мы читаем: «Разные ритмы и темпы встречаются одновременно не только у мно­гих исполнителей в одной и той же сцене, но и в одном и том же человеке в одно и то же время» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.3, М., «Искусство», 1955, стр.158).

Мы думаем, что смешивать разнообразные рит­мы можно только в этюдах без музыкального сопровождения.

Таковы основные Черты нашего Подхода к сю­жетам музыкально-ритмических этюдов. Под этим углом зрения не всякая мимодрама, не всякий этюд на общение смогут нас удовлетворить своим сюжетом, как бы он ни был хорош с точки зрения методики преподавания актерского мастерства.

Однако есть требования, которые являются, безусловно, совпадающими. Сюжеты должны быть актуальны, жизненны. Не следует искать в них разрешения больших проблем, загромождать собы­тиями. Но в них можно правдиво показать от­дельные моменты повседневной жизни, богатой ритмическими звучаниями. Важно разнообразить содержание соответственно разнообразию музы­кальных мыслей.

Станиславский говорит: «У каждой человече­ской страсти, состояния, переживания свой темпо-ритм...

Каждый факт, события протекают непременно тоже в соответствующем им темпо-ритме» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.3, М., «Искусство», 1954, стр.152).

Нужно считаться с тем, что, увязывая сюжет с темпом и характером данного музыкального от­рывка, мы ставим развертывание действия в зави­симость от структуры этого музыкального отрыв­ка. Следует всегда стремиться к тому, чтобы эта зависимость была ограничена. Надо для этого раз­вить в будущем актере «чувство времени», научить его укладывать свое поведение в определенный временной отрезок, добиваясь при этом художест­венной правды в выполнении актерской задачи.

Перейдем к вопросу о музыке.

Музыка для музыкально-ритмических этюдов должна быть выразительна, насыщена идейным содержанием, обладать яркостью нюансировки, ясностью формы, изобразительностью, заразитель­ностью, а главное — мелодичностью, так как мело­дия — один из наиболее эмоциональных элемен­тов музыкальной выразительности.

Идя от музыки к сюжету (в тех случаях, когда эта музыка не является программной), мы встре­чаемся с большим разнообразием впечатлений, производимых музыкой, и видим большое разно­образие образов, рождаемых творческой фанта­зией слушателей. Но, в конечном счете обычно все же удается прийти к единому решению в смысле сюжета.

Идя другим путем — от сюжета к музыке, мы вынуждены искать нужные отрывки в музыкальной литературе, так как у нас нет возможности зака­зывать музыку композитору, как это делают теат­ры. В этом случае мы наталкиваемся на большие трудности. В чем они заключаются?

В том, что музыка должна действительно соответствовать сюжету этюда. Если мы и находим та­кую, то она оказывается иногда неподходящей по длительности кусков, по распределению нюансов, динамических оттенков. Если вначале, до поисков музыки, установлены предлагаемые обстоятельст­ва, то развитие сюжета может подвергнуться существенным изменениям в связи с выбранной музыкой. Трудно в таком случае бывает решить, что является первичным, что — вторичным: предла­гаемые обстоятельства или музыка.

Другая трудность возникает в связи с необхо­димостью чередовать музыку различного харак­тера, и в этом случае небезразличны ее тональное родство, общность стиля, органичность переходов. Следует также обращать внимание на грамотность сокращений музыкальных произведений, если в этом возникает необходимость.

Приходится задумываться и над тем, можно ли использовать тот или иной отрывок классической музыки для сюжета, не соответствующего ему по содержательности и глубине. К этому вопросу на­до подходить осторожно и проявлять вкус. Для этюдов с сюжетами узко бытового характера, не претендующих на раскрытие глубоких пережи­ваний, мы считаем правильным подбирать музыку менее «ответственную», удовлетворяться музыкаль­ными отрывками учебного характера, танцеваль­ного или массовой песней, иногда можно пользоваться и хорошей импровизационной музыкой, если есть квалифицированный концертмейстер. Наконец, предложенная для этюда музыка должна быть безоговорочно принята самим исполнителем. Он должен полюбить ее и испытывать удовольст­вие, слушая ее и «живя» в ней.

Практика показала, что обычно поиски музыки вызывают чрезвычайно горячие споры и часто отнимают больше времени, чем работа над самим этюдом.

Таковы в общих чертах наши соображения по вопросу о сюжетах и подборе музыки к этим сюжетам.

* * *

Нам кажется сейчас, что наиболее интересным для молодых педагогов будет рассказ о том, как протекала и развивалась работа, как постепенно расширялись наши возможности. Каждый учебный год заканчивался показом, в котором наши мето­дические поиски и эксперименты воплощались в новые, неожиданные и разнообразные формы. Мы хотели бы, чтобы наш рассказ стимулировал к аналогичным поискам и молодых педагогов.

Сначала мы хотим напомнить о простейших этюдах — «цепочках», о которых уже говорилось. В этом раннем периоде работы мы впервые всту­пали на путь воспитания сценического ритма при помощи музыки. Натренировав студентов на этих заданиях, мы приступали к работе над более сложными задачами, требующими более вдумчи­вого проникновения в мир музыкальных образов. Этот этап работы определялся нами как застоль­ный период, заключающийся в слушании большо­го количества музыки, разнообразной по содержа­нию, темпу, характеру, и в фантазировании по по­воду услышанного. Способности фантазировать и воображать Станиславский, как известно, придавал очень большое значение. Он писал, что «фанта­зия, как и воображение, необходима художнику», что «воображать, фантазировать, мечтать означает прежде всего смотреть, видеть внутренним зрением то, о чем думаешь» (К.С. Станиславский, собр. соч., т.2, М., «Искусство», 1954, стр.71 и 83)..

Эти мысли Станиславского, подчеркивающие способность нашего воображения воскрешать зри­тельные образы, чрезвычайно ценны и в нашей работе. Возбудителем фантазии в данном случае служит музыка — искусство, обладающее огромной силой выразительности. Мы все знаем из личного опыта, как действует на людей эмоциональная природа музыки, богатство ее мелодического языка.

В. Ф. Одоевский в своей статье о М. И. Глинке говорит, что высокое назначение музыки — «выражать сокровеннейшие чувства человека, ему само­му не вполне понятные» (В.Ф. Одоевский, Статьи о М. И. Глинке, М., Музгиз, 1953, стр. 20)

Интересны для нас замечания профессора Б. М. Теплова, который в книге «Психология музыкаль­ных способностей» пишет: «Восприятие музыки нередко понимается как наиболее яркий пример «чистого восприятия» и притом еще «чисто слу­хового» восприятия. Но музыка без ритма не су­ществует: всякое полноценное восприятие музыки есть ритмическое восприятие. Следовательно, всякое полноценное восприятие музыки есть актив­ный процесс, предполагающий не просто слуша­ние, но и «соделывание», причем это «соделывание» не является чисто психическим актом, а вклю­чает весьма разнообразные «телесные» явления, прежде всего движения. Вследствие этого восприя­тие музыки никогда не является только слуховым процессом: но всегда слуходвигательный процесс» (Б.М. Теплов, Психология музыкальных способностей, М.-Л., изд. АПН РСФСР, 1947, стр.279).

Это означает, что музыка способна стимули­ровать к действию. В слушании музыки и фанта­зировании по поводу музыки мы видим благо­приятные условия для рождения живых образов, предлагаемых обстоятельств и стимулов к дейст­вию.

Г. Кристи в своей книге пишет, что Константин Сергеевич «склонен был наделять всякую музыку действенным содержанием: при слушании музыки у него мгновенно рождались конкретные дейст­венные образы» (Г. Кристи, Работа Станиславского в оперном театре, М., «Искусство», 1952, стр.256.).

Когда же мы знакомились с отношением му­зыковедов к рождению определенных образов при слушании музыки, то отмечали у некоторых из них боязнь конкретизации содержания музыкального произведения. Однако во всяком случае следует признать, что, рисует ли музыка чувства, образы природы, приближается ли к сюжетности, содер­жание ее всегда воздействует на эмоциональную сферу слушателя и вызывает у одного более рас­плывчатые, у другого — более рельефные ощу­щения.

Несмотря на некоторую осторожность в под­ходе к изобразительности музыки, никому нельзя отказать в праве воспринимать ее по-своему. А если признать возможность разъяснения содер­жания музыки, то для будущего актера, обладаю­щего большой эмоциональной восприимчивостью и возбудимостью, от слушания музыки до рожде­ния предлагаемых обстоятельств — один шаг.

Не настаивая на необходимости следовать нашему примеру, мы все же хотим рассказать о про­деланном нами эксперименте в застольном перио­де работы.

Группе студентов II курса было предложено рассказать о своих впечатлениях от трех прослу­шанных ими музыкальных произведений, резко контрастных по содержанию:

1) отрывок из третьей части 2-го квартета Бо­родина;

2) отрывок из первой части Сонаты Шопена си бемоль минор;

3) отрывок из «Польки» Рахманинова.

При слушании музыки Бородина название этой части — Ноктюрн — не произносилось. У большин­ства все же родились видения вечерних и ночных образов (ночной лес, сад, озеро, пруд, горы, поле, река).

Многие писали о настроении, возникающем у них при слушании данной музыки (мечтания, вос­поминания).

Некоторые студенты выразили свои впечатле­ния в виде рисунков.

В связи с такой работой интересно сопоставле­ние студенческих высказываний с отзывами му­зыковедов.

Л. Соловцова пишет о третьей части квартета Бородина:

«Третья часть квартета — своего рода лириче­ская кульминация цикла». Далее она приводит слова Фета:

Какая ночь! Алмазная роса

Живым огнем с огнями неба в споре,

Как океан разверзлись небеса,

И спит земля — и теплится как море...

«В этих строках, — продолжает Соловцова, — то же радостно взволнованное восприятие ночно­го пейзажа, что и в Ноктюрне Бородина. Поэти­чески созерцательный и в то же время проникну­тый патетикой Ноктюрн принадлежит к лучшим лирическим страницам русской музыки» (Л. Соловцова, Камерно-инструментальная музыка А.П. Бородина, М., Музгиз, 1952, стр.62).

Перейдем ко второму примеру.

При слушании отрывка из первой части Со­наты си бемоль минор Шопена у многих музы­ка ассоциировалась с картиной моря, бурей или с трагическим душевным переживанием (рис 21).

Третий пример — отрывок из «Польки» Рахма­нинова - вызвал у всех впечатление легкости, рез­вости, беззаботности. Многие уловили оттенки юмора. Некоторые отметили танцевальность, гра­циозность и изящество (рис. 22, 23).

Подводя итоги проделанному эксперименту, мы пришли к заключению, что этот этап работы за столом, посвященный слушанию музыки и фанта­зированию по ее поводу, может привести к созда­нию ряда предлагаемых обстоятельств. Этот же этап работы подготовляет путь и к обратному действию - поискам музыки для задуманного этю­да, т. е. для уже задуманных обстоятельств.

 

 

 

Чтобы облегчить студентам выполнение таких заданий, мы предлагаем прибегнуть к некоей клас­сификации музыкально-ритмических звучаний. Эта классификация, конечно, носит несколько искус­ственный и условный характер, так как каждое музыкальное произведение настолько богато со­держанием, проникнуто ему одному присущей вы­разительностью, таит в себе такое разнообразие мыслей и ощущений, что трудно поддается обоб­щающей характеристике.

Признавая всю слож­ность этой задачи и не скрывая ее от слушателей, мы все же считаем нужным попытаться объединить по группам произведения и отрывки, отличающие­ся однородным характером музыкальных средств выразительности. Вот эти группы:

1) Музыка в медленном темпе. Мелодия течет плавно, спокойно. Звучание преимущественно тихое. Музыка лирична по содержанию, проник­нута мечтательностью. Иногда носит оттенок гру­сти. Примеры: «Сладкая греза» П. Чайковского; «Грустная песенка» В. Калинникова.

2) Музыка в быстром темпе, порывистая, страстная, напряженная. Полная смятения и тре­воги. Отличается динамичностью и стремитель­ностью. Примеры: Прелюдия № 14 А. Скрябина; Этюд № 12 Ф. Шопена.

3) Музыка в среднем или медленном темпе. Драматична по содержанию. Примеры: Прелюдия до минор Ф. Шопена; «Разлука» (Ноктюрн) М. Глинки.

4) Музыка в среднем или быстром темпе. Бодрая, жизнерадостная, подвижная, задорная. Ме­лодия радостная, легкая. Иногда шутливого содер­жания, часто носит танцевальный характер. При­меры: Марш из оперы «Любовь к трем апельси­нам» С. Прокофьева; «Кобольд» Э. Грига, соч. 71, № 3; «Кэк-вок» К. Дебюсси.

5) Музыка в темпе марша. Звучание громкое, часто героического характера. Ритмический рису­нок чеканный и упругий. Примеры: «Юбилейный марш» М. Ипполитова-Иванова; «Гимн демокра­тической молодежи мира» А. Новикова.

6) Музыка с контрастным характером звучаний. (Мы имеем в виду в данном случае не тот пере­менный музыкальный ритм, который встречается в любом произведении, а ту резко контрастную перемену целых частей, которая вызывает проти­воположные ритмические ощущения и состояния.) Примеры: «Романс» П. Чайковского; Прелюдия соль минор С. Рахманинова.

Процесс создания сюжета не следует представ­лять себе таким образом, что музыка должна не­посредственно вызывать конкретные действия. Му­зыкальные образы сначала воздействуют на наши чувства, воображение, а это в свою очередь рож­дает сюжет.

 

* * *

Перейдем к вопросу о различных формах этю­дов. Мы считаем, что для того, чтобы осознать значение ритма на сцене, целесообразнее всего использовать принцип контрастности ритмических звучаний. Приведем примеры.

Наш дом

Действие этюда происходит в большом жилом доме. Мы видим расположенные полукругом ком­наты, по три с каждой стороны. В глубине — кафе с двумя столиками. Посередине сцены — сквер, в центре которого стоит садовая скамейка. В каждой комнате самая необходимая мебель — стол, стулья, диван, кровать. Границы комнат определяются ширмами.

Этюды выполняются в определенной последо­вательности. Комната, где происходит действие, освещается лучами выносных прожекторов, свет которых переходит таким образом из одной ком­наты в другую. Сюжеты этюдов предельно просты и отвечают тем мыслям Константина Сергеевича, которые мы уже приводили. Повторим их: «У каждой человеческой страсти, каждого состояния, переживания свой темпо-ритм. Каждый характер­ный внутренний или внешний образ имеет свой темпо-ритм. Каждый факт, событие протекает

непременно в соответствующем им темпо-ритме». Этюды сопровождаются несложными музы­кальными отрывками, отвечающими их содер­жанию.

1. Молодая актриса после удачного выступле­ния возвращается домой с большим букетом цве­тов. Она снимает пальто, платочек с головы, нали­вает воду в вазу и ставит в нее букет. Садится на диван и предается воспоминаниям о своем успехе. Любуясь цветами, она неожиданно об­наруживает среди цветов записку. Берет ее и читает. (Музыка — Ариетта Р. Глиэра, соч. 43, № 7).

2а. В комнату общежития входит студент, только что хорошо сдавший экзамен, и готовится к отъезду домой. Он, ставит свой чемодан на стул, открывает шкаф, вынимает белье,- платье и укла­дывает их в чемодан. Отрывает из блокнота ли­сточек и пишет краткую записку товарищу, в ко­торой сообщает о своем отъезде. Берет на руку плащ и уходит с чемоданом. (Музыка — «Студен­ческая песня» Т. Хренникова.).

26. В эту же комнату входит его товарищ, расстроенный своим провалом на экзамене. Он повторяет почти ту же цепь движений. Берет че­модан, укладывает вещи, читает записку и, взяв плащ и чемодан, уходит (Музыка — Прелюдия А. Гречанинова, соч. 37, № 2.).

3. Через сквер проходит девушка с журналом «Огонек». Она сосредоточенно решает кроссворд, держа карандаш в руке. Не надолго по пути са­дится на скамейку, а затем идет дальше, все время раздумывая в поисках нужного слова. Настроение ее ровное, спокойное, никуда не торопится. (Му­зыка — «Вальс» В. Желобинского.)

4а. Вбегает молодой человек в свою комнату и проделывает ряд физических действий в пре­дельно быстром темпе. Он спешит на стадион, где его ждут товарищи, и опаздывает. Он снимает ботинки и надевает тапочки, бросает пиджак на кро­вать и надевает майку. Одновременно с переоде­ванием он чистит и съедает яйцо, хлеб и запивает молоком из бутылки. Хватает из-под кровати мяч и вылетает из комнаты, сталкиваясь с входящим к нему братом. (Музыка — «Вальс» А. Дюрана.)

46. Брат входит с портфелем в руках. Находит комнату в невероятном беспорядке. Приводит все терпеливо в порядок: ставит разбросанные ботин­ки под кровать, вешает пиджак, поднимает опро­кинутую бутылку, покрывает оставшуюся на столе еду салфеткой. Вынимает из портфеля газету, сни­мает ботинки и ложится на кровать, чтобы отдох­нуть. Вся цепь действий в отличие от этюда 4а (стаккато) исполняется спокойно, плавно, не спе­ша (легато). (Музыка — «Вальс-этюд» К. Шре­дера.)

5. В одной из комнат художник устанавливает натюрморт на столике, готовясь работать. Он соз­дает фон для натюрморта, набрасывая на ширму за столиком различного цвета ткани, ища наибо­лее подходящую. Материя «играет» в его руках. Должна создаваться непрерывная, кантиленная линия движений, которые соответствуют сопро­вождающей этюд музыке. (Музыка — «Прелюд» Р. Глиэра, соч. 43, № 1.)

6. В другой комнате брат и сестра готовят уго­щение для гостей. Она вытирает полотенцем рюм­ки и режет торт. Он открывает бутылки. (Музы­ка — «Заздравная» И. Дунаевского.)

7. В соседней комнате больной с завязанным горлом лежит на кушетке в халате, принимает ле­карство, измеряет температуру и т. п. (Музыка — «Мелодия» А. Шитте, соч. 94, № 6.)

8. Как бы в противовес предыдущему этюду, мы слышим неожиданно громкий лай собаки, и в сквер врывается девочка, у которой сорвалась с поводка собака. Она тщетно пытается поймать собаку, кружась вокруг скамейки в сквере, и на­конец с трудом загоняет ее домой. (Музыка импро­визационного характера — подвижная, стремитель­ная.)

9 и 10. Этюды у двух столиков в кафе. Дейст­вие происходит как бы за стеклом. Мы не слышим слов, а видим только жесты и артикуляцию.

Входит спокойная пара — молодая девушка с юношей — и занимает один из столиков кафе. Девушка снимает перчатки, вешает кофточку на спинку стула. Юноша заказывает официантке мороженое. Идет неслышный мирный разговор.

К другому столу, поссорившись еще на улице и горячо споря, садится другая пара. Ничего не за­казывая и разругавшись окончательно, покидает кафе. Первая пара продолжает все так же мирно доедать мороженое, расплачивается с официанткой и уходит.

К соседнему столу, освободившемуся после ухода сердитой пары, шумно подходят молодые супруги с большим количеством купленных игру­шек. Обсуждают покупки, весело смеются, ожив­ленно разговаривают.

(Эти этюды в кафе проводятся без музыкально­го сопровождения. Предлагаемые обстоятельства достаточно ясно выражены в ритме поведения ис­полнителей.)

На этом свет, перебегающий все время с места на место, гаснет: этюд окончен.

А теперь перейдем к другой форме этюдов. Од­ному и тому же исполнителю даются два контраст­ных по характеру музыкальных отрывка.

Задание осложняется требованием сохранять в этих контрастных этюдах место действия и по возможности ту же цепь физических действий (психологически оправданных).

Примерами могут служить этюды на следую­щие темы:

1. а) Супружеская пара живет дружно. (Му­зыка — «Мечты» Пахульского, соч. 23, № 4.)

б) Супруги поссорились. (Музыка — Этюд № 1 В. Витлина.)

2. а) Молодые родители празднуют день рож­дения сына. Отец приносит подарки. (Музыка — «Полька» Сердечкова.)

б) Родители взволнованы болезнью сына. Отец приносит лекарства. (Музыка — «Печальное пред­чувствие» Р. Шумана.)

3. а) Женщина после эвакуации возвращается в родной город. Квартира разрушена. Дом опустел. (Музыка — «Прелюдия» Хеллера, соч. 81, № XII.)

б) В мирное время. Она возвращается с весе­лой вечеринки в ту же комнату. (Музыка — «Поль­ка» А. Ленина.)

4. а) Высоко в горах расположился лагерь ту­ристов. Раннее утро. Участники экспедиции выхо­дят из своей палатки. (Музыка — «В полях» Р. Глиэра.).

6) Поднялась буря. Пропал товарищ. (Музы­ка — Прелюдия № 18 А. Скрябина.)

В дальнейшем мы пришли к заключению, что возможен и другой принцип расположения этюдов. Так родилась мысль о построении сюжета по степени, возрастающей ритмической интенсивно­сти и насыщенности действия.

Несмотря на то, что внутренний ритм является чрезвычайно неустойчивым самочувствием и у раз­ных исполнителей может быть одних и тех же пред­лагаемых обстоятельствах быть разным, мы все же можем уловить господствующую, характерную для данных обстоятельств степень интенсивности в нем, а затем, руководствуясь этим, найти ему место по данной восходящей линии.

Возможен и другой подход к объединению этю­дов. Можно взять за основу темпы и динамиче­ские звучания самой музыки. Тогда сюжетная ли­ния этюдов будет уже зависеть от музыкальных оттенков, и называться, например, так: Этюд А11еgго; Р1апо и т. д.

На этом этапе работы мы намечаем переход к осознанию сценического ритма.

Здесь большую помощь оказывает выполнение этюдов «наизусть». Этим термином мы пользуемся, когда предлагаем повторить этюд без музыки не­посредственно после того, как он был выполнен под музыку. В этом мы видим зарождение чувства сценического ритма. Этюды, проработанные под определенную музыку (иначе говоря, ритмически осознанные), звучат не менее убедительно и без музыки.

Другим методическим приемом являются этю­ды, выполненные непосредственно после слушания музыки, под впечатлением музыки. Можно предпо­лагать, что в этом случае сосредоточенное внима­ние, углубленное предварительное слушание му­зыки помогает исполнителю войти в нужное рит­мическое самочувствие, зажить в этом ритме и правдиво действовать в намеченных предлагаемых обстоятельствах. Если ритм музыки действительно адекватен ритму, данной жизненной ситуации, то такой прием может оказаться одним из средств, ведущих к пониманию роли и значения ритма на сцене. Ничем не ограничивая исполнителя, не зажимая его в определенные временные рамки, музыка помогает ему свободно выполнять задуман­ный эпизод, продолжая и без нее жить в том же ритме, который он почувствовал под ее воздейст­вием.

Переходим к более сложной форме ритмиче­ских этюдов. Это этюды, задуманные с самого на­чала без музыки. В таких этюдах сюжет должен быть предварительно разработан как с точки зре­ния его ритма (темпа, характера, динамического развития), так и со стороны его сценической формы (развития действия и построения мизан­сцен).

При другой форме этюдов возможно наличие сложных смешанных ритмов, одновременно сосу­ществующих на сцене. «Мы смешиваем самые раз­нообразные скорости и размеренности, которые в своей совокупности создают темпо-ритм, блещу­щий всеми оттенками живой, подлинной, реальной жизни», — говорил Рис. Выигрывает «Динамо». Станиславский (К.С. Станиславский, собр. соч., т.3, М., «Искусство», 1955, 158).

Вот пример этюда со смешанными ритмами— «На стадионе».

Следует упомянуть еще об одной разновидности ритмических этюдов также без музыкального сопровождения. Это - этюды за закрытым зана­весом, которые можно воспринимать только слу­ховым путем. Выразительным средством в данном случае является звучание голоса со всеми осо­бенностями его тембра, силы, высоты и длительности.

Слушая чью-либо речь, разговор двух-трех лиц или целой толпы, не видя ничего и не стараясь даже вникать в содержание беседы, мы можем уло­вить множество оттенков человеческого голоса, дающих нам возможность рассматривать данную речь с точки зрения ее ритмического Рис. Выигрывает «Торпедо». звучания.

Прислушиваясь к горячему спору или ласково­му утешению, быстрому таинственному шепоту или возгласам ликующей толпы, мы можем во всех этих случаях охарактеризовать ритмическое само­чувствие говорящих. Представим себе голос дик­тора, читающего приказ войскам в день Советской Армии, или репортаж о футбольном матче, или научный доклад академика, детскую передачу или передачу на иностранном языке, — и мы во всех этих случаях, находясь даже в другой комнате, не видя никого и не разбирая слов, определим ритм, в котором живут говорящие.

В сущности такие упражнения являются подго­товкой к так называемым «говор