Глава тридцать восьмая. «господа юнкера, кем вы были вчера. »

 

Профессионал

 

Белов с трудом сдержал стон, показалось, в голове разорвалась пуля. Морщась от боли, с трудом поднял веки. Нащупал в кармане коробочки с лекарствами.

— Слышь, командир, притормози у киоска. Воды купить надо.

— Поплохело? — Водитель посмотрел на осевшего в кресле Белова. — Слушай, да ты белый совсем!

— Притормози. Лекарство запить надо.

Машина остановилась у вереницы ларьков. Белов вышел, не стал захлопывать дверь. В ближайшем ларьке купил жестяную банку «Фанты», сковырнул замок, сделал несколько жадных глотков. Колючая струя, защипав горло, немного привела в себя. Он вытряс на ладонь таблетки, отправил в рот, запил водой. Оглянулся на машину.

Частник, которого он поймал рядом с клубом, азартно собачился с водителем красного «опеля». Тому, судя по жестам, приспичило прижаться к обочине именно в этом месте. Частник, хоть и водил ветхий «жигуленок», на крутизну иномарки плевал, жестикулировал и сыпал непечатными выражениями без всяких комплексов.

«Может, сменить его? — Белов незаметно огляделся по сторонам, станция метро всего в сотне метров, „наружки“ в таких местах просто немеренно. — Ладно, обойдемся. У клуба, как полагается, в первую же машину садиться не стал, этот был третьим».

Вернулся к машине, кряхтя, занял свое место. Водитель долго усаживался в свое кресло, продолжая ворчать:

— Понакупали машин на свалках, теперь думают, что круче их никого нету! Вот откуда у щенка бабки на иномарку? Я полжизни на эту колымагу копил, по винтику ее перебираю. Слушай, а ты как? — Он повернулся к Белову.

— Полегчало.

Водитель облегченно улыбнулся.

— Слава богу, а то я даже испугался. — Он осторожно вырулил со стоянки. Мужик ты вроде крепкий, а так повело. Сердце, что ли?

— Все сразу, — нехотя ответил Белов.

— Экология! — авторитетно поставил диагноз водитель. — Мне так врачиха сказала. У младшей дочки температура была под сорок, сопли ручьем, вызвали участковую. Пришла под вечер, посмотрела горло и говорит: «Экология. А что вы хотели, мамаша? Вот мой сын вчера на рыбалку ходил, принес одноглазую рыбу без плавников. Все мутируют, и мы — мутируем. Так что не волнуйтесь, все с вашим ребеночком в порядке». Прикинь, а? — Водитель первым захохотал, выставив крепкие зубы. — Диагноз, блин, — экология!

Белов усмехнулся, пристроил голову так, чтобы обдувало сквозняком из окна. Поддерживать веселый треп не было ни сил, ни желания.

— Значит, на Таганку? — уточнил водитель.

— Да.

Белов закрыл глаза, таблетки уже начали действовать, голова осталась тяжелой, но боль притупилась, уже не рвала череп на части.

 

Срочно т. Салину

Службой безопасности «М‑банка» установлен и взят под контроль объект «Белый». В настоящее время движется в район Таганской площади на оперативной машине СБ банка.

Среди адресов вероятного появления объекта «Белый» в районе Таганской площади установлен творческий центр «Сигма» (ул. Ульяновская, д. 34), где находится студия Ладыгиной А.В. — дружеской связи «Белого». Адрес взят под контроль моими сотрудниками, в настоящее время Ладыгина (присвоен псевдоним «Белка») находится в адресе.

Группа наружного наблюдения сообщила, что десять минут назад в адрес вошел Рожухин Д. А. (сотрудник СБП, взятый нами под контроль с момента присутствия на обыске в лаборатории Мещерякова, располагаю информацией об участии Рожухина (присвоен псевдоним «Юнкер») в следственных действиях на месте гибели Виктора Ладыгина), «Юнкер» в течение года имел личные отношения с объектом «Белка».

Группа под моим руководством способна провести захват и изоляцию объекта «Белый» на маршруте следования.

Жду ваших указаний.

Владислав

 

Телохранители

 

Дмитрий свернул с Ульяновской во двор, тихо чертыхнулся, когда колеса машины глубоко нырнули в укатанную колею. Описав круг по двору, огляделся. Ничего здесь не изменилось с тех пор как он приезжал вечерами к Насте, чтобы отвезти домой, иногда к себе, чаще к ней, в квартирку на Планетной, в двух шагах от Петровского парка.

С тех пор как бывшую городскую усадьбу передали военкомату, время здесь остановилось. Двухэтажные постройки, с трех сторон окружавшие дворик, пришли в то состояние ветхости, что могли обвалиться разом в один момент или простоять еще век, как забывшие умереть старухи, высохшие и скрюченные, что каждый день клянут старость, но каждую весну исправно появляются на скамеечке у дома.

Что не освоил военкомат и дружественный ему совет ветеранов, без волокиты сдали в аренду. Конспирация не позволяла вывешивать вывески, а экономия и осторожность — провести хоть минимальный ремонт, даже окна никто мыть не рисковал. Жили большой коммуной, неизвестно, кто приехал, кто уехал и кто кому сколько остался должен. Поговаривали, что военком периодически устраивал обход вверенных ему помещений на предмет чистоты и правильности использования. Но коммерсанты по уставу жить отказывались, и проверка заканчивалась оброком в виде бутылок с прилагающейся закуской.

У крыльца все еще врастали в землю остовы станков неизвестного назначения. Судя по ржавчине, завезли их еще в период НЭПа, очевидно, аккурат к его угару, так как владельцы сгинули и до сих пор не объявлялись. Предприниматели новой эры на скелеты промышленной революции взирали с философским спокойствием. Во всяком случае, вывозить за свой счет не спешили. Даже стали использовать в качестве Ориентира. Скажут по мобильному партнеру: «На Таганке направо, вверх по Ульяновской. Во двор военкомата вкатишь, сразу увидишь кучу металлолома. Поднимешься на крыльцо, потом на второй этаж. Спросишь мой офис, тут каждый знает».

Дмитрий толкнул скрипучую дверь, легко взбежал по широкой, ни разу в том веке не мытой лестнице на второй этаж.

На площадке двери в две стороны. Он привычно свернул направо, толкнул дверь, разукрашенную разномастными фирменными наклейками. Перед ним открылся длинный коридор. Как всегда, запруженный сотрудниками всевозможных фирм и их посетителями. Если тут и имели понятия о коммерческой тайне, то весьма относительные. Дмитрий для себя подобную безалаберность объяснял тем, что в этом отсеке помещались фирмы, так или иначе связанные с творческой деятельностью. А народ в них всегда специфический — рабочие лошадки с придурью. Большие деньги, накачанные толстыми дядями в эту слабоконтролируемую отрасль, ходили в более фешенебельных местах, а наезжали, разбирались и стреляли за эти деньги в местах более малолюдных. Здесь же процветала богемная нищета и полная свобода от лишних условностей.

Мимо прошел худосочный бородач с мутными по неизвестной причине глазами, то ли за монитором пересидел, то ли не отошел от выкуренного наспех косяка. Задел Дмитрия плечом, не извинился.

Дмитрий едва успел подхватить спрятанную под пиджаком папку. Пластиковая обложка скользнула по рубашке и предательски высунулась из‑под полы. Дмитрий вернул ее на место, крепко прижал под мышкой. Так и пошел дальше, под правойпапка, под левой — кобура.

Настиной студии принадлежали три комнатки в этом термитнике. Одна — якобы офис, вторая — якобы общая, третья — монтажная. Своему назначению постоянно служила лишь последняя. В двух первых каждый работал там, где смог пристроиться. Проблему с рабочими местами решали столы, выстроенные в длинный ряд в центре комнаты, и изобилие стульев.

Постучал в нужную дверь. До сих пор никто не сменил лозунг, пришпиленный на уровне носа:

«Жизнь — это кино, а люди в нем — зрители». Неизвестный остроум перефразировал изречение Шекспира. Получилось довольно цинично, но зато ближе к истине.

— Разрешите? — Дмитрий шагнул через порог.

Двое парней подняли головы над мониторами. В конце длинного стола сидела Настя, напротив нее на стуле, уперевшись коленками в сиденье, устроилась штатная художница Даша. По случаю летней жары одежда на Даше была сведена к шортам и куцей маечке, но поза и наряд на прилипших к монитору особ мужского пола не производили никакого впечатления.

Дмитрий оторвал взгляд от Дашиных округлостей, посмотрел на выжидающе молчащую Настю и глупо улыбнулся.

— Я вам звонил, не отпирайтесь, — выдал он, чем вызвал максимальное округление глаз повернувшейся на голос Даши.

В папке под мышкой лежали досье, конфискованные при обыске в лаборатории Мещерякова, всю дорогу Дмитрий репетировал разговор с Настей, серьезный разговор, который должен был стать вершиной устного оперативного творчества, но стоило встретиться взглядом с Настей, как все вылетело из головы.

— Ой! — Даша узнала Дмитрия и с испугом посмотрела на Настю.

— Да, девки, бывших надо резать! — вздохнула Настя. Встала, отодвинула ворох эскизов. — Между прочим, мог бы и пораньше приехать. Мне уходить скоро. Светская жизнь одолела.

За месяцы, которые они не встречались, Настя ничуть не изменилась. Сразу же после выписки из Склифосовского Настя напоминала беженку или жертву кораблекрушения, чудом выброшенную на берег. Поблекшее лицо, остановившийся взгляд. Время — лучший доктор, довольно скоро Настя пришла в себя и незаметно превратилась из симпатичной ершистой девчонки в женщину с той непередаваемой красотой, что идет от корней, от породы. Черты лица заострились, проступила ранее незаметная чувственность, взгляд все чаще делался властным и одновременно равнодушным, как у людей, привыкших не командовать, а повелевать, уверенных в своей силе настолько, что не считают нужным ее демонстрировать. Дмитрий так радовался Настиному возвращению к жизни, что не сразу заметил, что заново родившаяся Настя оказалась необратимо другой. С каждым днем она все больше и больше отдалялась, и настал тот день, когда всё, что связывало их, треснуло и рассыпалось, как сосулька, ни собрать, ни склеить, только пальцы обморозишь.

— В пробку попал, — против воли смутился Дмитрий.

— Немудрено, ты же у нас квадратная пробка для всех круглых дырок, как я понимаю.

— Ты что такая злая, Насть?

— Да затрахали уже с утра! — Настя села на стол, легко перебросила ноги, спрыгнула на другую сторону. В отличие от подчиненной Даши, на работу пришла в шелковой рубашке навыпуск и светло‑синих джинсах. Трюк с сокращением пути к Дмитрию получился в ее исполнении в меру скромным. Она сдула челку, упавшую на лоб. — Тьфу! Дашка, в монтажной кто?

— Никого, — ответила подруга, единственный зритель короткой пикировки между Настей и Димкой. Молодые люди уже уткнулись в мониторы.

— Даш, под твою ответственность! Если придут ко мне, скажи, я в монтажной.

— Хорошо, Настенька, — с готовностью кивнула Даша.

— Пошли, боец невидимого фронта. — Настя подхватила Дмитрия под руку и вывела в коридор.

Монтажная находилась через дверь от офиса. Маленькая комнатка с наглухо зашторенными окнами. Стол с монтажным оборудованием, пара мониторов. Три кресла на колесиках. Пахло пылью, табачным дымом и немытыми полами.

— Садись. — Настя толкнула ногой к Дмитрию кресло, сама полезла под стол, в темноте щелкнула тумблером, зажглась неяркая настольная лампа. Загремели пустые бутылки. — Нычечки‑заначечки, — проворчала Настя из‑под стола. — Ага!

Вылезла на свет, стряхнула с плеча пыль.

— Кофе будешь? — Настя потрясла в руке банку.

— Давай.

— У нищих слуг нет. Вон чайник, вот кружка. Сахар уже перемешан с кофе, так наш монтажник чудит.

Дмитрий поболтал в руке чайником, определил, что воды хватит, и щелкнул тумблером.

— Ты Белова давно не видела? — Он задал вопрос мимоходом, в это момент старательно рассыпал кофе по кружкам.

— Давно.

— Странно, присказка о нищих — из его репертуара.

— Тебе лучше знать, ты у него служил, не я. — Настя приняла из его рук кружку. — Спасибо. Ой, горячая!

— Значит, с Беловым ты не встречалась. — Дмитрий поставил перед собой кружку, стал водить пальцами над поднимающимся над ней облачком пара. — И он тебе не звонил?

— Дим, а у тебя с женщинами все в порядке? Ну, нормально получается?

— Ты это к чему?

— К тому, Димочка, что я тоже умею задавать вопросы на засыпку. — Настя сделала маленький глоток и кротко улыбнулась. — Вот ты папочку под пиджачком прячешь. К какому выводу должна прийти набитая дура, вроде меня? Сегодня Виктор, мой бывший муж, выбросился из окна. Само собой, в прокуратуру меня уже таскали. Не пытали, но настойчиво спрашивали, не горела ли я желанием отправить на тот свет Витю. А таскали меня, заметь, в районную прокуратуру. Я, конечно, дура— дурой, но помню Витькины научные закидоны. Все исследования, что они проводили с профессором Мещеряковым, стопроцентно попадали в поле зрения спецслужб. Значит, дело по его смерти ведет Следственное управление ФСБ или, на худой конец, курирует Лубянка. Не успела я в себя прийти, как появляешься ты. Не с цветами в руках, а с папкой под мышкой. Отсюда вывод, что дело в руках СБП. А в папке что— то по мою душу. — Заметив Димкино замешательство, она усмехнулась. — Бедненький, расшифровали его! Откуда знаю, что СБП? Дим, прости за интимные подробности, но в апреле мы как‑то вновь оказались в одной постели, а у тебя из кармана выпало удостоверение.

Дмитрий тяжело засопел.

— Зачем ты так?

— А затем, что я тоже живой человек! — Настя едва не расплескала кофе. Один такой же, правильный и чистенький, полдня нервы мотал. Вопросы типа твоих задавал, на нестыковке ловил, ботаник стерильный! Год как из института, а уже мокрые дела крутит. Да мой папа «важняком» в прокуратуре Союза был, когда вы даже букварь не читали.

— Но в его годы не было семи убийств с огнестрельными ранами за день, возразил Дмитрий. — И машины в центре города не взрывали.

— Нашел чем городиться. — Настя достала сигарету. — Ладно, извини. Нервы действительно попортили. Не каждый день бывший муж из окна сигает. Ты мне одно скажи, Дим. Ты сюда как друг пришел или как опер?

Дмитрий протянул ей зажигалку, дождался, пока язычок пламени опалит кончик сигареты. Заглянул в глаза.

— Как друг. Настя, разве я мог иначе…

— Это уже лирика. — Настя отмахнулась от дыма. — Давай, что у тебя там?

Дмитрий выложил на стол папку. Отхлебнул кофе.

— Очень интересные материалы. — Он раскрыл папку. — Ты сказала, что более— менее была в курсе работы Виктора. Я прошу тебя прокомментировать пару моментов. Вот, слушай. «Феномен посвящения до сих пор с научных позиций изучался лишь этнографами и антропологами. Естественно, им оказалась доступна лишь внешняя форма феномена, а не его глубинная суть. Но и этого оказалось достаточным, чтобы отметить чрезвычайно важную роль акта посвящения в мироустройстве народов самых разных культур. Но материалистическая наука отказывалась видеть в ритуалах посвящения нечто большее, чем фольклор и религиозные пережитки. С другой стороны, пагубную роль сыграли различного рода мистики и „светские“ эзотерики, окончательно опошлившие все, что связано с феноменом посвящения. Наш многолетний опыт и клинические наблюдения позволили вплотную приблизиться к разгадке. Как нам представляется, обряд посвящения является отточенной методикой психиатрической хирургии. Столь спорный термин мы употребляем, чтобы подчеркнуть моментальный, взрывной характер изменения в психике посвящаемого. Не случайно в различных культурах этот момент описывается как „озарение“, „перерождение“, „просветление“. Длительная подготовка к акту посвящения, отнимающая порой целые годы жизни, есть не что иное, как жесткий психологический и психофизиологический тренинг, позволяющий свести психотравму, вызванную стрессом посвящения, к минимуму.

С точки зрения современной психиатрии, посвящение можно интерпретировать как ограниченную по времени и управляемую вспышку острого невроза. Собственно невроз трактуется нами как интрапсихический конфликт, затрагивающий фундамент человеческого «я». Это конфликт между «хочу быть» и «есть на самом деле». (Например, хочу быть героем‑Рембо, но слаб физически. Хочу иметь фигуру Клаудии Шиффер, но наследственная толстушка.) Подобный конфликт разрешается либо созданием новой оболочки для гипертрофированного «я» (через спорт — стать сильным, как Рембо), либо через кризис разрушения «я». Затянувшийся, загнанный внутрь конфликт и приводит к тем болезненным невротическим реакциям, с которыми мы сталкиваемся в быту, и тяжелым формам невроза, которые лечим в клинических условиях.

В клинических случаях невроза он развивается до крайней стадии «расщепления сознания», когда, не разрушая первичное «я», создается новое, новая личность, полностью удовлетворяющая владельца. Это явление неизбежно сопровождается «разрывом в памяти» (так называемой катативной амнезией), когда из памяти вытесняются личностно значимые поступки и события как правило, связанные с изначальным стрессом».

— Слушай, на кой мне этот бред? Тебе к Мещерякову надо, это по его части.

— Не торопись, Настя. — Дмитрий лихорадочно перелистнул страницу. — Виктор с Мещеряковым совершили настоящее открытие.

— Вот и дай Вите Нобелевскую. Посмертно.

— Ну зачем же так? Все‑таки не чужой человек!

— Везет мне на близких друзей. Один в окно прыгнул, а второй кровь пьет. И все — любя!

— Успокойся, Настя.

— А я спокойна, как удав. — Настя нервно забарабанила по столу. — Читай дальше, мучитель. Мой короткий опыт семейной жизни подсказывает, что если мужик начал нести такую ахинею, то лучше всего дать ему выговориться.

Дмитрий повернул папку так, чтобы на лист падал свет.

— Дальше. — Он нашел нужный абзац. — К самым мощным психотравмирующим стрессам относится опыт переживания смерти — личной (клиническая смерть) и смерти близких родственников. Важно отметить, что все обряды посвящения основаны на акте ритуальной смерти и возрождения. Смерть, ее эмоциональное переживание и есть тот фактор, который приводит к «возрождений» через появление абсолютно новой личности у посвященного.

Мы обследовали пятнадцать пациентов, семь из которых пережили стресс личной смерти. Комбинированным воздействием нам удалось снять «блокировки» в сознании и купировать катативную амнезию. У всех без исключения пациентов было выявлено существование изолированного «я», ранее не проявлявшегося в ходе психоаналитических сеансов. Данные «я» обладали собственным опытом, взглядами и устоявшимся мировоззрением, полностью отличным от «первого „я“„ пациентов. Уникально, но, вскрывая все новые пласты подсознания, мы выявляли новые „я“, относящиеся к другим историческим эпохам. При этом воспоминания пациентов базировались не на интерпретации школьного курса истории и сюжетов кинофильмов, а на реальных ощущениях: цвета, запаха, освещения и т.п. Многие пациенты излагали свои ощущения на языке той страны, в которой существовало «новое «я“! Проведенный по нашей просьбе лингвистический анализ показал полное соответствие речи пациентов языковым нормам данной эпохи. — Дмитрий покачал головой. Поднял взгляд на Настю. — Ты что‑нибудь помнишь?

— Слушай, умник! — вскипела Настя. — Я теперь абсолютно здорова и давно все забыла; и то, что было в клинике, и то, что было до нее. И не хочу даже вспоминать!

— Это и есть блокировка сознания, Настя.

— Да хоть запор, мне‑то что!

— Виктор превратил тебя в «подопытного кролика». Здесь есть выписка из твоих видений. Или показаний, как тебе больше нравится. — Дима постучал пальцем по папке. — Они вскрыли пласт подсознания, и ты рассказывала о гибели твоей сестры. Ей отрубили голову. Только не удивляйся — в Марселе. В одна тысяча триста пятом году.

— По‑русски трепалась? — усмехнулась Настя.

— Нет, на старофранцузском. Диалект провинции Лангедок.

— Чего только под наркотой не бывает! — Она пожала плечами. — Кстати, не тамплиеры ей голову отрубили?

— Видишь, вспомнила!

— Ага. Школьный курс. В тысяча триста седьмом году, тринадцатого октября, был разгромлен Орден тамплиеров.

— Настя…

Дмитрий попытался придвинуться, но она выставила ногу и уперлась в ножку его кресла.

— Знаешь, Дим. — Она наклонила голову к плечу. — Я наконец‑то поняла, почему ушла от тебя. Сначала думала, что просто надоели друг другу. Потом поняла, что нравишься ты мне все меньше и меньше. А почему, понять не могла. Из‑за своей службы ты меняться начал. Почувствовал кайф от власти над людишками. Плебейство ментовское из тебя поперло. Думала, пройдет это, мальчик ты интеллигентный, что у тебя общего с теми, кто только в фуражке себя человеком и чувствует. А вот сейчас поняла, ты мне Виктора стал напоминать. Холодный интеллект, снобизм и латентный садизм. Между прочим, поставь рядом психологического садиста и хама с резиновой дубинкой, я отдам предпочтение последнему. Он хоть и быдло, но еще человек.

— Значит, Виктора ты ненавидела. Так я понял?

— Был ли у меня мотив его убить? — усмехнулась Настя. — Запиши — нет. Потому что считаю, таких господь судит. Все! — Она хлопнула ладонью по столу. Сеанс психоанализа окончен.

Дмитрий накрыл ее ладонь своею, не дал встать.

— Погоди. Тебе знаком Прохоров?

— Кто это еще? — с раздражением переспросила Настя. — Дим, я пока в том возрасте, когда большинство знакомых знают по именам.

— Между прочим, он находился в клинике в одно с тобой время. Красивый мужик, бывший десантник. Атлет. Ты просто не могла не обратить внимания.

— Да Господи, какие мужики, если днем тебя гипнотизируют, а на ночь успокоительные в задницу колют!

— В клинике всего двадцать палат, в тот месяц заняты были лишь пятнадцать, — спокойно продолжил Дмитрий. — Да и какая это клиника? Особняк с парком. Столовая общая. Вы просто не могли не встретиться.

— Встретиться и встречаться — разница большая. Я его не помню, хоть убей!

— Ваши палаты были рядом. В столовой сидели за одним столиком. — Дмитрий цепко сжал ее запястье. — На момент смерти Виктора у тебя есть алиби. А что ты делала в день убийства Прохорова? Когда ты последний раз видела Белова? Отвечай!

Дмитрий потянул Настю за руку, ее перекошенное от боли лицо попало в полосу света.

Неожиданно она вывернула кисть из захвата, перехватила мизинец Дмитрия, заломила до хруста. В глазах Дмитрия потемнело от боли, он невольно подался вперед, пытаясь уменьшить боль, но Настя гнула палец вверх; ни на секунду не прекращая пытки.

— Сука ты, Дима, — зло прошептала она. — Какой же сукой ты стал!

 

Срочно т. Салину

Объект «Белый» вошел в адрес. Возможен его контакт с «Юнкером». Жду указаний.

Владислав

 

Старые львы

 

Владислав прижал пальцем пуговку микронаушника, чуть склонил голову к правому плечу, с этой стороны в ухо был вставлен наушник, витой проводок от него нырял под куртку.

— Повторите. — Он кивнул невидимому собеседнику, вышедшему на связь. Принял.

Повернулся к мужчинам, сидевшим в салоне микроавтобуса. Пробежал взглядом по сразу же напрягшимся лицам. Шестеро, самому младшему сорок два года. Все отлично знакомые, сотню раз проверенные.

— Господа пенсионеры, подвалила работа. — Он показал всем фотографию. Только без комментариев, — предупредил он. — Времени нет. Берем этого парня жестко, но без шума. Можно слегка покалечить, но не глушить. Первые показания снимем прямо здесь, в автобусе. А посему, Филипп, готовь видеокамеру. Хирург, спецнабор. Лева, тебе поручаю самое ответственное. Возьми воздушку, замаскируйся во дворе, Если клиент поднимет пальбу, вали без команды. То же самое делаешь, если он рванет к забору. Учти, там обрыв, мы потом клиента часа два гонять будем. А посему влепи ему шприц в правую ягодицу, потом Хирург откачает. Вопросы?

— А он индийское кино здесь не устроит? — поинтересовался Лев, вытащив из‑под сиденья пневматическую винтовку.

— Вполне может, если вспугнем. — Владислав посмотрел на фото. — По морде видно, мужик с гонором.

— Так, может, сразу? — Лев прищелкнул оптический прицел к пневматической винтовке.

— Нет, колоть надо прямо здесь. Беру его я. — Владислав указал по очереди на всех, сидевших в салоне. — У меня на подхвате Муромец и Гоша. Лева гасит из воздушки. Хирург и Филипп остаются в автобусе и принимают клиента. Ты, Водкин, стоишь на стреме у крыльца. Я передам тебе ключи от машины клиента. Сначала срываемся мы, ты на его тачке следом. Покатай за собой банковских оперов, если сядут на хвост.

— А если не сядут? — спросил Водкин, самый пожилой из всех, с крутыми плечами боксера‑тяжеловеса.

— Могут и не зацепить, они же Белова пасут, а про молодого даже и не знают, — подумав, ответил Владислав. — Но все равно, машину отгони подальше и брось. Все, мужики, напяливай камуфляж! Он посмотрел на часы. Кивнул водителю. Микроавтобус, покачиваясь в колдобинах, медленно вкатил во двор. Описал полукруг, встал передом к въезду, боковой дверью к крыльцу.

 

Профессионал

 

В дверь настойчиво постучали. — Входи! — громко крикнула Настя. Двери распахнулись, впустив в комнату солнечный свет. Тень от мужской фигуры вытянулась на полу.

— На‑астя! — удивленно вскрикнул вошедший. Дмитрий узнал голос. Бросился вперед, согнул руку в локте, освобождаясь от болевого захвата, развернулся, ногой оттолкнув Настино кресло, отступил на полшага в сторону, одновременно выхватив из кобуры пистолет. Падая на колено, он уже держал на мушке вошедшего. Едва его узнал в просторной джинсовой одежде.

— Белов, стоять! Бросай оружие. Белов держал в вытянутой руке кольт, с ходу определил Дмитрий.

— Резвый ты, Дима. — Белов плотнее прикрыл дверь. — Научили кое‑чему.

— Оружие на пол! — процедил Дмитрий, не в силах оторвать взгляд от черного глазка ствола, целящего ему прямо в переносье.

— Ты не выстрелишь. — Белов поддержал подрагивающий в руке пистолет снизу. Зафиксированный обеими руками пистолет теперь был готов сразить Димку первым выстрелом.

— Дан приказ стрелять по тебе без предупреждения!

— Спасибо, предупредил, — усмехнулся Белов. — Только ты не выстрелишь. За мертвого медальку не дадут. И еще одно соображение. Им живой козел отпущения нужен. Ты же не хочешь меня заменить?

— Правильно мыслишь. Бросай ствол!

— Фиг тебе. Мне терять нечего. — Белов опустил пистолет ниже, теперь целился в грудь. — С такого расстояния первая же пуля нокаутирует, как удар рельсом. Даже если выстрелишь в ответ, я очнусь первым и перегрызу тебе, змееныш, глотку.

Настя, прижатая вместе с креслом к стене и ошарашенно молчащая, пошевелилась и пробормотала:

— Мужики, шли бы вы на улицу разбираться.

Дмитрий, не сводя глаз с Белова, резко развернулся, прижал ствол к Настиному виску.

— Оружие на пол, Белов.

— А вот это уже запрещенный прием! — зло прищурился Белов.

— Стреляй. Все равно я ей башку разнесу. — Голос Дмитрия зазвенел от напряжения.

— Дима, ты что! — выдавала Настя. — Миленький, ты что?

— Не скули! — Дмитрий больно ткнул ее в висок. — Белов, считаю до трех.

Белов закаменел лицом, только горели расширенные до предела глаза.

— Раз! — Голос у Дмитрия стал мертвым, как у робота.

Белов, словно под пыткой, заскрипел зубами, уронил руки. Пистолет громко бухнул об пол.

— Сучара! — процедил он, едва разжимая перекошенные губы.

— Уже слышал. — Дмитрий усмехнулся. — А сейчас делай все по моей команде. Ошибка — и я стреляю. Учти, первая пуля Насте. Начали! Ствол ногой толкни ко мне. Два шага в сторону. Мордой к стене. Руки за спину. Ноги дальше. Лбом в стену. Лбом уперся в стену, я сказал! Все. Стоим и не дышим.

Белов послушно выполнил все, что требовалось, только с дыханием не получилось. Воздуха не хватало, грудь поднималась тяжело, с натужным сипом. В голове ухала адская боль. Он до крови закусил губу, чтобы не потерять сознание. Кисти рук обожгло холодом, в полной тишине громко клацнули наручники.

Дмитрий ударил его по икрам, рванул за шиворот, заставил упасть на колени.

— Вот и все, Игорь Иванович, отбегались! — торжественно произнес он.

— Радуйся, гнида, медальку заработал! — прохрипел Белов.

Дмитрий зло ткнул стволом ему под лопатку. Белов захлебнулся от боли, но не закричал.

Настя тихо охнула в своем углу.

— Ну и кино‑о‑о, — удивленно протянула она. — Але, шериф! А где сакраментальная фраза: «Вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть истолковано против вас в суде»?

— Ни звука, дура! — оглянулся Дмитрий. — Руки на стол! Кстати, как он здесь оказался?

— Не знаю!

— А если подумать? — нехорошо усмехнулся Дмитрий. — Ты же кого‑то ждала? Дашку толстозадую предупреждала.

— Импотент и садист, — процедила Настя.

— Сейчас в этом убедишься, — пообещал Дмитрий.

Белов закинул голову, посмотрел на нависшего над ним Дмитрия.

— Слышь, урод, ты здесь «момент истины» не устроишь! Она кричать начнет, да и я молчать не стану. Прибежит народ, затопчут тебя, не разобравшись. Медальку только посмертно получишь!

Дмитрий скривился, пнул Белова в спину.

— Рот закрой!

— Подумай, урод, — продолжил Белов, перетерпев боль. — Я твою машину во дворе приметил. Вези сразу в контору. Или, если крутой такой, в тихое место на «момент истины».

— Поздно, ты уже в себя пришел. — Дмитрий, приставил ствол к затылку Белова, заставил пригнуть голову. — Зачем сюда приехал?

— Кино хотел снять. С собой в главной роли, — прохрипел Белов.

— Хорошая мысль.

Дмитрий бросил взгляд на Настю. Судя по выражению лица, она ничего не понимала в происходящем.

— Иди‑ка сюда, Настенька! — Дмитрий поманил ее движением пистолета. Только без фокусов.

— Димка, я ни черта не понимаю!

— А тебе и не надо. Коси под дурочку, освободят от ответственности, — зло усмехнулся Дмитрий. — Сюда иди, сказал!

Настя послушно подошла. Оставалось два шага, когда Дмитрий резко бросился навстречу, захватил ее кисть на болевой прием. Настя встала на цыпочки от боли, тихо застонала.

— Ментяра поганый, — прошипела она, дернулась, но, охнув от боли, сдалась.

Дмитрий торжествующе усмехнулся.

— Итак, граждане под ельники, выдвигаемся к машине. По коридору идем скромно, тихо и без фокусов. Белов первым. Наручниками, кстати, особо хвастаться не надо. Я с барышней сзади. Если ты, — Дмитрий ткнул носком ботинка в копчик Белову, — побежишь, я всажу ей пулю в бок, а потом завалю тебя. То же самое произойдет, если вы вздумаете орать. Ясно?

— Ясно, гнида, ясно, — кивнул Белов.

— Тогда стройся в колонну по одному! Белов с трудом встал на ноги, покачнулся, Дмитрий толкнул его к двери.

— Пошел!

В коридоре народу поубавилось, ненормированный рабочий день подошел к концу. Никто не обратил внимания на странную процессию: стриженный под бандита дядька в не заправленной под ремень джинсовой рубашке странно завел руки за спину, следом идет молодой человек в светлом костюме с напряженным лицом и прижавшаяся к нему плечом девушка. Только сидевший на подоконнике в дальнем конце коридора пожилой мужчина прошептал что‑то в кулак. Не торопясь, встал, на секунду нырнул в монтажную, вышел с папкой в руке. Огляделся по сторонам и пошел к выходу.

 

Старые львы

 

У широкого подоконника стояли двое. Оба пожилые. Из тех крепких дедков, что или бегают по ампиловским митингам и требуют посадить президента на рельсы, или со сдержанной яростью пехотинцев окапываются на огороде. Один, более плотный, был одет в классическую форму ветерана: офицерская рубашка с орденскими планками, белая кепка и спортивные штаны. Пол‑лица занимали седые усы. Крепкая натруженная рука, которой сподручно и вилами и штыком поработать, опиралась на мощную клюку с медными нашлепками. Второй, по‑офицерски сухопарый, в стареньком костюмчике и стоптанных сандалетах, что‑то чертил пальцем на толстом слое пыли, покрывавшем подоконник.

— Они обязаны прирезать участки вот здесь, у леса. Я сам получал резолюцию в райисполкоме. А нас гонят на холм.

— Владислав Гаврилович, не дело это, — забасил обладатель буденновских усов. — Вы бы им сказали, там жить невозможно. Ни скважину пробурить, ни газ подвести.

— Я не только говорил, я писал. От всего товарищества заявление принес. Бросили под сукно!

— Но есть же решение на уровне области!

— А им на него…

Услышав шаги на лестнице, оба разом обернулись.

Белов замер, спустившись на две ступеньки по пролету, Дмитрий с Настей еще стояли на площадке. Несколько секунд ветераны разглядывали странную троицу, потом вернулись к своим делам.

— А им на него плевать, Никодим Давидович, — громко зашептал ходок по инстанциям, придвинувшись ближе к собеседнику. — Вот здесь идет дорога на Карповку. — Он провел пальцем по схеме на подоконнике. — Здесь коровник заброшенный. Почему не прирезать участки вдоль дороги? Мы же ее строили, наше товарищество. А получается, или на холм, или в болото.

Дмитрий, оценив обстановку, незаметно ткнул носком ботинка Белова в ногу. Тот, с трудом удерживая равновесие из‑за заведенных за спину рук, пошел вниз по лестнице.

Ветераны, казалось, не обращали на них никакого внимания, полностью погрузившись в решение земельного вопроса.

— Нет, Владислав Гаврилович, я считаю, это безобразие пора прекращать! заявил буденновец, едва Белов поравнялся с ними.

— Пора! — согласился партнер.

Следом произошло невероятное. Клюка, просвистев мимо плеча Белова, врезалась в руку Дмитрия. Настя, отброшенная от Дмитрия тычком палки, забилась в руках человека, неожиданно возникшего за ее спиной. Его рука в темной перчатке плотно зажала рот Насти. Человек в сером костюмчике ловко подхватил пистолет, выпавший из перебитой руки Дмитрия, врезал ему локтем в живот. Дмитрий уже раскрыл для крика рот, но вместо крика вышел сиплый выдох, будто лопнули мехи. Жестким тычком рукояткой пистолета в ребра Дмитрия отправили на удар буденновцу. Тот врезал от души, вдавив кулак, как поршень, ему в живот. Крякнул, взвалил, как мешок на спину, обмягшее тело и легко побежал вниз.

Это было последнее, что хорошо видел Белов. После подсечки и удара по затылку, искры брызнули из глаз. Но разбиться в кровь о пол ему не дали, вовремя подстраховали, аккуратно пристроили носом к батарее.

— Только не голоси, Белов! — ухо обожгло горячее дыхание. — У меня приказ тебя не трогать. Я кладу на подоконник ствол и ключ от наручников. Беги дальше и не забывай старых друзей!

Белов хотел спросить «кто вы?», но рот залепили скотчем.

Протопали шаги вниз по лестнице, хлопнула дверь, почти сразу же взвыл двигатель машины.

Белов перевернулся на спину, сел, прижавшись спиной к батарее. Напротив спиной к стене сидела на корточках Настя. Рот, как у Белова, был залеплен скотчем. Но руки связали спереди, вернее, наскоро обмотали тем же скотчем. Белов встретился взглядом с загнанно дышащей Настей, подмигнул и показал глазами на подоконник.

Дмитрия мучительно вырвало желчью. Едкая пена залепила рот, конвульсивно сжимавшийся живот пытался вытолкнуть наружу боль. В глазах все плыло от злых, жгучих слез.

— Смотрите, какие мы нежные! — раздалось сверху.

Носок грубого ботинка уперся в щеку, ободрав кожу, заставил повернуть голову.

Сквозь влажную муть, застилавшую взгляд, Дмитрий различил лицо человека, склонившегося над ним. Бесстрастное, с холодными глазами, как два стальных шарика.

— Хирург, он, часом, не помрет?

— Гарантирую.

Захохотали сразу несколько человек.

Дмитрий зажмурился. Вокруг было темно, пахло работающим двигателем, но пол не качался.

«Стоим, — понял Дмитрий. — Где? А главное, кто они?»

В лицо ударил слепящий свет. Дмитрий прищурился, попытался разглядеть что‑то над собой.

В плечо впилась резкая боль, словно ужалила пчела. Сразу же по телу разлилось жгучее тепло.

— Пора каяться, парень, — раздался голос откуда‑то из‑за невыносимого света.

Дмитрий стиснул зубы. Примерился к боли, как атлет к штанге. И с ужасом понял — не выдержать. А боль с каждым ударом сердца становилась все сильнее, показалось, по венам хлещет расплавленный металл…

 

Срочно т. Салину В. Н.