Статьи В.Г. Белинского о М.Ю. Лермонтове.

Лермонтов начал привлекать пристальное и сочувственное внимание Белинского почти с первых же своих произведений, появившихся в печати. В 1838 году в «Литературных Прибавлениях к Русскому Инвалиду» (№ 18) без имени автора была напечатана «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Рецензируя в «Московском Наблюдателе» того же года поэму Е. Бернета «Елена», Белинский в специальном примечании отметил эту «песню», как «прекрасное стихотворение». «Не знаем имени автора этой песни, которую можно назвать поэмою, в роде поэм Кирши Данилова, — писал Белинский, — но если это первый опыт молодого поэта, то не боимся попасть в лживые предсказатели, сказавши, что наша литература приобретает сильное и самобытное дарование» (III, 394). В 1839 году в «Московском Наблюдателе» Белинский дал необычайно высокую оценку «Бэлы», появившейся в «Отечественных Записках», и откликнулся на несколько стихотворений Лермонтова, также только что напечатанных в «Отечественных Записках» («Дума», «Поэт», «Ветка Палестины» и «Не верь себе»). «Вот такие рассказы о Кавказе, о диких горцах и отношениях к ним наших войск, — писал Белинский о «Бэле», — мы готовы читать, потому что такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него. Чтение прекрасной повести г. Лермонтова многим может быть полезно еще и как противоядие чтению повестей г. Марлинского» (IV, 277). Белинский смело противопоставлял Лермонтова, автора еще только одной повести, прославленному прозаику 30-х гг. Марлинскому, чье творчество было связано с пройденным романтическим этапом литературы и с точки зрения Белинского могло только тормозить развитие реализма.

Белинский впервые встретился и познакомился с Лермонтовым еще летом 1837 года в Пятигорске, на квартире у Н. М. Сатина, приятеля Герцена и Огарева. Судя по воспоминаниям Сатина, эта первая встреча была неблагоприятна для обеих сторон: Белинский и Лермонтов не поняли друг друга и поэтому отнеслись друг к другу с взаимным раздражением. В письме к Боткину 16 апреля 1840 г. Белинский отзывался о только что вышедшем из печати «Герое вашего времени» и рассказывал о своем свидании с Лермонтовым. «Кстати: вышли повести Лермонтова, — писал Белинский. — Дьявольский талант! Молодо-зелено, но художественный элемент так и пробивается сквозь пену молодой поэзии, сквозь ограниченность субъективно-салонного взгляда на жизнь. Недавно был я у него в заточении и в первый раз поразговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!... Печорин — это он сам, как есть. Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого. Я это сказал ему — он улыбнулся и сказал: дай бог! Боже мой, как он ниже меня по своим понятиям, и как я бесконечно ниже его в моем перед ним превосходстве. Каждое его слово — он сам, вся его натура, во всей глубине и целости своей».

Вскоре после встречи и беседы с Лермонтовым Белинский написал свою статью о «Герое нашего времени». В русской критике это был первый глубокий анализ гениального произведения и вместе с тем его восторженная оценка.

Реакционная критика встретила роман Лермонтова с ожесточением. Самое заглавие, имеющее у Лермонтова горько-иронический и трагический смысл, было понято в буквальном значении. В ряде критических отзывав по поводу «Героя нашего времени», принадлежавших перу защитников самодержавно-крепостнического строя, была одна общая линия — резкое порицание и осуждение образа Печорина. Печорин — безнравственный и развратный человек, и объявлять его «героем нашего времени» значит клеветать на Россию. Вот каков был приговор роману со стороны реакционной критики. Громадное значение образа Печорина понял только один Белинский. В образе Печорина Белинский увидел правдивое и бесстрашное отражение трагедии своего поколения, поколения передовых людей 40-х годов. Человек необыкновенной силы духа, гордый и смелый, Печорин растрачивает свою энергию впустую, в жестоких забавах и в мелких интригах. Печорин — это жертва того общественного строя, который мог только глушить и калечить все лучшее, передовое и сильное. В своей статье Белинский горячо защищал образ Печорина от нападок реакционной критики и доказывал, что этот об.раз воплотил в себе критический дух «нашего века». Защищая Печорина, Белинский подчеркивал, что «наш век» гнушается «лицемерством». Он громко говорит о своих грехах, но не гордится ими; обнажает свои кровавые раны, а не прячет их под нищенскими лохмотьями притворства. Он понял, что сознание своей греховности есть первый шаг к спасению» (84).

При свидании с Лермонтовым в ордонанс-гаузе Белинский имел возможность убедиться, что у поэта были черты характера, сходные с чертами Печорина. По мнению Белинского, эти черты выражались в «рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей». Вместе с тем Белинский наблюдал у Лермонтова и «семена глубокой веры» в достоинство жизни. Белинский считал, что поэту необходимо было преодолеть свою рассудочность и раздраженность. Об этом Белинский говорил самому Лермонтову, об этом же он говорит и в своей статье. Предсказывая «прекрасное будущее» для Печорина и защищая его, Белинский в то же время защищал и самого Лермонтова. Он полагал, что укрепление веры в достоинства жизни и людей является непреложной основой будущего развития Лермонтова, залогом его художественного роста.

Работая над статьей о «Стихотворениях М. Лермонтова», в письме к Боткину Белинский заявлял: «Вообще, все общественные основания нашего времени требуют строжайшего пересмотра и коренной перестройки, что и будет рано или поздно. Пора освободиться личности человеческой, и без того несчастной, от гнусных оков неразумной действительности...» В пору «примирения» с действительностью Белинский требовал смирения личности и отказывался от всякого протеста. Теперь он выдвинул человеческую личность как носительницу активного протестующего начала в общественной жизни. С идеей личности свзязано было у Белинского и понятие «субъективности», которое он обосновал в статье о «Стихотворениях М. Лермонтова». «Субъективность» в понимании Белинского означала способность художника откликаться на общественные вопросы своего времени и произносить суд над явлениями жизни.

Именно поэтому особенно высокую оценку со стороны Белинского получила обличительная гражданская лирика Лермонтова. Он восхищался пафосом стихотворения «Поэт» и особо выделял «писанные кровью» стихи «Думы». Белинский показывал, как «похоронная песня всей жизни переплеталась у Лермонтова с тоскою по жизни, с неукротимою жаждою жизни. Как статья о «Герое нашего времени», так и тесно связанная с нею вторая статья Белинского проникнута глубочайшей верой в торжество правды и разума: «Нет, это не смерть и не старость: люди нашего времени также или еще больше полны жаждою желаний, сокрушительною тоскою порываний и стремлений. Это только болезненный кризис, за которым должно последовать здоровое состояние лучше и выше прежнего. Та же рефлексия, то же размышление, которое теперь отравляет полноту всякой нашей радости, должно быть впоследствии источником высшего, чем когда-либо блаженства, высшей полноты жизни» (177).

Анализ лирики Лермонтова Белинский начинает краткой оценкой стихотворения «Бородино» и подробным разбором «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Обращение Лермонтова к историческому жанру с точки зрения Белинского свидетельствовало «о состоянии духа поэта, недовольного современною действительностию и перенесшегося от нее в далекое прошедшее, чтоб там искать жизни, которой он не видит в настоящем. Но это прошедшее не могло долго занимать такого поэта; он скоро должен был почувствовать всю бедность и все однообразие его содержания и возвратиться к настоящему, которое жило в каждой капле его крови, трепетало с каждым биением его пульса, с каждым вздохом его груди» (174—175).

По плану своей статьи Белинский говорит сначала о стихотворениях Лермонтова, в которых он «является не безусловным художником, но внутренним человеком, и по которым одним можно увидеть богатство элементов его духа и отношения его к обществу». К таким стихотворениям Лермонтова Белинский причисляет «Думу», «Поэта», «Не верь себе», «И скучно, и грустно». Во всех этих пьесах — «громы негодования, гроза духа, оскорбленного позором общества». Особую группу по лирической тематике составляют стихотворения — «В минуту жизни трудную», «Памяти А. И. Одоевского», «Молитва», «1-е января», «Журналист, читатель и писатель», «Ребенку», «Сосед». Рассматривая стихотворения Лермонтова, Белинский показывает многообразие их тематики, находя у Лермонтова «все силы, все элементы, из которых слагается жизнь и поэзия». «Гармонически и благоуханно, — пишет он, — высказывается дума поэта в пьесах: «Когда волнуется желтеющая нива», «Расстались мы, но твой портрет» и «Отчего», — и грустно, болезненно в пьесе «Благодарность» (189). С этим последним стихотворением Белинский объединяет по теме «Завещание», не вошедшее в сборник 1840 года и только что напечатанное в «Отечественных Записках». Два перевода из Байрона — «Еврейская мелодия» и «В альбом» завершают цикл «субъективных» стихотворений Лермонтова, в которых критик видел выражение «внутреннего мира души поэта». Далее, Белинский намечает переход от «субъективных» стихотворений к «чисто-художественным». Такими стихотворениями с его точки зрения являются «Ветка Палестины» и «Тучи», где «видна еще личность поэта, но в то же время виден уже и выход его из внутреннего мира своей души». К разряду «чисто-художественных» стихотворений, в которых «личность поэта исчезает за роскошными видениями явлений жизни», Белинский относит «Русалку», «Три пальмы», «Дары Терека», «Казачью колыбельную песню», «Воздушный корабль» и «Горные вершины». В заключение своего разбора лирики Лермонтова Белинский останавливается на поэме «Мцыри», сопоставляя эту поэму с «Демоном», тогда еще не напечатанным, но распространявшимся в списках. «Мысль этой поэмы, — пишет Белинский о «Демоне», — глубже и несравненно зрелее, чем мысль «Мцыри», и, хотя исполнение ее отзывается некоторою незрелостию, но роскошь картин, богатство поэтического одушевления, превосходные стихи, высокость мыслей, обаятельная прелесть образов ставят ее несравненно выше «Мцыри» и превосходят все, что можно сказать в ее похвалу. Это не художественное создание, в строгом смысле искусства, — подчеркивает Белинский, — но оно обнаруживает всю мощь таланта поэта и обещает в будущем великие художественные создания».

Белинский отчетливо понимал, что Лермонтов, явившись наследником Пушкина, ушел в свой внутренний мир для того, чтобы всей силой негодования обрушиться на «позор общества». Этот путь Лермонтова, глубоко отличный от пушкинского пути, Белинский считал великим прогрессом русской литературы, поскольку в направлении лермонтовской поэзии не только не было измены жизненной правде, но, наоборот, было предельное ее обнажение. Тайна лермонтовской «субъективности», с точки зрения Белинского, была в ее бичующей силе, в ее революционном пафосе.

Сделав главным содержанием своей поэзии изображение отрицательных и тяжелых сторон человеческой жизни, Лермонтов разошелся с Пушкиным, но он возвращался к его традициям, когда «выходил из внутреннего мира своей души». Общий смысл той эволюции Лермонтова, которую он переживал в 1840—1841 гг. и которая устанавливается исследованиями последнего времени, можно характеризовать как возвращение к Пушкину. Гегель говорит, что всякое движение вперед есть вместе с тем «возвращение к первоосновам». Белинский, вероятно, единственный из современников Лермонтова предвидел этот новый этап его творчества, когда он указывал, что размышление и рефлексия должны стать источником высшей полноты жизни. Он настойчиво подчеркивал, что негодование и скорбь — глубокие, но преходящие темы Лермонтова. Выход из них Белинский видел в обращении к «внешнему миру, обществу и человечеству».

С изумительной прозорливостью Белинский предсказывал Лермонтову тему родины. В статье о стихотворениях Лермонтова Белинский писал о кровной связи гражданина и человека с судьбою родной страны, о любви к родине, как животворящем начале индивидуальной жизни: «В полной и здоровой натуре тяжело лежат на сердце судьбы родины; всякая благородная личность глубоко сознает свое кровное родство, свои кровные связи с отечеством» (143). Важно подчеркнуть, что Белинский, в пору написания этих строк, не мог знать лермонтовской «Родины», так как она появилась в печати только через два месяца после опубликования его статьи.

Когда «Родина» стала известна Белинскому, то он с восторгом отозвался о ней. В письме к Боткину 13 марта 1841 года он сообщал: «Лермонтов еще в Питере. Если будет напечатана его «Родина» — то, аллах-керим, — что за вещь — пушкинская, т. е. одна из лучших пушкинских».

 

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ №14