Глава XIII, «дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает»

 

Через неделю после описанных мною событий, а точнее, 2 ноября, дома, в Париже, я получил такую телеграмму: «Приезжайте в Гландье первым же поездом. Захватите револьверы. С дружеским приветом. Рультабий».

Помнится, я уже говорил вам, что в ту пору, будучи молодым адвокатом-стажером, я практически не вел никаких дел и являлся в суд скорее для того, чтобы освоиться со своими профессиональными обязанностями, чем защищать униженных и обездоленных. Поэтому я ничуть не удивился тому, что Рультабий так свободно распоряжается моим временем, к тому же он прекрасно знал, насколько мне интересны были его журналистские приключения вообще, и в особенности дело в замке Гландье. Вот уже неделю я следил за ним по разноречивым толкам газет и очень коротеньким сообщениям Рультабия в «Эпок». Из его сообщений стала известна история с бараньей костью, из них мы также узнали, что анализ бараньей кости подтвердил присутствие на ней человеческой крови; на ней были найдены свежие следы крови мадемуазель Станжерсон, но, кроме того, еще и кровь, оставшаяся от прежних преступлений, давностью в несколько лет…

Вы, конечно, понимаете, что об этом писали газеты всего мира. Никогда еще ни одно нашумевшее преступление не вызывало такого интереса. А между тем у меня складывалось впечатление, что расследование топчется на месте, поэтому я очень обрадовался, получив приглашение моего друга приехать к нему в Гландье. Правда, меня несколько смущала фраза: «Захватите револьверы».

Любопытство мое было возбуждено до предела. Если Рультабий телеграфировал мне, чтобы я привез револьверы, значит, он предполагал, что представится случай воспользоваться ими. А я, должен признаться, вовсе не герой. Но что поделаешь! В тот день речь шла о друге, который, судя по всему, испытывал затруднения и, несомненно, звал меня на помощь, поэтому я ничуть не колебался и, удостоверившись, что единственный револьвер, которым я располагал, был заряжен, отправился на Орлеанский вокзал. Но по дороге подумал, что один револьвер – это все-таки мало, ведь Рультабий в своей телеграмме требовал револьверы во множественном числе. Тогда я зашел к оружейнику и купил превосходный маленький пистолет, радуясь возможности сделать подарок моему другу.

Я надеялся встретиться с Рультабием на вокзале в Эпине, но его там не оказалось. Однако меня ждал кабриолет, и вскоре я добрался до Гландье. У ворот не было ни души. И только на пороге самого замка я увидел моего юного друга. Он радостно помахал мне рукой и бросился горячо обнимать меня, не преминув справиться о моем здоровье.

Когда мы очутились в маленькой гостиной со старинной мебелью, о которой я уже рассказывал, Рультабий усадил меня и сразу же сказал:

– Дело плохо!

– Что именно плохо?

– Все! – И, придвинувшись ко мне, он прошептал мне на ухо: – Фредерик Ларсан в открытую идет против господина Робера Дарзака.

Это меня нисколько не удивило, я это понял еще тогда, когда заметил, как побледнел жених мадемуазель Станжерсон при виде своих следов.

Тем не менее я тут же спросил:

– Ну а трость?

– Трость! Она по-прежнему в руках Фредерика Ларсана, который не расстается с ней …

– Но… разве она не обеспечивает алиби господину Роберу Дарзаку?

– Ни в коей мере. Я осторожно расспросил господина Дарзака, он все отрицает: ни в тот вечер, ни в какой другой он не покупал трости у Кассета… Во всяком случае, – сказал Рультабий, – как бы там ни было, я ни за что не могу поручиться, к тому же господин Дарзак порою так странно молчит, поэтому не знаешь, что и думать, когда он начинает говорить!..

– Очевидно, по мнению Фредерика Ларсана, трость эта имеет большую ценность, трость – вещественное доказательство… Только что она доказывает? Ибо, если все-таки принять во внимание час, когда она была куплена, становится ясно, что она не могла находиться в руках убийцы…

– Время нисколько не смутит Ларсана… Он вовсе не обязан соглашаться с моим ходом рассуждений, согласно которому убийца проник в Желтую комнату между пятью и шестью часами. Что ему мешает заставить его войти туда между десятью и одиннадцатью часами вечера? В этот момент как раз господин и мадемуазель Станжерсон с помощью папаши Жака проводили интереснейший химический опыт в той части лаборатории, где стоят печи. Ларсан скажет, что убийца проскользнул за их спиной, как бы невероятно это ни казалось… Ведь он уже намекал на это следователю… Если вдуматься хорошенько, такое предположение просто нелепо, принимая во внимание тот факт, что свой человек – если речь и в самом деле идет о своем человеке – наверняка должен был знать, что профессор скоро уйдет из флигеля, и в целях собственной безопасности этот самый «свой» отложил бы задуманную операцию на более позднее время, уже после ухода профессора… Зачем ему было рисковать, явившись в лабораторию, когда там находился профессор? И потом, когда этот «свой» мог проникнуть во флигель?.. Столько еще всего надо выяснить, прежде чем согласиться с предположением Ларсана. Что касается меня, то я не стану терять на это время, ибо у меня свой собственный безошибочный ход рассуждений, который не позволяет мне заниматься никакими предположениями! Но так как в настоящее время я вынужден молчать, а Ларсан иногда высказывается… возможно, все и обернулось бы против господина Дарзака… если бы меня здесь не было! – добавил с гордостью молодой человек. – Ибо против господина Дарзака говорят и другие внешние улики, гораздо более страшные, чем вся эта история с тростью, которая мне до сих пор неясна, тем более что Ларсан, не стесняясь, ходит с этой тростью в присутствии господина Дарзака – представляете, с той самой тростью, которая будто бы принадлежит господину Дарзаку! Ход рассуждений Ларсана во многом мне стал понятен, одно мне неясно: трость.

– Фредерик Ларсан по-прежнему в замке?

– Да, он не покидает его ни на минуту! И спит там, так же как я, по просьбе господина Станжерсона. Господин Станжерсон делает для него то же, что господин Робер Дарзак сделал для меня. После того как Фредерик Ларсан обвинил его в том, что он знает убийцу и позволил ему бежать, господин Станжерсон решил всеми способами помочь своему обвинителю докопаться до истины. Точно так же господин Робер Дарзак действует в отношении меня.

– Но вы-то, по крайней мере, уверены в невиновности господина Робера Дарзака?

– Какое-то время я не отвергал возможности его вины. Это было в самом начале, когда мы шли сюда в первый раз. Теперь наступил момент рассказать вам о том, что произошло здесь между мною и господином Дарзаком.

Тут Рультабий остановился и спросил, привез ли я оружие. Я показал ему оба револьвера. Проверив их, он сказал:

– Превосходно! – и отдал мне их обратно.

– Они нам понадобятся? – спросил я.

– Несомненно. Причем сегодня же вечером. Мы проведем ночь здесь, вы не возражаете?

– Нет, нет, что вы, совсем напротив! – поспешил я заверить его с таким видом, что Рультабий расхохотался.

– Ну будет, будет! – спохватился он. – Сейчас не время смеяться. Давайте поговорим серьезно. Помните ту фразу, которая, подобно волшебному «Сезам, откройся!», отворила нам двери этого замка, полного тайн?

– Конечно, – ответил я, – прекрасно помню: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает». Это та самая наполовину сгоревшая фраза, листок с которой вы нашли среди углей в лаборатории.

– Да, и в самом углу этого листка пламя пощадило дату: 23 октября. Запомните эту дату, это крайне важно. А теперь я расскажу вам историю этой нелепой фразы. Не знаю, известно ли вам, что накануне покушения, то есть двадцать третьего, господин и мадемуазель Станжерсон поехали на прием в Елисейский дворец. По-моему, они даже присутствовали на обеде. Во всяком случае, на приеме они точно были, я сам их там видел. А попал я туда по долгу службы. Мне надо было взять интервью у одного из ученых мужей Филадельфийской академии, которых чествовали в тот день. До этого дня я никогда не видел ни господина Станжерсона, ни мадемуазель Станжерсон. Я сидел в гостиной, за которой расположен так называемый салон послов, и, устав от общения с таким количеством благородных мужей, решил позволить себе предаться неясным мечтам, как вдруг почувствовал рядом запах духов дамы в черном. Вы спросите меня, что это за «духи дамы в черном». Вам довольно знать, что духи эти я очень любил, это были духи одной дамы, одетой всегда в черное, которая в далеком детстве проявляла ко мне порою поистине материнскую доброту… Так вот, дама, от которой в этот день едва заметно пахло «духами дамы в черном», была одета во все белое. Она была удивительно красива. Я не мог устоять и, поднявшись, последовал за ней и ее духами. Какой-то мужчина, старик, вел под руку эту красавицу. Каждый оборачивался им вослед, и я слышал, как вокруг проносился шепот: «Это профессор Станжерсон с дочерью!» Так я узнал, за кем шел. Они встретили господина Робера Дарзака, которого я знал по внешнему виду. Профессора Станжерсона остановил один из американских ученых, Артур Уильям Ранс, и они сели в кресла в большой галерее, а господин Робер Дарзак увел мадемуазель Станжерсон в оранжерею. Я не отставал от них ни на шаг. В тот вечер погода стояла теплая, и двери в сад были открыты. Мадемуазель Станжерсон набросила на плечи легкую косынку, и я заметил, как она просила господина Дарзака пройти с ней в сад, где почти никого не было. Я снова последовал за ними, привлеченный явным волнением господина Робера Дарзака. Теперь они медленно шли вдоль стены, которая отделяет сад от улицы Мариньи. Я выбрал центральную аллею и шагал параллельно с ними. Затем я пошел по лужайке навстречу им. Ночь была темной, трава заглушала мои шаги. Они остановились под газовым фонарем и в его неясном свете, склонившись над листом бумаги, который держала в руках мадемуазель Станжерсон, пытались прочитать что-то, видно сильно интересовавшее их. Я тоже остановился. Вокруг было черно и тихо. Они меня не заметили, зато я явственно слышал, как мадемуазель Станжерсон повторила, складывая листок: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает!» В голосе ее звучала насмешка и в то же время отчаянная безысходность, причем слова эти сопровождались таким нервным смехом, что, мне кажется, они навсегда останутся в моей памяти. И тут же я услышал другую фразу, сказанную господином Робером Дарзаком: «Так неужели для того, чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?» Господин Робер Дарзак пребывал в необычайном волнении, он взял руку мадемуазель Станжерсон, поднес ее к губам и долго стоял так. Увидев, как вздрагивают его плечи, я подумал, что он плачет. Потом они ушли.

Когда я вернулся в большую галерею, – продолжал Рультабий, – я уже не видел господина Робера Дарзака, встретиться с ним мне довелось лишь в Гландье, после покушения, зато я снова увидел мадемуазель Станжерсон, господина Станжерсона и ученых из Филадельфии. Мадемуазель Станжерсон стояла вместе с Артуром Рансом. Он что-то говорил ей с большим воодушевлением, глаза американца во время этой беседы сверкали особым блеском. Но я уверен, что мадемуазель Станжерсон даже не слушала, что говорил ей Артур Ранс, на лице ее было написано полнейшее безразличие. Артур Уильям Ранс человек сангвинического склада, с лицом в красных прожилках, – должно быть, он любит джин. Когда господин и мадемуазель Станжерсон ушли, он направился в буфет и уже не выходил оттуда. Я присоединился к нему и средь этой сутолоки сумел оказать ему несколько мелких услуг. Он поблагодарил меня, сказав, что уезжает в Америку через три дня, то есть двадцать шестого (на другой день после покушения). Я заговорил с ним о Филадельфии, он сказал, что живет в этом городе вот уже двадцать лет, там он и познакомился с прославленным профессором Станжерсоном и его дочерью. Затем он снова увлекся шампанским, мне казалось, он никогда не остановится. Когда я уходил, он был, можно сказать, пьян.

Так я провел этот вечер, мой дорогой друг. Не знаю, прозрение ли то было или что иное, только образы господина Робера и мадемуазель Станжерсон преследовали меня всю ночь. Представьте же себе мое состояние, когда я узнал о покушении на мадемуазель Станжерсон. Как тут не вспомнить эти слова: «Так неужели для того, чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?» Однако не эту фразу сказал я господину Роберу Дарзаку, когда мы встретились с ним в Гландье, а ту, где речь шла о доме священника и благоухающем саде, ту самую, которую мадемуазель Станжерсон читала на листке бумаги и которой оказалось достаточно, чтобы перед нами распахнулись двери замка. Думал ли я в тот миг, что господин Робер Дарзак и есть убийца? Нет! Вернее, если говорить серьезно, то в тот момент я не думал ничего. У меня практически не было никакой информации. И все-таки мне хотелось, чтобы он сразу же доказал, что рука у него не ранена. Когда мы остались с ним одни, я тут же рассказал ему о том, как случаю было угодно, чтобы я стал свидетелем его разговора с мадемуазель Станжерсон в Елисейском саду, и когда я сказал, что слышал его слова: «Так неужели для того, чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?», он, безусловно, был сильно взволнован, и все-таки гораздо меньше, чем когда услышал фразу о доме священника. Однако в полное смятение его повергло мое сообщение о том, что в тот день, когда он должен был встретиться в Елисейском дворце с мадемуазель Станжерсон, она ходила после полудня на почту за письмом, – возможно, тем самым, которое они вместе читали в Елисейском саду и которое заканчивается словами: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает!» Предположение мое, в общем-то, подтвердилось потом, когда я, как вы помните, нашел среди углей в лаборатории остатки этого письма, на котором стояла дата 23 октября. Письмо было написано и получено на почте в один и тот же день. Нет сомнений, что, вернувшись из Елисейского дворца, мадемуазель Станжерсон в ту же ночь поспешила сжечь этот компрометирующий ее документ. И напрасно господин Робер Дарзак пытался уверить меня, что письмо это не имеет никакого отношения к преступлению. Я сказал ему, что, учитывая все обстоятельства столь таинственного дела, он не имел права скрывать от правосудия случай с письмом и что лично я уверен в том, что письмо это имеет огромное значение, что отчаяние, с каким мадемуазель Станжерсон произнесла роковую фразу, рыдания самого Робера Дарзака, а также высказанная им после чтения письма угроза совершить преступление не оставляют места сомнениям. Робер Дарзак все больше и больше нервничал. Тогда я решил воспользоваться преимуществом своего положения.

«Вы собирались жениться, сударь, – сказал я как бы невзначай, стараясь не глядеть на своего собеседника, – и вдруг женитьба эта становится невозможной, насколько я понимаю, из-за автора этого письма, если сразу же после его чтения вы говорите о необходимости совершить преступление, чтобы получить мадемуазель Станжерсон. Значит, между вами и мадемуазель Станжерсон стоит кто-то, кто запрещает ей выходить замуж, кто-то, кто готов убить ее, чтобы помешать ее замужеству! – Свою маленькую речь я закончил такими словами: – А теперь, сударь, вам остается только назвать мне имя убийцы!»

Должно быть, я, сам того не подозревая, говорил чудовищные вещи, потому что, когда я взглянул, наконец, на Робера Дарзака, лицо его было неузнаваемо, на лбу выступил пот, в глазах застыл ужас.

«Сударь, – сказал он, – я хочу попросить вас об одной вещи, это может показаться вам бессмысленным, но ради этого я готов отдать свою жизнь: не говорите судебным властям о том, что вы видели и слышали в Елисейском саду… Ни судебным властям, ни вообще кому бы то ни было. Клянусь вам, что я невиновен, я знаю, чувствую, что вы мне верите, но я скорее предпочту прослыть виновным, чем привлечь внимание правосудия к этой фразе: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает». Правосудие не должно знать об этой фразе. Все это дело принадлежит вам, сударь, я отдаю его в ваши руки, но забудьте о вечере в Елисейском дворце. У вас будет множество других возможностей, кроме этой, отыскать преступника, я помогу вам, я все для вас сделаю. Хотите остаться здесь? Хотите быть здесь полновластным хозяином? Есть, спать здесь? Следить за каждым моим шагом и за всеми остальными здешними обитателями? Вы будете распоряжаться всем в Гландье, только забудьте о вечере в Елисейском дворце».

Тут Рультабий остановился, чтобы немного перевести дух. Теперь мне стало понятно необъяснимое ранее отношение г-на Робера Дарзака к моему другу и та легкость, с которой тот смог расположиться на месте преступления. Однако все, что я узнал, лишь еще более возбудило мое любопытство. Я попросил Рультабия рассказать мне, что было дальше. Что произошло в Гландье за минувшую неделю. Разве не говорил мой друг, что теперь против г-на Робера Дарзака есть внешние улики, гораздо более страшные, нежели трость, найденная Ларсаном?

– Все оборачивается против него, – подтвердил мой друг. – Ситуация складывается весьма опасная. Но господин Робер Дарзак, кажется, не слишком обеспокоен всем этим, и, думается, напрасно. Его ничто не интересует, кроме здоровья мадемуазель Станжерсон, которое с каждым днем улучшается, а тут еще произошло событие более таинственное, чем сама тайна Желтой комнаты!

– Возможно ли это?! – воскликнул я. – Какое же событие может оказаться таинственнее тайны Желтой комнаты?

– Вернемся сначала к господину Роберу Дарзаку, – сказал Рультабий, стараясь успокоить меня. – Я говорил вам, что все оборачивается против него. «Элегантные» следы, обнаруженные Фредериком Ларсаном, похоже, и в самом деле являются следами жениха мадемуазель Станжерсон. След от велосипеда тоже вполне может оказаться следом его велосипеда, это практически установлено. С тех пор как у него появился велосипед, он всегда оставлял его в замке. Зачем же увозить его в Париж именно теперь? Разве он не собирался возвращаться в замок? Разве отмена свадьбы должна была повлечь за собой окончательный разрыв между ним и Станжерсонами? Каждая из сторон уверяет, что отношения их, безусловно, будут продолжаться. Так в чем же дело? Фредерик Ларсан полагает, что между ними все кончено. С того дня, как Робер Дарзак сопровождал мадемуазель Станжерсон в магазин «Лув», и до следующего за преступлением дня бывший жених ни разу не появлялся в Гландье. Не следует забывать, что мадемуазель Станжерсон потеряла свою сумочку и ключ с медной головкой, находясь в обществе господина Робера Дарзака. С того самого дня и до вечера в Елисейском дворце профессор Сорбонны и мадемуазель Станжерсон ни разу не виделись. Возможно, они писали друг другу. Мадемуазель Станжерсон ходила на почту за письмом до востребования, и Фредерик Ларсан считает, что это было письмо от Робера Дарзака, ибо Фредерик Ларсан, который, естественно, ничего не знает о том, что произошло в Елисейском дворце, пришел к мысли, что это Робер Дарзак собственной персоной украл сумочку и ключ с целью повлиять на решение мадемуазель Станжерсон, завладев самыми ценными бумагами ее отца, бумагами, которые он возвратил бы при условии своей женитьбы на мадемуазель Станжерсон. Все это было бы не более чем сомнительной и даже едва ли не абсурдной гипотезой, по словам самого великого Фреда, если бы не еще одно обстоятельство, причем обстоятельство весьма серьезное. Вещь эта довольно странная, на мой взгляд, и я никак не могу найти ей объяснение. Выходит, будто сам господин Дарзак ходил двадцать четвертого на почту за письмом, за тем самым письмом, которое накануне уже взяла мадемуазель Станжерсон. Описание человека, который подходил к окошечку, в точности соответствует внешности господина Дарзака. На вопрос, заданный ему в связи с этим следователем, господин Дарзак ответил отрицательно: нет, он не ходил на почту; я лично верю господину Роберу Дарзаку, ибо, даже если предположить, что письмо было написано им – а я этого не думаю, – он знал, что мадемуазель Станжерсон взяла его, так как видел его у нее в руках в саду Елисейского дворца. Значит, это не он приходил на другой день, двадцать четвертого, на почту за письмом, которого, как он прекрасно знал, там уже не было. Я считаю, что за письмом приходил кто-то другой, удивительно на него похожий, то есть, иными словами, тот, кто украл сумочку; должно быть, этот человек чего-то требовал в своем письме от владелицы сумочки – мадемуазель Станжерсон, – чего-то такого, чего не последовало. И наверное, он этому очень удивился и стал сомневаться, дошло ли по назначению отправленное им письмо с надписью на конверте: «М. А. Т. И. С. Н.». Потому-то он и идет на почту, да еще с такой настойчивостью требует письмо. Затем он в ярости уходит. Письмо получено, а требование его не выполнено! Чего же он требовал? Этого не знает никто, кроме мадемуазель Станжерсон. И вот на другой день становится известно, что ночью мадемуазель Станжерсон чуть не убили, а еще через день я обнаруживаю, что обокрали профессора, воспользовавшись ключом, о котором шла речь в объявлении и о котором предлагалось сообщить в письме до востребования. Поэтому я не сомневаюсь, что человек, приходивший на почту, и есть убийца; таков же, впрочем, был ход рассуждений, в общем-то вполне логичный, и у Фредерика Ларсана, но применительно к Роберу Дарзаку. Вы, конечно, понимаете, что и следователь, и Ларсан, да и сам я, – мы все сделали, чтобы получить в почтовом отделении точные сведения о странном человеке, приходившем туда 24 октября. Но, увы, никому не известно, откуда он взялся и куда исчез! Кроме описания, согласно которому он похож на господина Робера Дарзака, – ничего! Я дал объявления в самых крупных газетах: «Предлагаю значительное вознаграждение кучеру, отвозившему клиента к почтовому отделению № 40 24 октября около десяти часов утра. Обращаться в редакцию газеты „Эпок“, спросить М. Р.». Однако это ничего не дало. Не исключено, что человек этот приходил пешком, но, так как он спешил, вполне можно было предположить, что он приезжал в экипаже. В своих объявлениях я не давал его примет, опасаясь, как бы все кучера, которые привозили в этот час клиентов к почтовому отделению № 40, не явились ко мне. Но представьте себе, не пришел ни один. И ночью и днем я задавался вопросом: что же это за человек, который до такой степени похож на господина Робера Дарзака и с которым я вновь встречаюсь при покупке им трости, попавшей в руки Фредерика Ларсана? Но самое главное заключается в том, что господин Дарзак, который в тот час, когда его двойник приходил на почту, должен был читать лекцию в Сорбонне, лекции этой не читал. Его замещал кто-то из друзей. И когда его спрашивают, чем он занимался в это время, он отвечает, что ходил гулять в Булонский лес. Ну что прикажете думать о профессоре, который просит почитать за него лекцию, а сам тем временем идет гулять в Булонский лес? И притом знайте, что если господин Робер Дарзак утверждает, будто утром двадцать четвертого ходил гулять в Булонский лес, то ничего более определенного он не может сказать и о своем времяпрепровождении в ночь на двадцать пятое!.. Когда Фредерик Ларсан спросил его, чем он занимался в это время, господин Дарзак вполне миролюбиво ответил, что это его личное дело, как распорядиться своим временем в Париже… Тогда Фредерик Ларсан поклялся вслух, что он сам, без чьей-либо помощи, выяснит, на что было употреблено это время. Все это дает некоторые основания для предположений великого Фреда, а если согласиться с фактом пребывания Робера Дарзака в Желтой комнате, то вполне приемлемо и объяснение полицейского относительно того, каким образом убийца мог исчезнуть: господин Станжерсон наверняка позволил бы ему уйти, чтобы избежать грандиозного скандала. Впрочем, именно эта гипотеза, которую лично я считаю ложной, и ввела в заблуждение Фредерика Ларсана, что могло бы доставить мне некоторое удовольствие, если бы подозрение не падало на невинного человека! А теперь остается выяснить: действительно ли эта гипотеза вводит в заблуждение Фредерика Ларсана? Вот в чем вопрос! Именно в этом, и только в этом!

– Э-э, да полноте, может быть, Фредерик Ларсан и прав! – не удержавшись, прервал я Рультабия. – Вы уверены, что господин Дарзак и в самом деле невиновен? Мне кажется, столько досадных совпадений…

– Совпадения, – ответил мой друг, – самые злостные враги истины.

– А что думает по этому поводу следователь?

– Господин де Марке не решается предъявить обвинение господину Роберу Дарзаку без достаточно веских доказательств. Мало того, что общественное мнение будет не на его стороне, и это не считая Сорбонны. Его наверняка осудят и господин Станжерсон, и мадемуазель Станжерсон! Мадемуазель Станжерсон обожает господина Робера Дарзака. Пускай она видела убийцу лишь мельком, но убедить публику в том, что она могла не узнать господина Робера Дарзака, если господин Робер Дарзак и в самом деле напал на нее, будет нелегко. В Желтой комнате было, разумеется, темно, и все-таки маленький ночник освещал ее, не забывайте этого. Вот, мой друг, каково было положение дел, когда три дня назад или, вернее, три ночи назад произошло то самое неслыханное событие, о котором я упоминал.