Стабильный и готовый к сотрудничеству Восток

 

Принимая во внимание намечающееся смещение глобального центра тяжести с Запада на Восток, не окажется ли новая Азия XXI века, подобно старой Европе XX века, одержима межгосударственными распрями и не падет ли в итоге жертвой саморазрушения? Если да, то мир на земле ждёт катастрофа. Поэтому данным вопросом следует задаться с самого начала, особенно в свете разительного сходства между сегодняшней Азией и вчерашней Европой.

В начале XX века Европа находилась на пике своего глобального влияния, однако за каких‑нибудь тридцать лет обескровила сама себя. В основном это произошло из‑за невозможности включить агрессивную, набирающую силы имперскую Германию в существующую европейскую систему. (Наблюдается некоторое сходство с возвышением современного Китая в нынешней Азии.) Франция, не простившая Пруссии своего поражения в 1870 году, противостояла усилению Германии и была им сильно встревожена. (Просматриваются параллели с современной Индией.) Островная Британия, пользующаяся тем не менее значительным влиянием на континенте, не вмешивалась в европейские дела напрямую, однако они ее, конечно, затрагивали. (Напрашивается некоторая аналогия с современной Японией.) Немаловажную роль сыграла и Россия. Её противодействие союзу Германии с Австро‑Венгрией против Сербии развязало войну в 1914 году, а пакт с Германией в 1939 году привел ко второму и финальному раунду европейского саморазрушения. Сегодняшняя Россия, обеспокоенная усилением Китая, симпатизирует Индии как возможному противовесу.

Главной причиной европейской катастрофы оказалась неспособность европейской системы межгосударственных отношений (сложившейся столетием ранее в результате соглашения великих империй на Венском конгрессе в 1815 году) справиться с одновременным становлением новой империи и волной патриотических настроений в странах Центральной Европы, которые в последующие десятилетия только крепли. В сегодняшнем мире, центром которого уже не является Европа, вопрос региональной стабильности Азии, безусловно, весьма критичен для глобального благополучия. Обусловлено это не только подъёмом Китая на вершину международного влияния, но и самоочевидно высоким положением Японии, Индии, Индонезии и Южной Кореи в глобальной экономической иерархии, не говоря уже о совокупном экономическом весе нескольких стран средней величины на азиатском юго‑востоке. В общей сложности – даже при отсутствии совместных действий – на азиатские государства приходится 24,7% общемирового ВНП и 54% мирового населения.

Кроме того, как отмечалось в части I, эта огромная доля мирового населения, принадлежащая Азии, испытывает сейчас политическое пробуждение. Её политическое осознание определяется и подогревается национализмом и (или) религией, пропитанными сохраняющейся (в разной степени, в зависимости от конкретного исторического опыта, пережитого каждой страной) враждебностью к Западу. Лейтмотивом в этих различных исторических повествованиях проходит тема антиимпериализма, где на те или иные сегменты Запада возлагается вина за действительные и вымышленные преступления. В общем и целом Восток нельзя назвать единым – в политическом, религиозном, культурном и этническом отношении он отличается большей разрозненностью, чем неохотно консолидирующийся Запад. Политическое пробуждение Востока началось позже, и горькие воспоминания у него ещё свежи. Восток проникается коллективной гордостью, богатеет и набирает силу, однако его огромное население по‑прежнему живет в бедности, тесноте и обиде. Между многими восточными государствами не ослабевает вражда. И если их популистская энергия может легко иссякнуть, по накалу национализма они вполне сравнимы с Европой полуторавековой давности.

Таким образом, азиатский национализм, особенно подкрепленный в некоторых случаях религиозным пылом, представляет главную угрозу политической стабильности в регионе. Кроме того, он может стать основным препятствием на пути возникновения и (или) формирования по‑настоящему стабильной демократии, особенно если его пламя раздуют какие‑нибудь резонансные события в межгосударственных отношениях, касающиеся того или иного конфликтного вопроса. Бурление страстей, разжигаемых националистическими лозунгами, может привести к сильному нагнетанию обстановки, справиться с которым не смогут даже авторитарные власти региона. Что ещё хуже, малочисленные относительно демократические государства будут вынуждены присоединиться к волне всколыхнувшегося национализма в знак собственной популистской солидарности.

В случае подобного угрожающего развития событий возможностей для конфликта хоть отбавляй. Одни провоцируют усиление соперничества между региональными державами (очевидный пример – Китай и Индия). Водные и территориальные споры могут послужить как причиной, так и поводом. Другие – это относится к Пакистану и Индии – могут вспыхнуть из‑за нерешенных и потенциально взрывных территориальных конфликтов, которые обострят националистическую и религиозную вражду до пределов угрозы существованию обеих стран. Третьи может ненамеренно породить неослабевающая исторически сложившаяся неприязнь, как в случае с Китаем и Японией. Четвертые выступят побочным эффектом внутренней нестабильности и просчетов руководства на высшем уровне (здесь поневоле вспоминается отношение Северной Кореи к Южной). Причиной пятых может стать столкновение морских интересов – между Китаем и Японией, а также между Китаем и его соседями по Юго‑Восточной Азии, имеющими выход к Южно‑Китайскому морю. Кроме того, слабеющую в случае отказа идти на сближение с Западом и модернизироваться Россию могут также возмущать всё более успешные попытки Китая расширить доступ к природным ресурсам Монголии и новым центральноазиатским государствам.

Помимо всего этого, мотивирующим импульсом серьёзного международного напряжения может стать неспособность Америки и Китая сообща адаптироваться к меняющемуся распределению политических и экономических сил в их двусторонних отношениях. Камнем преткновения – кроме очевидного экономического соперничества и нерешенных финансовых споров – может послужить статус Тайваня или степень американского военно‑морского присутствия вблизи китайских территориальных вод, или столкновение интересов в корейском конфликте.

И наконец, нельзя забывать о потенциальной роли ядерного вооружения в этой региональной розни. На новом Востоке уже имеются три легальные ядерные державы (Китай, Индия и Пакистан) и одна полулегальная – Северная Корея, которая периодически провозглашает себя таковой, выступая с угрозами. Если Япония начнет сомневаться в оборонных обязательствах Америки, она с легкостью превратится в ядерную державу сама, тогда как на юго‑западных рубежах новой Азии к вступлению в ядерный клуб, возможно, уже приближается Иран. Отсутствие расширенной структуры коллективной безопасности в Азии (аналогичной имеющейся на сегодняшний день в Европе) и вероятность такого большого числа конфликтов, способных вспыхнуть на фоне зыбких националистических притязаний, оправдывают опасения, что какой‑нибудь международный инцидент может перерасти в более масштабные региональные действия, напоминающие (особенно если в ход пойдет ядерное оружие) или даже затмевающие те ужасы, которые пережила Европа в предыдущем столетии.

Однако, несмотря на множество неурегулированных вопросов и имеющуюся асимметрию, нельзя категорично утверждать, что новый Восток обречён на разрушительные международные войны. Параллели с Европой XX века кажутся убедительными, но не меньшее значение имеют различия, проистекающие из новых глобальных реалий XXI века и уникальной истории межгосударственной системы отношений в Азии.

Первое отличие – геополитический факт, что (не в пример Европе начала XX века, которая тогда ещё выступала средоточием мировых сил) Азия пока ещё не доросла до центра мировой военной мощи. Это значит, что главе любого азиатского государства, решающегося на масштабные военные действия, придётся учесть вероятность вмешательства косвенно затронутых внешних сил. Например, в случае по‑настоящему серьёзной войны (а не просто приграничных столкновений) между Индией и Китаем Россия почти наверняка встанет на сторону Индии, просто потому, что это ослабит Китай. Реакция Америки, вероятно, будет направлена на то, чтобы ни одна держава не выбилась в безоговорочные властители Азии. Поэтому Америка, чтобы не допустить одностороннего исхода, скорее всего постарается сократить как число военных целей, так и размах и накал действий с обеих сторон.

Осведомлённостью азиатских властей о наличии более влиятельных третьих сил может отчасти объясняться, почему военные бюджеты азиатских стран остаются настолько низкими относительно ВНП этих стран. (Согласно данным Всемирного банка, Китай тратит на оборону 2%, Индия – 3%, Япония – 1% своего ВВП. Расходы США составляют 4,6%.) Даже на примере Китая и Индии, судя по объемам оборонного бюджета и сравнительно скромным ядерным арсеналам, ни одна из сторон не рассматривает всерьез возможность окончательного разрешения существующих или потенциальных разногласий силовым путем – несмотря на непрекращающиеся взаимные подозрения.

Во‑вторых, современной Азии выгодны условия международной коммерческой взаимозависимости, которые не только препятствуют односторонним военным действиям, но и открывают возможности альтернативных источников удовлетворения национальных амбиций (например, путем экономического роста за счет внешней торговли), а следовательно, подавления националистического экстремизма. Китай, несомненно, сознает, что тридцать лет впечатляющих внутренних социоэкономических преобразований обеспечили ему международное главенство и прочные экономико‑финансовые позиции. И опыт Китая не уникален. Другие приближающиеся к успеху азиатские государства (в частности Северная Корея и блок АСЕАН) также извлекают выгоду из разветвленной сети связей и отношений, требующих несколько поумерить националистический пыл. В XXI веке средний класс связан с международным сообществом гораздо теснее, чем его европейские предшественники в XX веке. Учеба за границей, частые путешествия, деловые связи, общие профессиональные ожидания, тесное транснациональное общение в Интернете – все это способствует если не полностью неуязвимому для националистических амбиций мировоззрению, то по крайней мере острее осознающему взаимозависимость государственных интересов.

В‑третьих, нельзя не учитывать и исторический контраст между Европой и Азией. Как отмечено в заслуживающей внимания работе о становлении Китая, ещё несколько столетий назад «важнейшие государства Восточной Азии – от Японии и Кореи до Китая, Вьетнама, Лаоса, Таиланда и Кампучии <...> были связаны между собой напрямую или через Китай посредством торговых и дипломатических отношений и удерживались вместе общим пониманием принципов, норм и правил, регулирующих эти взаимоотношения. <...> Долговременные перемирия между европейскими странами были скорее исключением, чем правилом. <...> Тогда как государства Восточной Азии, напротив, почти непрерывно жили в мире друг с другом, не по 100, а по 300 лет»[22].

И наконец, мотивирующие импульсы угрозы миру в Азии XXI века и в Европе XX столетия тоже не совпадают. В Европе движущей силой межгосударственных войн выступали подогреваемые национализмом территориальные притязания стран, исходящих из формулы «больше территория – больше власти – выше статус». В крайнем своем проявлении эти притязания оправдывались сомнительной теорией жизненного пространства (lebensraum), якобы необходимого для выживания страны. В современной Азии основной причиной региональной напряженности станут скорее всего внутренние конфликты, возникающие на почве этнической розни и верности догосударственному роду, а не посягательства на соседние территории. И действительно, если не считать пакистанских опасений относительно Индии, главной задачей большинства военных частей юго‑восточных и юго‑западных азиатских стран остается не защита границ от посягательств соседей, а поддержание стабильности существующих государств.

Что касается густонаселённой Индии, причиной региональных беспорядков может послужить одно из двух потенциально опасных внутренних противоречий: пропасть между самыми богатыми и самыми бедными слоями (учитывая, что нищета в Индии выражена гораздо острее, чем в Китае) и этническо‑лингвистическо‑религиозное расслоение. В отличие от Китая, где 91,5% населения составляет этническая группа хань, самая крупная этническая группа в Индии насчитывает около 70%, а значит, остальные 300 миллионов человек принадлежат, по сути, к этническим меньшинствам. В религиозном отношении индийцы распределяются следующим образом: около 950 миллионов индусов, приблизительно 160 миллионов мусульман, около 22 миллионов сикхов и множество исповедующих прочие верования. Хинди в качестве общего языка объединяет меньше половины населения. Кроме того, уровень грамотности в Индии вопиюще низок, большинство женщин просто не умеют читать и писать. Растет волна сельских беспорядков, которую, несмотря на распространяющееся насилие, не удается подавить уже больше десяти лет.

Кроме того, политической системе Индии ещё только предстоит доказать свою функциональность как «крупнейшей демократии мира». Это испытание начнется, когда народ Индии испытает настоящее политическое пробуждение и проявит политическую активность. Учитывая высокий уровень неграмотности населения и тесную связь между богатством и привилегированным положением политической верхушки, индийская «демократия» скорее напоминает британскую аристократическую «демократию» второй половины XIX века, до появления профсоюзов. Функциональную жизнеспособность существующей системы ждёт серьёзная проверка на прочность, когда разношерстные народные массы обретут политическое сознание и начнут отстаивать свои идеи. Внутренняя сплоченность страны затрещит под напором этнических, религиозных и языковых разногласий. Если ситуация выйдет из‑под контроля, соседний Пакистан, и без того стонущий от межплеменных раздоров, также может стать геополитическим очагом разгорающегося регионального насилия.

В этой потенциально конфликтной обстановке стабильность Азии будет отчасти зависеть от того, как отреагирует Америка на события в двух пересекающихся региональных треугольниках с центром в Китае. Первый треугольник составляют Китай, Индия и Пакистан. Второй – Китай, Япония и Корея с государствами Юго‑Восточной Азии на подхвате. В первом случае главным очагом напряжения и источником нестабильности окажется Пакистан. Во втором – Корея (обе Кореи, Северная и Южная) и (или), возможно, Тайвань.

В обоих случаях Штаты по‑прежнему останутся ключевой фигурой, способной влиять на расстановку сил и исход событий. Поэтому с самого начала Штаты должны руководствоваться общим принципом: избегать какого бы то ни было прямого вооружённого вмешательства в конфликты между враждующими азиатскими странами. Любой исход – как пакистаноиндийской войны, так и войны с участием Китая или даже непосредственно китайско‑индийской – не скажется на интересах Штатов более пагубно, чем обновленное и, возможно, расширенное американское военное присутствие на азиатском материке. Причем последнее может вызвать гораздо более сильную цепную реакцию, результатом которой будет этническая и религиозная нестабильность в Азии.

Перечисленное, разумеется, не относится к существующим обязательствам США по отношению к Японии и Южной Корее, где в настоящее время дислоцирован американский военный контингент. Более того, невмешательство Штатов в возможные конфликты между азиатскими государствами не означает безразличия к их потенциальному исходу. Штаты, несомненно, должны направить свое международное влияние на то, чтобы не дать разгореться войне, сдерживать ее, если она все же вспыхнет, и не допустить одностороннего её разрешения. Однако подобные действия должны подразумевать участие других сторон, потенциально затрагиваемых крупными беспорядками в Азии. Некоторые из них могут предпочесть отсидеться в стороне, загребая жар руками Америки. Следовательно, другие державы, помимо Штатов, должны взять на себя задачу предотвратить или сдержать кризис, а также при необходимости подвергнуть санкциям самую агрессивную из воюющих сторон.

В первом треугольнике борьба ведется за главенство в Азии. Китай с Индией и без того выступают крупными игроками на международной арене. Индия – самая населённая страна в мире, экономика её находится на подъёме, жизнеспособность её формальной демократии как возможной альтернативы китайской авторитарной модели представляет особый интерес для демократической Америки. Китай – вторая по величине экономика мира, недалек тот час, когда он нарастит до таких же масштабов (если уже не нарастил) свой военный потенциал, а кроме того, он стремительно поднимается на вершину мирового Олимпа. Поэтому китайско‑индийские взаимоотношения проникнуты соперничеством и антагонизмом, тогда как Пакистан выступает камнем преткновения.

С индийской стороны существующие трения и взаимная неприязнь подпитываются относительно неприкрытой враждебностью по отношению к Китаю, выражаемой в нецензурируемых СМИ и стратегических дискуссиях. Китай неизменно предстает в них как угроза, в основном территориальная. Средства массовой информации часто упоминают оккупацию Китаем спорных приграничных территорий в 1962 году. Стремление Китая установить свое экономическое и политическое присутствие в Мьянме и пакистанских портах на Индийском океане подается публике как стратегический замысел по блокаде Индии. Китайские СМИ, находящиеся под государственной цензурой, отличаются большей сдержанностью в выражениях, однако об Индии отзываются снисходительно, рисуя её не слишком серьёзным соперником и тем самым только подогревая её неприязнь.

В значительной степени это высокомерие по отношению к Индии основывается на более высоких общественных показателях Китая. Его ВНП существенно выше, чем у Индии; модернизация городской среды и инфраструктурные инновации проходят на более передовом уровне; население отличается большей грамотностью, а также большей этнической и языковой однородностью (см. Таблицу 4.2).

В любом случае обе стороны находятся в стратегическом плену своих субъективных ощущений и геополитической обстановки. Индия завидует экономическим и инфраструктурным преобразованиям Китая. У Китая вызывает презрение сравнительная отсталость Индии (в социальном плане наиболее наглядно выраженная в разрыве между уровнями грамотности населения обеих стран) и отсутствие дисциплины. Индия боится китайско‑пакистанских столкновений, Китай опасается, что Индия перекроет ему доступ по Индийскому океану к Ближнему Востоку и Африке. Если не считать ритуальных заявлений в дипломатических коммюнике о преданности обеих сторон делу мира, нельзя сказать, чтобы влиятельные фигуры часто призывали к полномасштабному взаимному урегулированию, поэтому обоюдная неприязнь ширится и растет.

 

 

 

 

Америке в этом соперничестве следует держаться осторожно и отстранённо. Однако разумную сдержанность, особенно в вопросе альянса с Индией, не стоит понимать как безразличие к потенциальному явлению Индии в качестве альтернативы китайской авторитарной политической модели. Индия подает большие надежды, тем более если ей удастся объединить стабильное развитие с распространением демократии. Поэтому теплота отношений Америки с Индией вполне оправдана, что не подразумевает, впрочем, поддержки в таких спорных вопросах, как Кашмир (учитывая, какой критике подвергаются действия Индии в этом отношении), и не означает, что данное сотрудничество направлено против Китая.

Принимая во внимание, что в политических кругах США начинают ратовать за официальный американо‑индийский альянс, очевидно, против Китая и, по сути, также против Пакистана, необходимо открыто заявить, что подобная инициатива противоречит интересам государственной безопасности США. Она повышает вероятность вовлечения Штатов в потенциально затяжные и острые азиатские конфликты. Принятое в 2011 году на фоне неснятого эмбарго на продажу оружия Китаю решение Штатов продавать передовое оружие Индии оказалось не самым мудрым. Укрепляя, с одной стороны, ядерную программу Индии, с другой стороны, Штаты портят отношения с Китаем, создавая впечатление противоборства ещё до того, как Китай сам запишется в противники.

Кроме того, американо‑индийский альянс своим появлением окажет бесплатную услугу России. Он помешает долгосрочным интересам Америки в Евразии по двум причинам: во‑первых, снизит опасения России по отношению к Китаю и тем самым ослабит её заинтересованность в сближении с Западом, и во‑вторых, усилит соблазн Москвы, воспользовавшись тем, что Америка отвлеклась на азиатские конфликты, посильнее утвердить свои имперские интересы в Центральной Азии и Центральной Европе. Перспективы расширенного и более энергичного Запада в этом случае становятся туманными.

И наконец, американо‑индийский альянс имеет шансы повысить привлекательность идеи антиамериканского терроризма среди мусульман, которые решат, что этот союз негласно направлен против Пакистана. Тем более вероятно такое развитие событий, если к тому времени в Индии появятся очаги религиозной вражды между индусами и мусульманами. Большая часть остального исламского мира, будь то близлежащая Юго‑Западная Азия, Центральная Азия или Ближний Восток, проникнется растущим сочувствием и поддержит теракты против Америки. В общем и целом, что касается первого азиатского треугольника, самым мудрым будет воздерживаться от любых альянсов, которые вынудят Штаты к вооружённому вмешательству в этой части Азии.

Во втором региональном треугольнике, включающем Китай, Японию, Южную Корею и частично Юго‑Восточную Азию, картина вырисовывается менее четкая. В общих чертах ключевыми вопросами здесь выступают роль Китая как господствующей державы в материковой части Азии и позиция Америки в Тихом океане. Главным политическим и военным союзником Америки на Дальнем Востоке остается Япония, хотя её военный потенциал в настоящее время сокращен (однако положение имеет шансы измениться, учитывая растущие опасения по поводу усиления Китая). Кроме того, Япония считается третьей по величине экономикой мира, лишь недавно уступив Китаю второе место. Южная Корея – страна с растущей экономикой и давняя союзница Америки, рассчитывающая на её прикрытие в случае конфликта со своей враждебной северной родственницей. Юго‑Восточная Азия обладает менее официальными связями с США и состоит в тесном региональном партнёрстве (АСЕАН), однако усиление Китая её тоже пугает. Самое главное, что Америка и Китай уже связаны экономическими отношениями, из‑за которых в случае взаимного охлаждения могут пострадать обе стороны, тогда как экономический и политический рост Китая в любом случае представляет потенциальную угрозу нынешнему глобальному главенству Америки.

Учитывая недавние успехи Китая и его исторические достижения, было бы опрометчиво рассчитывать, что китайская экономика может внезапно забуксовать. Ещё в 1995 году (теперь его можно назвать серединной вехой тридцатилетнего подъёма китайской экономики) некоторые выдающиеся американские экономисты высказывали предположение, что к 2010 году Китай может оказаться в такой же финансовой яме, как и Советский Союз тридцатилетней давности после фантасмагорических обещаний руководства в 1960‑х, что к 1990‑м страна догонит и перегонит Америку. Сейчас даже для закоренелых скептиков очевидно, что экономический взлет Китая не фикция и имеет все шансы продолжиться, хотя, возможно, со снижением темпов годового прироста.

Из этого не следует, что на Китае никак не отразится мировой финансовый кризис или глобальный спад спроса на товары его производства. Кроме того, из‑за растущего социального расслоения может усилиться напряжение в обществе, которое приведет к политическим беспорядкам, повторяющим в каком‑то смысле события на площади Тяньаньмынь в 1989 году. Новый китайский средний класс, насчитывающий, по некоторым данным, около 300 миллионов человек, может потребовать расширения своих политических прав. Однако ничто из этого не похоже на системный крах Советского Союза. Растущее влияние Китая на международную обстановку – это данность, с которой Америке придётся смириться, не демонизируя и не впадая в едва завуалированные мечты о том, что она вдруг исчезнет.

Куда более серьёзная опасность грозит с совершенно другой стороны, не экономической, а скорее социополитической. Спровоцировать её может постепенное и сперва незаметное ослабление хватки китайского руководства или более ощутимое усиление китайского национализма. По отдельности или вместе оба этих фактора могут лечь в основу политики, губительной для международных амбиций Китая, и (или) помешать его спокойным внутренним преобразованиям.

До сих пор китайское руководство со времен «Культурной революции» в общем и целом отличалось благоразумием. Дэн Сяопин обладал настойчивостью и дальновидностью, строящимися на прагматическом реализме. После него Китай пережил три смены руководства, прошедшие без эксцессов благодаря отчасти негласной систематизации процедур четко расписанного графика передачи власти. Его преемники иногда вступали в разногласия друг с другом (например, Ху Яобан, какое‑то время рассматривавшийся как возможный наследник Дэн Сяопина, выступал за больший политический плюрализм, чем было приемлемо для его товарищей по партии). Китайские руководители стараются предугадывать возможные проблемы и извлекать уроки из соответствующего зарубежного опыта по борьбе с неизбежными при экономическом взлете осложнениями. (Так, китайское политбюро периодически посвящает целый день разбору какой‑нибудь острой внешне‑ или внутриполитической проблемы, проводя соответствующие исторические или зарубежные параллели. Самое первое такое заседание было, что весьма показательно, посвящено урокам взлета и падения иностранных империй, самой последней из которых называлась американская.)

Нынешнее поколение руководителей, уже не революционеров и не новаторов, выросло в устойчиво сформировавшихся политических условиях, где по основным вопросам государственной политики выработан долгосрочный курс. Другого прочного фундамента эффективного управления, кроме стабильности государственного аппарата (то есть централизованного контроля), они не признают. Однако в условиях крайней бюрократизации соглашательство, осторожность и заискивание перед вышестоящими зачастую гораздо больше способствуют политическому карьерному росту, чем личное мужество и инициативность. Маловероятно, что какое бы то ни было политическое руководство сможет в конечном итоге сохранить жизнеспособность, если в его кадровой политике почти исподволь вырабатывается отторжение таланта и предприимчивости. Так недалеко и до распада, тогда как стабильность политической системы может поставить под угрозу намечающийся разрыв между официально провозглашаемым прежним укладом и разномастными ожиданиями политически пробуждающегося народа.

Однако в случае Китая народное недовольство вряд ли выплеснется в массовые призывы к демократии – скорее оно выльется в социальные конфликты либо националистические волнения. Правительство больше готовится к первому. Государственные плановики даже сформулировали и обнародовали пять основных проблем, которые, по их мнению, могут привести к массовым волнениям, угрожающим социальной стабильности: 1) разрыв между богатыми и бедными, 2) городские беспорядки и недовольство, 3) укоренившаяся коррупция, 4) безработица и 5) утрата общественного доверия[23].

С усилением националистических настроений справиться будет сложнее. Даже из подцензурных публикаций в СМИ складывается четкая картина: национализм в Китае на подъёме. Несмотря на то что власти по‑прежнему призывают к осторожности в определении статуса и исторических задач Китая, к 2009‑2010 годам самые серьёзные китайские СМИ запестрели триумфальными заявлениями о растущем влиянии, экономической мощи Китая и планомерном восхождении на вершину мировой славы. Резкий прилив националистического пыла проявился и во всплесках народного негодования по поводу мелких военно‑морских столкновений с Японией в районе спорных островов. Тайваньский вопрос также может в какой‑то момент разжечь в народе воинственный антиамериканизм.

На самом деле парадокс китайского будущего состоит в том, что постепенное движение к частичной демократизации может оказаться более осуществимым под разумным, но властным руководством, которое осторожно перенаправит социальную энергию в нужное русло, чем при ослабленном, которое будет чрезмерно потакать требованиям народа. Ослабленный и постепенно деградирующий режим может не устоять перед искушением сохранить политическое единство (и собственную власть) в опоре на экстремальное националистическое видение будущего страны, не отличающееся терпением. Если руководство из‑за боязни упустить власть и утраты дальновидности поддержит всплеск национализма, пострадает выверенное равновесие между претворением в жизнь внутриэкономических планов и осмотрительным преследованием внешнеполитических интересов Китая.

Вышеупомянутые факторы могут, кроме того, привести к кардинальным переменам в структуре политической власти Китая. Китайская армия (Народно‑освободительная армия Китая) – единственная общегосударственная структура, способная осуществлять государственный контроль. Помимо этого, она активно участвует в непосредственном управлении основными экономическими активами. В случае серьёзного ослабления существующего политического руководства и всплеска популистских настроений военные скорее всего возьмут бразды правления в свои руки.

Как ни парадоксально, вероятность такого исхода повышает целенаправленная политизация офицерского состава китайской армии. Среди высших чинов партийное членство составляет 100%. И как сама Коммунистическая партия Китая, партийные бойцы Народно‑освободительной армии считают себя стоящими над государством. В случае системного кризиса взять власть в свои руки будет для облаченных в форму членов партии естественным шагом. Политическое руководство перейдет к высокомотивированным, националистически настроенным, организованным, но не искушенным в международной политике лицам.

Националистический военизированный Китай повергнет себя в самоизоляцию. Он не только развеет общемировое восхищение китайской модернизацией, но и всколыхнет остатки антикитайских настроений в США, возможно, даже со скрытыми расистскими мотивами. В результате, вероятно, не обойдется без политического давления с целью создания антикитайской коалиции с теми азиатскими странами, у которых амбиции Пекина вызывают все больший страх. Тогда непосредственное геополитическое окружение Китая, в настоящее время настроенное на партнёрство с экономически преуспевающим соседом, может начать активно искать внешнего защитника (предположительно в лице Штатов) от объятого национализмом и агрессивно настроенного в их глазах Китая.

Поскольку уже несколько десятилетий войска Штатов, согласно договорным обязательствам, дислоцированы в Японии и Южной Корее, от того, как в обозримом будущем поведет себя Пекин со своими ближайшими соседями, напрямую зависит общий характер американо‑китайских отношений. В широком смысле стратегические задачи крепнущего, но пока ещё осторожничающего Китая можно разделить на шесть основных направлений.

1. Снизить опасность, создаваемую потенциальным географическим окружением Китая, а именно: оборонными связями США с Японией, Южной Кореей и Филиппинами; возможностью потери Китаем морского выхода через Малаккский пролив в Индийский океан, а значит, на Ближний Восток, в Африку, Европу и т.п.; отсутствием доступных и экономически обеспеченных сухопутных маршрутов для торговли с Европой через обширные пространства России и (или) Центральной Азии.

2. Обеспечить себе выгодное положение в складывающемся Восточно‑Азиатском сообществе (которое может охватить и китайско‑японско‑южнокорейскую зону свободной торговли) и в уже существующем АСЕАН, одновременно ограничивая (но не исключая полностью) присутствие в них США.

3. Консолидировать Пакистан как противовес Индии и с его помощью получить более короткий и безопасный выход в Аравийское море и Персидский залив.

4. Значительно опередить Россию в экономическом влиянии в Центральной Азии и Монголии, тем самым частично обеспечив потребности Китая в природных ресурсах и поставку их с более близких территорий, чем Африка или Латинская Америка.

5. Разрешить в пользу Китая неурегулированное наследие гражданской войны – тайваньский вопрос – в соответствии с формулой Дэн Сяопина (впервые озвученной в китайских СМИ в ходе встречи с ним автора данной книги): «одна страна, две системы».

6. Установить свое привилегированное экономическое и косвенное политическое присутствие в ряде ближневосточных, африканских и латиноамериканских стран, тем самым обеспечив стабильный доступ к сырью, полезным ископаемым, сельскохозяйственной продукции и энергоресурсам – одновременно завоевывая местные рынки под товары китайского производства по конкурентоспособным ценам. В процессе добиться за счет этого глобальной политической поддержки.

Перечисленные шесть основных стратегических задач представляют как геополитические, так и экономические интересы страны на так называемой большой периферии, как её называют некоторые китайские стратеги. Кроме того, они отражают исторические представления Китая о его законном праве на региональное – а в конечном итоге, возможно, и глобальное – господство. В отличие от Советского Союза на идеологическое завоевание мира он не претендует. Однако эти представления все же свидетельствуют о его гордости и завуалированном до поры до времени желании снова, как когда‑то прежде, оказаться на вершине мировой славы, сместив Америку. И действительно, уже заметно, что тонко просчитанная программа по развитию зарубежных связей – выстроенная на лозунгах о «гармоничном мире» – начинает будоражить политическое сознание народов менее благополучных стран. Для всех многочисленных желающих смотреть в более адекватное будущее, чем то, которое рисует закат «Американской мечты», Китай предлагает новую альтернативу – восход мечты китайской.

Каждую из этих шести задач можно решать гибкостью и терпением, а можно – напором и агрессией, чтобы подорвать позиции Америки на Востоке. Например, Япония и Южная Корея могут быть партнёрами по Восточно‑Азиатскому сообществу, которое не исключает и участия Америки, а могут создать союз с объединенной под китайским покровительством Кореей и отсоединившейся от Соединённых Штатов нейтральной Японией (аналогично и с другими задачами). Как будут решаться перечисленные задачи – путем взаимовыгодного урегулирования (прежде всего с Соединёнными Штатами) или агрессии со стороны проникнутого национализмом Китая, всё больше озабоченного антагонистическим противостоянием с Соединёнными Штатами, – зависит прежде всего от накала китайского национализма.

Какая из обозначенных линий окажется вероятнее, будут определять два основополагающих фактора: как откликнется Америка на усиление Китая и как будет развиваться сам Китай. Обе страны ждёт серьёзная проверка на прочность, и ставки для обеих буд