Ты не заметишь, как брат Грумлоу всаживает в тебя нож, Просто, когда Будешь падать, увидишь печаль в его глазах.

 

45
ДЕНЬ СВАДЬБЫ

 

Удар каменной глыбы о стену заглушил мои слова. Щит, висевший на крюке, с грохотом упал на каменные плиты, подняв облако пыли.

– Ворота не выдержат, – говорил я.

– Тогда мы будем драться с ними во внутреннем дворе, – заявил сэр Хебброн.

Я не стал напоминать ему: когда четыре года назад он сдался мне в этом самом дворе, у меня за спиной были только Гог и Горгот, а сейчас в наши ворота ломились четырнадцать тысяч солдат принца Стрелы.

Если бы Коддин был здесь, он бы первым заговорил о сдаче. Но не из страха, а из сострадания.

Когда нас бы вынудили отступить в цитадель, он, вероятнее всего, вызвался бы вести переговоры, и одним из условий обязательно стало бы – сохранить жизнь простым людям, которые укрылись за стенами замка.

Но Коддина не было здесь.

Мертвый ребенок наблюдал за мной из тени в углу, с каждый годом он становился старше и печальнее. Я мельком бросил на него взгляд, показалось, что он что-то говорит, но когда я посмотрел на него, он молчал, плотно сжав синие губы.

Кто осмелится надеяться на победу, если его смерть наблюдает за ним из мало-мальски густой тени? Это был не чей-то, а мой призрак, не подлые шутки Челлы, не посланец Мертвого Короля, а молчаливое и печальное напоминание о преступлении, которое даже шкатулка Лунтара не могла сохранить в полной тайне.

Маленькая шкатулка Лунтара ничего не способна хранить в полной тайне.

Новый удар, и я отвел взгляд от тени, в которой прятался призрак, избавляясь от видения.

Рыцари и капитаны смотрели на меня, свет, струившийся из высоких окон, искрами рассыпался по их доспехам. Эти мужчины были рождены для войны. Я попытался определить, скольких из них мне придется принести в жертву, чтобы остановить принца Стрелы, нанеся его армии достаточно ощутимую рану.

Невольно напрашивался ответ, что всех.

– Мы будем драться с ними во внутреннем дворе, у каждой двери, на каждой ступени, на каждом шагу на пути к этому залу. – Порез, который я сделал на щеке, пульсировал и отзывался болью на каждое мое слово. Я провел пальцем по черной полоске запекшейся крови.

– Сэр Макин, сэр Кент, организуйте и возглавьте защиту ворот. Все, кто в этом зале, на защиту ворот.

Все направились к двери. Кент остановился.

– Сэр Кент? – удивился он.

– Не воображай себе, – сказал я. – И не жди торжественных церемоний.

Кент медленно покачал головой. Я видел, как засветились его глаза. Не предполагал, что это будет так значимо для него.

– Перенесите катапульты со стен во двор, установите на передовой позиции и в центре. Вы успеете сделать один выстрел, а затем сооружайте из них баррикаду, – распорядился я. – И… Макин, надень доспехи.

В Логове было пять катапульт, гигантские арбалеты на колесах, они поражали на расстоянии до четырех сотен футов. Выстави перед ними отряд, и получишь груду кусков мяса, таких, как нанизывали на вертела и подавали к столу в Замке Морроу.

– Нет, Миана, останься, – остановил я королеву, последовавшую было за рыцарями. – И лорд Йост! – добавил я. – Все на местах. Но я завишу от вашей помощи.

Лорд Йост надел на голову свой конический шлем с бармицей, защищавшей шею сзади. Он переводил взгляд с меня на Миану.

– Король Йорг, наш альянс требует, чтобы союз был скреплен.

Я вскинул руки.

– Боже правый! Вы же видели наше венчание. Сейчас середина дня, и мы ведем бой не на жизнь, а на смерть.

– И все же. – Его худое лицо выражало непреклонность. Он повернулся и последовал за сэром Макином.

– Ваш дед знает, сир, что в ваших венах течет не только кровь вашей матери, но и вашего отца. Я не могу предпринимать никаких действий, пока альянс не подкреплен союзом.

Я остался сидеть на троне в пустом зале, где гуляло эхо, мое одиночество разделяла Миана, все еще в свадебном платье, и стояли у дверей двое стражников с опущенными в пол глазами.

– Вот черт! – Я вскочил и схватил Миану за руку. Потащил ее к двери. Я чувствовал себя так, словно меня вынудили отправиться с ребенком на прогулку. Я пронесся мимо стражников и дальше вверх по лестнице восточной башни, перепрыгивая через две-три ступеньки. Миане пришлось подобрать юбку и бежать за мной.

Неистово я пнул дверь своей спальни, она с грохотом распахнулась.

– Вон! – заорал я, и несколько служанок с тряпками и щетками промелькнули мимо и исчезли. Думаю, они не столько наводили порядок в моей спальне, сколько прятались здесь.

– Лорд Йост требует, чтобы я немедленно лишил тебя девственности, – сообщил я Миане. – В противном случае дом Морроу не окажет мне поддержки.

Я не хотел быть с ней грубым и резким, но я был злой и… чувствовал себя неловко.

Миана кусала губы. Вид у нее был испуганный, но решительный. Она потянулась к шнуровке на боку платья.

– Подожди, – сказал я.

Я никогда не любил, чтобы на меня давили. Ни в каких обстоятельствах. Миана выглядела крепкой и здоровой, и двенадцать – это вполне зрелый возраст. В двенадцать я уже убивал. Но одни женщины созревают рано, другие – поздно. Миана, возможно, и считала себя взрослой дамой, но выглядела она абсолютным ребенком.

– Ты не хочешь меня? – Она заколебалась, и теперь это был не просто испуганный, но решительный ребенок, а еще обиженный и рассерженный.

На дорогах я узнал, что существуют немолодые мужчины, которые любят незрелых девочек. Таких предпочитали брат Роу и Лжец. Они любили девочек даже младше Мианы. Брат Сим и я ценили опыт. И более зрелые формы. Только поэтому я не хотел ее. И когда от тебя требуют взять то, чего ты не хочешь, это все равно что есть кальмара, обильно сдобренного специями, когда тебе хочется отбивной с картошкой. Такое принуждение отбивает всякий аппетит.

– Сейчас я тебя не хочу, – сказал я.

Это звучало более деликатно, чем если бы я назвал ее перченым кальмаром. Я положил руку на свое левое бедро сзади. Мышца сильно дрожала после бега по лестнице. Открылась рана, которую я не знаю, когда получил. Вероятно, когда упал в пещеру перед сходом лавины. За утро моими стараниями было уничтожено шесть тысяч человек, а я вернулся в замок с раной, которую сам же себе и нанес. Я посмотрел на руку, пальцы были красными от крови.

Я быстро подошел к постели, откинул одеяло. Миана вздрогнула, как от удара. Я вытер руку о чистые простыни, еще раз надавил на рану и снова вытер кровь о простыни.

– Вот так, – сказал я. – Думаешь, этого достаточно?

Миана смотрела на меня широко распахнутыми глазами.

– Я никогда…

– Так всегда бывает. И мне кажется, этого достаточно. Больше истекать кровью я не хочу.

Я сорвал простыню и выбросил ее за окно, заметив по пути две стрелы на полу, – вероятно, случайно залетели, пущенные солдатами, занявшими позицию на хребте. Край простыни я привязал к планке оконной решетки, ветер порывом подхватил полотно, показывая всему миру, что я сделал из Мианы женщину.

– Расскажешь кому-нибудь, и лорд Йост заставит нас сделать это на столе в зале для пиршеств, и все будут смотреть на нас, – предупредил я Миану.

Она кивнула.

– Куда ты идешь? – спросила она, когда я направился к двери.

– Вниз.

– Отлично, – сказала Миана и, слегка подпрыгнув, села на кровать. Ее ноги не доставали до пола.

Я взялся за ручку двери.

– И потом они будут петь песнь о быстром Йорге, о его молниеносно разящем мече, – сказала Миана.

Я отпустил ручку двери, развернулся и подошел к кровати. Я был побежден.

– О чем ты хочешь поговорить? – спросил я, садясь с ней рядом.

– Я видела Оррина Стрелы и его брата Игана, – сказала Миана.

– И я тоже, – ответил я, вспомнив, как крепко мне досталось от Оррина по голове. – Где ты с ними встречалась?

– Они заезжали в замок моего отца в Венните во время одного из своих туров по империи. Оррин приезжал со своей молодой женой. – Она наблюдала за моей реакцией. Должно быть, кто-то рассказал ей.

– С Катрин. – Естественно, я среагировал. То, что я женат на ребенке, не означало, что я потерял интерес к женщинам, и к этой в особенности. – И что ты думаешь о принце? – Мне хотелось спросить о Катрин, а не об Оррине и его брате, но я прикусил язык, и не потому, что не хотел ранить чувства Мианы, а от злости на свою слабость, в которую меня повергало одно лишь упоминание ее имени.

– Оррин Стрелы поразил меня, никогда раньше я не встречала такого хорошего человека, – сказала Миана. Очевидно, она тоже не желала щадить моих чувств! – Его брат Иган слишком любит себя. Так папа сказал. Он слабый и опасный одновременно. А вот Оррин, думаю, был бы отличным императором и объединил бы Сотню в одно целое. Ты никогда не думал присягнуть ему, когда придет время?

Я встретился с ней взглядом. Внимательные и печальные глаза, совсем не детские. Честно признаться, я не раз думал о том, что стану делать, если принц Стрелы прибудет в Логово, – не важно, с армией или без. Я был совершенно уверен, что не найдется ни одного человека, который бы решил, что я в большей степени гожусь в императоры, чем принц Оррин, и все же без моего призыва тысячи человек встали, чтобы остановить его. Чтобы чего-то в жизни добиться, приходится идти по трупам, и я устилал ими свой путь без устали. Геллет сгорел в угоду моим амбициям. Он до сих пор горит во мне.

– Думал.

Миана с удивлением посмотрела на меня. Она не ожидала, что я ей отвечу.

– Возможно, я бы служил наместником при императоре Оррине и позволил бы своим фермерам и пастухам коз жить в мире. Но пришли перемены, они подхватили нас и несут, хотя кажется, что это мы управляем событиями. Братья умирают. У нас отнимают право выбора.

– Катрин очень красивая, – сказала Миана, на этот раз опустив глаза.

С улицы донеслись крики, шипящий свист стрел и отдаленный рев.

– Кажется, мы заговорились. – Я не спрашивал ее о Катрин, и мне нужно было идти и сражаться. Я сделал движение встать, но Миана положила руку мне на бедро, нервно и дерзко одновременно.

Ее рука исчезла в складках платья, на этот раз в ней не было испуга, только решительность, но она не стала раздеваться. Она вытащила черный бархатный мешочек, затянутый шнурком, продернутым в кулиску. Достаточно большой, чтобы в него упрятать глазное яблоко.

– Мое приданое, – сказала она.

– Я надеялся, будет больше, – я улыбнулся и взял мешочек.

– Разве оно мне не под стать?

Я громко рассмеялся.

– Кто-то вселил мудрую женщину в тело девочки и послал ее мне с самым маленьким в мире приданым.

Я вытряхнул содержимое мешочка в руку. Рубин, размером с глазное яблоко, мастерски ограненный, красная звезда сияла в самом сердце камня.

– Хорошее приданое, – оценил я. Камень жег мне руку. Лицо загорелось в том месте, где меня опалил огонь.

– Это магический рубин, – пояснила Миана. – Повелитель огня спрятал в нем жар тысячи каминов. Он может зажигать факелы, кипятить воду, нагревать ванну, светить в темноте. Он может дать такой жар, что сплавятся вместе два кусочка железа. Я могу показать…

Миана потянулась к камню, но я сжал руку в кулак.

– Теперь я знаю, почему Присягнувшие огню любят рубины, – сказал я.

– Будь с ним аккуратен, – сказала Миана. – Будет… неразумно, если ты его разобьешь.

Как только я сжал камень в ладони, волна жара пробежала, обжигая руку. На мгновение все исчезло, только пламя инферно полыхало перед глазами, казалось, я чувствую вцепившиеся в меня руки Гога, сидящего в седле за моей спиной, как это было весной несколько лет назад. Я услышал его высокий звонкий голос, призрачно, как музыку, которую играла моя мать, – он доносился откуда-то далека. И что-то вспыхнуло во мне, и огненный поток потек из по руке в камень. Послышался треск рубина, и я с криком выпустил его из руки. Миана поймала рубин: какие быстрые и ловкие у нее руки. Я ожидал, что она вскрикнет и тоже выпустит камень, но в ее ладони он был холодный. Она положила его на постель.

Я поднялся.

– Это стоящее приданое, Миана. Для Высокогорья ты будешь хорошей королевой.

– А для тебя? – спросила она.

Я подошел к окну. На горном хребте, занятом лучниками принца, все еще царило смятение. Тролли, должно быть, уже скрылись в пещерах, но солдаты не могли прийти в себя и возобновить обстрел замка: боялись, что в любую минуту черные руки свернут им голову.

– А для тебя? – повторила вопрос Миана.

– Трудно сказать. – Я достал медную шкатулку. В прошлую ночь я сидел у окна и рассматривал ее. Кубок, шкатулка, нож. Пить, чтобы забыться, открыть, чтобы вспомнить, или нанести удар и положить конец всему. – Трудно сказать, если я не знаю, кто я есть на самом деле.

Я держал шкатулку перед собой.

– Тайны. Я наполнил тебя тайнами, но осталась последняя, самая черная из всех. – Есть такая правда, о которой лучше не говорить. Есть двери, которые лучше не открывать.

Когда-то ангел просил меня отпустить все беды, которые я держу в сердце, и все пороки, что меня составляют. То, что останется, может заслужить прощение и последовать за ним на небеса. Я сказал: «Нет».

Горный обвал, сход лавины, тролли – все это не имело никакого значения. Армия Стрелы все равно сотрет нас с лица земли. Сражаться так отчаянно, и ни на шаг не приблизиться к победе.

Горькая истина.

Раньше я смотрел в глаза смерти с превосходством хитрого, но не сломленного человека, часть меня была надежно спрятана в маленькой шкатулке. Лунтар, живущий в выжженной пустыне, смог сделать то, чего не смог ангел. Он отнял у меня меня и оставил ходить по земле урезанную копию Йорга Анкрата.

Не открывай шкатулку.

Мертвый мальчик наблюдал за мной из сумеречного угла комнаты, и казалось: он всегда там стоял и изо дня в день молча ждал единственного момента – встретиться со мной взглядом. Он стоял бледный, без видимых ран на теле, за исключением отпечатка руки, белее его бледности, похожего на те шрамы, что когда-то мертвецы Челлы оставили на теле маленького брата Гога.

Откроешь, и моя работа насмарку.

Я повернул шкатулку так, чтобы на ней заиграл свет. К черту Лунтара и к черту мертвого ребенка. Когда я в последний раз встану лицом к лицу с огромной армией принца Стрелы, я все это решу одним махом.

Откроешь, и тебе конец.

Мои руки, державшие шкатулку, не дрожали. И это меня радовало. Я открыл шкатулку, быстрым движением оторвал крышку и выбросил в окно, где ветер трепал окровавленную простыню.

Не открывай шкатулку.

И снова комната монаха Глена, освещенная мерцанием язычника. Мгновенно в руках завибрировало желание его убить.

– Была кровь и сгустки, – говорит Сейджес и улыбается. – Отрава сараемских ведьм вызывает такое. Но ребенка не было. Сомневаюсь теперь, что он когда-нибудь сможет появиться. Отрава старых ведьм выедает внутренности. Чрево становится пустым.

Я достаю кинжал и направляюсь к нему. Пытаюсь бежать, но будто иду по глубокому снегу.

– Глупый мальчишка. Ты думаешь, я действительно здесь? – Сейджес не делает попытки убежать.

Я пытаюсь ударить его, но тело двигается с трудом, не слушается меня.

– Меня даже в этом городе нет, – говорит Сейджес.

Меня окутал покой. Сладкий сон, в котором светит солнце, поля кукурузы, играют дети.

Я иду, но каждый шаг – как предательство, как убийство друга.

– Ты думаешь, Йорг, что я такой же, как ты. – Он покачал головой, и побежали тени. – Жажда мести гоняет тебя по всей империи, и ты думаешь, что сможешь воздействовать на меня своей примитивной и грубой волей? Я здесь не для того, чтобы наказать тебя. Я не испытываю к тебе ненависти. Я в равной степени люблю всех людей. Но ты должен быть уничтожен. Ты должен был умереть вместе со своей матерью. – Пальцы Сейджеса потянулись к татуировке у него на горле. – Это было записано.

Я тянусь к нему. Он исчезает.

Пошатываясь, я выхожу в коридор. В коридоре пусто. Я закрываю дверь, металлической полоской опускаю щеколду. Монаху Глену остается только молиться о помощи. У меня на него больше нет времени, и, несмотря на наваждения и морок, которые насылал на меня Сейджес, у меня остается подозрение, что он все же в чем-то виноват.

Не Катрин и не монах Глен привели меня в Высокий Замок. На развилке дороги, что идет от Топей Кена, я не свернул направо, чтобы прямиком выйти к могиле моей собаки. Я пошел навестить семью. И сейчас мне надо спешить с этим делом. Кто знает, какой морок Сейджес нашлет в этот раз?

Сим учил меня двигаться тихо. Секрет не в том, чтобы не производить шума, а в том, чтобы все время находиться в движении и целеустремленно идти куда бы то ни было. И тогда видимое спокойствие прикроет тебя. Глаза видят тебя, но если ты спокоен, как камень, ум тебя не замечает.

– Эй, ты, там! Стой.

В какой-то момент все хитрости и уловки перестают работать, и появляется кто-то, кто тебя заметит. Но даже в этот момент трудно будет поверить, что ты нежелательный посторонний. Ум стражников особенно вял и притуплен скукой.

– Простите? – Я прикладываю руку к уху.

Если тебя заметили, притворись глухим. Приблизься, наклонись. Молниеносно закрой ладонью рот того, кто тебя заметил, прижми ее так плотно, чтобы тебя не укусили. Прижми человека к стене, если она есть. Удар ножа должен быть в самое сердце. Не промахнись. Смотри человеку прямо в глаза. Это отвлекает, и человек забывает поднять тревогу, – никто не хочет умирать в полном одиночестве. Пусть мертвое тело по стене сползет на землю. Мертвые тела оставляй в тени.

Позади себя я оставляю первый труп. Второй умирает в конце следующего зала.

– Ты! – Этот появляется из-за угла с мечом в руке. И едва не сбивает меня с ног.

Сильные и быстрые руки. Так говорит Грумлоу. Сильные и быстрые руки. Так он учит владеть ножом. Искусство меча – в махах и выпадах, в скорости движения, в выборе момента нанесения удара. Человек с ножом – это человек с сильными и быстрыми руками, и ничего более. Схватка с ножом – страшная вещь. Внезапный быстрый удар, увернуться, отступить, бежать. Грумлоу повторяет: бросаемся молнией, первыми и убиваем быстро.

Я бросаюсь молнией. Его меч падает на узкую дорожку, даже не звякнув.

За углом та дверь, которую я ищу. Заперта. Я снимаю ключ с пояса стражника. Дверь открывается, хорошо смазанные петли не издают ни единого скрипа. Двери в детской никогда не скрипят. Ребенка разбудить легко, уложить спать трудно. Кормилица тихо похрапывает в кровати у окна. На подоконнике мерцает фонарь, фитиль едва виден. Тень кроватки падает в мою сторону.

Мне следует убить кормилицу, но это – старая Мэри, она кормила Уилла. Мне следует убить ее, но я стараюсь не разбудить ее. На горе себе она проснется.

Затаскиваю стражника в детскую и закрываю дверь. Я замираю на долгое мгновение, обдумывая обратный путь. У детской есть еще один выход, он ведет в комнаты нянек. Поскольку у меня два пути к отступлению, чувствую некоторую безопасность. Есть несколько проходов, по которым можно выйти из замка. Несколько тайных тоннелей, которые ведут к потайным дверям в Высоком Городе. Снаружи я эти двери открыть не могу, а выйти через них могу.

Медленно делаю вдох. Белый мускус – запах его матери. Я подхожу к кроватке и смотрю на своего брата. Они назвали его Дегран. Он такой маленький. Не ожидал, что он будет таким крошечным. Я беру его на руки, он спит. Умещается у меня на ладонях. Тихо посапывает.

Работа ассасина – грязная работа.

Я поклялся сесть на трон императора, любой ценой выиграть Войну Ста, я выбрал трудный путь. И сейчас в руках я держал ключ от Золотых Ворот – сына женщины, которая заняла место моей матери. Сына, ради которого мой отец удалил меня от себя. Сына, в пользу которого он лишил меня наследства.

– Я пришел тебя убить, Дегран, – шепчу я.

Он мягкий и теплый, голова большая, а ручки крошечные, волосы тонкие. Мой брат.

Мерцание фонаря высвечивает белые шрамы на моих руках. Я чувствую впившиеся в меня шипы. Мне следует свернуть ему голову и уйти. В игре за трон это вполне обычное дело.

Братоубийство. Так это называется. Часто выполняется самолично.

Так почему же мои руки так трясутся?

Сделай, и делу конец.

«Ты слаб, Йорг. – Даже мой отец велит мне это сделать. – Слаб».

Шипы впиваются так глубоко в тело, кажется, в самые кости, когда я рвусь, чтобы спасти Уильяма. Кровь течет по моему телу. Я ее чувствую. Течет по щекам, застит глаза. Шипы сжимают меня.

СДЕЛАЙ ЭТО.

Нет.

Я брошу вызов целому миру, разрушу в нем все, но я не убью собственного брата. Смерть второго брата я не хочу видеть. Я пришел сюда, чтобы сделать этот выбор. Показать, что я могу делать выбор. Могу взвешивать и принимать решение. И я кладу Деграна в кроватку. Там лежит овечка, сделанная из шерсти, с короткими ножками и глазами-пуговицами. Спи, брат, спи крепко и сладко.

Он соскальзывает с моих рук в свое одеяльце, на коже, где к нему прикасались мои пальцы, видны белые следы. Я не понимаю. Что-то ледяное поглощает меня, пока внутри не образуется болезненная пустота и я не превращаюсь в хрупкую раковину. Я легонько дергаю его.

– Проснись.

Я трясу матрасик под ним. Трясу кроватку.

– ПРОСНИСЬ!

Он безвольно перекатывается и подпрыгивает, белые следы от моих рук на его мягком теле – как следы преступления.

– Проснись! – кричу я, но даже кормилица не просыпается.

Сейджес в углу детской, весь ярко сверкает.

– Это некромантия, Йорг. Как много у этого оружия острых краев.

– Я его не убивал. Я мог, но не убил.

– Нет, ты его убил. – Голос Сейджеса спокойный, а мой срывается в крик.

– Я не хотел этого! – кричу я.

– Некромантия поддается велениям твоего сердца, Йорг. Она выполняет то, что ты вслух не произносишь. Разве это не было твоим сокровенным желанием? Некромантию не обманешь. Смерть на кончиках твоих пальцев. Самых маленьких и слабых она убивает.

– Забери ее назад, – умоляю я. – Верни его к жизни.

– Я? – удивленно спрашивает Сейджес. – Но меня здесь нет, Йорг. Все, что я могу сделать, – не дать проснуться этой старой курице. Кроме того, я хотел, чтобы ты это сделал. Почему, ты думаешь, я в первую очередь привел тебя сюда?

– Привел меня? – Я не могу смотреть ни на него, ни на Деграна. Ни на тени, как если бы мать и Уильям смотрели на меня.

– Видения о Катрин, чтобы привести тебя в замок, видения об Уильяме, чтобы заманить тебя сюда. Правда, Йорг, я думал, такой умный ребенок, как ты, поймет, как я работаю. Видения об убийстве – это не самое эффективное мое оружие, более тонкие вещи дают намного лучший результат. Слегка подтолкнуть здесь, слегка – там.

– Нет. – Я затряс головой, словно это могло превратить его слова в ложь.

– Мне жаль тебя, Йорг, – говорит Сейджес, в его глазах нежность и сочувствие. – Я люблю тебя, но ты должен быть уничтожен, только это тебе и уготовано. Ты уже давно должен был умереть, и, уничтожив тебя сейчас, можно восстановить равновесие. Только твоя смерть позволит событиям принять предначертанный им курс.

– Событиям?

– Принц Стрелы объединит нас. Империя будет процветать. И тысячи людей, которые должны были бы погибнуть, останутся жить. В мирное время наука займет свое почетное место. И я стану направлять императора так, что все пойдет хорошо. Разве ради этого не стоит принести в жертву твою жизнь, Йорг? Или жизнь вот этого младенца?

Я кричу и бросаюсь на него, злобой хочу заглушить горе, но содеянное мной каким-то образом раскалывает меня, и в образовавшуюся щель Сейджес заливает безумие, целый поток безумия. Я вою, меня раскачивает, я слепну.

Я ничего не вижу перед собой. Ничего до самого того момента, когда начинаю вглядываться в пустую шкатулку с оторванной крышкой.

Столько безумия и сожаления во мне, что не осталось места для памяти, нечего прятать в шкатулку. Я не могу сказать, инстинкт, удача или чья-то помощь вывели меня из замка незамеченным и сколько еще трупов я оставил у себя за спиной.

– Йорг?

Я обернулся и посмотрел на Миану. Мое лицо было мокрым от слез. Магическое влияние Сейджеса заползло мне внутрь, но не его чары меня опустошили. «Я убил своего брата».

Его призрак лежал на кровати рядом с Мианой. Не младенец, а маленький мальчик четырех лет, столько бы ему было сейчас. Впервые за все это время он улыбался мне, словно рад был меня видеть. Он таял под моим взглядом, и я знал, что больше он не появится, не будет расти, не будет умирать и оживать.

Кто-то громко постучал в дверь.

– Сир, ворота открыты!

Спиной по стене я сполз на пол.

– Я убил его.

– Йорг? – вид у Мианы был встревоженный. – Враг вошел в ворота.

– Я убил своего брата, Миана, – сказал я. – Пусть они идут дальше.