Поэтика романного повествования в «Рыцаре нашего времени»

Эволюционный путь развития карамзинской прозы, открывающейся опытом своеобразной модификации романного жанра — «Письмами русского путешественника», с их пристальным вниманием к путям становления человеческой личности и скрытой авторской интенцией самопознания и самосозидания, закономерно увенчан опытом романа «Рыцарь нашего времени», который объединил в себе все жанровые признаки оригинальной модели русского романа, становящейся на протяжении всего литературного процесса XVIII в.

Для понимания своеобразия эстетики романного повествования в «Рыцаре нашего времени» принципиально важна история публикации его текста [25]. Первые восемь глав романа были опубликованы в журнале «Вестник Европы» за 1802 г. и датированы 1799 г.; заключительные пять — в 1803 г. в том же журнале; неожиданный обрыв сюжета после 13-й главы был отмечен фразой: «Продолжение следует». Но в последнем прижизненном собрании сочинений Карамзина текст романа напечатан им в журнальном варианте, т.е. в составе все тех же 13 глав, но с иной заключительной фразой: «Продолжения не было». Таким образом, во внешней сюжетной оборванности повествования обнаруживается подчеркнутый писателем эстетический смысл. Незаконченность романа подана не как факт истории его создания, но как его органичная жанровая форма. Свободный, открытый финал романа-фрагмента уподоблял его жанровую форму свободе, открытости и непредсказуемости самой жизни, переносил центр тяжести повествования с события, данного в его целом, завершенном виде, на сам процесс его развертывания во времени и закономерности стадиального осуществления. В подобной структуре финал и развязка утрачивают свою эстетическую необходимость: достаточно того, что их вероятный облик может быть реконструирован из знания того, как событие начиналось, и того, по каким законам оно развертывалось.

Само заглавие романа — «Рыцарь нашего времени» — глубоко спроецировано в жанрообразующие форманты текста на всех его смысловых уровнях. И для создания емкой структуры крупного эпического жанра самой значимой представляется категория времени, особенности временной организации текста. Как мы уже имели случай убедиться на примере романа М. Д. Чулкова «Пригожая повариха», именно категория времени имеет принципиальный жанрообразующий смысл в романном повествовании, организуя его сюжет и вписывая героя в контекст движения реальности.

Роман «Рыцарь нашего времени» посвящен первым одиннадцати годам жизни его героя Леона, истокам формирования характера, который автору-повествователю знаком в своем окончательном, сложившемся виде. И это обусловливает исключительную важность образа времени, который является смысловым и жанровым стержнем романа, оформляя течение его текста в движении времени, от чего реальность романа приобретает смысл картины самодвижущейся реальности. Повествователь ни на секунду не дает читателю забыть об этой основе своего повествования: первое слово романа — «С некоторого времени <...>» (1, 755) подхватывается своеобразным пунктиром временных фразеологизмов и восклицаний: «Красавицы нашего времени!», «Благотворное время!», «летящее время», «несколько времени», «от времени до времени», «время еще впереди!» и тому подобные обороты плотно связывают события романа взаимной преемственностью, перспективой и ретроспективой.

Поскольку в основе романного сюжета — формирование основ характера в раннем детстве, постольку время, четко градуированное на минуты, часы, дни, месяцы, годы, сдвигается относительно своего реального протекания. Минуты Леоновой жизни имеют свойство длиться, годы — лететь. Каждая из 13 глав романа — это повествование о минуте, каком-то событии, заложившем черту характера, но от главы к главе годы проносятся стремительной вереницей. И это свойство времени растягиваться и сжиматься в его субъективном переживании неоднократно и четко продекларировано автором на страницах романа:

Если положить на весы, с одной стороны, те мысли и сведения, которые в душе младенца накопляются в течение десяти недель, а с другой — идеи и знания, приобретаемые зрелым умом в течение десяти лет, то перевес окажется, без всякого сомнения, на стороне первых (1, 765). Все расстояние между двадцатипятилетнею светскою дамою и десятилетним деревенским мальчиком исчезло в минуту симпатии... но эта минута обратилась в часы, дни и месяцы (1, 773).

Сама временная структура романа организована очень сложно. Настоящее время повествования заключает в себе будущее, поскольку именно из будущего времени героя — взрослого человека — автор всматривается в его детство, стремясь увидеть в событиях и переживаниях раннего возраста героя истоки его нравственного облика в пору зрелости:

Вот основание характера его! Первое воспитание едва ли не всегда решит и судьбу и главные свойства человека. Душа Леонова образовалась любовью и для любви. Теперь обманывайте, терзайте его, жестокие люди! Он будет воздыхать и плакать — но никогда <...> сердце его не отвыкнет от милой склонности наслаждаться собою в другом сердце (1, 759).

С другой стороны, настоящее время повествования с позиции героя является прошедшим, поскольку к моменту создания романа его герой уже давно стал взрослым человеком, со вполне сложившимся характером:

Сия картина так сильно впечатлелась в его юной душе, что он через двадцать лет после того, в кипении страстей, в пламенной деятельности сердца, не мог без особливого радостного движения видеть большой реки <...>: Волга, родина и беспечная юность тотчас представлялись его воображению, трогали душу, извлекали слезы (1, 766—767).

Таким образом, каждый повествовательный момент настоящего времени романа является фрагментом замкнутой временной цепочки. Соединяя в своем настоящем прошедшее и будущее, временная структура повествования сообщает лаконичному тексту глубинную перспективу, подчеркнутую названиями глав, большинство которых обозначает черту характера сложившегося человека, тогда как содержание главы раскрывает истоки ее формирования. «Первый удар рока», «Успехи в ученьи, образовании ума и чувства», «Провидение», «Мечтательность и склонность к меланхолии» — все эти заглавия в своей совокупности создают последовательно раскрывающуюся панораму души героя в течении субъективно переживаемого времени его жизни. И здесь принципиальное значение приобретает еще один элемент романного повествования: мотив времени, вынесенный в заглавие романа, конкретизирован притяжательным местоимением «наше», которое вводит в структуру повествования его активный субъект: автора — современника своего героя.

Непременный признак поэтики карамзинской художественной прозы — это субъективность авторской манеры повествования, персонифицированный автор-повествователь, связанный со своим героем тесными биографическими контактами: «так живо опишу вам свойства, все качества моего приятеля — черты лица, рост, походку его» (1, 756). Эта вводная фраза первой главы романа сразу устанавливает между автором и героем некое функциональное тождество в пределах образной системы романа в том смысле, что автор является таким же полноправным героем своего текста, как и его приятель Леон. И даже более того, автор — это активный центр текста, поскольку ему принадлежит функция повествования, и творение истории Леона автором подано как уже знакомая читателю функция автора-повествователя:

На луговой стороне Волги, <...> где, как известно по истории Натальи, боярской дочери, жил и умер изгнанником невинный боярин Любославский, — там, в маленькой деревеньке <...> родился и сам Леон (1, 756).

Это мгновенное саморазоблачение автора-повествователя, с одной стороны, выступающего приятелем и биографом своего героя, а с другой — напоминающего читателю о своей профессиональной литературной деятельности, вносит новый элемент в повествовательную структуру романа — обнажение приема писательства, самого акта творения текста, которое происходит как бы на глазах читателя. Прежде чем обратиться к очередному этапу жизни героя, автор всесторонне мотивирует формы, в которых он намерен (или не намерен) это повествование осуществить. В этом отношении показательны сквозные формулы повествования, представляющие собой типичный пример «фигуры умолчания»: «Могу... но не хочу», «Могу... но не буду», причем средняя часть этих формул заполняется перечислением тех самых подробностей, в которые автор как бы не желает входить:

Нет, я мог бы еще много придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, <...> как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, <...> как мысли и чувства рождались в ней, <...> сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, <...> как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» <...> Слова мои текли бы рекою, если бы я только хотел войти в подробности: но не хочу, не хочу! (1, 760).

Декларируя свое нежелание входить в подробности, автор-повествователь именно в них и входит, создавая перечислительной интонацией, нанизывающей конструктивные элементы романа, своеобразный психологический пунктир событий, оставленных как бы за рамками текста. Но уже одно их перечисление показывает истинный объем событий, спрессованных в коротких назывных предложениях. Этот игровой обманный прием, могущий ввести в заблуждение только очень простодушного читателя, раздвигает рамки текста изнутри, увеличивает внутреннюю емкость лаконичного повествования Карамзина, вовлекает в процесс творения текста читательское воображение, достраивающее указанный фундамент и заполняющее пробелы между пунктирными знаками.

Первостепенное значение в этой подчеркнуто личностной, субъективной структуре повествования, которая, с одной стороны, функционально отождествляет между собой автора и героя как равноправных персонажей романа, но с другой — расподобляет их, препятствуя отождествлению их образов в читательском сознании, становится сквозная формула романа «мой герой». Она подчеркивает разницу между героем и автором как двумя разными людьми и акцентирует третий значимый элемент названия романа — проблему героя современности, причем само слово «герой», соотносимое с уточняющим его смысл словом «рыцарь» в названии романа, следует понимать не в литературном, а в нравственном смысле.

В центре внимания Карамзина — внутренний человек, жизнь души, которая формируется под воздействием целого ряда факторов: воспитания на лоне прекрасной природы, в атмосфере нежной родительской любви, чтения, морального воздействия ближайшего человеческого окружения и тому подобных значимых обстоятельств. Закономерная связь характера со средой, влияющей на нравственный облик человека — вот, пожалуй, главная цель экскурса Карамзина в раннее детство своего героя. И большинство впечатлений от соприкосновения с природной и личностной средой, окружающей Леона, тяготеет к одному и тому же нравственному смыслу. Характеру своего героя Карамзин придает несомненный этический плюс, поэтому и концентрирует свое внимание на тех факторах, которые оказали на нравственный облик «рыцаря» наибольшее влияние. В этом ряду — ранняя смерть нежно любимой матери, предвещающая трагизм отношений героя с жестоким миром, страстное увлечение рыцарскими романами, в том числе романом Ф. Эмина «Непостоянная фортуна, или Похождения Мирамонда» [26], порождающее в Леоне «мечтательность и склонность к меланхолии»:

Опасности и героическая дружба были любимою его мечтою. Достойно примечания то, что он в опасностях всегда воображал себя избавителем, а не избавленным: знак гордого, славолюбивого сердца! (1, 772).

В этот же общий нравственный смысл вписывается и влияние друзей отца Леона, составивших «Братское общество провинциальных дворян» с простодушным, но морально непререкаемым кодексом чести, предписывающим «жить и умереть братьями», «стоять друг за друга горою», «наблюдать общую пользу дворянства», «вступаться за притесненных» и свято соблюдаемым всеми членами братства на протяжении всей жизни. И, конечно же, для формирования рыцарского характера неоценимо значение идеальной дружбы с женщиной, обладающей самоотверженной душой — графиней Эмилией, в чем-то предвосхищающей черты нравственного облика пушкинской Татьяны.

Совокупность всех этих факторов внешней среды, окружающей героя, способствует формированию такого нравственного типа личности, взаимоотношения которого с эпохой неизбежно должны были принять конфликтный характер — и легкие намеки на то, что Леону в его будущей жизни предстоит именно конфликтный тип взаимоотношений с его временем, то и дело проскальзывают в повествовательной ткани романа:

Теперь обманывайте, терзайте его, жестокие люди! (1, 759); Леон в совершенных летах часто увидит противное, но сердце его не расстанется с своею утешительною системою; вопреки самой очевидности он скажет: «Нет, нет! Торжество порока есть обман и призрак!» (1, 766); Когда судьба, несколько времени играв Леоном в большом свете, бросила его опять на родину <…> (1, 771): Такое донкишотство воображения <...> (1, 772).

По мнению А. В. Чичерина, «видимо, трагедия нежной души в ее соприкосновении с грубым миром стала бы сущностью этого романа» [27]. Но такое противопоставление героя эпохе не вырывает человека из контекста жизненных связей, напротив, характер «рыцаря нашего времени» именно временем, историей, средой как таковыми и порожден.

Таким образом, обращаясь к «апрелю жизни», «весне душевной» как эпохе, закладывающей нравственные и идеологические основы будущего духовного облика, погружая своего героя в жизнь природы и контекст социальных связей, сосредоточиваясь на закономерном соответствии черт человеческой личности той среде, в которой она формировалась, Карамзин, в сущности, делает первый подступ к социально-психологическому, аналитическому роману первой трети XIX в., одушевленному идеей «героя нашего времени». Окончательная метафорическая трансформация жанрообразующего романного мотива путешествия в мотив духовного пути, довершенная кристаллизацией основных параметров характерной жанровой формы раннего русского романа — фрагментарности, открытости финала в жизнь, колоссальной смысловой емкости при внешнем лаконизме, эффект присутствия автора в образной системе, игровая манера повествования, побуждающая читателя принимать участие в творении сюжета, сопоставимое с авторским участием — все это делает Карамзина подлинным основоположником жанровой модели романов Пушкина и Лермонтова.

В хронологическом отношении творчество Карамзина завершает собою историю русской литературы XVIII в. Но его творческий путь от «Писем русского путешественника» к «Рыцарю нашего времени», от географического пути самопознания к духовной позиции самостояния неоспоримо свидетельствует: в эстетическом отношении художественная проза Карамзина стала качественным преобразованием стоящей за ней национальной литературной традиции нового времени. В этом смысле его можно назвать первым классиком русской литературы XIX в., поскольку именно его творчество стало отправной точкой для русских литераторов следующего поколения.

В 1804 г. Карамзин ушел из литературы в историографию. Но еще в 1802 г. при его непосредственном участии состоялся литературный дебют его молодого наследника, которому предстояло для русской поэзии сделать то, что Карамзин сделал для прозы: дать ей язык. В карамзинском журнале «Вестник Европы» увидела свет элегия Жуковского «Сельское кладбище», которая, по выражению В. Соловьева стала «родиной русской поэзии», как в свое время повесть «Бедная Лиза» ознаменовала собою рождение русской художественной прозы. Поэтому 1800-й г. не стал роковым рубежом, бесповоротно отсекшим XVIII в. от XIX, напротив, его наступление ознаменовано непрерывностью и последовательной преемственностью русской литературы нового времени.

[1] Об этом подробнее см.: Жилякова Э. М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского. Томск, 1989.
[2] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Письма» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 577.
[3] См.: Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. С. 512.
[4] Карамзин Н. М. Избранные сочинения: В 2 т. М.; Л., 1964. Т. 1. С. 32. В дальнейшем все тексты Карамзина цитируются по этому изданию с указанием тома и страницы в скобках. Особые случаи цитации оговариваются.
[5] Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 453—454. Курсив автора. 372
[6] Сиповский В. В. Карамзин — автор «Писем русского путешественника». СПб., 1899.
[7] Об этом подробнее см.: Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 29—32; Лотман Ю. М„ Успенский Б. А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры. С. 534—540.
[8] Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. С. 31.
[9] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Письма русского путешественника». С. 527.
[10] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Письма русского путешественника». С. 526, 528.
[11] Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. С. 32.
[12] Топоров В. Н. «Бедная Лиза» Карамзина: Опыт прочтения. М, 1995. С. 83.
[13] Топоров В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина: Опыт прочтения. С. 100.
[14] Образ Карамзина, сопоставившего историю души с историей страны, буквально отзовется в лермонтовском «Герое нашего времени»: «История души человеческой <...> едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа». — Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4т. Л., 1981. Т. 4. С. 225.
[15] Орлов П. А. Русский сентиментализм. М, 1977. С. 213.
[16] Топоров В. Н. «Бедная Лиза»... С. 118.
[17] Там же. С. 88.
[18] Об этом см.: Канунова Ф. 3. Из истории русской повести: Историко-литературное значение повестей Н. М. Карамзина. Томск, 1967. С. 45—55.
[19] Старчевский А. Николай Михайлович Карамзин. СПб., 1849. С. 91.
[20] Орлов П. А. Русский сентиментализм. М., 1977. С. 223—224.
[21] Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX в. М.; Л., 1959. С. 53.
[22] См.: Гуковский Г. А. Карамзин//История русской литературы. М; Л., 1941. Т. 5. С. 69; Верхов П. Н.. Макогоненко Г. П. Жизнь и творчество Н. М. Карамзина // Карамзин Н. М. Избранные сочинения: В 2 т. М.; Л., 1964. С. 51; Орлов П. А. Русский сентиментализм. С. 248.
[23] См.: Орлов П. А. Русский сентиментализм. С. 243—246.
[24] Об этом см.: Вацуро В. Э. Литературно-философская проблематика повести Карамзина «Остров Борнгольм» // XVIII век. Сб. 8. Л., 1969. С. 190—209.
[25] В части главы, посвященной роману «Рыцарь нашего времени», использованы материалы статьи Янушкевич А. С. «Особенности романной эстетики в «Рыцаре нашего времени» Н.М. Карамзина // Художественное творчество и литературный процесс. Вып. 1. Томск, 1976. С. 15—25.
[26] Подробнее о роли чтения в жизни чувствительного героя см.: Кочеткова Н. Д. Литература русского сентиментализма. Л., 1994. С. 156—188.
[27] Чичерин А. В. Возникновение романа-эпопеи. М., 1958. С. 60.

 

СПИСОК РЕКОМЕНДУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

I. Учебные пособия и хрестоматии:
1. Благой Д. Д. История русской литературы XVIII в. М., 1960.
2. Гуковский Г. А. Русская литература XVIII в. Л., 1939.
3.История русской литературы: В 4 т. Л., 1980 (Т. 1. Ч. 2).
4. Орлов П. А. История русской литературы XVIII в. М., 1991.
5.Хрестоматия по русской литературе XVIII в. / Сост. А. В. Кокорев. Изд. 4. М., 1965
6.Русская литература XVIII в. Сост. Г. П. Макогоненко. Л., 1970.
7.Русская литература XVIII в. 1770—1775. Хрестоматия / Сост. В. А. Западов. М., 1979
8. Русская литература последней четверти XVIII в. Хрестоматия / Сост. В. А. Западов. М., 1985.
9. Русская литература. Век XVIII. Лирика. М., 1990.
10. Русская литература. Век XVIII. Трагедия. М., 1991.

II. Художественные тексты:
1. Русские повести первой трети XVIII в. М.; Л., 1965.
2. Прокопович Феофан. Сочинения. М.; Л., 1961.
3. Кантемир А. Д. Собрание стихотворений. Л., 1965.
4. Тредиаковский В. К. Избранные произведения. М.; Л., 1963.
5. Ломоносов М.В. Избранные произведения. Л., 1986.
6. Сумароков А. П. Избранные произведения. Л., 1957.
7. Сумароков А. П. Драматические сочинения. Л., 1990.
8. Новиков Н.И. Избранное. М., 1983.
9. Новиков Н. И. Смеющийся Демокрит. М., 1985.
10. Русская сатирическая проза XVIII в. Л., 1986.
11. Чулков М.Д. Пересмешник. М., 1987.
12. Майков В. И. Избранные произведения. Л., 1966.
13. Богданович И.Ф. Стихотворения и поэмы. Л., 1957.
14. Фонвизин Д. И. Собрание сочинений: В 2 т. М.; Л., 1959.
15. Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957.
16. Капнист В. В. Избранные произведения. Л., 1973.
17. Крылов И.А. Сочинения: В 2 т. М., 1984. Т. 1.
18. Радищев А. Н. Сочинения. М., 1988.
19. Карамзин Н.М. Сочинения: В 2 т. М.; Л., 1986.

III. Литературоведение (общие исследования):
1. Лотман Ю. М. Очерки по русской культуре XVIII в. // Из истории русской культуры. Т. IV (XVIII — начало ХIX века). М., 1996.
2. Панченко A.M. Русская культура в канун Петровских реформ. Л., 1984.
3. Гаспаров М.Л. Очерки истории русского стиха. Мелодика, ритмика, рифма, строфика. М., 1984.
4. Илюшин А. А. Русское стихосложение. М., 1988.
5. Серман И.З. Русский классицизм. Поэзия. Драма. Сатира. Л., 1973.
6. Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982.
7. Берков П.Н. История русской журналистики XVIII в. М.; Л., 1952.
8. Гуковский Г. А. Русская поэзия XVIII в. Л., 1927.
9. Западав А В. Поэты XVIII в. (М.В. Ломоносов, Г. Р. Державин). М., 1979.
10. Западав А. В. Поэты XVIII в. (А. Кантемир, А. Сумароков, В. Майков, М. Херасков). М., 1984.
11. Стенник Ю.В. Русская сатира XVIII в. Л., 1985.
12. Стенник Ю.В. Жанр трагедии в русской литературе. Л., 1982.
13. Берков П.Н. История русской комедии XVIII в. Л., 1977.
14. Лебедева О. Б. Русская высокая комедия XVIII в.: Генезис и поэтика жанра. Томск. 1996.
15. История русской драматургии. XVII — первая половина XIX в. Л., 1982.
16. Орлов П. А. Русский сентиментализм. М., 1977.
17. Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма. СПб., 1994.
18. Павлович С.Э. Пути развития русской сентиментальной прозы XVIII века. Саратов, 1974.

 

IV. Литературоведение

(статьи по истории русской литературы XVIII в.):
1. Стенник Ю. В. Проблема периодизации русской литературы XVIII в. // XVIII век. Сб. 16. Л., 1989.
2. Кузьмина В. Д. Повести Петровского времени // История русской литературы: В 14 т. М.; Л., 1941. Т. 3.
3. Кочеткова Н.Д. Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма // XVIII век. Сб. 9. Л., 1974.
4. Купреянова Е.Н. К вопросу о классицизме // XVIII век. Сб. 4. М.; Л., 1959.
5. Пумпянский Л.В. Кантемир // История русской литературы: В 14 т. Т. 3.
6. Тынянов Ю. Н. Ода как ораторский жанр // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
7. Серман И.З. Поэтический стиль Ломоносова. М.; Л., 1966.
8. Орлов А. С. «Тилемахида» В. К. Тредиаковского // XVIII век. Сб. 1. М.; Л., 1935.
9. Гуковский Г. А. О сумароковской трагедии // Поэтика. Л., 1926.
10. Стенник Ю.В. О художественной структуре трагедии А.П. Сумарокова // XVIII век. Сб. 5. М.; Л., 1962.
11. Серман И. З. Русская поэзия середины XVIII в. Сумароков и его школа // История русской поэзии: В 2 т. Л., 1968. Т. 1.
12. Сазонова Л. И. Переводная художественная проза в России 30—60 гг. XVIII в. // Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982.
13. Курилов А. С., Шаталов С. Е., Лебедев Е. Н., Сахаров В. И. Роман // Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982.
14. Кузьмина В. Д. В. И. Майков // История русской литературы: В 14 т. М.; Л., 1947. Т. 4. Ч. 2.
15. Всеволодский-Гернгросс В.Н. Фонвизин-драматург. М., 1960.
16. Макогоненко Г. П. Денис Фонвизин. М.; Л., 1961.
17. Рассадин Ст. Сатиры смелый властелин. М., 1985.
18. Стричек А. Денис Фонвизин. Россия эпохи Просвещения. М., 1994.
19. Серман И. З. Русская поэзия второй половины XVIII в. Державин // История русской поэзии: В 2 т. Л., 1968. Т. 1.
20. Гордин М., Гордин Я. Театр Ивана Крылова. Л., 1983.
21. Степанов Н. Л. Крылов: Жизнь и творчество. М., 1958.
22. Макогоненко Г. П. Радищев и его время. М., 1956.
23. Кулакова Л. И., Западав В. А. А.Н. Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву». Комментарий. Л., 1974.
24. Канунова Ф. З. Из истории русской повести: Историко-литературное значение повестей Н. М. Карамзина. Томск, 1967.
25. Лотман Ю.М., Успенский Б. А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984.
26. Топоров В. Н. «Бедная Лиза» Карамзина: Опыт прочтения. М., 1995.
27. Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. М., 1987.

 

ПЛАНЫ ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАНЯТИЙ

Практическое занятие № 1.