Тема творчества и ответственности художника в повести Н. В. Гоголя «Портрет».

 

Повесть “Портрет” посвящена основной и животрепещущей теме Н. В.Гоголя – теме творчества, судьбы художника, эстетического и нравственного.

Замысел повести относится 1831-1832 годам. Три произведения – “Невский проспект”, “Портрет” (1 ред.), “Записки сумасшедшего” – вошли в сборник “Арабески”, опубликованный в 1835 году. Автор мечтал создать книгу о петербургских художниках, скульпторах, музыкантах. Первые две повести перекликаются с рядом статей “Арабесок” по вопросам искусства. Автор так глубоко и искренне верил в его спасительную силу, что надеялся посредством его повлиять на миропорядок. “...Знаю, что, прежде чем понимать значенье и цель искусства, я уже чувствовал чутьём всей души моей, что оно должно быть свято... В искусстве таятся созданья, а не разрушенья. Искусство есть водворение в душу стройности и порядка, а не смущения и расстройства...” – сообщает Н. В. Гоголь в письме В. А. Жуковскому.

В начале 40-х годов автор возвращается к работе над повестью, так как её первая редакция не была принята современниками. В. Г. Белинский отметил: “Портрет” есть неудачная попытка г. Гоголя в фантастическом роде. Здесь есть талант. Первой части этой повести невозможно читать без увлеченья...

Но вторая её часть решительно ничего не стоит: в ней совсем не видно Гоголя...” В Риме автор подверг повесть тщательной переработке. В первой редакции Гоголь вёл открытый диалог с читателем, обнажал все “нервы” произведения. Во второй редакции он углубил эстетическую проблематику, чётче выразил эстетический идеал. В первой части проблема реализации художнического дара, влияния искусства на душу человека входила эпизодически. В окончательном варианте этот вопрос поставлен со всей определённостью: “Или рабское, буквальное подражание натуре есть уже проступок и кажется нестройным криком?” Настоящее искусство, по мысли Гоголя, должно быть озарено высшим светом и не подчиняться законам сиюминутного, временного. В результате правок был изменён сюжет: углублён подтекст, изменены экспозиция и финал, завуалирована фантастика.

Повесть состоит из двух частей: В первой рассматривается трагическая история художника Чарткова; вторая рассказывает историю преображения человека. Здесь Н. В. Гоголь использовал хорошо известный в мировой литературе приём “перевёрнутой композиции” (ведь события второй части хронологически предшествуют событиям первой). Почему погиб талант Чарткова? Почему герою не удалось сохранить свой талант, а автору таинственного портрета удалось преодолеть в себе живописца “нестройной жизни”? Каков смысл композиции?– ответы на эти и другие вопросы помогут юным читателям разгадать многочисленные тайны гоголевского текста. На уроках речь пойдёт о тайне творчества, о загадке человеческого духа, о возможных способах постижения природы искусства, о том, как важно человеку не предавать себя, не изменять своему таланту и верить в своё призвание. Проблемный анализ поможет ученикам преодолеть многие “нестройности” восприятия текста.

Начало повести многообещающее: перед нами молодой, талантливый художник, “пророчивший многое: вспышками и мгновениями его кисть отзывалась наблюдательностью, содержанием, шибким порывом приблизиться к природе...”. Он умеет отличать подлинное искусство от подделки, за так называемым лицом увидеть “личину”. Так, в картинах, выставленных на Щукинском дворе, прежде всего бросается в глаза не только бездарность их авторов, но и искажённая действительность: “Он остановился перед лавкою и сперва внутренне смеялся над этими уродливыми картинами. Здесь было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоправно встала в ряды искусств... Фламандский мужик с трубкою и выломанной рукой, похожий более на индейского петуха, чем на человека”. Рассматривая с героем портретную живопись, автор с грустью отмечает отсутствие света, красоты и гармонии внутренней жизни в изображаемом. Пройдёт совсем немного времени, и на полотнах Чарткова заиграют, забьют яркие, кричащие краски; хорошенькую головку Психеи заменит томное личико Лизы, на котором “можно обнаружить тяжёлые следы безучастного прилежания к разным искусствам”.

Каждый новый заказчик будет иметь “притязания на разное”. Они попытаются скрыть следы деформированной действительности за маской Марса, Байрона, обликом Коринны, Ундины, Аспазии, Чартков с “большой охотой согласится на всё и прибавит от себя уже всякому вдоволь благообразия... Он будет дивиться чудной быстроте и бойкости своей кисти...” А пока он стоит “уже несколько времени неподвижно”, словно заворожённый, перед одним портретом, в больших, когда-то великолепных рамах...”

Рассматривая дома таинственный портрет, Чартков испытал одновременно два противоположных чувства: с одной стороны, он сильно испугался, с другой – какое-то томление охватило его. Молодой человек пытался заснуть, думая о “бедности, о жалкой судьбе художника, о тернистом пути, предстоящем ему на этом свете”, но портрет не давал ему покоя: что-то притягивало, манило за ширму. Золото, блеснувшее в руках ростовщика, стало символом искушения, духовного испытания героя. В “Петербургских повестях” сновидения наделяются особой функцией испытания души. “Герой-сновидец предстаёт как своеобразный медиатор между этим и тем светом; блуждающая душа героя обнажает переживаемое им состояние кризиса, что выражается в потере ориентации, неумении ответить на вопросы “где” и “когда”.

Переходы из одного сна в другой метафорически обозначают движение героя в пучину хаоса. Этот эпизод напоминает по тематике сцену “Вакула у Пацюка” из повести “Ночь перед Рождеством”. Вареник, попавший волшебным образом в рот кузнеца в “голодную кутью”, явился неким “договором” с нечистой силой. Однако набожность Вакулы не позволили ему совершить грех. У Чарткова не было внутреннего стержня, как не было его у многих людей, живущих в ломающемся мире. “Красивая жизнь”, праздничные гуляния с дамами, вкусные обеды – об этом мечтал тайно бедный художник в маленькой комнатке на Васильевском острове. Схватив судорожно свёрток, Чартков смотрел, не заметит ли старик...”. Так произошло “подписание договора с дьяволом”. Эта тема не нова в литературе: она волновала Гёте, Байрона. Пушкина. Лермонтова. Но у Пушкина в “Сцене из Фауста” развита мысль о том, что “человеческая природа всё ещё сохраняет благоговенье перед понятиями, священными для человеческого рода”. Любовь и является одним из таких понятий. Когда Мефистофель вырывает из души героя корень любви, ему ничего не остаётся, как издать приказ: “...всё утопить”. Жизнь теряет всякий смысл, когда любовь превращается в иллюзию (см. анализ “Сцены из Фауста” в кн. Маранцман В. Г. На пути к Пушкину. – М., 1999).

 

В повести Гоголя диалога героев нет. Его участники (художник и ростовщик) пребывают в “разных пространственно-временных и исторических плоскостях”.

Вместе с тем формула диалога сохраняется в повести. Герои общаются с помощью жестов, взглядов, а свёрток с монетами – это итог этой встречи.

Таким образом, получение денег – это первый “прекрасный миг”, “преобразовавший” Чарткова. Он прекрасно устроился, составил себе карьеру, добился успеха у столичной знати. Деньги приобщили его к атмосфере, где царствует “презренный холод торговли и ничтожества”.

Творческие напряжения и порывы сменились небрежностью, равнодушием

к собственному творчеству. “Этот человек, который копается по нескольку месяцев над картиною, по мне, труженик, а не художник. Гений творит смело, быстро...” – так теперь рассуждает Чартков. Как здесь не вспомнить пушкинские строчки:

Служенье муз не терпит суеты,

Прекрасное должно быть величаво...

Гоголь лексически подчёркивает историю духовной гибели живописца.

“Уже он начал достигать поры степенности ума и лет... Уже в газетах и журналах читал прилагательные: “почтенный наш Андрей Петрович”,

“заслуженный наш Андрей Петрович”... Уже стали предлагать ему по службе почётные места”. Во всех этих рядах обнаруживается два противоположных плана: один – передаёт продвижение по службе, внешнее восхождение, а другой план (внутренний) раскрывает деградацию личности художника (“Уже он начинал верить, что всё на свете просто, вдохновения свыше нет...”), променявшего талант на простые безделицы.

За свой быстрый успех герою пришлось расплачиваться талантом и душой.

Увидев “божественное” произведение искусства, привезённое из Италии, Чартков на миг прозрел, к нему вернулась молодость, “как будто потухшие искры таланта вспыхнули снова”. Здесь герой ощутил второе “прекрасное мгновение”, на некоторое время восстановившее прерванную связь художника с миром людей, с миром искусства. В этот миг он понял, что настоящий талант нельзя купить ни за какие деньги. Вновь фаустовский мотив “прекрасного мгновения”, на некоторое время осветил жизнь героя, наметил перелом в воззрениях и характере: от ослепления к прозрению, от заблуждения к истине. Однако восстановление его личности оказалось невозможным. Чартков истощил самого себя. Когда он взглянул на картину, “чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло перед ним произведение художника”. Он хотел высказать замечания, но “речь умерла на устах его, слёзы и рыдания нестройно вырвались в ответ, и он как безумный выбежал из залы”. Герой стал частью этой “нестройной” жизни, забыв о своём высоком предназначении. Чарткорвым, как и пушкинским Фаустом, овладела страсть к разрушению, однако мотивы такого поступка у художника были иные. Последние дни жизни его были ужасны: он безжалостно уничтожал лучшие картины, шедевры мировой живописи. Зло потому стало для Чарткова неуничтожимо, что он оказался неспособен терпеть и надеяться. Ему не хватило душевного покоя, мудрого смирения, чтобы преодолеть душевную смуту.

Во второй части повести рассказывается о судьбе автора этого таинственного портрета, сумевшего преодолеть в себе живописца нестройной жизни. Художник, как и молодой Чартков “искал ту степень мастерства, то творческое состояние, которое позволяет уловить и передать глубинную суть живого человеческого лица”. Мастер, услышав просьбу ростовщика написать портрет, “на другой день, схвативши палитру и кисти, был у него в доме... “Чёрт побери, как теперь хорошо осветилось его лицо! – сказал он про себя и принялся жадно писать, как бы опасаясь, чтобы как-нибудь не исчезло счастливое освещение”. Чарткова и художника-богомаза объединяет один образ – ростовщик. Один увековечил его, а другой дал ему вторую жизнь, “оживил”. Ещё древние люди наделяли портретное изображение магической функцией (способностью портрета “оживать” и “оживлять” изображённое на нём.)

 

С портретным изображением связана надежда человека на “преодоление” смерти и посмертное существование в портретном образе (ростовщик художнику: “Я, может быть, скоро умру, детей у меня нет; но я не хочу умереть совершенно, я хочу жить”). Портрет получился “совершенный”, как будто живой человек глядел с полотна. Автор портрета, как и Чартков, стремился к точному изображению, к овладению природой. Хозяин квартиры говорит о Чарткове: “Вот комнату рисует... нарисовал её со всем сором и дрязгом”. Всех присутствовавших в лавке поразили глаза ростовщика, “живые” глаза, пронизывающие душу насквозь. Подражание природе, видимо, необходимое для искусства, но явно недостаточное действие. Как отмечает В. А. Фаворский, “живое” в искусстве не там, где с портрета смотрят совершенно живые глава, заставляя вас содрогаться, но там, где художнику удаётся создать цельное пространство – мир, который в своей цельности оказывается самостоятельным, самосущим, а значит, уже в очень значительной степени и живым”. Вторая часть повести и раскрывает историю преодоления “заданности” искусства, путь познания и преодоления “порывов страдания”. Только жизнь в монастыре, посты и молитвы восстановили гармонию духа художника-портретиста. Картина, созданная художником после его пострижения и отшельничества, поразила “необыкновенной святостью фигур”. “Чувство божественного смирения и кротости в лице Пречистой Матери... святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину, – всё это предстало в такой согласной силе и могуществе красоты, что впечатленье было магическое”.

В повести “Портрет” представлен идеал художника – автор “великолепной” картины. Гоголь в нескольких фразах, но свободно и вдохновенно проговаривает свою позицию, наслаждается величия духа мастера. В этой картине, “чистой, непорочной, прекрасной, как невеста”, сказалась та свобода творчества художника, о которой мечтал писатель. Жизнь художника прошла вдали от “свободного мира”. “Ему не было до того дела, толковали ли о его характере, о его неумении обращаться с людьми, о несоблюдении светских приличий... Всем пренебрегал он, всё отдал искусству”. Как отмечается в исследовательской литературе, прообразом молодого талантливого художника стал друг Гоголя – А.А. Иванов. “В облике Иванова, в его творческом самоотречении Гоголь видел образ идеального художника, о чём писал в “Выбранных местах...”. С Ивановым писатель познакомился в Риме в 1838 году при содействии В. А. Жуковского, когда тот работал над своим главным трудом – “Явление Мессии”. Знакомство переросло в дружбу, не прекращавшуюся до смерти писателя. Гоголь высоко ценил талант живописца, присущий ему пытливый, философский склад ума. Всю страсть своего сердца Иванов отдавал работе над картиной. Около 1833 года Иванов создаёт эскизы будущего творения. На картине разворачивается сюжет, взятый из первой главы Евангелия от Иоанна. Перед нами бугристый участок земной поверхности, ближе к зрителям почва слегка поднимается, уходит вглубь, затем опускается, вновь круто поднимается холмом и завершается долиной, за которой тянется вереница гор. Эти движением художник расширил пространство картины: каждое действующее лицо становится обозримым. На переднем плане, чуть сдвинуты в левую сторону, под вековым деревом расположилась группа апостолов, возглавляемая Иоанном Крестителем. Этой группе противостоит толпа нисходящих с холма во главе с фарисеями. Между этими полюсами – вереница людей, которые пытаются понять происходящее, слушают, что им говорит Иоанн. Вся апостольская группа направлена к Христу, группа фарисеев и книжников, спускающихся с холма, направляются от Христа. Они не приняли учение Господа, однако пришли Его послушать. Каждый персонаж выбирает свой путь: либо избавление от грехов, либо возможность жить по-прежнему. “Каждому достанется по его вере”, по самоощущению себя в меняющемся мире. одни пребывают в смятении, сомнении; раб жаждет свободы; фарисеи живут прошлым; в лицах “дрожащих” чувствуется пробуждение сознания собственной душевной неустроенности. Некоторые ещё только прислушиваются к спокойному, ровному шагу Христа. Он несёт с собой завет спокойствия и умиротворяющей гармонии. В эскизах есть фигура, получившая название “ближайшего” к Христу. Это человек со встрёпанными волосами, в хламиде бруснично-жёлтого цвета, с худым лицом, обращённым в профиль. Вся фигура даёт впечатление мучительного переживания своей греховности. В картине нет, кроме него, ни одного лица, которое было бы носителем столь глубоко безысходных драматических черт. В эскизных зарисовках легко обнаружить в этом персонаже характерные для Гоголя черты лица. Введение писателя в картину о Мессии в ранний период знакомства его с Ивановым могло произойти не просто с его согласия. но и при активном его содействии. Гоголь как раз в этот период работал над II редакцией “Портрета”, и покаянный настрой очень соответствовал этому процессу.

Связь Сцены из Фауста” А. С. Пушкина с “Портретом” Н. В. Гоголя основана на общности некоторых сторон мировоззрения двух гениев. Если в человеке уничтожена любовь, не найдена “божественная опора”, разрушена нравственная природа, то весь мир может оказаться на краю духовной и физической гибели. Когда ученики видят, как Гоголь, опираясь на литературные традиции, раскрывает новую мысль, создаёт новый сюжет, они убеждаются, что осмысленные писателем события, оставшиеся в памяти человечества, дают стимул к дальнейшим творческим поискам.