Даулатабад — «Обитель богатства»

Изучая историю Делийского султаната, я обратил внимание на противоречивую фигуру султана Мухаммеда Туглака. В своих решениях султан редко когда руководствовался советами своих приближенных, хотя сам большим умом не отличался. За ряд опрометчивых поступков он был признан сумасшедшим.

Опасаясь, что наместники отдаленных провинций станут самостоятельными и его обширная империя распадется, султан решил оставить недавно построенный им рядом с Дели город Туглакабад и перенести правительственную резиденцию в центральные районы султаната, так чтобы все окраинные области находились под его надзором. Выбор пал на неприступную крепость на скале Деогири — «Горе богов», которую его предшественники незадолго до того завоевали у деканских Ядавов.

Туглак отремонтировал крепость, усовершенствовал ее оборонительные сооружения и в соседнем селении основал новый укрепленный город, придумав для него возвышенное имя Даулатабад — «Обитель богатства». Султан не удовлетворился тем, что перенес в Даулатабад свой двор. Он также издал указ переселить туда всех жителей Дели. Вероятно, он боялся, что какой-нибудь придворный может в его отсутствие занять делийский трон.

В то время в Индии находился известный арабский путешественник Ибн Баттута. Он стал очевидцем почти всех мероприятий Мухаммеда Туглака и оставил о нем много интересных замечаний. О сумасбродном решении султана перенести столицу со всеми ее жителями на 1200 километров южнее Ибн Баттута записал в свой дневник следующее: «Одним из худших деяний султана Мухаммеда было то, что он вынудил всех жителей Дели оставить родные места. Он сделал это в отместку за то, что они писали ему обидные и оскорбительные письма, с такой, например, предостерегающей надписью: „При жизни Господина мира никто, кроме него, не смеет прочесть это письмо!” Ночью они подбрасывали письма в приемную султана. Когда же правитель вскрывал их, то находил там лишь ругательства и оскорбления.

Поэтому, говорят, султан и решил уничтожить Дели. Он выкупил у всех жителей города дома и квартиры, заплатив их стоимость, и приказал всем переселиться [124] в Даулатабад. Сначала люди не хотели повиноваться, однако султан послал на улицы глашатаев с указом о том, что в течение трех дней все жители должны покинуть город. Когда его слуги спустя три дня обнаружили на улице двух человек, один из них был хромой, а другой слепой, и привели их к султану, то тот приказал убить хромого из пращи, а слепого тащить за конем всю дорогу от Дели до Даулатабада, то есть сорок дней дороги. Бедняга по дороге распался на куски, и в Даулатабад конь привез одну лишь ногу. После этого все жители покинули Дели, оставив там свое имущество.

Один человек, который пользуется моим полным доверием, рассказал мне, что однажды ночью султан вышел на ровную крышу дворца, посмотрел на темный город, в котором не было видно ни одного огонька и даже дыма факела, и сказал: „Теперь моя душа спокойна и мой гнев улегся”.

Позднее султан предложил жителям других городов заселить Дели. В результате начали вымирать другие города, а Дели все равно остался малонаселенным. Таким мы и нашли его во время нашего сюда прихода, пустым и праздным, с немногими жителями»⁵⁾.

Эксперимент султана не принес ему успеха. Он все равно не смог остановить постепенное разложение империи и через семнадцать лет вынужден был разрешить изгнанникам снова поселиться в Дели.

Я долго ждал возможности посетить Даулатабад. Но вот однажды известный поэт урду Сикандар Али Ваджд, областной судья из Аурангабада, пригласил меня к себе в гости. В то время я работал в университете Османия в Хайдарабаде. К конечной цели моего путешествия длиной более шестисот километров меня домчал за одну ночь паровозик узкоколейной дороги, проходящей по долине реки Годавари. Субботним утром я вышел из поезда на вокзале в Аурангабаде. Не ожидая, когда господин Ваджд сможет уделить мне время после своего рабочего дня, я прыгнул в первую попавшуюся тонгу и приказал извозчику ехать прямо в Даулатабад. Тощая лошадка потащилась по северо-западной дороге, ведущей в Эллору. Примерно через час езды наша двухколесная тележка доползла до одинокого гранитного [125] холма, подножие которого было стесано и превращено в отвесные стены крепости, расположенной на вершине. Тонга вкатилась в вымерший город султанов и остановилась прямо перед воротами внешней крепостной стены.

Я присоединился к небольшой группе бомбейских студентов, ожидавших у входа начала экскурсии. Вместе с ними я прошел через оборонительную систему трех угловых башен, охраняемых необычно высоким бастионом с эркером, на выступающих подпорках. В поле моего зрения попал стройный, заостренный кверху минарет Чанд-минар, на который по западноазиатскому образцу надето два кольцевых балкончика. Я искал взглядом мечеть, но безуспешно, минарет, говорят, никогда не служил муэдзинам для призывов к молитве, он лишь напоминал о победе ислама над индусскими князьями Декана.

У каменного мостика через ров, заполненный зеленоватой водой, нас встретил экскурсовод в униформе. Он объяснил нам, что в крепость входить одним не разрешается, так как туда кроме извилистого туннеля, пробитого через скалистую гору, нет дороги.

Когда мы оказались в темном лазу, в котором с трудом можно выпрямиться, по телу у нас забегали мурашки. Экскурсовод зажег факел, и его чадящее и мигающее пламя красным прыгающим светом вырвало из тьмы унылые своды коридоров. Через несколько шагов проводник предупредил:

— Идите по одному вплотную друг к другу, здесь лежат отравленные копья.

Действительно, повсюду на земле валялись остриями вверх ржавые трезубцы, удары которых обрекли на смерть немало воинов.

Через минуту наш проводник движением руки снова остановил нас — в середине коридора зияла глубокая пропасть, которую мы наверняка просмотрели бы в полутьме. Мы осторожно обошли ее по скользким дорожкам у стен туннеля, живо представив себе, как в эту бездну один за другим падали атакующие крепость воины и оставались лежать с переломанными конечностями в подземелье, откуда не было выхода.

Там, где туннель неожиданно поворачивал, засверкало вдруг отверстие отполированного наклонного туннеля, через которое проникал матовый свет дня.

— Это скользкая горка для сбрасывания неприятеля [126] в ров, — послышался приглушенный голос начальника крепости, и мы с ужасом вспомнили, что в крепостных рвах обычно держали крокодилов, которые, вероятно, с большим удовольствием принимали добычу, падавшую прямо в их огромные пасти.

На верхний двор мы протиснулись через опускающиеся сверху железные ворота. Если неприятелю удавалось все-таки преодолеть препятствия и проникнуть в верхнюю часть крепости, то здесь его встречал огонь. В скале еще было видно отверстие, через которое проходил воздух. Железные ворота чуть ли не плавились от сильного огня, а воздух в туннеле нагревался так, что его наверняка не выдержали бы те, кто счастливо смог преодолеть все предыдущие ловушки. Неудивительно, что несолоно хлебавши от стен Даулатабада (тогда еще называвшегося Деогири) пришлось отойти и известному своей силой и жестокостью делийскому султану Ала-уд-дину. Однако крепость все же пала, говорят из-за измены.

Студенты отдыхали в павильончике ядавских княгинь, а я тем временем преодолел еще сто ступенек, ведущих на вершину горы, где стоит готовая к выстрелу огромная пушка «Буревестник». Ее ствол направлен на раскинувшийся внизу пустой и безлюдный город. Мой взгляд задержался на Пипал гхате. За ним лежит святое для южноиндийских мусульманских паломников место Хульдабад — «Райский город». Вероятно, такое название этому месту было дано из-за огромного количества мавзолеев, в которых похоронены известные правители Декана, а может быть, потому, что там укрылась скромная могила фанатичного императора Аурангзеба. Тем временем солнце, стоявшее прямо над головой, напомнило мне, что уже давно пора было возвращаться в город, чтобы встретиться с господином Вадждом — поэтом.

Большинство иностранных туристов знает Аурангабад как исходный пункт автомобильных путешествий до всемирно известных пещерных храмов в Аджанте и Эллоре. Если бы они могли тут ненадолго задержаться, то увидели бы, что и Аурангабад, несмотря на сравнительную с Аджантой и Эллорой молодость, может предложить им немало интересного. Его основал на развалинах древнего индуистского города опытный абиссинский инженер Малик Амбар, раб, а позднее министр правителей Ахмаднагара. Его сын Фатех-хан после смерти отца [127] назвал город Фатехнагар, однако Великий Могол Аурангзеб переменил название на Аурангабад.

В назначенное время перед гостиницей меня ждал господин Ваджд — элегантный с легкой проседью человек в белоснежном узком шервани, какие носят все состоятельные мусульмане.

— Сначала я хочу предложить вам небольшую поездку по достопримечательным местам, а вечером мы можем побеседовать с приятелями о литературе урду, — приветливо сказал Ваджд и открыл передо мной дверцу своей новой машины «Амбассадор».

К моему удивлению, машина направилась сначала за город, в сторону Аджанты. Слева вдоль дороги потянулся каменный водопровод, на котором через правильные интервалы стояли выложенные из кирпичей и оштукатуренные башенки. У одной из них мы остановились и приложили ухо к стене. Изнутри слышался шум падающей воды. Ваджд, выдержав паузу, сказал:

— Пожалуй, водопровод — это самый полезный памятник. Он обеспечивает водой город уже четвертое столетие. Черный вазир Малик Амбар вовремя понял, что вновь построенному городу более всего необходим обильный источник хорошей питьевой воды. Источников в окрестностях города было много, однако они находились сравнительно далеко, на склонах гор, отстоящих от города на расстоянии нескольких десятков километров. Амбар решил подвести воду к городу по трубам. Эту задачу было выполнить нелегко: на пути водопровода оказалась холмистая местность. Однако Амбар не побоялся трудностей. Он придумал и опробовал на моделях остроумную систему нагнетательных труб и перепадовых башен, за счет чего ему удалось без использования внешней энергии провести воду прямо в город. Этой системой подачи воды восхищаются и современные архитекторы всего мира.

На обратном пути я неотрывно всматривался в это чудо средневековой техники. Действительно, в некоторых местах водопровод поднимался на холм. Как удалось вазиру заставить воду течь наверх? Не успели мы решить эту интересную задачу, как машина уже повернула к белому мавзолею. В саду водопроводные трубы заканчивались у высокого колеса, которому место, пожалуй, не столько у гробницы, сколько на мельнице.

— Это Панчакки — Водяная мельница, — подтвердил мою догадку поэт, — своеобразная [128] достопримечательность. Водяных мельниц в Индии очень мало. Неудивительно, что эти места привлекали внимание святых. Именно здесь поселился духовный наставник Великого Могола Аурангзеба исламский мистик Баба Шах Музаффар, тут же он и похоронен. Каждый год в день его смерти сюда приходят огромные толпы мусульман.

Возможно, предположил я, эти люди приходят сюда не только поклониться почитаемому святому, но и восхититься этим чудесным образцом средневекового инженерного искусства. О висячих садах я много слышал, но вот висячий пруд я смог потрогать собственными руками. Я увидел его прямо перед входом в мечеть: широкий водный резервуар, до краев наполненный прозрачной проточной водой. Он был укреплен высоко над нашими головами на двух рядах массивных каменных глыб. Вода падала отсюда трехметровым водопадом в другой, меньший по размеру, заполненный юркими рыбами длиной более чем полметра. Этих рыб, говорят, разводил здесь сам Аурангзеб. Вероятно, их считают священными и поэтому обильно кормят. Для туристов в этом месте еще ничего не было организовано, даже не продавали традиционных открыток и кока-колу, однако частная предприимчивость уже била ключом. Во дворе перед башней ходил разносчик и кроме благовонных ароматических палочек предлагал прекрасные образцы художественного ремесла бидри, по названию исчезнувшего султаната и города Бидар.

— Вижу, вам нравится бидри, — заметил господин Ваджд, обратив внимание на предмет моего интереса.— К сожалению, до Бидара, где производятся эти изделия, сегодня я отвезти вас не успею, но мы поедем к моему знакомому, для которого эти изделия составляют вполне приличный бизнес.

Мы вернулись в город, окруженный еще и сегодня могучими крепостными стенами, и по древнему Меккскому мосту через речку Хам подъехали прямо к высокому порталу городской башни. Тут кипела красочная жизнь восточного базара и закоулков старого района. Мы остановили машину на улице и стали продираться через корзины с морковью и капустой к узкому проходу, который вел к небольшим лавочкам-мастерским чеканщиков по золоту. Наконец мы остановились возле домика с английской надписью: «Bidri Ware».

Нам повезло — приятель поэта Абдул Хамид оказался дома. Он уже исполнил положенную к тому времени [129] дня молитву и мог уделить нам внимание. Выяснилось, что Абдул Хамид представлял здесь кооператив, не так давно организованный Всеиндийским советом художественных ремесел и объединяющий традиционных производителей изделий бидри.

На полочках небольшого магазинчика, в застекленных шкафчиках — повсюду были выставлены изделия из матово-черного материала: тут стояли круглые и четырехугольные миски, подносы, тарелки и вазы, за стеклом лежали россыпи брошей, застежек и булавок самых разных размеров и видов, вокруг громоздились пепельницы, портсигары, в углу валялись подставки для настольных ламп и этажерок. У всех изделий характерная черная матовая поверхность была украшена золотой или серебряной инкрустацией.

— Что вы, это вовсе не металл, — как будто прочитав мои мысли, сказал господин Хамид и подал мне вместительное блюдо. — Взвесьте его на руке — и увидите, как мало оно весит. Основным сырьем для наших изделий служит глина, правда необычная. Собирают ее либо в развалинах старых зданий, либо под корнями старых деревьев, которым по крайней мере лет четыреста. Глину смешивают с древесной смолой и касторовым маслом, затем с расплавленным цинком и медью. После этого раскаленную смесь выливают в формы и получают то или иное изделие. На еще не остывшей поверхности металлическими перьями выгравировывают узор, а в полученные углубления вчеканивают золотые и серебряные проволочки. Готовое изделие снова нагревают и на него наносят смесь старой глины и сернистой соли аммония, которая чистит золото и серебро, а остальную поверхность делает глубоко черной.

Жаль, что мы не смогли заехать непосредственно в Бидар и посмотреть мастеров за работой. Я купил на память красивую брошку с серебряным узором и пообещал порекомендовать бидарский кооператив своим друзьям в Хайдарабаде. Распрощавшись с господином Хамидом, я засветло отправился посмотреть на самую значительную аурангабадскую достопримечательность — гробницу Рабии Дуррани, жены могольского императора Аурангзеба. Она умерла здесь еще совсем юной, когда ее супруг, в то время еще принц, управлял южными областями империи.

Этот по времени последний большой мавзолей могольского периода ^;не имеет возвышенного названия и [130] известен просто как Биби ка макбара («Гробница госпожи»). Своей формой и планом Биби ка макбара напоминает известную гробницу Тадж-Махал в Агре, а кое в чем даже превосходит ее: отверстия в сводах ловят порывы ветра, лучи солнца и капли дождя, которые отводятся к обособленному рву, как это и требуется в соответствии со строгими указаниями мусульманской веры.

От магазина господина Хамида до «Гробницы госпожи» всего несколько минут ходьбы. Машина остановилась возле мраморной лестницы, ведущей к длинному узкому парку, тяпнувшемуся вдоль центрального канала с фонтанами. На противоположном конце на приподнятой квадратной площадке расположена собственно гробница. На того, кто ожидает увидеть здесь удивительное изящество Тадж-Махала, этот мавзолей не произведет сильного впечатления. Массивная гробница точно насильно выталкивается наверх по направлению к главному куполу, а крошечные минаретики в углах здания как будто поддерживают ее.

— Вижу, вам не очень нравится наш неудавшийся Тадж-Махал, — заметил поэт. — А я его люблю, он мне кажется более интимным и милым, чем гробница госпожи Мумтаз. Иногда кажется, что строители этого мавзолея как будто хотели подчеркнуть, что тут спит вечным сном не обожаемая любовница, но верная и преданная жена, которая была рядом с супругом и в добрые, и в злые времена.

Когда мы вошли в мавзолей и остановились у могилы, имитирующей гроб, но без крышки сверху, мой знакомый сказал:

— Не хватает здесь надгробной доски. Думаю, что то место, которое не закрыто глиной и выставлено словно напоказ в окружении всего этого мрамора, хорошо выражает лицемерность аскетичного и неуживчивого мужа Рабии, который сдерживал распад ранее мощной империи лишь за счет своей фанатичной жестокости. Такую же слишком явную аскетичность демонстрирует и могила самого Аурангзеба, которая для столь могущественного императора кажется невероятно скромной. Нам надо спешить, чтобы успеть осмотреть это место до того, как стемнеет. Оно находится недалеко отсюда.

Действительно, через несколько минут машина остановилась на Хулдабадской площади рядом со строгим мощеным тротуаром, ведущим от дороги к башне мавзолея [131] мусульманского святого Зайн-уд-дина. Кто видел пышные гробницы других Великих Моголов, тот никогда бы не поверил, что это весьма скромное строение может скрывать останки последнего из них.

Говорят, перед смертью Аурангзеб распорядился, чтобы на его похороны израсходовали лишь те средства, которые будут получены от продажи шапочек, которые он шил сам в свободное время. Его наследники выполнили последнюю волю императора и похоронили его тихо и скромно во дворике гробницы святого. И хайдарабадский низам, который позднее обнес гробницу ажурной мраморной решеткой, с уважением отнесся к его воле. Он распорядился вытесать на отполированном надгробном камне лишь лаконичную надпись с указанием имени того, кто покоится под камнем, дату его рождения, вступления на трон и смерти.

На несколько минут мы задержались перед пуритански скромным надгробием свирепого и коварного императора, который в течение пятидесяти лет своего жестокого правления пытался обратить колесо индийской истории вспять и слишком поздно осознал наивность таких попыток.

Лишь перед смертью Аурангзеб понял, как он сильно ошибался. «Не знаю, почему и для кого пришел я в этот мир, — писал он своему сыну. — Нехорошо обходился я со своей страной и ее людьми. Мои года пролетели без пользы. Жизнь преходяща, потерянное мгновение никогда не возвратится, и у меня нет никакой надежды в будущем. В моем сердце был, вероятно, бог, но я смотрел на мир сквозь затуманенные очи, которые мешали мне распознать свет...»

Город развлечений

Еще будучи в Дели, я решил, что на этот раз я постараюсь все-таки не упустить возможность посетить старый мусульманский султанат Мальву и его столицу Манду, расположенную далеко от признанных туристических дорог. От ближайшей станции Мхау до Манду почти девяносто километров по сравнительно труднопроходимой местности, да и прежде чем доберешься до Мхау, надо часов десять потрястись в вагончике местной узкоколейки.

Я уже собирался покинуть Бхопал, но все еще не [132] представлял, каким образом устроить поездку в Манду. И вот почти в последний момент неожиданно пришла помощь: один из моих знакомых в Бхопале в разговоре случайно обмолвился о своем брате — полицейском начальнике из Индаура, — вот кто мог мне помочь! Слово за слово — и в Индаур полетела телеграмма, а в ответ пришло заверение, что гостя с радостью примут, пусть скорее приезжает.

Рано утром я вылетел из Бхопала на небольшом самолете и пробирался сквозь утренний туман к расчлененным долинам, сглаженным отрогами гор Виндхья. В разрывах облаков, глубоко внизу, виднелась блестящая лента реки Нарбады, за которой поднимались гряды гор Сатпуры. Полет длился недолго, и вскоре самолет мягко коснулся поверхности аэродрома в Индауре. Из утреннего тумана рождался орошенный свежей росой день, обещавший быть жарким. Возле здания аэропорта ко мне подошли четверо симпатичных молодых людей и пригласили в открытый полицейский джип. Они оказались родственниками местного полицейского начальника и приехали в аэропорт только для того, чтобы встретить европейского гостя, пожелавшего посетить провинциальный городок Манду.

Уже в джипе я узнал, что начальник полиции дистрикта вчера отправился в инспекционную поездку, но он будет ждать нас в Дхаре, а там, если позволят обстоятельства, он с удовольствием присоединится к нам и лично будет сопровождать до заброшенной столицы султанов Мальвы.

Около 9 часов утра наш джип остановился перед полицейским бунгало в Дхаре. На террасе в окружении своих подчиненных завтракал седой господин средних лет.

— Рад, что могу отплатить своему ученому брату за оказанное внимание, по крайней мере теперь полиция снова возьмет верх над наукой. Знаете, вряд ли какой историк нашел бы возможность отвезти вас в Манду. Теперь же вы увидите, как поступает полиция, когда она особенно благоволит к кому-нибудь, — такими словами встретил нас местный полицейский начальник.

Он предложил нам чашку крепкого чая с молоком и весело продолжал в том же духе:

— Делается это так: официальным путем мы вызовем служебный джип с охраной, а местному инспектору отдадим приказ о неожиданной инспекции полицейских участков в интересующем гостя районе. Инспектор сядет [133] рядом с водителем и, предложив гостю расположиться на заднем сиденье, отправится выполнять задание. Прибыв в первую сравнительно большую деревню, где есть полицейский пост (тхана), инспектор тут же приступит к своим обязанностям — начнет проводить ревизию. Заодно он прикажет по телефону начальнику ближайшей тханы, чтобы вовремя поставили чайник и сварили яйца. Когда же усталый гость вернется с прогулки, перед ним навытяжку предстанет тханедар (начальник тханы) и доложит, что стол уже накрыт в саду. Затем достаточно будет лишь приказать, чтобы на обратном пути была согрета вода, а в ванной комнате приготовлены ведра с водой и кувшин для поливания и, конечно, застелена резервная казарменная койка. Благодаря такой образцовой работе всех звеньев местной полиции наш гость, за которого мы в ответе, может без проблем переезжать с места на место. А сейчас вы увидите, как все это выглядит в деле.

— У меня, к сожалению, нет свободного времени, — продолжал он, — поэтому контроль полицейского участка в Манипуре проведет инспектор Ашраф. Заодно он должен выяснить, как исполняются указания Археологической службы в области Манду. Ночлег будет организован в полицейском участке в Гуджри, возвращение завтра.

Не успел я опомниться, как мы уже ехали по сказочно зеленому краю. В джипе я знакомлюсь со своими новыми провожатыми. Один из них господин Рахман, племянник моего знакомого из Бхопала. Он заканчивал учебу по какой-то технической специальности. Другой — его друг, родом из соседней с Манду деревни. Этот человек и будет нашим экскурсоводом.

Джип быстро мчался по древнему пути, проходящему по холмистой, заросшей густой растительностью, местности. Низко над землей летали желтые и зеленые попугаи, с дерева на дерево перескакивали, гоняясь друг за другом, лемуры и небольшие обезьянки, а в траве шуршали змеи. Если бы мы проезжали здесь вечером, то, возможно, встретили бы леопарда или медведя. Дорога устремилась вверх, петляя между обрывами, а быстро меняющиеся краски в горах придавали ей сказочный вид.

Неожиданно перед нами выросли отвесные склоны одного из отрогов гор Виндхья. Здесь и укрылась скалистая крепость Манду, отрезанная от внешнего мира [134] глубокими ущельями. Мы спустились вниз и тотчас же поднялись вверх через расчлененное ущелье Какра Кох. Дорога петляла вокруг вершины, которую мы объезжали бесчисленное количество раз, пока наконец не оказались на верху скалистого массива.

Плато Манду протянулось с севера на юг на семь километров и приблизительно на восемь с востока на запад. Его поверхность покрыта мелкими впадинами, в которых, как в естественных резервуарах, сравнительно долго удерживается дождевая вода. Вокруг росли раскидистые баньяны, деревья манго, тамаринды и местами баобабы.

Я уже не удивлялся, что афганские султаны укрепились именно здесь. Вряд ли в сердце Центральной Индии нашлось бы еще одно такое место, которое так хорошо охраняло покой чужестранцев и давало им чувство полной безопасности.

Джип остановился перед красочными башнями молчаливого, безлюдного города, и мы стали карабкаться на скалистый утес, с которого перед нами открывалась бескрайняя перспектива.

Перед нами раскинулась Мальва — величественное плато под мирным чудесным небом. Кругом простирались густые леса, окаймленные небольшими плодородными полями с черной почвой, благодаря чему здесь получают несколько урожаев в год. Сглаженные кряжи чередовались с равнинами, и тогда склоны резко обрывались вниз: на север к реке Чамбал, на восток к Нарбаде, на запад к равнинам штата Мадхья-Прадеш и к Хандешу на юг. Здесь был перекресток древних путей, идущих через всю Индию с севера на юг и с запада на восток. Неудивительно, что за обладание Мальвой велись упорные бои.

Наивысшая слава и расцвет Мальвы приходится на сравнительно короткий период неполных двух столетий (1389—1562), когда ею управляли мусульманские султаны из трех разных патанских (афганских) династий. Завоеватели пришли из Афганистана. Постепенно они многое переняли из древней индийской культуры этой области, незаметно приспособили ее к своим идеям и традициям. К своему двору они приглашали индуистских архитекторов и ремесленников, строивших для них замки и дворцы, а также музыкантов, развлекавших их игрой и пением наравне с персидскими художниками и поэтами, которых они привозили из мусульманских дворов [135] Дели, Кабула, Самарканда и Бухары. Султаны щедро вознаграждали и поддерживали местных индуистских мастеров.

Таким образом в Мальве шел культурный синтез, характерный для позднего феодализма в Индии и достигший своего апогея в архитектуре и искусстве Индии во времена Великих Моголов.

Основатель мальвского султаната Дилавар-хан происходил из династии Гуридов. Император Мухаммед Туглак назначил его губернатором Мальвы. Когда же в Северную Индию вторглись войска Тимура и разграбили ее, Дилавар-хан объявил о своей независимости от Дели и в 1401 г., по словам летописца Феришты, «взметнул белый балдахин власти и пурпурный шатер правления».

Его сын Хошанг (1405—1435) перенес резиденцию из Дхара в Манду — ему нравился тамошний здоровый климат и природные фортификационные возможности. Широкую вершину скалистого холма он обнес замысловатой системой крепостных стен, бастионов и башен. Периметр крепостных стен с внешней стороны достигал более сорока километров. В те времена внутри крепости жизнь буквально кипела. Тут было много базаров, магазинов, бань, дворцов и летних резиденций, однако все они в настоящее время лежат в развалинах. Безжалостным зубам времени не поддались лишь несколько султанских резиденций, гробниц и мечетей, построенных, вероятно, более основательно, чем остальные, менее значительные, здания.

В крепость мы попали через систему могучих башен. Сначала мы оказались в башне Аламгира, одиннадцатиметровый портал которой заканчивался остроконечным сводом, образующим вход в крытый коридор. Дорожка резко повела вверх и уперлась в ворота другой башни, носящей название «Дворницкая». От нее шло примерно шестьдесят широких и низких ступеней к третьей, Делийской башне — она и служит главным входом в крепость.

Мы оказались на безлюдной, некогда оживленной территории крепости. Минут пятнадцать мы брели по развалинам и наконец добрались до ослепительно белой гробницы султана Хошанга. Она стояла, повернувшись к нам великолепным резным порталом, украшенным переплетенными между собой цветками лотоса. Ажурные мраморные решетки по сторонам главного входа пропускали [136] внутрь мягкие рассеянные лучи света, что придавало всей постройке торжественный вид. На мой взгляд, правда, четыре башенки на мраморном куполе слишком близко теснились к стройному своду. Мой проводник с любовью осматривал гробницу и с нескрываемой гордостью заметил:

— Перед вами первая гробница в Индии, на строительство которой пошел белый мрамор. Двести лет спустя она воодушевила императора Шах Джахана на строительство намного большей и известнейшей гробницы Тадж-Махал в Агре, в которой покоится прах его любимой Мумтаз. Хотите, я покажу вам персидскую надпись, подтверждающую это?

Действительно, на памятной доске витиеватым арабским шрифтом написано, что 14 декабря 1639 г. мавзолей посетила группа архитекторов, посланных императором Шах Джаханом. Сюда пришли четыре будущих строителя Тадж-Махала: два мусульманина и два индуса.

Не упустили мы возможность осмотреть и прилегающую к мавзолею Большую мечеть. Ее строительство было закончено лишь в 1454 г. преемником Хошанга Махмудом Хилджи, о чем свидетельствовала другая надпись, вытесанная на стене. К главному входу нас вывела крутая лестница, а стройный портал — в синюю, с легким куполом молельню. Словно зачарованные стояли мы в небольшом полутемном пространстве, где несколько столетий назад звучали молитвы придворных. Покрытые голубой глазурью изразцы на стенах сегодня, как и в былые времена, сплетались в стройные геометрические узоры в форме звезд и ромбов. Если бы пауки не оплели серебряной сетью ажурные решетки каменных окон и если бы на михрабе дикие голуби не свили гнезда, можно было бы представить, как перед ровными рядами верующих встает имам и приглашает всех присутствующих к общей пятничной молитве.

Голос провожатого вернул нас к действительности:

— Теперь мы могли бы немного вернуться назад и осмотреть другие строения, — порекомендовал он.

Мы обогнули мечеть и возвратились по другой дороге.

За кронами деревьев виднелось могучее здание, вероятнее всего, дворец султана. Мне показалось, что одна часть здания словно углубилась в землю, и я подсознательно направился к другой. [137]

— Не беспокойтесь, дворец не упадет, так задумано специально. Султан, желая подшутить над своими гостями, приказал построить дворец набекрень. Опоры здания лишь кажутся неустойчивыми, благодаря чему создается иллюзия, будто постройка качается из стороны в сторону. Поэтому здание и получило название Хиндола махал («Дворец-качели»).

Во дворце сохранился также и второй этаж. С северной стороны к нему ведет особая лестница Хатхи чархао («Слоновий выступ»). По этому выступу, говорят, поднимались наверх слоны, с занавешенными носилками на спинах, и возносили закутанных гаремных жен в их покои. Оттуда они, сами невидимые, наблюдали торжественное шествие, когда к главной башне крепости приближался султан или какой-нибудь чужестранный сановник.

Перед замком блестели зеркальной поверхностью два водохранилища — маленькое озеро Кафр и пруд Мунджа. Вдоль их берегов протянулось своеобразное продолговатое здание, по своей форме напоминающее корабль. Оно так и называется Джахаз махал (Корабельный дворец). Сооруженные на крыше беседки и павильончики и выступающие из стен балкончики отражались в зеркальных водах голубого озера. Отражение дворца в воде казалось необычайно красивым. Видно, жены султана могли из дворца следить за тем, что происходило на озере, и, таким образом, хотя бы издалека принимать участие в веселых играх и соревнованиях на лодках и в воде.

Для их удобства все было предусмотрено. Через комнаты Корабельного дворца по каменным канавкам протекала озерная вода, поднимавшаяся сюда при помощи персидского колеса, вращаемого могучим слоном. Затем вода спадала красочными каскадами и в одном из дворов наполняла искусственные водоемы с множеством округлых ступеней, вырезанных из мощных песчаниковых квадратов. В таком бассейне могли купаться даже те женщины, которые не умели плавать. Те же, которые умели, могли отважиться заплыть на большую глубину в центре бассейна.

Несмотря на то что был уже март, мы не отважились принять холодную ванну, хотя полуденное солнце невыносимо жгло, и от его высушивающих лучей мы уже не знали, куда прятаться. Мы решили немного отдышаться в прохладном Колонном зале. Несколько столетий [138] назад тут отдыхали после купания придворные султана, а по вечерам, устроившись на террасе, многочисленные жены султана обычно наслаждались легкими дуновениями ветерка, доносящегося из джунглей.

Рахман принес из джипа корзинку с обедом: вареную курицу, белый хлеб и сочную папайю. Нас мучала жажда, но поблизости не было никакого родника или источника — пришлось довольствоваться теплой водой из канистры.

Крепость всегда страдала от недостатка воды. В большинстве случаев выручала дождевая, которую в изобилии приносили сильные муссонные ливни, заполнявшие естественные водоемы так щедро, что вода в них удерживалась по нескольку месяцев. Когда же они пересыхали, жители крепости вынуждены были уменьшать потребление воды. Питьевую воду можно было черпать лишь из трех глубоких колодцев. Из них брали воду не только для приготовления пищи и для питья, но и для охлаждения дворцовых покоев в знойное лето.

Внизу, прямо по берегу озера, шла хитроумная сеть сводчатых коридоров. Все лето они оставались влажными и сравнительно прохладными, и благодаря им охлаждались стены всего дворца. Непосредственно под комнатой султана зиял Колодец чампы, названный так потому, что вода в нем всегда оставалась свежей, как белый цветок чампы. Из колодца вода подавалась в личные бани султана, в их предбанниках до наших дней сохранилось ловко придуманное нагревательное устройство. Другой колодец называется Светлым, так как в него заглядывал дневной свет. Он соседствовал с Темным, в котором, так же как и на лестницах и в коридорах, к нему примыкающих, царствовала вечная тьма. Оба колодца сверху защищались сторожевыми башенками. С их галерей специальные сторожа днем и ночью стерегли источники драгоценной жидкости.

Несмотря на полуденный зной, Корабельный дворец произвел на нас приятное и радостное впечатление. Павильончики и беседки создавали приятную атмосферу, благодаря которой можно себе представить времяпрепровождение придворных султана. Не зря ведь в древности Манду называли «городом развлечений». Было это во времена основателя Корабельного дворца Гияс-уд-дина Хилджи (1469—1500). Султан умел наслаждаться преходящими радостями мирской жизни в полной мере и вместе с тем не забывал о необходимости создания [139] каких-то более постоянных ценностей. Он, так же как и его предшественник Махмуд-шах I (1436—1469), совмещал завоевательные походы с увлечением науками и культурой, развитие которых он поощрял. Гияс-уд-дин пригласил в Манду со всех уголков Индии известных ученых, построил библиотеки и колледжи. Он звал к себе и щедро вознаграждал индуистских и мусульманских поэтов, хотя требовал от них, чтобы они воспевали его успехи полководца и правителя.

Султану недостаточно было окружить себя когортой ученых и мастеров, он положил начало женскому образованию, начав с обучения представительниц своего многочисленного гарема. Хронист Низам-уд-дин Ахмад оставил потомкам следующие интересные сведения: «Заполнив свой гарем прекрасными рабынями и дочерьми раджей и заминдаров, султан Гияс приложил немалые усилия для их образования. Тщательно взвесив способности каждой из них, он обучал их различным видам искусства и ремесла. Одну он выучил искусству танца и пения, другую — игре на флейте, третью — чтению стихов, а некоторых — даже искусству борьбы. Было у него пятьсот абиссинских рабынь, которых он, одев в мужскую одежду и вооружив мечами и щитами, объединил в так называемый „Абиссинский корпус”. Так же он поступил и с пятьюстами турчанками, из которых был создан „Могольск