Коменский в Жемчужном дворце

В конце марта мне представилась возможность посетить город навабов с рыбой в гербе еще раз. Целью поездки было участие в организации и открытии выставки о развитии народного просвещения в ЧССР и о чехословацко-индийских связях в области культуры.

Туманным весенним утром представитель чехословацкого посольства и я выехали на серой «шкоде» из Нью-Дели и взяли курс по направлению к столице штата Уттар-Прадеш. Впереди дорога длиной почти в пятьсот километров. Мы мчались по старой императорской дороге все дальше на восток с единственным желанием как можно скорее добраться до Лакхнау.

Если ничего не случится, мы сможем добраться туда в лучшем случае часов за девять-десять. Все зависит от интенсивности движения и качества дороги. Быстрая езда в Индии, как и повсюду в мире, не безопасна. К тому же здесь твердое покрытие дороги настолько узкое, что две машины, идущие навстречу друг другу, нередко вынуждены сворачивать на пыльную обочину, на которой во время дождя можно застрять.

Асфальт, казалось бы, предназначен для быстро двигающегося транспорта, а широкие обочины, покрытые толстым слоем белой пыли, — для различного рода упряжек, велосипедов, а также для прогона скота, в общем, для всего, что двигается шагом или еще медленнее.

В действительности же многочисленные обладатели тихоходных средств передвижения в Индии игнорируют какие-либо правила дорожного движения и невозмутимо двигаются именно по заасфальтированной полосе дороги. Когда же позади них раздаются нетерпеливые сигналы автомашин, они удивленно оборачиваются и искренне [61] удивляются тому, что они могут кому-то мешать. Лишь вдоволь наслушавшись гудков машин, погонщики буйволов с присущим им большим чувством собственного достоинства сворачивают в пыль на левую сторону дороги. Как известно, в Индии движение организовано по английскому образцу — машины двигаются по левой стороне, а обгон разрешен лишь справа. Чтобы обогнать воловью упряжку на узкой дороге, водителю автомашины нередко требуется не менее пяти минут, при этом он должен демонстрировать все свое искусство водителя — в последнее мгновение перед обгоном притормозить, резко свернуть в сторону и промчаться по нетвердому краю дороги, оставляя за собой густые облака пыли. Однако погонщиков воловьих упряжек, вероятно, это нисколько не смущает.

Более драматичный момент наступает, когда двум встречным машинам нужно разъехаться. Представьте себе, что на огромной скорости навстречу несется гигантский грузовик и, кажется, лишь в последний момент уклоняется и дает возможность проехать. Такие разъезды всегда бывают как бы маленьким чудом, которое индийские боги совершают ежесекундно в тысячах вариантов.

Наша «шкода» уже миновала Алигарх с известным тамошним университетом и мчалась дальше по североиндийской равнине Джамна-Гангского междуречья. Мы позволили себе сделать небольшой привал лишь в историческом Канаудже. Здесь находилась знаменитая резиденция раджпутских князей-рыцарей, которые тысячу лет назад оказали стойкое сопротивление мусульманским нашествиям в Северную Индию. Однако от былой славы Канауджа мало что осталось. Защитники Индии не смогли объединиться, и в 1018 году Канаудж сравнительно легко достался Махмуду Газневи. Позднее город перешел в руки других мусульманских военачальников. Сегодня от Канауджа остались лишь руины, которые тянутся на протяжении нескольких километров и, видимо, на время позабыты. Большинство зданий представляют собой лишь бесформенную груду камней.

Однако времени у нас мало, и поэтому пришлось отказаться от осмотра так называемой «кухни Ситы», части старой мечети, построенной на развалинах джайнистского храма. Красноватое словно манго небо приобретает индиговую синеву, и короткий весенний день угрожает превратиться в темную ночь. Однако ночь мы [62] решили провести в «Карлтоне», одном из известнейших отелей Лакхнау, где останавливаются «очень важные персоны».

Вскоре перед нами выросли контуры промышленного Канпура, города, который даже солнечным днем выглядит серым, а в вечерних сумерках, обступивших нас со всех сторон, и подавно удручает темной бесконечностью своих предместий. Мы ехали по узкой улице вдоль глухих фабричных стен к сердцу старого города. Не задерживаясь в центре, свернули налево, и вот уже наша машина с включенными фарами мчалась по безлюдной дороге дальше к цели нашего путешествия.

Часам к девяти мы добрались до умиротворяюще благоуханных садов Лакхнау. В это время года здесь цветет небольшими белыми цветками высокий кустарник ратки рани — «королева ночи», с незапамятных времен очаровавший всех лакхнауских ларфюмеров. Сладко-приторный запах сопровождает нас на всем пути через просторный парк, раскинувшийся вокруг гостиницы, построенной еще во времена британского владычества. Почтенная гостиница «Карлтон» — это достойный удивления архитектурный хаос, где по соседству с новой готикой уживается упадочный индо-персидский стиль, с характерными для него зонтиковыми павильончиками.

Дряхлый коридорный поднялся с нами на второй этаж и внес наш багаж в какие-то тускло-понурые апартаменты с огромной старой ванной. Как это ни удивительно, но из крана текла теплая вода. Я с удовольствием принял душ, а потом лег в постель. Массивные черные кровати, вероятно, еще помнили времена лорда Клайва, тем не менее спать на них вполне удобно.

Утром узнали, что представитель местного дапартамента просвещения, который должен обеспечить открытие и проведение выставки, оказывается, слышит о ней впервые. Он долго куда-то звонил. Сначала разговаривал вежливо и учтиво, — вероятно, с кем-то сверху. Затем — решительно и энергично, — видимо, на своем уровне. И наконец, стал кричать, — без сомнения, на того, кто стоял рангом ниже. При этом он автоматически переходил с изысканно вежливого английского языка на витиеватый хинди. Вероятно, он был в полной уверенности, что никто из нас его не понимает. Чиновник ругал и угрожал немедленно выгнать кого-то с работы, если все не будет готово до трех часов дня. При этом он особо отмечал, что сам придет и все проверит. [63]

Выставка будет проходить в расположенном на берегу реки Гомти бывшем дворце навабов «Моти махал» — Жемчужном дворце. В настоящее время в нем расположены различные отделения провинциальных учреждений, а самый большой зал выделен для организации выставок и других культурных мероприятий. Недавно, говорят, тут проходил даже бал-маскарад.

Служащий — чапраси — в форме цвета хаки услужливо распахнул перед нами двери зала. Мы вошли и буквально остолбенели: перед нами зияло абсолютно пустое пространство. Мы пришли в отчаяние от одной лишь мысли, что завтра вечером в этом зале, в котором в тот момент не было ни одного стула или коврика, соберутся сливки лакхнауского общества, налетят тучи репортеров, горящих желанием заполнить свои блокноты впечатлениями о торжественном открытии выставки.

У нас остался один-единственный шанс не провалить дело: действовать самим, действовать, не теряя ни минуты. Материалы для выставки должны были уже прибыть из Канпура, где наша выставка закончилась. О получении экспонатов должен позаботиться какой-то местный художник. Я посадил в машину молодого человека, который утверждал, что знает, где живет этот художник, и вскоре мы оказались в сложных сплетениях переулков с расположенными на них кабачками сомнительной репутации и домами терпимости.

Улочки становились все ýже и ýже, и вот от них остались лишь проходы, среди кирпичных стен которых наша машина едва двигалась, зажатая буквально в тиски. Неожиданно дорогу нам преградила глубокая канава. Что делать? Мы растерялись. К счастью, мой спутник нашел выход из положения. Из ближайшего дома он принес две тонкие доски, опытным глазом определил расстояние между колесами и перекинул доски через канаву. «Трах-бах, та-ра-рах» — раздался, как я и предполагал, вслед за нами треск ломаемых досок, однако наша машина уже стояла на другой стороне канавы и, к моему удивлению, непосредственно перед домом, в котором жил художник.

В «мастерской» на первом этаже мы действительно обнаружили несколько больших ящиков с выставочными стендами. Хозяин также дома. Оказывается, он даже не знал, что должен позаботиться о художественном оформлении выставки. Вместе с художником мы погрузили несколько ящиков с экспонатами в машину. Оставшиеся [64] стенды поедут вслед за нами на одолженной двуколке.

Тем временем мой коллега развил бурную деятельность в Жемчужном дворце. Ему уже удалось достать десятка два-три стульев и несколько столиков, которые поставили у входа и на сцене. Однако все вокруг было еще покрыто метровым слоем пыли. Хорошо, что управляющий догадался прислать нам в помощь трех оборванных мальчишек.

Я несмело даю команду:

— Саф каро! Почистить! — и указываю на груду стульев. Ребята быстро сбегали за вениками из рисовой соломы и бросились на штурм мебельной баррикады. Высоко взметнулись густые облака пыли и стали медленно оседать на только что вынутые из ящиков экспонаты.

— Подождите! — сердито закричал я. — Чистить — это не значит пачкать все, что еще не запачкано. — Затем я объяснил каждому «помощнику», что надо делать. — Бальти лао, пани лао, капра лао! (Ты принесешь ведро, ты воду, а ты тряпку!).

Через минуту вернулся с пустыми руками первый мальчик.

— Сааб, бальти нахин (Господин, ведра нет).

Тут появился другой со словами:

— Господин, воды нет.

И наконец, прибежал последний:

— Господин, тряпки нет.

Я бросился на поиски в безлюдный двор. Действительно, нигде никого и ничего не было. Наконец, в соседнем дворе я заметил садовника — он поливал цветы. Он охотно согласился одолжить нам все необходимое. Через несколько минут мальчишки лихо размахивали мокрыми тряпками, и стулья засияли первозданной чистотой.

Мы тоже принялись за работу: укрепляли выставочные стенды, расставляли вдоль стен столы и стулья, накрывали столы материей, которую нашли в ящиках со стендами. Затем повесили картины, фотографии и диаграммы. При этом нас не оставляло неприятное ощущение, что мы делаем все не так, как это представляли художники-оформители из чехословацкой организации «Выставки». Они, наверное, все сделали бы иначе и, конечно, лучше нас.

Однако времени для бесплодных размышлений не [65] было. Так или иначе, но все должно быть готово к открытию выставки вечером следующего дня. В полночь мы обнаружили, что вешать и ставить больше нечего. Мы вернулись в гостиницу с приятным чувством, что выставка в целом к открытию готова.

Рано утром в субботу мы отправились на базар. Надо было купить еще шторы, занавески, ковры, вазочки и т. п. Для того чтобы приобрести все это здесь, на базаре, надо было еще найти лавочки, в которых продавались нужные нам товары, затем как следует поторговаться и выложить из кармана сумму в несколько раз меньшую, чем первоначально запросил ловкий торговец, увидевший перед собой иностранцев. На восточном базаре, как известно, принято торговаться, и мы с успехом это сделали так, чтобы на предельно малую сумму купить все необходимое для торжественного открытия выставки.

К обеду все украшения уже висели на своих местах. Зал сразу же стал уютным. Однако подготовка к открытию на этом еще не закончилась. В то время как я на искусно сооруженной пирамиде из старых школьных лавок балансировал с государственным флагом Чехословакии в руках, пытаясь укрепить его под потолком в одном углу зала, мой коллега боролся с огромным портретом Я. А. Коменского в другом его конце. Он старался отделить портрет от себя и оставить его на стене над богатой лепными деталями аркой. Наконец это ему удалось. На суету, происходящую в зале, с портрета смотрело мудрое лицо учителя.

К трем часам дня все наконец выглядело так, как на настоящей выставке: стенды стояли на своих местах, фотографии и надписи висели там, где им и положено было быть, а яркие цветы освежали унылые серые стены. Но не все еще было готово. Ведь во время вернисажа вечером по программе намечался показ чехословацкого фильма. Но на чем его показывать?

Усердные помощники принесли простыню и прибили ее огромными гвоздями к стене.

— Сааб, эта простыня всегда служила здесь экраном, — заверяли они нас. Однако мы не могли себе даже представить демонстрацию полнометражного художественного фильма на такой тряпке.

В конце концов все-таки выяснилось, что настоящий экран есть тоже. Однако он был настолько тяжелым и огромным, что укрепить его на стене не представлялось [66] возможным. Как выходили здесь из подобного положения раньше? Никто уже и не помнил, когда в последний раз тут демонстрировался художественный фильм. Но надо было действовать, так как часа через два начнет собираться публика. Что, если повесить экран, зацепив его за перила галереи, на которой во времена наваба играла музыка? Ведь перила достаточно прочны, чтобы выдержать такую тяжесть. Теперь нужно было лишь достать достаточно крепкую веревку. Снова я отправил своих помощников на поиски, надеясь, что хоть один из них выполнит свою миссию.

Вскоре с радостным криком прибежал первый мальчик:

— Сааб, расси мил гаи! (Господин, я нашел веревку!) И он подал мне клубок тоненькой бечевки. Для того чтобы закрепить экран такой бечевкой, пришлось бы сложить ее по крайней мере раз в десять.

К счастью, другой посыльный появился с огромным канатом толщиной в два пальца. Остальные вернулись с пустыми руками. Итак, нам не оставалось ничего другого, как повесить этот экран на исполинский канат. Экран стал похож на подарочную коробку, тщательно перевязанную ленточками. Но все-таки он висел, а это главное.

В тот радостный момент к нам подошел сухонький мужчина в белой рубахе. Он разводил руками и пытался что-то нам объяснить. Выяснилось, что он киномеханик, но пустой бобины для перемотки киноленты у него нет.

В отчаянии я бросился к телефону и стал обзванивать школы и музеи. Я умолял одолжить бобину на один вечер, но везде получал отказ. Может быть, я говорил неубедительно и мои слова не вызывали доверия?

И вот, словно по мановению волшебной палочки, появился куратор детского музея, расположенного совсем рядом. Он сказал, что пришел посмотреть, как далеко продвинулась организация выставки.

— Не волнуйтесь, пожалуйста, — успокоил он нас, — этот кинопроектор принадлежит нам, и, конечно, у нас есть запасные бобины. Я сейчас же пошлю за ними.

— Знал ли киномеханик, откуда взят кинопроектор?

— Конечно, знал.

— Так почему же он не взял вместе с ним и запасные бобины?

Директор пожал плечами и сказал: [67]

— Может быть, потому, что ему просто не захотелось в этот день работать.

Кажется, все наладилось. И мы поспешили вернуться в гостиницу, чтобы переодеться и повторить в уме то, о чем необходимо сказать в выступлении. Когда мы появились в зале, то он уже был заполнен избранной публикой. Среди гостей был и его превосходительство Сайид Али Захир, министр финансов штата. Он любезно согласился открыть выставку. Ровно в восемь часов вечера министр вышел на сцену.

После его вдохновенной речи слово взял представитель посольства Чехословакии. На английском языке он рассказал о прогрессивных традициях народного образования в ЧССР, о Коменском и о самом старом университете в Центральной Европе. Говорил он просто, с чувством, увлекая слушателей, ведь он в прошлом сам работал учителем.

Когда я выходил на сцену, очень волновался: в нескольких словах мне надо было рассказать о различных аспектах чехословацко-индийских культурных отношений, а я не знал, с чего начать. Однако после того, как я произнес Саджано татха девийо! — «Дамы и господа», увидел как глаза гостей загорелись любопытством: неужели я буду говорить на хинди?

Все внимательно слушали мое выступление, и я понемногу успокоился. Я рассказывал о давних глубоких традициях чехословацкой индологии, о том, как изучают индийскую культуру в моей стране, каким большим успехом пользуются книги, переведенные с разных языков Индии, в Чехословакии.

Затем началась демонстрация фильма «Западня» Мартина Фрича. После всех неурядиц я почти и не надеялся на успех. Но несмотря на то, что фильм не был дублирован, а сопровождался субтитрами, зрители смотрели его с интересом и наградили долгими аплодисментами.

Торжественный вечер подошел к концу. В Жемчужном дворце погас свет, и в темноте была видна лишь знакомая белая бородка на большом портрете Я. А. Коменского.

Обрадованные успехом, мы пригласили наших новых друзей на ужин. Состоялась приятная беседа, во время которой мы фотографировались и давали интервью для лакхнауских газет. Ужин закончился далеко за полночь. [68]

— Пожалуй, отзывы о нашей выставке будут самыми восторженными, — сказали мы друг другу и со спокойным сердцем легли спать.

По джунглям Кумаона

Воскресным утром мы покинули суровые апартаменты гостиницы «Карлтон» и с восходом солнца уже переехали через реку Гомти. Мы проводили взглядом Жемчужный дворец, причинивший нам столько хлопот, башенки хусейнабадских дворцов и минареты мечетей. И взяли курс на север, по направлению к кумаонским джунглям.

Первые 80 километров до города Ситапур мы преодолели за полтора часа, хотя на главной дороге в это раннее утро было довольно-таки оживленно. Ехали, постоянно сигналя, распугивая стада коров и буйволов, бредущих на пастбища, обгоняя длинные колонны легких двуколок мощностью одна лошадиная сила. Двуколки обсыпаны гроздьями людских тел. На некоторых умудряются уместиться все члены большой семьи, то есть человек двенадцать, а иногда и больше. В Ситапуре в тот день открывалась мела — ярмарка — и люди, кто пешком, кто на повозках и велосипедах, направлялись именно туда.

Чем дальше, тем труднее становилось пробираться по переполненной дороге среди невообразимого количества людей и разных животных. Каждую минуту перед нашей машиной возникала двухколесная тонга — икка. Не сбавляя скорости, мы подъезжали вплотную к телеге и за мгновение до того, как оказаться на спине у испуганного возницы, резко тормозили и, настойчиво сигналя, требовали освободить дорогу.

Мы выехали на широкие равнины славного края Рохилкханд и двигались сквозь выстроившиеся в ряд шеренги сахарного тростника. Название Рохилкханд произошло от афганского слова рохил, что значит «житель пустыни». Рохилы вторглась в эти края в середине XVIII столетия и, одержав победу над войсками могольских императоров, осели на землях между Гималаями и рекой Ганг. Когда позднее они сами подверглись нападению воинственных маратхов, им пришлось обратиться за помощью к навабу Лакхнау. Наваб, поддержанный войсками британской Ост-Индской компании, помог [69] оттеснить маратхов, однако взамен потребовал признания его суверенитета над рохилами и уплаты ежегодной дани. Рохилы, правда, дали такое обещание навабу, но в действительности ничего не платили. В результате вспыхнула так называемая «рохильская война» (1773—1774). В этой войне наваб с помощью тех же англичан победил рохилов и убил их правителя. Своего наследника наваб поставил правителем небольшого княжества Рампур в западном Рохилкханде. В 1801 году большая часть рохильских земель со столицей Барейли перешла англичанам в счет долгов наваба Саадата Алихана.

Столица Рохилкханда Барейли находилась за пределами целей нашего путешествия. Знаменитые густые заросли бамбука, благодаря которым город называли «Банс Барейли», «Бамбуковый Барейли», уже давно поредели. Да и княжеские дворцы рохилов большей частью уже превратились в развалины. Современным крупным мебельным комбинатом стало ранее кустарное производство лакированной и позолоченной мебели, украшавшей в основном княжеские дворцы. Сырьем для мебельного комбината служат ценные сорта деревьев, растущих на склонах близлежащих гор.

Мы не стали осматривать город, а, следуя указателю на дороге, свернули с главной магистрали направо. На указателе шрифтом деванагари написано «Катхгодам — 66 миль». Катхгодам в переводе с хинди — «Склад дерева», однако это совсем не значит, что у мебельного предприятия нет складов поближе. Городок с таким названием расположен в отрогах Сиваликских гор.

Хорошая асфальтированная дорога большем частью шла по равнине. Однако постепенно на нас стали наплывать голубые силуэты Гималаев. В ясный солнечный день под лазорево-синим небом горы выглядели вполне миролюбиво. Лишь за Ранибагом («Садом королевы») дорога пошла вверх и километров пятнадцать вилась над тераями среди сказочно цветущей весенней зелени.

Тераи, или правильнее тараи, — болотистые джунгли. Так называют густо покрытый лесом и кустарником заболоченный район первого пояса предгорьев Гималаев. Верхний над тераями пояс называют бхабар — сухие джунгли. Между тераями и горным хребтом Сивалик ширина бхабара достигает двадцати километров. Здесь очень мало водных источников и в некоторых местах летом реки пересыхают. Зато бхабар очень богат ценной древесиной. Больше всего ценится сал — могучее [70] дерево Shorea robusta, которое, благодаря его прочности, нередко называют железным. В Гималаях сал — наиболее популярный строительный материал.

От продажи железного дерева богатели еще раджи Чанды, правившие этой областью с X века н. э. Резиденция раджей была в небольшом городке Чампават. Позднее они перебрались в Альмору. Мусульманские завоеватели отважились вступить в непроходимые джунгли лишь однажды — произошло это в 1744 году, после чего им подчинилась область Кумаон. Мусульмане не продержались здесь и полстолетия. В 1790 году они потеряли завоеванную область, и Кумаон на время был присоединен к княжествам непальских гуркхов. Через двадцать пять лет Кумаон оказался уже в границах Британской Индии. Однако колониальные власти не заботились о развитии этого района. Свою отсталость Кумаон начал преодолевать лишь после образования независимой Республики Индия.

Натужно гудя, наша машина преодолевала затяжной подъем. А тем временем мы наслаждались зрелищем удивительно красивым — пестрая радуга повисла над пропастью. Она возникла из «осколков» капель, искрившихся под полуденным солнцем над шумящим почти в каждой глубокой расщелине водопадом.

— Посмотри, там газели, — крикнул мне приятель.

Мы выехали на левую обочину узкой дороги и остановились вплотную возле небольших столбиков, ограничивающих дорогу над крутым обрывом. Вместо таких символических ограничителей здесь хотелось бы видеть прочные бетонные тумбы. Мы выключили двигатель, однако машину оставили на скорости, так как ручной тормоз давно уже вышел из строя. На противоположном склоне мирно паслось небольшое стадо пятнистых газелей. Они настороженно подняли головы и, как будто почуяв недоброе, вдруг сорвались с места и неслышными прыжками умчались в глубь зеленого леса. В наступившей тишине слышались лишь звуки водопада.

Мы снова двинулись в путь. Вскоре кончился подъем, повороты стали не столь крутыми, и перед нами медленно открылась захватывающая дух панорама Найнитала, жемчужины кумаонского края. Когда-то здесь находилась летняя резиденция губернатора Соединенных провинций. Следует признать, что выбор места был идеальным. Найнитал лежит на высоте около 1900 метров над уровнем моря. Его отели и прекрасные виллы [71] как бы разбросаны вокруг голубого озера, расположенного среди гор.

Сегодня Найнитал — великолепный горный курорт, забитый до отказа в жаркое время года представителями высших слоев индийского общества и иностранными туристами. В Найнитале есть все, чтобы эти люди чувствовали себя комфортно. Озеро — одна из величайших достопримечательностей этого места. Его прозрачные воды манят с наслаждением погрузиться в них. Луга у подножий горных склонов покрыты густой травой. Здесь так и хочется сыграть в крикет.

Мы завернули в отель «Элфинстон», чтобы немного перекусить и отдохнуть. С террасы отеля открывался прекрасный вид на озеро. Тут мы увидели памятную доску жертвам стихии. Надпись на бронзовой доске гласила: «В субботу 18 сентября 1880 года в 10 часов утра после продолжительных дождей на отель „Виктория” обрушилась скала и завалила часть здания. Заместитель комиссара, стараясь сделать все, чтобы вызволить из-под обломков тела мертвых и раненых, вызвал на помощь армию. В 13 часов 30 минут сползла оставшаяся часть горы и погребла под собой весь отель с людьми, в том числе и спасательные команды. Тела погибших откопать не удалось».

Мы с опаской посматривали по сторонам, но, убедившись, что сегодняшним отелям подобная опасность не грозит, успокоились и завели разговор с милым правительственным чиновником, приехавшим сюда на отдых вместе с семьей. Он посоветовал нам совершить поездку на «Тигриный зуб» — гору, расположенную за озером. Оттуда открывается великолепная панорама Найнитала. А если бы мы по пути еще заехали в близлежащий Муктешвар, то смогли бы увидеть и самые высокие гималайские вершины, покрытые вечным льдом и снегом.

К сожалению, мы никак не могли позволить себе такую роскошь, ведь нам еще предстоял восьмидесятикилометровый путь по горной дороге до Ранихкета, а затем до Каусани. К тому же бензоколонка в Найнитале по выходным дням не работала.

— Тогда вам лучше дальше не ехать, — забеспокоился наш новый знакомый. — Дорога до Раникхета — сплошные крутые повороты с резкими подъемами и спусками. Машины там ходят редко, так что одолжить бензин будет нелегко. [72]

Однако мы должны были ехать дальше, ведь наш график движения другую возможность не предусматривал. Мы опустили сделанную из прутика мерку в бак автомашины. Выяснилось, что в баке у нас осталось приблизительно десять литров, которых нам должно хватить километров на 77 по горной дороге. Мы решили продолжить путь.

Путешествие по горной дороге от Найнитала до Раникхета оставило у меня наилучшие воспоминания из всех тех, которые я получил в Индии. Если бы кто-нибудь попробовал сосчитать все повороты и опасные моменты на этом пути, то у него голова пошла бы кругом.

Сначала мы взобрались на седловину высотой около 2500 метров, потом дорога резко пошла вниз и устремилась по долине. Указатель уровня бензина угрожающе колебался у красной отметки, и, чтобы хотя бы немного сэкономить горючее, пришлось на крутых спусках выключать двигатель. Опасения правительственного чиновника подтвердились — за все время путешествия навстречу нам проехал лишь один джип. Зато то тут, то там мелькали желто-коричневый шакал или дикая собака, из густых зарослей кустарника с криком вылетал пестрый фазан, а за следующим поворотом взлетала стая черных куропаток.

По мере того как дорога шла вниз, густые заросли на крутых склонах стали уступать место террасированным полям — лоскуткам обрабатываемой земли — свидетельству неутомимых усилий местных жителей в борьбе за существование. Только теперь мы по-настоящему осознали, сколько крестьянину надо потрудиться, чтобы вырвать у скалы небольшой клочок земли, сделать ее плодородной, а для укрепления верхнего слоя земли еще поставить барьер... Восхищение перед живописной природой стало уступать место чувству восхищения перед жителями этих мест, нашедшими в себе силы преобразить природу и заставить ее давать необходимые им средства к существованию.

Неожиданно перед нами вырос красно-белый шлагбаум с надписью: «Толл» (пошлина). Оказывается, на этой горной дороге, строительство которой обошлось индийскому правительству в довольно круглую сумму, надо платить пошлину, и, кажется, немалую. Говорю «кажется», потому что мы никогда пошлину не платили. На нашем автомобиле спереди и сзади укреплен [73] знак с буквами «СD», что означает принадлежность к дипломатическому корпусу, а машины дипломатов от всех пошлин и налогов освобождены. Несмотря на это, мне пришлось на хиндустани долго объясняться с вооруженным часовым, который никак не мог взять в толк, почему он должен пропустить нас, не взяв пошлины.

Через час мы подъехали к будке еще одного таможенника. На крутом подъеме ее видно издалека. Шлагбаум, оказывается, тут был поднят.

— Ну, что, — сказали мы друг другу, — пошлину нам все равно платить не надо, бензин у нас кончается, да и время на ненужную остановку жалко, так что, пожалуй, не стоит останавливаться, — и лихо промчались мимо. Однако не успела машина миновать ближайший поворот, как на дорогу выбежал часовой с винтовкой наперевес. Он махал руками и кричал:

— Стой! Стой!

Когда он понял, что мы останавливаться не собираемся, вскинул винтовку, и по ущелью разнесся звук выстрела, тысячекратно усиленный эхом. К счастью, нас уже прикрыла мощная скала, хотя вряд ли солдат стрелял по машине. К нашей радости, погони за нами, к счастью, не было, вероятно, по весьма простой причине — не на чем.

Итак, вполне благополучно мы добрались на последних каплях бензина до Раникхета — «Поля Королевы». Как и положено военному городку, здесь есть бензоколонка, и нам охотно предложили заправить целый бак. Веселый заправщик, между прочим, сказал, что сейчас тут еще совсем немного гостей и при желании мы легко можем найти место для ночлега. Солнце понемногу клонилось к закату, а на небе собирались тяжелые тучи, предвестники бури.

Мы поспешили вскарабкаться на ближайший утес, чтобы хоть на мгновение взглянуть на величественные силуэты горных вершин, покрытых вечным снегом. Узнаем две самые знаменитые: Нанда Дэви и Тришул — что значит «Трезубец».

Было что-то пленительно-сказочное в атмосфере того весеннего вечера высоко в горах Кумаона. На наших глазах медленно закрывались лепестки белых, розовых и фиолетовых бутонов рододендронов, в воздухе разливался смолистый запах сосен, между которыми, выделяясь своей густой кроной, расположились высокогорные [74] кедры. И над всем этим царила особая, неповторимая тишина.

Лиственные деревья на противоположном лугу протягивали хрупкие ветви к оранжевому небу. На деревьях, тут и там, висели диковинные огромные гнезда каких-то фантастических птиц. Когда мы подошли поближе, то с удивлением обнаружили, что это всего лишь охапки сена. Оказывается, здешние хозяева, опасаясь замочить сено, не собирают его в скирды, а раскладывают на ветвях деревьев.

Спотыкаясь на каждом шагу, мы спускались в быстро сгущающихся сумерках. До наивысшей отметки горной дороги нас ждал еще один, последний, но самый трудный, этап путешествия. Там, на высоте почти 3000 метров над уровнем моря, находится деревня Каусани, а над ней правительственная гостиница. Стало заметно прохладнее, к тому же поднялся ветер. Послышались первые раскаты грома, и на память нам невольно пришли жуткие истории о гархвальских грабителях, которые не так давно побывали и здесь — напали на таможню и разграбили ее.

Мы находились в сердце кумаонского края, в царстве тигров-людоедов, с которыми так бесстрашно сражался Джим Корбетт. Говорят, что тигров-людоедов в Кумаоне уже нет. А вдруг все-таки они еще бродят где-то поблизости?

Пошел дождь, но если бы это был обычный дождь! Внезапно небо стало черным, кроны деревьев согнулись под сильным ураганным ветром, все вокруг пропало в туманном занавесе низколетящих туч, и в довершение всего резко сверкнула мертвенно-бледная молния. Ее зигзаг как будто пробил набухшее брюхо темно-серо-седых облаков, и на землю обрушился страшный ливень. Наверняка его специально на нас наслал сам бог дождя Индра. Можно себе представить, как громовержец, «растянув меха туч, сталкивает между собой облака, чтобы текущая из них вода сровняла на земле долины с горами» — так поется в одном из известных ведийских гимнов.

Однако ничего не поделаешь, нам все-таки нужно было добраться до Каусани. Мы миновали раникхетские сады и стали взбираться по узкой дороге. Здесь уже совсем отсутствуют боковые ограничения и тем более тумбы, хотя обрывы тут круче, а пропасти глубже. Дорога вилась, словно змея, то возвращаясь в противоположном [75] направлении, то резко ввинчиваясь вверх. По сторонам дороги иногда трещали прутья, скрепляющие частично подремонтированные места оползней, а посередине, навстречу нам, неслись потоки воды. Лучи противотуманных фар с трудом пробивали толстую завесу дождя.

Я напряженно всматривался в темноту и старался угадать, в какую скалу в следующий раз ударит молния, чтобы знать, откуда на нас посыплются груды камней. Я как бы слился с машиной, пытаясь определить, все ли колеса твердо держатся на поверхности дороги. Ведь малейшее скольжение означало бы неминуемую гибель.

Однако индийские боги неба, кажется, все же покровительствовали нам. Буря кончилась так же быстро, как и началась. Тучи постепенно рассеивались, раскаты грома становились все слабее, и над вершиной противоположной горы показался серебряный, ярко светящийся шар полной луны.

Мы медленно продвигались вверх. Кажется, впереди обвал, а возле груды камней кто-то стоит! Я мысленно готовился к диалогу с настоящими кумаонскими грабителями. Когда же мы подъехали ближе, то в свете фар различили лишь силуэты обломков скалы, упавших и заваливших дорогу. Лучи света вдруг отразились в двух неподвижных, и явно злых, желто-зеленых огоньках, светящихся из густых зарослей под скалой. Кто там? Леопард, рысь или всего лишь дикая кошка? Вряд ли это тигр, но не успел я закончить рассуждения, как машина уже подъехала к каменной преграде и огоньки сразу же исчезли, а до нас донеслось лишь приглушенное рычание, а затем треск ветвей в чащобе над дорогой.

Зато к нам подошел представиться еще один обитатель джунглей: послышалось шуршание, и из зарослей выкатился гигантский еж с длинными иглами — дикобраз. Мы оставили его в покое, даже иглу на память не взяли. Говорят, она приносит несчастье.

Мы откопали в завале узкий проезд и осторожно по нему проехали. Не прошло и четверти часа, как дорога внезапно оборвалась перед каким-то зданием — оказывается, мы уже прибыли в Каусани.

В бледном свете луны виден правительственный гест-хаус, дом для приезжих, — прочная каменная постройка на возвышенном уступе, посыпанном песком. [76] Двери гест-хауса закрыты. Нигде не видно ни души. Мы долго стучали в двери, наконец появился пожилой чаукидар (сторож) с мигающей керосиновой лампой в руке и недовольно спросил:

— Кто вы? Что вам надо?

Всем своим видом он показывал, что внутрь пускать нас он вовсе не собирается. Он ничего не знал о нашем приезде и никакой телеграммы не получал, да и к приему гостей ничего не готово. К тому же, заявил он, дом уже занят — в нем остановился районный полицейский инспектор, приехавший по служебным делам. В конце концов выяснилось, что инспектор занял лишь одну комнату и места достаточно для всех. Однако никаких постельных принадлежностей не оказалось.

«Где ваш bedding?» — сердито спросил чаукидар, собираясь расстелить матрасы и постельное белье, которое мы, по всем правилам путешествий в Индии, должны были привезти с собой

— Кои бистар нахин? (У вас нет постели? Почему?) — возмущался он. — Тоже мне, гости, приходят ночью, да еще без bedding.

— Каждому дам по два тюфяка, набитых соломой. На один ляжете, другим прикроетесь, — ворчливо предложил он и заметил: — Еды сейчас нет. Есть будете завтра утром. Можно купить курицу.

Завершив свой недолгий монолог, он стал растапливать огромный камин мокрыми чадящими поленьями.

Дрожа от холода, натягиваем на себя спортивные костюмы и ложимся под тяжелые и твердые тюфяки. Конечно, не очень-то удобно, но зато теплее, чем на улице, где на такой высоте ночью часто случаются заморозки.