Меня так часто переполняет бесконечная грусть о том, чтобы покинуть эту жизнь. Что я могу сделать?

Грусть грустна, потому что она тебе не нравится. Грусть грустна, потому что тебе не нравится в ней быть. Грусть грустна, потому что ты ее отвергаешь. Даже грусть становится цветением безмерной красоты, молчания и глубины, если она тебе нравится.

Ничто не неправильно. Именно так и нужно — быть способным любить все, что происходит, даже печаль. Даже смерть нужно любить; только тогда ты трансцендируешь смерть. Если ты можешь принять смерть, если можешь любить и приветствовать ее, смерть не может тебя убить; ты ее трансцендировал.

Когда приходит грусть, прими ее. Слушай ее песню. У нее есть что-то, что можно тебе дать. У нее есть подарок, которого не может дать тебе никакое счастье, который может дать тебе только грусть.

Счастье всегда мелко; грусть всегда глубока. Счастье похоже на волну, грусть — на самую глубину океана. В грусти ты остаешься с самим собой, остаешься один. В счастье ты начинаешь двигаться и делиться с людь­ми; в грусти закрываешь глаза и ныряешь глубоко во­внутрь себя.

В грусти есть песня... грусть — это очень глубокое явление.

Прими ее. Наслаждайся ею. Чувствуй ее вкус без вся­кого отвержения, и ты увидишь, что она приносит тебе много даров, которых никогда не может принести счастье.

Если ты можешь принять грусть, она больше не гру­стна; ты внес в нее новое качество. В ней ты будешь расти. Теперь она не будет камнем, скалой, преграждаю­щей тебе путь; она станет ступенькой.

И всегда помни: человек, не узнавший глубокой гру­сти, — бедный человек. У него никогда не будет внут­реннего богатства. Человек, который всегда жил счаст­ливым, улыбающимся, неглубоким, не вошел в глубочай­ший внутренний храм своего существа. Он упустил свой внутренний алтарь.

Оставайся способным двигаться во все полярности. Когда приходит грусть, будь действительно грустным. Не пытайся бежать от нее — позволь ее, сотрудничай с ней. Позволь ей раствориться в тебе и растворись в ней сам. Стань с ней одним целым. Будь действительно грустным: никакого сопротивления, никакого конфликта и борьбы. Когда приходит счастье, будь счастливым: тан­цуй и будь в экстазе. Когда приходит счастье, не пытай­ся за него цепляться. Не говори, что оно должно оста­ваться всегда и вечно; это путь к тому, чтобы его упус­тить. Когда приходит грусть, не говори: «Не приходи ко мне», или: «Если ты пришла, пожалуйста, уйди». Это путь к тому, чтобы ее упустить.

Не отвергай грусть и не цепляйся за счастье.

Вскоре ты поймешь, что счастье и грусть — две стороны одной монеты. Тогда ты увидишь, что в счас­тье есть и доля грусти, а в грусти — доля счастья. Тогда твое внутреннее существо будет обогащено. Тогда ты будешь радоваться всему: утру и вечеру, солнечному свету и ночной темноте, утру и вечеру, лету и зиме, жизни и смерти... — ты можешь радоваться всему.

Последнее время во мне столько смешанных, противоречивых мыслей и чувств. Это все равно, что ехать по американской горке, и я никогда не знаю, как буду себя чувствовать от одного мгно­вения до другого.

Наблюдай мысли, наблюдай эмоции, и, просто наблю­дая их, ты осознаешь новый фактор — наблюдателя. Это осознание — начало внутренней революции: ты наблюдатель, не наблюдаемое. Ты не ум, ты не тело, но что-то скрытое глубоко внутри тебя: наблюдатель.

Наблюдатель продолжает наблюдать каждый взлет в своей жизни. Не нужно отождествляться. Когда ты в низшей точке, не нужно быть грустным, потому что наблю­датель — только наблюдатель. Когда ты вверху, не нужно становиться эгоистичным; ты только наблюдатель. Мало-помалу вся сутолока вокруг тебя начинает успокаиваться.

Ты отождествляешься с вещами, которые не есть ты, — вот в чем проблема.

Разотождествление — это медитация.

Разотождествляй себя со всем, пока не останется только чистый свидетель. Оставайся укорененным в свидетеле, что бы ты ни делал, куда бы ни двигался. Ты будешь новым человеком, с новой свежестью, с жизнью, которой никогда раньше не знал, и что-то от вечного будет у тебя в глазах, что-то от бессмертного существо­вания — в каждом твоем жесте.

Чем больше меня окружает людей, поддержи­вающих меня в моей болезни, тем более одиноким я себя чувствую — и это так больно. Что я могу сделать?

Столкнуться с самим собой в одиночестве — страш­но и больно, но человек должен пережить это страда­ние. Ничего нельзя сделать, чтобы этого избежать, ниче­го нельзя сделать, чтобы отвлечь ум, и ничего нельзя сделать, чтобы бежать от этого. Человек должен это выстрадать и через это пройти. Это страдание и эта боль — просто хороший знак, что ты приближаешься к новому рождению, потому что каждому рождению пред­шествует боль. Этого нельзя избежать и не нужно избе­гать, потому что это часть твоего роста.

Но почему, прежде всего, есть эта боль? Это нужно понять, потому что понимание поможет тебе через это пройти, и если ты через это пройдешь преднамеренно, то выйдешь легче и скорее.

Почему тебе больно, когда ты один? Во-первых, пото­му, что заболевает твое эго. Эго может существовать только с другими. Оно выросло в отношениях, оно не может существовать одно. Поэтому, если возникает си­туация, в которой оно больше не может существовать, оно чувствует, что его душат; оно чувствует себя на грани смерти. Это глубочайшее страдание. Ты чувству­ешь себя так, словно умираешь. Но умираешь не ты, уми­рает только эго, которое ты на себя принял, с которым отождествился. Оно не может существовать, потому что было дано тебе другими. Это вклад других. Покинув других, ты не можешь взять его с собой.

Таким образом, в одиночестве все, что ты о себе зна­ешь, с тебя осыплется; мало-помалу все это исчезнет. Ты можешь продлить жизнь эго на какой-то период — но ненадолго. Без общества ты лишен корней; нет почвы, чтобы дать тебе питание. Это основа боли. Ты больше не уверен в том, кто ты такой: ты только рассеивающа­яся личность, растворяющаяся личность. Но это хорошо, потому что, пока ложное не исчезнет, не может появить­ся реальное. Пока ты не отмыт полностью и не стал снова чистым, не может появиться реальное.

Этот ложный «ты» возведен на трон. Он должен быть свергнут с трона. Если ты живешь в одиночестве, все это ложное может исчезнуть. А все, что было тебе дано обществом, ложно. На самом деле, все, что было тебе дано, ложно; все, что родилось внутри тебя, реально. Все, что является тобой, самим по себе, а не внедрено кем-то другим, — реально, подлинно. Но ложное должно уйти, а ложное — это огромное капиталовложение. Ты столько в него вложил; ты так о нем заботился; на нем зиждились все твои надежды. И когда оно начина­ет растворяться, ты чувствуешь, что тебе страшно, ты боишься и дрожишь: «Что ты с собой делаешь? Ты же разрушаешь всю свою жизнь, все структуру».

Будет страшно. Но ты должен пережить этот страх; только тогда ты станешь бесстрашным. Я не говорю, что ты станешь смелым, нет. Я говорю, что ты станешь бесстрашным. Смелость — это только часть страха. Каким бы ты ни был смелым, за этим скрывается страх. Я говорю: «бесстрашие». Ты не будешь смелым; если страха нет, нет и необходимости быть смелым. И смелость, и страх становятся несущественными. Это две стороны одной и той же монеты. Ваши смелые люди — не кто иные, как вы сами, стоящие на голове. У вас смелость скрыта внутри, а страх снаружи; у них страх скрыт вну­три, а снаружи — смелость. Поэтому, когда ты один, ты очень смелый. Когда ты думаешь о чем-то, ты очень смелый, но когда возникает ситуация, тебе страшно.

О солдатах говорят, что лучшие из них, прежде чем идти на фронт, боялись так же, как и любой другой. Внутри они дрожат, но продолжают идти вперед. Они отталкива­ют эту дрожь в сторону, в бессознательное; чем больше в них дрожи, тем более они окружают себя фасадом сме­лости. Они создают броню. Ты смотришь на эту броню — они кажутся смелыми, но глубоко внутри полны страха.

Человек становится бесстрашным, когда переживает самый глубокий из всех страхов — страх растворения эго, растворения образа себя и растворение личности.

Это смерть, потому что ты не знаешь, появится ли из этого новая жизнь. Во время этого процесса ты будешь знать только смерть. Только когда ты умрешь таким, как ты есть, как ложная сущность, — только тогда ты узна­ешь, что эта смерть была только дверью к бессмертию. Но это будет в самом конце; во время этого процесса ты просто умираешь. Все, что ты лелеял, будет у тебя отнято — твоя личность, твои идеи, все, что ты считал красивым. Все покидает тебя. Ты оголен. Все роли и облачения у тебя отняты.

В этом процессе будет страх, но через этот страх — основной, необходимый и неизбежный — человек дол­жен пройти. Его нужно понять, но не пытаться избегать, не пытаться бежать от него, потому что каждое бегство будет снова приводить тебя обратно. Ты будешь дви­гаться обратно в личность.

Те, кто продолжает идти глубоко в молчание и оди­ночество, всегда спрашивают меня: «Нам страшно; что с этим делать?» Я им говорю ничего не делать, просто жить со страхом. Если приходит дрожь, дрожи. Зачем ей мешать? Если есть внутренний страх и ты дрожишь от него, дрожи от него. Ничего не делай. Позволь ему про­исходить. Он пройдет сам по себе. Если ты его избега­ешь — а ты можешь его избежать... Ты можешь начать повторять: «Рама, Рама, Рама»; ты можешь уцепиться за мантру, чтобы отвлечь ум. Ты будешь умиротворен, и стра­ха не будет — ты оттолкнул его в бессознательное. Он выходил наружу — и это хорошо, ты собирался освобо­диться от него — он покидал тебя, и когда он тебя поки­дает, ты дрожишь. Это естественно, потому что из каж­дой клетки тела и ума выходит какая-то энергия, которая всегда была в них подавлена. Будет дрожь и тряска; это будет точно как землетрясение. Вся душа будет этим потревожена. Но пусть это будет. Ничего не делай. Это мой совет. Даже не читай мантр. Не пытайся ничего с этим сделать, потому что все, что ты сможешь сделать, снова будет подавлением. Если ты просто оставишь его в покое, позволишь его, оно уйдет из тебя — и когда оно уйдет, ты будешь совершенно другим человеком.

Циклон прошел, и теперь ты центрирован, центриро­ван, как никогда раньше. И, узнав искусство позволения вещей, ты тотчас же узнаешь главный ключ, который открывает все внутренние двери. Тогда, что бы то ни было, пусть так и будет; не избегай.

Если всего три месяца ты можешь быть в полном одиночестве, в тотальном молчании, ни с чем не борясь, позволяя быть всему, что бы то ни было, через три месяца старое уйдет, и появится новое. Но секрет в том, чтобы позволить быть — как бы это ни было страшно и больно, как бы это ни было, по видимости, опасно и похоже на смерть. Придет много мгновений, когда ты почувствуешь, что сейчас сойдешь с ума, если что-то не сделаешь, и не­произвольно начнешь что-то делать. Может быть, ты зна­ешь, что ничего сделать нельзя, но просто не можешь себя контролировать и все равно начинаешь что-то делать.

Это точно так, словно ты движешься по темной ули­це ночью, в полночь, и чувствуешь страх, потому что вокруг тебя никого нет, ночь темная, улица незнакомая — ты начинаешь насвистывать. Чем может помочь насвистывание? Ты знаешь, что это ничем не поможет. Тогда ты начинаешь петь песню. Ты знаешь, что пение песни ничем не поможет — но все же это отвлекает ум. Если ты начнешь насвистывать, просто насвисты­вая, ты наберешься уверенности в себе и забудешь темноту. Твой ум движется в насвистывание, и тебе становится легче.

Ничего не случилось. Улица осталась прежней, тем­нота осталась прежней, и опасность, если она была, оста­лась прежней, но теперь ты чувствуешь себя более за­щищенным. Все осталось прежним, но теперь ты что-то делаешь. Ты можешь начать читать мантру, повторять чье-то имя: это будет своего рода насвистыванием. Это придаст тебе сил, но эти силы опасны, эти силы снова станут проблемой, потому что эти силы будут твоим прежним эго. Ты возвращаешь его к жизни.

Оставайся свидетелем и позволь все, что бы ни слу­чилось.

Со страхом нужно столкнуться, чтобы выйти за его пределы.

С болью нужно столкнуться, чтобы ее трансцендировать. И чем более подлинно это столкновение, чем бо­лее ты смотришь ей в лицо, тем скорее произойдет событие.

На это требуется время только потому, что твоя под­линность недостаточно интенсивна. Поэтому тебе мо­жет потребоваться три дня, три месяца или три жизни — все зависит от интенсивности. На самом деле, может хватить трех минут, даже трех секунд. Но тогда тебе придется пройти через невероятный ад с такой интен­сивностью, что, может быть, ты не сможешь этого выне­сти, не сможешь этого вытерпеть. Если ты можешь столкнуться лицом к лицу со всем, что в тебе скрывает­ся, это проходит, и когда это проходит, ты становишься другим, потому что все, что из тебя ушло, раньше было частью тебя, а теперь больше не часть.

Поэтому не спрашивай, что делать. Не нужно ничего делать. Не делая, свидетельствуя, без усилия смотря в лицо всему, что бы то ни было, не прикладывая ни малей­шего усилия, просто позволяя это... Оставайся пассивным и позволь этому пройти. Когда ты что-то делаешь, это все портит, потому что тогда ты вмешиваешься.

А кто вмешивается? Кто боится? Вмешивается та же самая болезнь. Вмешивается то же самое эго, которое нужно было оставить позади. Я тебе сказал, что эго было частью общества. Ты оставил общество, но ты не хочешь оставить ту часть себя, которую дало тебе обще­ство. Она укоренена в обществе; она не может жить без общества. Поэтому ты должен либо покинуть ее, либо создать новое общество, в котором она может жить. Быть одному означает не создавать альтернативного общества. Просто выйди из общества, и все, что дало тебе общество, тебя покинет. Тебе придется это отбро­сить. Это будет больно, потому что ты так к этому приспособился, все так хорошо организовал. Так ком­фортно, быть приспособленным, и все удобно и под рукой. Когда ты меняешься и движешься один, ты покидаешь все удобства, весь комфорт, все, что могло дать тебе общество, — а когда общество тебе что-то дает, оно также что-то у тебя и отнимает: твою свобо­ду, твою душу.

Таким образом, это обмен, — и когда ты пытаешься добраться до своей души во всей ее чистоте, тебе при­дется перестать торговаться. Это будет больно, но если ты сможешь через это пройти, высочайшее блаженство очень близко. Общество не так больно, как одиночество. Общество оказывает транквилизирующий эффект, обще­ство удобно и комфортно, но оно дает тебе своего рода сон. Если ты выходишь из него, обязательно будет не­удобство. Будут все возможные неудобства. Эти неудоб­ства нужно вытерпеть, с тем пониманием, что это часть одиночества и часть того, чтобы вновь обрести себя.

Ты выйдешь из этого новым, с новой славой и но­вым достоинством, с новой чистотой и невинностью.

Я верю, что позитивное мышление может сыг­рать целительную роль. Поэтому мой подход та­кой, что я не умираю от рака, а живу с раком. Если я думаю о вероятности того, что умру, у меня такое ощущение, словно я приглашаю смерть.

В данный момент кажется более здоровым - скон­центрироваться на жизни.

Равновесие — это когда ты не выбираешь, когда ты видишь факт таким, как есть. Жизнь — не вопрос выбо­ра, не «либо-либо». Выбирать не из чего, это все одно. Но твой выбор ничего не меняет. Своим выбором ты только входишь в своего рода невежество.

То, что ты выбираешь, только часть, и то, что ты не выбираешь, — тоже часть реальности. Невыбранная часть реальности останется вращающейся вокруг тебя в ожи­дании того, чтобы ее приняли. Она не может исчезнуть; нет способа сделать так, чтобы она исчезла. Если ты слишком любишь жизнь и не хочешь видеть факта смер­ти... смерть остается, висит над тобой, как тень.

Дзэн говорит: видь то и другое — все одно целое, все взаимосвязано. Видя то и другое одновременно, без всякого выбора, без всякой предвзятости, ты их трансцендируешь. Видя то и другое одновременно, ты боль­ше не отождествлен с жизнью и не отождествлен со смертью. Неотождествленный, ты свободен, ты осво­божден.

Мы выбираем небольшую часть и притворяемся, что это все целое. Мы выбираем жизнь; мы вынимаем жизнь из ее основного контекста — смерти — и говорим: «Это я. Я — жизнь». Теперь ты создаешь себе труднос­ти. Этой отождествленностью ты будешь заключен в клетку. Как у тебя тогда получится смерть? Она есть, она происходит в каждое мгновение, и однажды она за­стигнет тебя врасплох.

Как только отождествленность отпадает, как только ты ни с чем не отождествлен, ты остаешься просто сви­детелем — не говоря «я — это» или «я — то». Ты про­сто остаешься свидетелем. Ты видишь жизнь как нечто, идущее мимо; ты видишь смерть как нечто, идущее мимо; ты видишь секс как нечто, идущее мимо; ты видишь ра­зочарование, радость, успех, поражение... Ты продолжа­ешь видеть; ты остаешься сущим видением. Ты ни во что не ловишься; ты не объявляешь: «Я — это».

Ни с чем себя не отождествляя, кто ты такой? Не ограничивая и не определяя себя, не создавая себе ограничения, если ты можешь оставаться текущим, про­сто видящим — это освобождение. Это великое осво­бождение.

Неотождествленный, - ты свободен. Отождествленный, - ты заключен в клетку.

Когда ты видишь ясно и насквозь, когда ты видишь прозрачно и не выбираешь, ты — нечто трансценден­тальное: свидетель. Этот свидетель никогда не рожда­ется и никогда не умирает.

Смерть и жизнь приходят в видение свидетеля, но этот свидетель вечен. Он был до того, как ты родился, и будет, когда тебя не станет. Ты приходил в мир милли­оны раз, и, может быть, придешь снова — но, все же, ты никогда не приходил. Мир появляется в тебе, точно как отражение появляется в зеркале.

Это подобное зеркалу качество — именно то, что подразумевается под свидетельствованием. Именно по­этому зеркало остается чистым от всех впечатлений. Оно продолжает отражать, но на нем не собирается впе­чатлений. Это состояние осознанности. Именно в этом и состоит вся медитация.

Наблюдай, видь, будь бдителен и не выбирай.

В жизни ты становишься привязанным, ты собира­ешь пыль. Смерть отнимает все твои привязанности и всю твою пыль. Если ты сможешь увидеть эту суть, то будешь безмерно благодарен смерти.

То, чего не можешь сделать ты сам, смерть делает за тебя. Именно поэтому, если ты сможешь это сде­лать, для тебя смерти нет; тогда в смерти нет необхо­димости. Если человек может очистить свое сознание в медитации, он никогда не умрет. Я не говорю, что он не умрет телом, — это естественная вещь, — но он никогда не столкнется со смертью. Смерть случается только с собравшейся на зеркале пылью. Зеркало ни­когда не умирает, зеркало само по себе бессмертно. Это свидетельствование — бессмертный процесс; оно вечно. Путешественник продолжается; только одежда порвалась и истлела, и ее нужно сменить. Путешест­венник продолжается; только пыль собирается на теле, и нужно принять ванну. Но если ты начинаешь думать, что твоя пыль и есть ты, то никогда не сможешь мыться.

Смерть — это великий друг; она освобождает тебя от бремени. Она освобождает тебя от всего, что ты на­копил. Если однажды это освобождение от бремени позволено добровольно, смерть превращается в самадхи. Если ты не позволяешь этого добровольно, тогда смерть — не самадхи, это боль. Теперь пойми суть. Одна и та же вещь может быть сущей болью и сущей радос­тью. Все зависит от твоего толкования — как ты смот­ришь на вещи, как ты проникаешь в определенный опыт, насколько глубоко ты в него идешь.

Если ты склонен цепляться и очень собственничес­ки относишься к жизни, тогда смерть будет очень бо­лезненной, и будет огромная боль. Ты будешь страдать. Ты будешь страдать не из-за смерти; ты будешь стра­дать из-за своего цепляния, из-за своего собственниче­ского отношения, из-за своих привязанностей, из-за своей жадности и всего остального. Но если ты не склонен цепляться, если относишься к жизни не очень собст­веннически, если ты не жаден, не эгоистичен, не агрес­сивен, внезапно качество смерти меняется. Она прихо­дит как свежий порыв ветра существования. Она при­ходит и очищает тебя. Она дает тебе огромный, такой нужный отдых. Она очищает тебя. Она приводит тебя к вечному источнику, из которого возникнешь снова. Если ты идешь в нее добровольно, то возникнешь вновь в лучшей форме, потому что чему-то научился из про­шлой формы. Если ты не идешь в нее добровольно, то тогда смерть бросит тебя в топку и сожжет насиль­но, и ты вернешься в прежней форме, потому что ниче­му не научился.

Смерть несет великий урок, больший, чем жизнь, — и очень интенсивную возможность понимания, потому что жизнь очень растянута во времени; смерть происхо­дит с потенциалом огромной интенсивности, и в очень короткое время. В один миг она встряхивает тебя. Если ты не бдителен, то упустишь этот миг. Этот миг ни­чтожно мал. Если ты бдителен, тогда сам этот миг ста­новится дверью в вечное.

Я пытаюсь подружиться с этим страхом, ко­торый всегда со мной: правильный ли это подход?

С темнотой, смертью или страхом нужно не подру­житься; нужно просто от них избавиться. Нужно про­сто проститься с ними навсегда.

Этот страх — твоя привязанность; дружба с ним сделает ее еще глубже. Не думай, что, подружившись со страхом, ты будешь готов идти вовнутрь. Даже друже­ственный страх тебе помешает; фактически, он поме­шает больше. Он помешает по-дружески, даст дружес­кий совет: «Не делай таких вещей. Внутри ничего нет. Ты упадешь в ничто, а вернуться из ничто невозможно. Остерегайся падать вовнутрь себя. Цепляйся за вещи».

Страх нужно понять — но не подружиться с ним, и он исчезнет.

Чего ты боишься? Когда ты родился, ты родился об­наженным. Ты не принес с собой никакого банковского счета — но ты ничего не боялся. Ты входишь в мир совершенно обнаженным, но входишь как император. Даже император не может войти в мир так, как входит ребенок. То же самое верно в отношении того, чтобы войти вовнутрь. Это второе рождение; ты снова стано­вишься ребенком — такая же невинность, такая же на­гота, такое же отсутствие чувства собственности. Чего тебе бояться?

В жизни ты не можешь бояться рождения. Оно слу­чилось; теперь с ним ничего сделать нельзя. Ты не мо­жешь бояться жизни; она уже происходит. Ты не мо­жешь бояться смерти; что бы ты ни сделал, она случит­ся. Так чего бояться?

Меня всегда спрашивали очень знающие люди:

— Тебя никогда не беспокоит, что случится после смерти?

Я всегда недоумевал, действительно ли эти люди зна­ющие. Я им говорил:

— Однажды я родился, и не было никакого беспо­койства. Я никогда, ни на мгновение не думал, когда родился, с какими трудностями, тревогами и болью мне придется столкнуться. Меня просто не было! То же са­мое случится; когда вы умрете, вы умрете!

Конфуция спросил один из его самых значительных учеников, Менций:

— Что случится после смерти? Конфуций сказал:

— Не трать время впустую. Оказавшись в могиле, ты сможешь лежать и об этом думать; но зачем беспо­коиться сейчас?

Столько людей лежит в могилах и думает! Можно подумать, что никакой проблемы, кажется, нет. На каж­дом кладбище, — а кладбищ миллионы, — люди просто спокойно лежат. Они не встают, чтобы навести справки: «Что происходит? Какие сегодня новости?» Они даже не переворачиваются с бока на бок. Они так расслаблены.

Когда люди умирают, им закрывают глаза из страха, что «эти бедняги будут продолжать смотреть в могиле».

Становится страшно, если подумать, что тысячи людей в могилах лежат и смотрят, — «нужно закрыть им глаза».

У меня была дальняя родственница, которая была уни­кальна тем, что когда она спала, у нее один глаз оставал­ся открытым. Она не могла по-другому, потому что этот глаз был вставной. Но каждый раз, когда она приезжала к нам в семью, я пугал людей. Каждый раз, когда она засыпала, я приводил их и говорил:

— Вот, смотрите: даже когда она спит, один глаз открыт.

В смерти люди пытаются закрывать мертвым глаза, но не верьте; что это получится. Они откроют глаза и начнут оглядываться по сторонам:

— Что происходит?

Страх того, что случится, когда ты умрешь, излишен. Что бы ни случилось, это случится — и в любом случае ты ничего не можешь сделать заранее. Ты ничего не знаешь, поэтому нет речи о том, чтобы выполнить ка­кую-то домашнюю работу, подготовиться к вопросам, кото­рые тебе зададут, или к людям, которых ты встретишь, научиться их манерам и языку. Мы ничего не знаем. Не стоит об этом беспокоиться; не трать время впустую.

Но это страх, страх того, что после смерти что-то случится — а ты будешь так одинок. Даже если ты позовешь из могилы, никто не будет слушать. Люди в страхе закрывают могилы наглухо. Если оставить от­крытым какое-то окошко, все испугаются — вдруг мерт­вые начнут в него выглядывать?

Нет никакого вопроса страха, нужно только немного разума — не дружбы со страхом, но разума: сердце ис­кателя приключений, храбрость тех, кто идет в неизвест­ное. Они блаженны, потому что они находят смысл и значение жизни. Лишь они живут; другие только ведут овощное существование.

Француза, еврея и поляка приговорили к тридцати годам тюрьмы. Каждому из них была предоставлена одна просьба, которую должен был выполнить тюремщик.

— Женщина, — сказал француз.

— Телефон, — сказал еврей.

— Сигарета, — сказал поляк.

Через тридцать лет француз выходит из тюрьмы с женщиной и с десятью детьми.

Еврей выходит из тюрьмы с десятью тысячами дол­ларов комиссионных, которые он заработал за это время.

Поляк выходит и говорит:

— У кого-нибудь есть спички?

Не будь поляком! Тридцать лет держать сигарету и ждать: «Когда откроются двери, я у кого-нибудь попрошу спичку».

Прежде всего: немного разума, немного чувства юмо­ра, немного любящего сердца — тебе не нужно много, чтобы войти в свое существо. Серьезные люди продол­жают стоять снаружи с унылыми английскими лицами.

Отцу Мерфи нужно было собрать денег для своей церкви, и он услышал, что деньги можно выиграть на бе­гах. Как бы то ни было, на лошадь денег у него не хватило, и он вместо нее купил осла и выставил его на скачках. К его удивлению, осел пришел третьим. В спор­тивных газетах появились заголовки: «Осел священни­ка вышел на третью позицию»[2].

Отец Мерфи поставил его на следующий заезд, и на этот раз осел победил. Появились заголовки: «Осел священника вырвался вперед»[3]

Епископ так расстроился от этих публикаций в га­зетах, что приказал Отцу Мерфи не выставлять больше осла на скачки. В заголовках появилось: «Епископ вычеркивает осла священника»[4]

Для епископа это было уже слишком, и он приказал Отцу Мерфи избавиться от осла. Он отдал его Сестре Терезе, и в газетах написали: «Монахиня получила луч­шего осла в городе»[5].

Епископ упал в обморок. Он известил Сестру Тере­зу, что она должна немедленно избавиться от осла. Она продала его Пэдди за десять долларов. На следующий день епископа нашли мертвым за обеденным столом, в руках он сжимал газету с заголовком: «Монахиня про­дала осла за десять долларов»[6].

Лишь немного чувства юмора, немного смеха, подоб­ной ребенку невинности — и что тебе терять? Чего бояться? У нас ничего нет. Мы приходим без ничего, уходим без ничего. Прежде чем это произойдет — про­сто небольшое приключение вовнутрь, чтобы увидеть, кто же этот парень, скрывающийся под одеждой, внутри ске­лета? Кто на самом деле этот парень, который рождает­ся, становится юношей, влюбляется и однажды умирает, и никто больше не знает, куда он делся?

Лишь немного любопытства, чтобы исследовать соб­ственное существо. Это очень естественно; ни о каком страхе не может быть и речи.

Когда наступает мгновение, лист распускает свою нежную хватку и приветствует смерть с внутренне свойственным изяществом. Не тогда ли жизни открывается возможность обнять са­мое себя, прежде чем лист коснется земли?

Да, это тайна и жизни, и смерти, тайна тайн: как позволить существованию пройти сквозь тебя совершен­но без помех, без препятствий; как быть в состоянии абсолютного не-сопротивления. Будда называет это татхатой — «таковостью».

Ты говоришь: «Когда наступает мгновение, лист от­пускает свою нежную хватку и приветствует смерть с внутренне свойственным изяществом».

Именно так вы должны научиться умирать.

И хватка должна быть нежной, иначе трудно будет ее отпустить. Ваша хватка должна быть такой, чтобы она почти не была хваткой. Эта хватка не может быть цеплянием. Цепляются лишь те люди, которые не пони­мают, что это полярная игра существования, и их цепляние разрушает все. Им приходится умереть, но их смерть лишается изящества. Им приходится умереть, как и каж­дому другому, но их смерть становится агонией.

Это слово происходит от слова агон, агон значит борьба. Агония значит борьба. Они умирают, борясь. Вся борьба — это бесполезная деятельность: они не победят, но все же продолжают бороться. Миллионы людей пы­тались и терпели поражение; все же мы такие идиоты, что продолжаем повторять тот же образец. Мы все еще надеемся: «Может быть, я буду исключением, может быть, у меня как-нибудь получится».

Ни у кого никогда не получалось, и не потому, что люди недостаточно пытались, не потому, что пытались с недостаточной силой, но потому, что это невозможно по самой природе вещей. Они сделали все, что только мож­но было сделать, ничто не осталось несделанным, но смерть случается неотвратимо. Фактически, она уже случилась при самом твоем рождении. Родиться — это один полюс; в нем скрыт другой полюс.

Пусть ваша хватка будет нежной, такой нежной, что­бы ее можно было в любое мгновение отбросить, и что­бы в ее отбрасывании не было борьбы, ни мгновения промедления — потому что даже мгновения промедле­ния достаточно, чтобы упустить суть, чтобы лишиться изящества.

Моя работа состоит в том, чтобы научить вас жить и умирать, быть радостными и грустными, радоваться молодости и старости, радоваться здоровью и болезни. Если я буду учить вас радоваться только здоровью, счас­тью и жизни, а другой частью пренебрегать, тогда я буду учить вас чему-то такому, что создаст в вас раздвоен­ность, расщепленность.

Я учу вас тотальности существования.

Не владейте, ни за что не держитесь и не цепляйтесь.

Пусть вещи приходят и уходят.

Пусть вещи проходят сквозь вас, а сами оставайтесь абсолютно уязвимыми, доступными. Тогда будут великая красота, изящество и экстаз. Даже ваша грусть будет при­носить вам глубину, не меньше, чем радость. Даже смерть будет приносить вам великие дары, настолько же, что и сама жизнь. Тогда человек узнает, что все это существова­ние — его: ночи и дни, лета и зимы; все это — его.

Оставаясь уязвимым, открытым и расслабленным, ты становишься мастером.

Это странное явление и очень парадоксальное: ос­таваясь сдавшимся существованию, ты достигаешь по­беды. Эти мгновения будут приходить к тебе снова и снова. Все, что я пытаюсь здесь сделать, это принести вам больше и больше таких мгновений, таких пронзи­тельных мгновений. Не ведите себя глупо, не продол­жайте повторять старые стратегии, старые образцы ума. Научитесь новым путям существа.

Величайшее, чему можно научиться, — это ни за что не держаться: ни за любовь, ни за радость, ни за тело, ни за здоровье. Наслаждайтесь всем: здоровьем, телом, лю­бовью, женщиной или мужчиной, — но не цепляйтесь. Пусть руки остаются открытыми; не превращайтесь в кулак. Превратившись в кулак, ты становишься закры­тым — закрытым для ветров, дождей, Солнца и Луны, закрытым для самого существования — и это самый уродливый способ жить. Это значит, окружить себя мо­гилой. Тогда твое существование лишено окон. Ты продолжаешь задыхаться внутри, потому что думаешь, что окружаешь себя безопасностью и защищенностью.

 

Я слышал древнюю суфийскую притчу.

Король очень боялся смерти, как и каждый — и чем больше у тебя есть, тем, конечно, тебе страшнее. Бедный человек не так боится смерти. Что ему терять? Что дала ему жизнь? Он остается безмятежным.

Именно поэтому в бедных странах везде и всюду мож­но увидеть поразительное равнодушие к смерти, бедности и голоду. Причина в том, что люди жили в такой беднос­ти и так долго, что не беспокоятся о смерти. Смерть при­ходит к ним как облегчение — облегчение от всех несча­стий и тревог, облегчение от голода, страдания и бедности.

Люди, приезжающие из более богатых стран, недо­умевают: «Почему они так равнодушны к смерти?» При­чина проста: им не за что цепляться. Их жизнь ничего им не дала. Их жизнь так бедна, что смерть ничего не может у них отнять; она не может сделать их беднее, чем они уже есть. Но чем больше у тебя есть, тем более ты боишься смерти. Чем богаче общество, тем больше страх смерти.

В бедных странах табуирован секс, в богатых стра­нах табуирована смерть. Это показывает, богато обще­ство или бедно, — можно просто посмотреть, какие у них табу. Если они очень боятся секса, значит, они очень бедны; если они боятся смерти, боятся даже упомина­ния о ней, это просто означает, что они богаты. Поэтому богатым и бедным странам очень трудно встретиться: у них конфликтующие табу.

Итак, король очень боялся, естественно. У него было так много, и смерть должна была все это отнять; он по­тратил впустую всю жизнь, накапливая. Как защититься? Накопив столько богатств, он создал много врагов, и они всегда искали возможности отрезать ему голову.

Он спросил совета у самых старых и мудрых людей своей страны. Они ему посоветовали построить замок с одной только дверью — без окон и дверей, кроме одной двери, через которую можно войти и выйти. В нем он будет в безопасности. И у двери он должен был поставить тысячу охранников, чтобы кому-то войти, было не­возможно. Идея показалась привлекательной. Он пост­роил большой дворец без окон и дверей, кроме одной двери, а ее охраняли тысячи воинов.

Соседний король, его друг, тоже боялся смерти. Он услышал об этом дворце и пришел на него посмотреть. Это произвело на него большое впечатление. Он сказал:

— Я хочу немедленно начать работу по строитель­ству такого же дворца для себя. Это так надежно и безопасно!

Когда друг уезжал — король вышел из дворца, чтобы с ним проститься, — он снова восхитился дворцом. Ког­да он восхищался дворцом, нищий, сидящий у дороги, громко рассмеялся. Оба короля были потрясены, и они его спросили:

— Почему ты смеешься? Ты что, сумасшедший? Раз­ве ты не знаешь, как себя вести в присутствии королей?

Нищий сказал:

— Я не могу сдержаться. Извините меня! Но я сам был королем, и позвольте мне сказать по правде, почему я смеюсь. Я прошу милостыню здесь, на этой дороге, и всё время наблюдал, как строился этот дворец. Но одно меня сму­щает: я хочу вам сказать, что в нем есть только одна ошибка, упущение, и оно окажется роковым.

— Какое упущение? — спросили короли. — Расска­жи нам: мы его исправим.

Короли был готовы слушать, и не только слушать, но и исправить упущение. Нищий сказал:

— Сделай одно: войди вовнутрь и скажи своим лю­дям закрыть и эту дверь, навечно, потому что эта дверь окажется опасной. В нее войдет смерть! Эта тысяча воинов не сможет помешать смерти; они не смогут ее увидеть. Поэтому закрой дверь полностью. Вместо нее сделай стену, и ты будешь внутри дворца в вечной бе­зопасности! Никто не сможет тебя убить, и войти не сможет даже смерть.

И король сказал:

— Но это означает, что я буду уже мертв! Если я не могу выйти наружу, то какой тогда вообще смысл жить?

— Именно поэтому я и смеюсь, — сказал нищий. — Ты на девяносто девять процентов уже мертв! У тебя осталась только одна маленькая дверь — и столько же жизни.

Чем более вы в безопасности, тем более вы мерт­вы. И это не красивая смерть — не изящная смерть листа или лепестка розы, парящего на землю и возвра­щающегося к источнику. Это уродливая смерть, челове­ческое изобретение. Естественная смерть красива; че­ловек сделал ее уродливой. Человек сделал уродливым все; все, чего человек касается, становится уродливым. Если он касается золота, оно превращается в пыль.

Пусть это понимание проникнет как можно глубже. Пусть это просочится в святая святых ваших существ и станет прозрением. Да, это так. Не владей, не держись крепко. Оставайся расслабленным, оставайся невладею­щим. Если что-то доступно, наслаждайся этим. Когда это исчезает, позволь ему исчезнуть с благодарностью — бла­годарностью за все, что это тебе принесло, без обиды и без жалобы.