Почему Я так, боюсь старости. Покажи мне, как мне от этого избавиться.

Жизнь, если она правильно прожита, если она дей­ствительно прожита, никогда не боится смерти. Если ты прожил жизнь, то будешь приветствовать смерть. Она придет как отдых, как глубокий сон. Если ты до­стиг вершин, пиков в своей жизни, тогда смерть — прекрасный отдых, благословение. Но если ты не жил, тогда, конечно, смерть создает страх. Если ты не жил, тогда, несомненно, смерть отнимает из твоих рук вре­мя, все будущие возможности жить. В прошлом ты не жил, а будущего не будет: возникает страх. Страх воз­никает из-за смерти, но также и из-за непрожитой жизни.

И из-за страха смерти страшна и старость, потому что это первый шаг смерти. Иначе старость тоже кра­сива. Это созревание твоего существа, зрелость, рост. Если ты живешь из мгновения в мгновение, прожива­ешь все вызовы, которые дает жизнь, используешь все возможности, которые жизнь открывает, и дерзаешь пус­титься в путешествие в неизвестное, к которому жизнь зовет и приглашает тебя, тогда старость становится зре­лостью. Иначе старость — это просто болезнь.

К несчастью, люди просто стареют, становятся ста­рыми, без всякой связанной с этим зрелости. Тогда ста­рость — это бремя. Ты стареешь телом, но сознание остается инфантильным. Ты стареешь телом, но не до­стигаешь зрелости во внутренней жизни. Не хватает внутреннего света, и смерть приближается с каждым днем; конечно, ты дрожишь и боишься, и в тебе возник­нет огромная боль.

Те, кто живет правильно, принимают старость и глубо­ко её приветствуют, потому что старость просто говорит, что они приходят к цветению, что они приходят к плодоноше­нию, что теперь они смогут поделиться всем, что накопили.

Обычно старость безобразна, потому что это просто болезнь. Твой организм не созрел, он только становится более и более больным, слабым, бессильным. Иначе ста­рость — самое красивое время жизни. Вся глупость дет­ства ушла, лихорадка и страсть молодости ушли... возни­кают безмятежность, молчание, медитация, самадхи.

Старость безмерно красива, и она должна быть такой, потому что вся жизнь движется к ней. Она должна быть пиком. Как пик может быть в начале? Как пик может быть в середине? Но если ты думаешь о детстве как о своем пике, как многие люди, тогда, конечно, вся твоя жизнь будет страданием, потому что ты достиг своей вершины — и теперь все будет идти на убыль, на спад. Если ты считаешь пиком молодость, как многие люди, тогда, конечно, после тридцати пяти лет ты станешь печальным, подавленным, потому что с каждым днем будешь терять, терять и терять, ничего не приобретая. Энергия будет убывать, ты будешь слабеть, в твое суще­ство войдут болезни, и смерть постучится в дверь. Дом исчезнет, появится больница. Как ты можешь быть сча­стливым? Нет. И на Востоке мы никогда не считали детство пиком жизни. Пик ожидает в самом конце.

И если жизнь течет правильно, мало-помалу ты бу­дешь достигать более и более высоких пиков. Смерть — это предельный пик, которого достигает жизнь, ее куль­минация.

Но почему мы упускаем жизнь? Почему стареем, а не становимся зрелыми? Где-то что-то пошло не так, где-то нас направили на неправильный путь — где-то ты согласился оказаться на неправильном пути. Это согла­шение нужно разрушить; этот договор нужно сжечь. Ты должен прийти к пониманию того, что до сих пор жил неправильно, — это был компромисс, на самом деле, не жизнь.

Когда вы были маленькими детьми, вы пошли на ком­промисс. Вы продали свое существо. Ни за что. То, что вы получили, — просто ничто, просто мусор. Ради небольших вещей вы потеряли душу. Вы согласились быть кем-то другим, не самими собой; именно в этом вы упустили свой путь. Мать хотела, чтобы ты кем-то стал, отец хотел, чтобы ты кем-то стал, общество хотело, чтобы ты кем-то стал; ты согласился. Мало-помалу ты решил не быть со­бой. И с тех пор ты так и притворялся кем-то другим.

Ты не можешь стать зрелым, потому что этот «кто-то другой» не может стать зрелым. Он ложен. Если на мне маска, маска не может стать зрелой. Мое лицо мо­жет стать зрелым, но не маска. И только маска продол­жает стареть. Прячась за маской, ты не растешь. Ты можешь расти, только если примешь себя — что ты собираешься быть собой, никем другим.

Розовый куст согласился стать слоном; слон согла­сился стать розовым кустом. Орел встревожен, идет к психиатру, потому что хочет стать собакой, а собака госпитализирована, потому что хочет летать, как орел. Именно это случилось с человечеством. Величайшее бедствие — согласиться быть кем-то другим: так ты ни­когда не становишься зрелым.

Ты никогда не сможешь стать зрелым, будучи кем-то другим. Ты можешь стать зрелым только как ты сам. Все «ты должен» нужно отбросить, и еще отбросить слишком большую тревогу о том, «что скажут люди». Что стоит их мнение? Кто они такие? Ты здесь для того, чтобы быть самим собой. Ты здесь не для того, чтобы исполнять ничьих ожиданий; а это пытается делать каж­дый. Отец, может быть, умер, но ты пытаешься осущест­вить данное ему обещание. А он пытался осуществить обещание, данное его отцу, и так далее, и так далее. Глупость продолжается с самого начала.

Попытайся понять, наберись храбрости — и возьми свою жизнь в собственные руки. Внезапно ты почувст­вуешь прилив энергии. В тот момент, когда ты решишь: «Я буду самим собой и никем другим. Что бы это ни стоило, но я буду самим собой», — в это самое мгнове­ние ты увидишь огромную перемену. Ты почувствуешь больше жизненных сил. Ты почувствуешь, что в тебе струится, пульсирует энергия.

Пока этого не случится, ты будешь бояться старости, потому что не можешь избежать видения того факта, что впустую тратишь время и не живешь, и приходит ста­рость, и скоро ты больше не сможешь жить. Как ты мо­жешь избежать видения того факта, что есть смерть, и с каждым днем она подходит ближе, ближе и ближе, а ты еще не жил? Ты обязательно будешь в глубокой боли.

Поэтому, если ты спрашиваешь меня, что делать, я предложу очень простую вещь. И дело всегда в про­стых вещах. Никогда не беспокойся о вторичных вещах, потому что их ты можешь изменить, но ничего не изме­нится. Измени основу.

Вот пример того, что вторично. «Почему я так боюсь старости? Покажи мне, как мне от этого избавиться». Сам вопрос возник из страха. Ты хочешь «от этого из­бавиться», - не понять, - и конечно, ты станешь жертвой кого-то или какой-то идеологии, которая поможет тебе от этого избавиться. Я не могу тебе помочь от этого избавиться. Фактически, проблема именно в этом. Я бы хотел, чтобы ты понял и изменил свою жизнь. Дело не в том, чтобы избавиться от проблемы; дело в том, что­бы избавиться от своей маски, от своей ложной персо­ны — того, кем ты пытался быть, и того, кто не настоя­щий ты. Ты не подлинный. Ты не искренен с самим собой; ты предал свое существо.

Поэтому, если ты спрашиваешь, — есть священники, философы и демагоги, — если ты пойдешь и спросишь их, как тебе от этого избавиться, они скажут: «Душа никогда не стареет. Не беспокойся. Просто помни, что ты душа. Это тело; ты не тело». Они тебя утешат. Может быть, на мгновение ты почувствуешь себя лучше, но это не поможет, это тебя не изменит. Завтра, когда выветрится влияние священника, снова ты окажешься в той же лодке.

И вся прелесть в том, что ты никогда не смотришь на самого священника: он сам боится. Ты никогда не смотришь на философа: он сам боится.

Я слышал.

Новый викарий работал слишком усердно, и иссле­дование показало, что у него серьезно повреждены лег­кие. Доктор ему сказал, что абсолютно необходимым будет долгий отдых. Викарий воспротивился и сказал, что не может себе позволить бросить работу.

— Ладно, — сказал доктор, — перед вами стоит вы­бор: или в Швейцарию, или в рай.

Викарий некоторое время походил по комнате и от­ветил:

— Ладно, вы победили, Швейцария.

Когда дело касается жизни и смерти, даже священ­ник, философ, люди, к которым ты идешь за советом, — они тоже не жили. Скорее всего, они не жили даже на­столько, что и ты; иначе они не были бы священниками. Чтобы стать священниками, они совершенно отказали себе в жизни. Чтобы стать монахами, садху, махатмами, они совершенно отвергли свои существа и приняли все, что от них ожидало общество. Они полностью согласи­лись с этим. Они не согласились с самими собой, с соб­ственной жизненной энергией, и согласились с ложными, дурацкими вещами — уважением, респектабельностью.

Пойди и спроси их. Они сами дрожат. Глубоко вну­три они сами боятся. Они и их ученики — все они в одной лодке.

Я слышал.

Папа в Ватикане лежал, серьезно больной, и было получено послание, что кардинал сделает с балкона Свя­того Петра специальное объявление.

Когда пришел день, знаменитая площадь была запо­лонена верующими. Старый кардинал сказал дребезжа­щим голосом:

— Его святейшество может спасти только пересад­ка сердца, и я обращаюсь ко всем вам, добрые католики, собравшиеся здесь, с просьбой вызваться быть донором.

Он поднял в руке перо и продолжал:

— Я уроню это перо среди вас, и тот, на кого оно упадет, будет избран Святым Провидением, чтобы спас­ти жизнь Святого Отца.

С этими словами он бросил перо... воцарилась пол­ная тишина, и слышно было только, как двадцать тысяч преданных католиков тихо дуют в воздух...

Каждый боится. Если Святой Отец хочет выжить, почему эти бедные католики должны быть донорами?

Я не даю тебе никакого утешения. Я не собираюсь тебе говорить: «Душа вечна. Не беспокойся, ты никогда не умрешь. Умирает только тело». Я знаю, что это правда, но эту правду нужно заработать тяжелым путем. Ты не можешь этого знать из чьего-то об этом утверждения или заявления. Это не утверждение; это опыт. Я знаю, что это так, но для тебя это абсолютно бессмысленно. Ты не знал, что такое жизнь. Как ты можешь знать, что такое вечность? Ты не был способен жить во времени. Как ты можешь жить в вечности?

Человек начинает осознавать бессмертие, когда ста­новится способным принять смерть. Через двери смер­ти тебе открывается бессмертное... но в страхе ты за­крываешь глаза и становишься бессознательным.

Нет, я не дам тебе метод или теорию, чтобы от этого избавиться. Это просто симптом. Хорошо то, что это тебе указывает, что ты живешь фальшивой жизнью. Именно поэтому есть этот страх. Это точно как намек, и не пытайся изменить симптом; вместо этого измени основную причину.

Закрой глаза в любое мгновение: ты услышишь го­лос отца, голос матери, своих старших, учителей, но ни­когда не услышишь собственного голоса. Многие люди приходят ко мне и говорят: «Ты говоришь о внутрен­нем голосе; мы никогда его не слышим». Есть толпа. Когда Иисус говорит: «Ненавидь отца и мать», он не имеет в виду буквально ненавидеть отца и мать. Он говорит ненавидеть тех отца и мать, которые стали бес­сознательными у тебя внутри. Ненавидь, потому что это самое уродливое соглашение, которое ты заключил, — суицидальное соглашение. Ненавидь, разрушь эти голо­са, чтобы твой голос мог быть высвобожденным и осво­божденным, чтобы ты мог почувствовать, кто ты такой, и кем хочешь быть.

Поначалу, конечно, ты почувствуешь себя в полной растерянности. Именно это происходит в медитации. Многие люди приходят ко мне и говорят: «Мы пришли, чтобы найти путь. Напротив, медитации привели нас в полную растерянность». Это хороший признак. Это пока­зывает, что хватка других ослабевает. Именно поэтому ты чувствуешь растерянность: потому что эти голоса других давали тебе руководство, и ты начал в них верить. Ты верил в них так долго, что теперь они стали твоими путе­водителями. Теперь, когда ты медитируешь, эти голоса рас­падаются. Ты освобожден из ловушки. Снова ты стано­вишься ребенком и не знаешь, куда идти. Поскольку все эти путеводители исчезли, голоса отца больше нет, голоса матери больше нет, учителя нет, школы нет; внезапно ты один. Человек начинает пугаться: «Где мои руководители? Где люди, которые всегда вели меня по правильному пути?»

Фактически, никто не может вести тебя по правиль­ному пути, потому что все руководство извне будет не­правильным. Никакой лидер не может быть правиль­ным лидером, потому что неправильно лидирование как таковое. Кому бы ты ни позволил себя вести, он причи­нит тебе вред, потому что начнет что-то делать, к чему-то тебя вынуждать, придавать тебе структуру; а тебе нужно жить неструктурированной жизнью, жизнью, сво­бодной от всех структур и характеров, свободной от всех рамок, справочных, контактов — свободной в это мгно­вение от прошлого.

Поэтому все руководители — ложные руководители, и когда они исчезают, — а ты верил в них так долго, — внезапно ты начинаешь чувствовать себя пустым, окру­женным пустотой, и все пути закрыты. Куда идти?

Этот период — очень революционный период в жиз­ни существа. Человек должен пройти его с храбростью.

Если ты можешь оставаться в этом без страха, вскоре ты начнешь слышать собственный голос, который так долго был подавлен. Вскоре ты начнешь узнавать свой собственный язык, потому что ты забыл сам язык. Ты знаешь язык, которому тебя научили. И этот язык, внут­ренний язык, не вербален. Это язык чувствования. Все общества против чувствования; потому что чувствова­ние — это такая живая вещь; оно опасно. Мысль мерт­ва; она не опасна. Поэтому каждое общество заставля­ет тебя переходить в голову, толкает тебя из всего тела в одну только голову.

Ты живешь только из головы. Если тебе отрубить голову и внезапно ты встретишь свое тело без головы, то не сможешь его узнать. Узнают только лица. Все твое тело сжалось, потеряло блеск, мягкость, текучесть. Это почти мертвая вещь, почти как деревянная нога. Ты его используешь, функционально оно продолжается, но в нем не существует никакой жизни. Вся твоя жизнь перешла в голову. Подвешенный в ней, ты боишься смерти, потому что это единственное место, в котором ты можешь жить, единственное пространство, в кото­ром ты можешь жить, — а оно должно быть распростра­нено по всему телу. Твоя жизнь должна простираться и струиться по всему твоему телу. Ты должен стать ре­кой, потоком.

Человек должен жить как органическое единство. Все тело должно быть вновь обретено. Благодаря ногам ты соприкасаешься с землей — ты заземлен — и если ты потеряешь ноги и их силу, и они станут мертвыми конечностями, ты больше не укоренен в земле. Ты как дерево, у которого корни умерли или сгнили, ослабели; тогда дерево не может жить долго и не может жить здорово, полно, целостно. Ноги нужны, чтобы быть укоре­ненным в земле; это твои корни.

Голове нужно немного энергии, чтобы хорошо рабо­тать. Слишком много энергии в голове, и тогда она продолжает работать, и этому нет конца, потому что, - как теперь рассеять эту энергию? Она продолжает думать, думать и думать, потом видеть сны и видеть сны — днем и ночью, год за годом это продолжается — семьдесят лет. Только подумай. Вот вся твоя жизнь. Тогда, конечно, человек начинает бояться старости. Время ухо­дит. Конечно, он естественным образом начинает бо­яться смерти. Смерть может прийти в любое мгнове­ние, а ты всего лишь вращался в голове. Нигде больше ты не двигался, вся территория жизни осталась неза­тронутой.

Живи, двигайся по всему телу. Прими его с глубокой любовью. Почти влюбись в свое тело. Это божественный дар, храм, в котором должен жить Бог. Тогда не будет никакого страха старости; ты начнешь становиться зре­лым. Твои опыты сделают тебя зрелым. Тогда старость не будет подобна болезни. Она будет красивым явлением. Вся жизнь была подготовкой к ней. Как она может быть болезнью? Всю жизнь ты к ней движешься. Это кульмина­ция, последняя песня и танец, которые ты совершишь.

И никогда не жди никакого чуда. Тебе придется что-то сделать. Ум говорит, что случится то или другое, и все станет в порядке. Таким образом ничего не случится. Чудес не бывает. Позволь мне рассказать одну историю.

У Эйба Коэна при несчастном случае были полома­ны обе ноги. Кости срослись, но Эйб подал иск в суд на ответственную компанию за причиненный ущерб, ут­верждая, что неизлечимо покалечен, и ему придется всю жизнь оставаться в инвалидной коляске. Страховая ком­пания наняла хирургов, чтобы оценить ситуацию. Они доложили, что кости срослись прекрасно, и что Коэн пре­красно может ходить и просто притворяется. Как бы то ни было, когда это дошло до суда, судья пожалел мальчи­ка в инвалидной коляске и присудил ему десять тысяч фунтов в виде компенсации ущерба. Позднее Эйба при­катили в главную контору за чеком.

— Господин Коэн, — сказал управляющий, — не ду­майте, что это сойдет вам с рук. Мы знаем, что вы притворяетесь. И позвольте мне вам сказать, что мы собираемся непрерывно вести на вас досье. Мы будем наблюдать за вами днем и ночью. Мы будем вас фото­графировать, и если мы добудем доказательства того, что вы можете ходить, вам придется не только возвратить выплаченную компенсацию ущерба, но и заплатить штраф за введение суд в заблуждение.

— Господин управляющий, я покалечен и на всю жизнь прикован к этой инвалидной коляске.

— Очень хорошо, вот чек на десять тысяч фунтов. Что вы собираетесь с ними делать?

— Господин управляющий, мы с женой всегда хотели путешествовать. Мы начнем с побережья Норвегии и проедем по всей Скандинавии (для большего эффекта он обвел рукой), потом посетим Швейцарию, Италию и Гре­цию — и пожалуйста, пусть за мной следуют все ваши агенты и шпионы; я калека в инвалидной коляске — естественно, мы поедем в Израиль, потом в Персию и Индию и доедем до Японии (он показал, как), потом Фи­липпины — и я все еще в инвалидной коляске, и пожа­луйста, пусть за мной следит сколько угодно ваших шпи­онов со своими фотоаппаратами — и оттуда мы поедем в Австралию, потом в Южную Америку до самой Мек­сики (он показывает маршрут) и Аргентины — и помни­те, я все еще калека в инвалидной коляске, какой смысл в ваших шпионах и фотоаппаратах? Потом в Канаду. Оттуда мы доедем до Франции, где посетим место, кото­рое называется Лувр, — и тут вы увидите чудо!

Но в настоящей жизни чудес не бывает. Для тебя никакого Лувра нет. Если ты покалечен, то должен что-то сделать, потому что именно ты сам себя покалечил, приняв что-то, что абсолютно глупо.

Но я знаю, что тебе пришлось это принять. Просто чтобы выжить, ты решил оставаться мертвым. Чтобы выжить, ты продал свое существо. Но теперь нет необ­ходимости продолжать эту глупость. Ты можешь из нее выйти.

Мне всегда говорили, что смерть — это веч­ный сон, но я на самом деле не убежден, что это правда. Я хотел бы быть убежденным — это было бы для меня утешением.

Убеждения мало помогают, потому что убеждение просто означает, что кто-то заставляет умолкнуть твои сомнения и подавляет твои сомнения; кто-то другой ста­новится для тебя авторитетом. Может быть, логически он более аргументирован, может быть, у него лучший, более рациональный ум, и он может тебя убедить, что смерти нет, и ты можешь замолчать, и замолчат твои сомнения. Но даже сомнения, которые заставили замол­чать, рано или поздно вернутся, потому что они не ис­чезли — они были только подавлены логическими аргу­ментами.

Убеждения помогут мало; сомнения будут продолжать­ся подспудно. Один человек — убежденный христианин, другой — убежденный индуист. И я видел всех возмож­ных людей — все они полны сомнений, все они — хрис­тиане, индуисты и мусульмане. Фактически, чем более человек полон сомнений, тем более он упрям. И тем более он пытается верить, потому что эти сомнения бо­лезненны. Он говорит: «Я твердо верю в Гиту, в Ко­ран, в Библию. Я непоколебимый католик».

Зачем католику быть «непоколебимым»? Ради чего? Наверное, ты страдаешь от огромных сомнений. Если у тебя нет никаких сомнений, нет и никаких верований.

Сомнения — это болезни, а верования — лекарства, но все эти лекарства аллопатические — они просто подавляют симптомы, и все они ядовиты. Все верования ядовиты. Да, на время они могут дать тебе ощущение, что никакой проблемы больше нет, но вскоре сомнения утвердят себя; они будут только выжидать правильного момента. Однажды они взорвутся со страшной силой. Они извергнутся, как вулкан; они возьмут своё. Поскольку ты их подавил, они накопили много энергии. Однажды, в какой-то момент слабости, когда ты потеряешь бди­тельность, они отомстят. Все ваши так называемые свя­тые страдают от огромных сомнений.

Настоящей трансформацией будет твой собственный опыт; тогда сомнения могут никогда больше не вернуть­ся. И, узнав, ты будешь удивлен тем, что все, что тебе говорили поэты: что смерть — это сон, глубокий сон, вечный сон, — было ложью. Утешительной ложью, кра­сивой ложью, полезной ложью, но ложь есть ложь, и мо­жет помочь только на время.

Точно так же, когда ты слишком встревожен и на­пряжен, ты принимаешь алкоголь. Да, на несколько ча­сов ты забудешь все свои проблемы и напряжения, но алкоголь не может удалить тревоги навсегда; он не мо­жет их решить. И пока ты топишь себя в алкоголе, эти тревоги растут, становятся сильнее; ты даешь им время расти. Когда ты вернешься в чувство на следующее утро, и к твоим тревогам прибавятся похмелье и голов­ная боль, ты будешь удивлен: они стали больше, чем были, когда ты их оставил.

Тогда это становится образом жизни: снова и снова опьянять себя, чтобы забыть, — но снова и снова тебе придется обращаться лицом к жизни. Это не разумный способ жить.

Весь мой подход — подход экзистенциального опыта. Я не хочу, чтобы вы были верующими, я хотел бы, чтобы вы переживали опыт сами. Я не хочу вас убеждать. То, что я говорю, — мой опыт: никакой смерти нет. Я не говорю тебе: «Верь, что смерти нет». Я просто выражаю и делюсь опытом, что смерти нет. Это вызов, это не по­пытка тебя убедить. Это вызов — приди и исследуй.

Ко мне часто приходит страх смерти, интенсивный и сильный, и страх того, что придется покинуть всю эту красоту, эту дружбу и любовь. Как возможно рассла­биться в этой определенности смерти?

Во-первых, расслабиться можно, только если смерть определенна. Расслабиться трудно, потому что все не­определенно. Если ты знаешь, что умрешь сегодня, весь страх смерти исчезнет. Какой смысл терять время впус­тую? У тебя есть только один день, чтобы жить: жить как можно более интенсивно, жизнь как можно более тотально.

Смерть может не прийти. Смерть не может прийти к людям, которые живут очень интенсивно и очень то­тально. И даже если она придет, те люди, которые жили тотально, приветствуют ее, потому что это огромное об­легчение. Они устали жить, они жили так тотально и интенсивно, что смерть приходит как друг. Точно как за целым днем тяжелой работы следует ночь, и приходит глубокое расслабление, прекрасный сон, так и смерть следует за жизнью. В смерти нет ничего уродливого; нельзя найти ничего чище ее.

Если приходит страх смерти, это означает, что есть какие-то зазоры, незаполненные жизнью. Поэтому эти страхи смерти очень показательны и полезны. Они по­казывают, что твой танец может быть еще немного бо­лее быстрым, что ты должен зажечь факел своей жизни одновременно с обеих сторон. Танцуй так быстро, чтобы танцор исчез и оставался только танец. Тогда невоз­можно, чтобы к тебе приходил страх смерти.

«И страх того, что придется покинуть всю эту красо­ту, эту дружбу и любовь». Если ты тотально здесь и сейчас, кто заботится о завтра? Завтра позаботится о себе само. Иисус прав, когда молится Богу: «Господи, пошли мне ежедневный хлеб». Он даже не спрашивает о завтра, сегодня достаточно самого по себе.

Тебе придется научиться тому, что в каждом мгно­вении есть собственная законченность.

Страх того, что тебе придется покинуть все это, су­ществует лишь потому, что ты не полностью живешь в этом мгновении; иначе времени нет, и нет ума, и нет пространства.

Одного купца спросили:

— Сколько тебе лет?

— Триста шестьдесят, — ответил он. Человек не мог этому поверить. Он сказал:

— Пожалуйста, повтори. Может быть, я не расслы­шал.

Купец закричал:

— Триста шестьдесят лет!

— Прости меня, — сказал человек, — но я не могу в это поверить. Ты выглядишь так, словно тебе не боль­ше шестидесяти!

Купец сказал:

— Ты тоже прав. Что касается календаря, мне шесть­десят. Но что касается моей жизни, я прожил в шесть раз больше, чем кто-либо другой. За шестьдесят лет мне удалось прожить триста шестьдесят лет.

Все зависит от интенсивности.

Есть два способа жить. Первый — способ буйвола: он живет горизонтально, по линии. Другой — способ будды. Он живет вертикально, в высоту и глубину. Тог­да каждое мгновение становится вечностью.

Не трать время на ерунду, но живи, пой, танцуй, люби так тотально и переполняюще, как только возможно. Ни­какие страхи не будут в тебя вмешиваться, и тебя не будет беспокоить, что случится завтра. Сегодня достаточ­но самого по себе. Прожитое, оно так полно; оно не остав­ляет никакого пространства, чтобы думать о чем-то еще.

Мне угрожает смерть. Я это принимаю, или мне кажется, что принимаю, но потом многие люди болеют и попадают в больницу, и случается смерть, и тогда у меня в животе возникает ог­ромный узел страха. Я так боюсь смерти и умира­ния; это так выводит меня из равновесия.

Смерть — это проблема. Ты можешь ее избегать и откладывать, но не можешь ее полностью рассеять. Ты должен с ней столкнуться. Только пройдя через нее до самого конца, ты можешь ее рассеять, — до самого кон­ца. Это очень рискованно, и это вызовет в тебе сильный страх: все твое существо начнет дрожать и трястись. Сама идея умирания неприемлема. Это выглядит таким несправедливым и таким бессмысленным. Если чело­век должен умереть, какой тогда смысл в его жизни? Тогда зачем я живу, для чего? Если, в конце концов, происходит только смерть, почему бы не совершить са­моубийство прямо сейчас? Зачем вставать каждое утро, тяжело работать, ложиться спать, снова вставать, тяжело работать, ложиться спать — ради чего? Просто чтобы умереть в конце?

Смерть — это единственная метафизическая про­блема. Именно из-за смерти человек начинает думать. Именно из-за смерти человек становится созерцающим, медитирующим. Фактически, именно из-за смерти роди­лась религия. Вся заслуга принадлежит смерти. Смерть взволновала сознание каждого. Такова проблема; ее нуж­но решить. В этом нет ничего плохого.

«Мне угрожает смерть» — смерть угрожает каждо­му. Мартин Хайдеггер сказал: «Человек — это бытие, движущееся к смерти». И это прерогатива человека. Животные умирают, но не знают, что умирают, не знают, что умрут. Деревья умирают, но у них не бывает никако­го столкновения со смертью. Это прерогатива человека: знать, что он умрет. Поэтому человек может вырасти за пределы смерти. Поэтому есть возможность проникнуть в смерть и преодолеть ее.

«Я это принимаю, или мне кажется, что принимаю» — нет, принять невозможно. Ты можешь обманывать себя; ты можешь думать, что принимаешь, потому что так про­блематично даже смотреть на это. Даже думать так про­блематично, что человек решает: «Да, ладно, я умру — ну и что? Я умру, но не нужно поднимать этот вопрос. Лучше об этом не говорить». Человек держится от этого подаль­ше и продолжает откладывать смерть в сторону, чтобы она не попадалась на пути. Человек удерживает ее в бессознательном.

Принять невозможно. Тебе придется посмотреть смерти в лицо, и когда ты посмотришь ей в лицо, необ­ходимости ее принимать не будет, потому что тогда ты узнаешь, что смерти нет.

«Но потом многие люди болеют, и происходит смерть, и госпитализация, и у меня в животе образуется огром­ный узел страха». Именно там нужно решить эту про­блему. Этот огромный узел в животе — именно то мес­то, где происходит смерть. Японцы называют это харой.

Точно под пупком, на два дюйма ниже пупка, находит­ся точка, в которой соединены тело и душа. Именно там происходит рассоединение, когда ты умираешь. Ничто не умирает, потому что тело не может умереть, тело уже мертво. И ты не можешь умереть, потому что ты — сама жизнь. Исчезает только связь между тобой и телом. Этот узел — именно то место, где должна быть проделана ра­бота, поэтому не пытайся избегать этого узла.

Я хотел бы тебе сказать, что каждый раз, как ты чувствуешь этот узел, — это такой ценный момент. За­крой глаза и иди глубоко в этот узел. Это хара. Чувст­вуй ее и позволяй это: в этом есть для тебя какое-то послание, это хочет тебе что-то сказать. Если ты это позволишь, это даст тебе послание. Если ты в этом расслабишься, если ты в это пойдешь, то мало-помалу увидишь, что узел исчез и вместо него возник цветок лотоса, что-то расцвело. Это очень красивый опыт. Если ты пойдешь еще глубже, то увидишь, что это мост, этот цветок — это мост. На этой стороне — его тело, на другой — твоя реальность, твоя душа. Этот цветок со­единяет то и другое; цветок — это мост. Корни этого цветка — в теле; аромат этого цветка и его лепестки — в душе. Это связь. Но если ты боишься и не идешь туда, это чувствуется как узел, напряжение и стресс.

«Я так боюсь смерти и умирания. Меня это так выво­дит из равновесия». Нет никакой необходимости выхо­дить из равновесия. Войди в равновесие! Так естествен­но, когда снова и снова кто-то умирает, или кого-то кладут в больницу, — снова и снова ты вспоминаешь собствен­ную смерть. В этом нет ничего неправильного. Это не проблема; просто иди и смотри этому в лицо!

Ты избегаешь смерти. Ей нужно смотреть в лицо. Это часть работы жизни; это один из величайших уро­ков, которому можно научиться. Нет необходимости вы­ходить из равновесия; это не поможет. Иди и смотри ей в лицо. Помни, что да, однажды, в тот или другой день, и ты попадешь в больницу; в тот или другой день, и ты заболеешь; в тот или другой день, и ты умрешь. Поэтому нет смысла это откладывать. Лучше это по­нять, пока еще не слишком поздно.

Мулла Насреддин заболел и в беспокойстве поспеш­но послал за священником и настоял, чтобы он заходил к нему каждый день, чтобы привести в порядок для мира иного, его ранее пренебрегаемую душу. Однажды, когда священник пришел со своим ежедневным визи­том, Мулла Насреддин был в прекрасном расположе­нии духа.

— Я иду на поправку, сэр, — заявил он торжествую­ще. — Мой доктор говорит, что я проживу еще десять лет, и поэтому некоторое время вам не стоит возвра­щаться. Но как насчет того, чтобы заглянуть ко мне через девять лет, одиннадцать месяцев и двадцать де­вять дней?

Однажды с этим придется столкнуться. Не будь глу­пым; не откладывай этого, потому что, если ты отклады­ваешь до самого конца, будет слишком поздно. Неизвест­но точно, когда именно случится последний день. Он мо­жет быть сегодня, он может быть завтра: он может слу­читься в любой момент. Смерть очень непредсказуема. Мы живем в смерти, поэтому она может случиться в любой момент. Смотри ей в лицо и сталкивайся с ней, и этот узел в животе — правильное место, чтобы с ней столкнуться. Именно это дверь, через которую ты вхо­дишь в жизнь, и именно оттуда ты уходишь из жизни.

Я боюсь смерти, и все же она для меня неверо­ятно привлекательна. Что это значит?

Смерть — это величайшая тайна жизни. В жизни есть множество тайн, но ни одна из них не сравнится со смертью. Смерть — это кульминация, крещендо. Чело­век ее боится, потому что теряется, растворяется в ней. Человек боится из-за эго — эго не может пережить смерть. Оно останется на этом берегу, когда ты нач­нешь двигаться к другому, оно не сможет пойти с тобой.

А эго — это все, что ты знаешь о себе, отсюда страх, огромный страх: «Я не буду существовать в смерти». Но есть и огромная привлекательность. Эго теряется, но не твоя реальность. Фактически, смерть откроет тебе твою истинную сущность; смерть отнимет у тебя все твои маски и откроет твое оригинальное лицо.

Смерть впервые сделает для тебя возможным, столк­нуться со своей глубочайшей, самой сокровенной субъ­ективностью, без всякой маскировки, без всякого при­творства, без всякой ложной личности.

Поэтому каждый боится смерти, и в то же время каждого она привлекает. Это влечение было неверно интерпретировано Зигмундом Фрейдом, который поду­мал, что в человеке есть воля к смерти — он называет это танатос. Он говорит: «В человеке есть два основ­ных, фундаментальных инстинкта: один — эрос — глубокое желание жить, быть живым вечно, желание бес­смертия — и второй — танатос, желание умереть, поокончить со всем». Он не понял всю суть, потому что не был мистиком; он знал только лицо смерти — то есть конец жизни — он знал только одно: что смерть — это конец. Он не осознавал, что смерть — это также и на­чало. Каждый конец — это также и начало, потому что ничто не кончается полностью, ничто никогда не может кончиться. Все продолжается, меняются только формы.

Твоя форма умрет, но в тебе есть также нечто и от бесформенного. Твоего тела не будет, но в тебе, внутри твоего тела, есть что-то, что не является частью тела. Твоя земная часть упадет обратно в землю, пыль в пыль, но в тебе есть что-то и от неба, что-то и от запредельно­го, что возьмет тебя в новое путешествие, в новое па­ломничество.

Смерть создает страх, если ты думаешь об эго, и смерть привлекает, влечет, если ты думаешь о своем истинном «я». Поэтому смутно человека продолжает привлекать смерть; если ты ясно это осознаешь, может быть, это станет трансформирующим пониманием, вы­зывающей мутацию силой.

Попытайся понять и страх, и влечение. И не думай, что они противоположны, — они не пересекаются, но и не противоположны друг другу; они не имеют друг к другу никакого отношения. Страх устремлен в одном направлении — эго; а влечение — в совершенно про­тивоположном — лишенная эго сущность. И влечение гораздо важнее этого страха.

Медитирующий должен преодолеть этот страх. Ме­дитирующий должен влюбиться в смерть, медитирую­щий должен пригласить смерть — медитирующий дол­жен не ждать ее, но позвать, потому что для медитирую­щего смерть — это друг. И медитирующий умирает прежде, чем случится смерть тела. И это один из самых красивых опытов жизни: тело продолжает жить, снару­жи ты продолжаешь двигаться точно так же, что и рань­ше, но внутри эго больше нет, эго умерло.

Теперь ты жив и мертв одновременно. Ты стал точкой встречи жизни и смерти; теперь ты содержишь полярные противоположности, и когда обе противоположности содержатся в тебе, это безмерно обогащает. И это великие полярные противоположности — смерть и жизнь. Если ты можешь содержать в себе то и дру­гое, ты становишься способным содержать в себе Бога, потому что Бог — это то и другое. Одно его лицо — жизнь, другое его лицо — смерть.

Это что-то красивое — не делай из этого проблему. Медитируй на это, сделай это медитацией, и это прине­сет тебе огромную пользу.

Часть третья:
Мыльные Камни На Пути

Медитация — единственный способ открыть соб­ственное бессмертие. Тогда весь страх исчезает. Все остальные страхи тоже исчезнут, потому что это только ответвления, ветви — может быть, ушедшие далеко от корней, но все же соединенные с корнями.

Утонуть В Пустоте

Что происходит в смерти? Внезапно ты теряешь тело, внезапно ты теряешь ум. Внезапно ты чувствуешь, что уходишь прочь от самого себя, от всего, что считаешь самим собой.

Это больно, потому что ты чувствуешь, что утонешь в этой пустоте. Теперь ты будешь нигде, потому что всегда был отождествлен с телом и умом и никогда не знал ничего за его пределами; ты никогда не знал себя за пределами тела и ума. Ты стал таким фикси­рованным на периферии и одержимым периферией, что центр оказался совершенно забытым. В смерти ты должен столкнуться с тем фактом, что тело уходит; теперь его больше нельзя сохранять. Ум покидает те­бя — теперь ты больше не контролируешь ум. Эго растворяется; ты не можешь даже сказать «я». Ты дрожишь от страха, ты на грани ничто. Тебя больше не будет.

Но если ты готовился, если ты медитировал — а подготовка означает, что ты прилагал все возможные усилия, чтобы встретить смерть, чтобы использовать эту бездну ничто — вместо того, чтобы тебя в нее втянуло, - ты готов прыгнуть в нее, и различие огромно. Если тебя в нее втягивает, с неохотой — ты не хочешь в нее идти, и тебя тащит — тогда это больно, есть столько боли, и боль так интенсивна, что в момент смерти ты потеряешь сознание. Тогда ты упустишь.

Но если ты готов прыгнуть, тогда боли нет. Если ты принимаешь и присутствуешь, и нет никаких жалоб — вместо этого ты счастлив и празднуешь: «Пришло это мгновение, и теперь я могу выпрыгнуть из этого тела, которое было ограничением, выпрыгнуть из этого тела,