Основные модели лингвистического описания

§ 30. Прежде чем перейти к описанию основных уровней языковой системы и их функционирования, необходимо остановиться на том, каким может быть лингвистическое описание.

Всякая теоретическая дисциплина имеет перед собой задачу построения модели того объекта, который она изучает. Модель — это тоже объект, но специально построенный исследователем[16] с целью познания того или иного фрагмента действительности, т. е. объекта-оригинала. Правильная, адекватная модель создается тогда, когда два эти объекта — модель и оригинал — обладают структурным и/или функциональным подобием. Наличие структурного подобия означает, что объект-оригинал и модель имеют одинаковую структуру, в таких случаях говорят, что они изоморфны друг другу. Наличие функционального подобия говорит о том, что модель способна выполнять те же функции, что и объект-оригинал. Так, если мы моделируем динамическую систему, то модель также должна быть динамической, или действующей, причем результат деятельности модели должен быть (по крайней мере функционально) тем же, что и результат деятельности объекта-оригинала. Например, если мы моделируем мельницу как действующую систему, то наша модель должна быть в состоянии измельчать зерно или какой-то его аналог.

§ 31. Любой объект, вообще говоря, бесконечен по своим свойствам. Исследователь соответственно может моделировать, в зависимости от поставленной задачи, лишь тот или иной аспект объекта. Иными словами, при одном и том же объекте выбираются разные предметы исследования, моделирования.

Точно так же, в зависимости от поставленных задач, могут выбираться способы моделирования. Простое словесное описание какого-либо объекта — это тоже разновидность модели. В другом случае модель может быть натурной, т. е. может воспроизводить объект в том или ином материале. Наконец, модель /27//28/ может быть логической или математической, когда, отвлекаясь от всего прочего, исследователь в виде систем формул, уравнений воспроизводит лишь качественные и/или количественные отношения, существенные для объекта-оригинала в данном аспекте.

§ 32. Что же и как моделирует лингвист? Очевидно, основная задача лингвиста состоит в том, чтобы построить модель, которая, с одной стороны, производила бы «правильные» тексты, т. е. не отличающиеся от естественных, и не производила «неправильные» тексты; с другой стороны, модель должна «уметь» давать смысловую интерпретацию любому тексту, не очень отклоняющемуся от «правильного». Если эти условия соблюдены, то модель адекватно отображает речевую деятельность человека в том смысле, что результат ее функционирования не отличается от результатов речевой деятельности человека[17].

В настоящее время, однако, лингвистика еще не располагает, по существу, возможностями строить модели, которые одновременно были бы способны и строить тексты, и давать им смысловую интерпретацию. Поэтому целесообразно различать модели, которые воспроизводят построение, или порождение, текста, и модели, которые воспроизводят восприятие текста. Модели первого рода можно назвать порождающими, модели второго рода — анализирующими, или аналитическими. Оба эти типа моделей можно объединить в один класс функциональных моделей речевой деятельности.

Порождение текста — это воплощение в данном тексте некоторого смысла, т. е. переход «смысл → текст»[18]. Анализ, или восприятие, текста — это извлечение определенного смысла из данного текста, или переход «текст → смысл». Соответственно модели речевой деятельности должны устанавливать соотношение «смысл →←текст». Порождающая и аналитическая модели воспроизводят каждая одну из сторон речевой деятельности, взятые же вместе они отражают речевую деятельность в целом.

§ 33. Модели речевой деятельности — не единственно возможный тип лингвистических моделей. Для того чтобы осуществлялась речевая деятельность, необходимо наличие языковой системы. Соответственно необходимо ее моделирование. О свойствах системы мы можем судить по результатам ее функционирования, прежде всего по тексту, по его характеристикам. /28//29/ Поэтому моделирование системы языка отражает переход «текст → языковая система». Этот тип модели можно назвать исследовательским, так как здесь отображается прежде всего деятельность исследователя-лингвиста по выяснению системы языка (см. также ниже).

Речевая деятельность, как уже говорилось, возможна благодаря наличию общезначимой системы языка: при порождении речи необходимый смысл «кодируется» с использованием элементов и правил, которыми располагает языковая система. При восприятии речи анализ текста, его «декодирование» осуществляется путем соотнесения элементов текста с элементами системы и «обработки» их по правилам, имеющимся в этой системе. Поэтому более точно процессы порождения и восприятия речи можно описать в виде схемы:

Схема

	система языка
смысл		текст
	система языка
текст		смысл

§ 34. Моделирование как системы языка, так и речевой деятельности может иметь узколингвистический характер или же характер психо- и нейролингвистический.

При узколингвистическом характере моделирования основным критерием адекватности модели является адекватность текста (и его интерпретации), т. е. результата функционирования этой модели. Однако один и тот же текст может быть порожден (иногда и интерпретирован) разными способами. Поэтому собственно лингвистическая модель может оказаться не изоморфной внутренней системе носителей языка, т. е. языку в психолингвистическом смысле точно так же структура функционирования модели может не воспроизводить структуру деятельности человека.

При психолингвистическом характере моделирования следует добиваться именно такой изоморфности, используя для этого все доступные наблюдению факты речевого поведения, ставя специальные психолингвистические эксперименты[19].

При нейролингвистическом характере моделирования структура модели должна в определенной степени воспроизводить структуру неврологических механизмов, являющихся материаль-/29//30/ным субстратом психолингвистической системы. Особенно важны для нейролингвистики свидетельства речевой патологии, т. е. разного рода расстройств языковой системы и речевой деятельности.

§ 35. Особого пояснения требует природа исследовательской модели лингвистического описания. Как было сказано выше, при собственно лингвистическом подходе переход «текст → система языка» отображает процесс выявления языковой системы лингвистом, или, иначе, процесс составления грамматики языка. Можно утверждать, что при психо- и нейролингвистическом подходах этот переход воспроизводит процесс усвоения языка: при стихийном усвоении языка человек (ребенок) должен именно «построить» свою внутреннюю языковую систему, основой же для такого построения выступает «анализ» текста.

§ 36. Разграничение разных типов моделей лингвистического описания необходимо, в частности, и потому, что в лингвистике нередко возникают бесплодные дискуссии именно из-за неразличения разных типов моделирования. Например, в дескриптивной лингвистике распространен подход к пониманию значения как функции от употребления языковой единицы. Считают, что значение слова есть сумма его окружений (употреблений). Обычно такая точка зрения вызывает следующее возражение: не употребление определяет значение слова, а, напротив, значение слова является тем детерминирующим фактором, от которого зависит его употребление, который обусловливает, в каких окружениях (контекстах) встречается данное слово.

В действительности справедливы обе точки зрения, а возникновение дискуссии объясняется неразличением разных типов лингвистических моделей. В самом деле, при переходе «смысл → текст», который осуществляется «через» систему языка (куда, между прочим, входит и словарь), употребление слова определяется его значением и грамматическими свойствами; однако при переходе «текст → языковая система», т. е. при выявлении системы языка, значение слова выводится из его употребления в текстах. Переводя этот вопрос в психолингвистический план, можно спросить: каким образом ребенок обнаруживает и усваивает все особенности значения слова? Ответом будет: разумеется, по тому, как это слово употребляется в речи, в каких контекстах оно выступает и т. п. В то же время при порождении речи сформировавшаяся система языка, его семантическая структура обусловливают употребление того или иного слова.

§ 37. Модели, о которых здесь идет речь, объединяет то, что все они отражают структуру процессов, а не каких-либо статических объектов. Это в полной мере относится и к иссле-/30//31/довательской модели, которая не является моделью языка: она воспроизводит процесс построения модели языка. Сама же модель языка создается в результате применения тех принципов и правил, которые разработаны исследовательской моделью. Дело в том, что языковая система, как таковая, недоступна прямому наблюдению, поэтому единственно возможный метод — это построение системы правил, обеспечивающих переход к языку по данным текста. Такой переход не сводится исключительно к обобщению фактов, представленных в тексте, но включает также выдвижение гипотез относительно природы языковой системы.

В настоящей книге основное внимание уделено исследовательским моделям, что вызвано двумя соображениями: во-первых, именно в этой области лингвистики представлены наиболее основательно разработанные концепции; во-вторых, начинающему лингвисту более всего необходима именно методика исследования языка, а задача исследовательских моделей заключается прежде всего в разработке приемов лингвистического анализа.

Такой анализ с точки зрения разработки исследовательских моделей имеет два аспекта: с одной стороны, исследовательская модель включает «технические» процедуры, предписания практического характера о том, как должен лингвист работать с текстом, чтобы получить в итоге модель языковой системы; с другой стороны, исследовательская модель должна снабжать лингвиста аппаратом теоретических представлений, которые необходимы для описания самой системы языка, для построения ее модели. Разумеется, эти аспекты тесно связаны и в дальнейшем изложении специально не разграничиваются.

§ 38. В заключение главы следует дать наиболее общий ответ на вопрос, что для лингвиста является способом моделирования различных аспектов языковых явлений. Универсального способа здесь не существует. Реально в лингвистических работах центральное место, по-видимому, занимает обычное словесное описание.

Наряду с ним употребляются разного рода таблицы, схемы, деревья (см. § 98), иногда аппарат математической логики, теории множеств (см. «Приложение») и т. п. Эти последние средства моделирования не имеют пока в лингвистике разработанной методики использования, поэтому в данной работе они практически не отражаются.

Существенно учитывать, что о подлинной эффективности, например, математического моделирования языка и речевой деятельности можно говорить тогда, когда математика не просто используется в качестве «языка» для переформулировки уже готовых решений, но когда лингвистическая проблема ставится и решается собственно математическими методами. /31//32/

Разумеется, уже само использование внешней стороны логического и математического аппарата может оказаться полезным, в силу того что результатом выступает однозначность и компактность описания. Однако при этом следует помнить, что выбор средств моделирования определяется еще и тем, «на кого» оно рассчитано. Если модель должна быть введена в электронную машину, то, естественно, она не может быть словесным описанием. Если же модель рассчитана на использование ее человеком, то уместно позаботиться о том, чтобы такое использование не было излишне осложнено без серьезных на то причин.

ЛИТЕРАТУРА

Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966.

Ревзин И. И. Метод моделирования и типология славянских языков. М., 1967.

Фонология

§ 39. В фонологии до сих пор были распространены преимуществен­но исследовательские модели, т. е. модели, которые прежде всего описыва­ют, каким образом можно выяснить систему фонем данного языка. Такие модели предоставляют в распоряжение лингвиста ряд рекомендаций, отве­чающих на вопрос: какие операции следует произвести над текстом, чтобы установить систему фонем данного языка?

Поскольку фонемы суть кратчайшие единицы плана выражения, то в качестве первого шага анализа следует расчленить текст на минимальные сегменты.

В языкознании существуют направления (прежде всего это относит­ся к дескриптивной лингвистике), представители которых считают, что к сегментации звучащего текста следует подходить как к собственно физи­ческой процедуре: нужно отыскать такие признаки акустического порядка, которые позволили бы расчленить звуковую цепь на минимальные сегмен­ты. Очевидно, при этом предполагается, что, коль скоро носитель языка прекрасно слышит, из каких звуков слагается то или иное слово, он всегда может вычленить эти звуки, и необходимо лишь под эти интуитивные знания подвести определенную «материальную базу» в виде упомянутых выше критериев сегментации.

Следует, однако, со всей отчетливостью подчеркнуть: впечатление носителя языка о том, что фонетически текст слагается из отдельных звуков, есть иллюзия. В действительности речевой поток представляет собой непрерывный континуум, где границы между сегментами, соответ­ствующими отдельным фонемам, сплошь и рядом либо вообще отсутству­ют[20], либо не выражены сколько-нибудь определенно. Поэтому весьма часто собственно физические критерии сегментации или невозможны, или дают членение речевого потока, не имеющее никаких лингвистических соответствий. Что же касается убежденности носителя языка в том, что он слышит отдельные звуки и границы между ними, то это объясняется знанием языка: зная язык и владея его системой фонем, человек все слышимое в речи воспринимает в терминах членов этой системы; даже в тех (вполне обычных) случаях, когда сам воспринимаемый акустический ре-/33//34/чевой сигнал нечеток, недостаточен, слушающий, опознавая слово благодаря части признаков и контексту, тем самым опознает его звуковой облик и получает иллюзию, что слышит все его «отдельные звуки».

§ 40. Таким образом, подход к фонологической сегментации текста с чисто физической стороны невозможен. Чтобы осуществить указанную сегментацию, фонолог должен привлечь лингвистические критерии. Необходимость привлечения лингвистических критериев вытекает из знаковой природы языка и существования двойного членения. Фонемы не являются знаками, функция же их состоит в том, чтобы формировать знаки (вернее, десигнаторы). Поэтому существенные с лингвистической точки зрения свойства фонем мы сможем выяснить тогда, когда проследим, каким образом фонемы выполняют свою функцию, т. е. каким образом они функционируют в составе знаков. В частности, чтобы выяснить, как речевая цепь членится на минимальные сегменты с фонологической точки зрения, необходимо рассмотреть, как членится она с морфологической точки зрения. При таком подходе фонологическая сегментация оказывается производной от сегментации морфологической. Эту точку зрения последовательно развивает школа Л. В. Щербы.

Описанная концепция практически означает, что для определения фонологической границы нужно выяснить, где проходит граница морфологическая: когда нам необходимо знать, имеем мы дело с фонологически единым сегментом или с последовательностью таких сегментов, следует определить, дели´м ли данный сегмент морфологической границей. Например, сравним слово Meister в немецком языке и слово майстер в украинском языке. В обоих словах присутствует звучание [ai»] или [aj], немецкий и украинский варианты которого не тождественны[21], но вполне сопоставимы. В украинском языке это звучание с фонологической точки зрения делится на два минимальных сегмента, [a] и [j], поскольку [aj] представляет собой сочетание, которое может быть расчленено морфологической границей: например, в слове питай ‘спрашивай’ а и й — это два самостоятельных аффикса. Что же касается немецкого языка, то [ai»] здесь фонологически неделимо, является дифтонгом: в немецком языке невозможно найти случай, где бы внутри [ai»] проходила морфологическая граница.

Морфологическая граница — это не всегда граница морфемная. Такая граница — с соответствующими следствиями для фонологии — может обеспечиваться и морфологизованными чередованиями наподобие чередований sing — sang — sung в английском языке, где наличие чередований свидетельствует о членимости указанных слов на [s], [i] (или [æ], [Ã]) и [ŋ]. /34//35/

Следует подчеркнуть, что описанные процедуры по самой своей природе не могут механически применяться к тексту как к «акустическому сигналу». Их использование предполагает, что лингвист владеет информацией о мельчайших значимых единицах языка — морфемах, их границах и взаимоотношениях. Это не означает, однако, что на данной стадии должна быть известна вся морфология: нужен лишь некоторый минимум морфологической информации, необходимый и достаточный для целей фонологического анализа.

§ 41. Последовательно применяя критерий морфологизованной, или функциональной, сегментации, мы получаем текст, расчлененный на фонологически минимальные сегменты, или фоны.

Процедура сегментации обеспечивает вычленение минимальных сегментов, однако число фонем заведомо меньше, чем число выделенных таким образом фонов: в речевой цепи фонемы представлены своими вариантами (аллофонами), и нужно установить, какие сегменты являются вариантами одной и той же фонемы, или, иначе говоря, какие из сегментов могут быть отождествлены как представители одной фонемы.

§ 41.1. В лингвистике имеются два типа критериев отождествления сегментов. К первому типу принадлежат критерии дополнительной ди­стрибуции (дополнительного распределения) и свободного варьирования.

Дистрибуцией называют распределение единиц относительно друг друга и/или относительно каких-либо других единиц. Например, ди­стрибуция звонких согласных в русском языке такова, что они сочетаются с гласными, сонантами, другими звонкими согласными, не сочетаются с глухими согласными и не встречаются в исходе слова перед паузой.

Дополнительная дистрибуция — это такое отношение еди­ниц, когда каждая из них возможна только в своем окружении, контексте и ни в каком другом.

Если обозначить два сегмента через x и y, а их окружение соответственно через A — B и C — D, то можно сказать: x и y находятся в отношении дополнительной дистрибуции, если x встречается в окружении A — B и не встречается в окружении C — D, а y, наоборот, встречается в окружении C — D и не встречается в окружении A — B. Например, в русском языке [æ] возможно в окружении мягких (сядь), но невозможно в окружении твердых, в то время как [a] встречается в окружении твердых (сад), но не в окружении мягких.

Из отношения дополнительной дистрибуции следует вывод, что данные сегменты суть варианты одной и той же фонемы. Так, русские [æ] и [a] суть варианты фонемы /a/.

Свободное варьирование — это такое отношение сегментов, когда они поддаются взаимозамене: вместо одного всегда может быть употреблен другой. Например, начальный /35//36/ [а] в русском языке можно всегда заменить на [^/a], гласный со смычногортанным началом и наоборот: [ana] и [^/ana] — она. Отношение свободного варьирования также свидетельствует о принадлежности сегментов одной фонеме. Так, русские [a] и [^/a] суть варианты фонемы /а/.

§ 41.2. Другой тип критериев отождествления сегментов основан на соображении функционального характера: согласно этому критерию, отождествляются те сегменты, которые чередуются в составе означающего одной и той же морфемы. Например, одна и та же приставка, орфографически передающаяся как о, может реализоваться в качестве сегмента [a] или [^/a] (осадок), [aⁱ][22] (осядет), [ⁱaⁱ], иначе [æ] (муть осядет) и т. д. Следовательно, все эти сегменты признаются вариантами фонемы /a/.

Применение этого критерия имеет два ограничения. Первое из них, признаваемое обеими отечественными фонологическими школами, Московской и школой Л. В. Щербы, состоит в том, что отождествлять разрешается только сегменты, находящиеся в отношении так называемого живого фонетического чередования. Под живыми понимаются такие чередования, которые определяются исключительно фонологическим окружением и происходят автоматически при изменении этого окружения. Например, звонкие в русском языке автоматически заменяются глухими перед другими глухими и перед паузой, ср. ра з бить — ра с сыпать, нога — ног [nok]. Что же касается, например, замены [g] на [ž] (нога — ноженька), то она не может быть объяснена изменением фонологического контекста[23], [g] не переходит автоматически в [ž] при изменении фонологического окружения. Соответственно [z] — [s], [g] — [k] — живые фонетические чередования, а [g] — [ž] — нет; это так называемое историческое чередование.

Требование второго ограничения выдвигается школой Щербы. С точки зрения ее представителей, можно отождествлять только такие сегменты, взаимозамена которых всегда вызывается изменением окружения и никогда не нарушает тождества морфемы. Например, замена [t] на [t°] (огубленное [t]) и наоборот всегда вызывается изменением окружения, так как [t°] появляется только перед огубленными гласными, ср. плита [pl’ita] — плитой [pl’it°oj]; кроме того, нет таких случаев, когда замена [t] на [t°] (или наоборот) давала бы новую морфему. В отличие от этого [g] и [k], например, хотя чередуются в составе одной и той же морфемы в случаях типа нога — ног, рога — рог, не могут быть отождествлены, поскольку в других случаях замена [g] на [k] не вызвана изменением контекста и нарушает /36//37/ тождество морфемы, ср. гол — кол. Московская фонологическая школа не знает этого ограничения и считает возможным и необходимым отождествление звонких и глухих в исходе морфемы в случаях типа рога — рог и др.

Указанное различие между школами обусловлено тем, что Московская школа не рассматривает фонемы «сами по себе», но всегда лишь в составе означающих определенных морфем, поэтому [k] морфемы рог и [k] морфемы кол получают разную интерпретацию. Школа Щербы, однако, исходит из того, что фонемы — относительно самостоятельные, автономные единицы, качественная характеристика которых не определяется полностью отнесенностью к той или иной морфеме (см. также ниже, §§ 48.1–48.3).

§ 41.3. Как можно заметить из изложенного выше, два типа критериев отождествления сегментов по существу не противопоставлены. Как свободное варьирование, так и дополнительная дистрибуция отражают разновидности чередования, или мены, сегментов: при свободном варьировании происходит случайная мена сегментов, не вызванная изменением контекста, а в случае дополнительной дистрибуции — вынужденная мена, обусловленная изменением контекста. Следует только добавить, что для отождествления сегментов необходимо, чтобы их мена осуществлялась в составе одной морфемы, и ввести два ограничения, сформулированные выше в § 41.2. В итоге мы получим объединение критериев обоих типов.

§ 42. В результате применения указанных критериев выделяются классы, или группы, фонологически тождественных сегментов. Каждому такому классу соответствует абстрактный объект, который и является фонемой. Построение такого абстрактного объекта аналогично в общем тому, как создаются общие понятия, например, березы или сосны, которым в реальной действительности соответствуют различные разновидности конкретных экземпляров этих деревьев. В этом смысле, например, фонема /a/ отдельное существование имеет только как объект лингвистической теории, будучи представлена в реальной действительности своими текстовыми реализациями.

Ситуация несколько иная при психо- и нейролингвистическом подходе. Здесь каждой фонеме соответствует некий элемент психолингвистической системы и отвечающие ему неврологические связи (ср. § 6).

§ 43. Полученное множество фонем, как таковое, представляет собой набор, или инвентарь, но не систему. Чтобы получить систему фонем, необходимо вскрыть связи и отношения между ними. Наиболее распространенным способом установления и представления фонологической структуры языка является описание фонем по их дифференциальным признакам. Дифферен-/37//38/циальными называют такие признаки, которые различают по крайней мере две фонемы в данном языке. Естественно, что фонемы, характеризующиеся частично сходным набором дифференциальных признаков, объединяются в группы (подклассы); в итоге обнаруживается определенная организация внутри общего класса фонем, т. е. структура этой системы.

Каждой фонеме соответствует свой собственный набор дифференциальных признаков, который отличает ее от любой другой фонемы данного языка. Например, русская фонема /b/ характеризуется следующими дифференциальными признаками: губная (что отличает ее от /d/, /g/), смычная (что отличает ее от /v/), твердая (что отличает ее от /b’/), звонкая (что отличает ее от /p/), неносовая (что отличает ее от /m/)[24]. Такие признаки, как «губно-губная», «непридыхательная», не являются дифференциальными для фонемы /b/, хотя они реально присущи текстовым реализациям этой фонемы: дело в том, что губно-зубной /v/ данная фонема противопоставлена не как губно-губная губно-зубной, а как смычная — щелевой, придыхательных же в русском языке нет вообще. Признаки такого типа называют интегральными.

§ 44. Существует теория, разработанная в основном Р. Якобсоном, согласно которой все дифференциальные признаки являются бинарными, или двоичными, т. е. каждый дифференциальный признак может принимать только два значения, например, может быть признак «звонкость/глухость», но не может быть признака «высокий подъем/средний подъем/низкий подъем». Иначе говоря, все существующие оппозиции Р. Якобсон и его сторонники сводят к привативным (см. § 47). Эту концепцию называют теорией дихотомической фонологии.

Сторонники обсуждаемой теории полагают, что можно установить такой набор дифференциальных признаков, который был бы пригоден для описания фонем любого языка. В настоящее время в литературе высказываются разные точки зрения относительно того, каким должен быть такой набор с количественной и качественной точек зрения. В последних работах содержатся перечни признаков, насчитывающие три-четыре десятка единиц. Однако в первых трудах, посвященных теории дихотомической фонологии, приводится набор из 12 дифференциальных признаков. Именно этот набор дается ниже. Поскольку в дихотомической фонологии важное значение придается установлению акустических и артикуляторных коррелятов дифференциальных признаков (см. § 46), в описание признаков включены /38//39/ также некоторые фонетические характеристики, которые им соответствуют.

§ 44.1. Все признаки делятся на два класса — признаки звучности и признаки тона.

Следующие характеристики относятся к признакам звучности.

1. «Гласность/негласность». Для звуков, которые выступают представителями фонем, обладающих признаком «гласность», характерна четкая формантная структура, т. е. наличие ярко выраженных областей усиления в спектре. Напротив, признак «негласность» не требует наличия четкой формантной структуры.

2. «Согласность/несогласность». Признак «согласность» предполагает общий низкий уровень энергии, признак «несогласность» — общий высокий уровень энергии. С артикуляционной точки зрения здесь важно наличие/отсутствие преграды в голосовом тракте.

Гласные фонемы характеризуются как гласные, несогласные; согласные фонемы — как негласные, согласные.

Наряду с этим плавные и дрожащие (типа /l/ и /r/) характеризуются как гласные, согласные, так как соответствующие звуки обладают формантной структурой, но относительно низким общим уровнем энергии.

Так называемые глайды — фонемы типа английского, немецкого и т. п. /h/ и гортанной смычки — характеризуются как негласные, несогласные[25].

3. «Компактность/диффузность». Компактность с акустической точки зрения характеризуется наличием концентрации энергии в центральной части спектра. Это выражается прежде всего в том, что первая форманта занимает высокое положение, а вторая — низкое, они часто смыкаются, образуя одну область усиления. С артикуляторной точки зрения компактные представлены звуками, у которых отношение объема первой полости рта ко второй относительно больше (чем у диффузных). Примером компактных могут служить /a/ среди гласных и /k/ среди согласных.

Диффузность предполагает отсутствие центральной области концентрации энергии в спектре. Обычно первая форманта низкая, а вторая — высокая. К диффузным относятся, например, /i/ среди гласных и /t/ среди согласных.

4. «Напряженность/ненапряженность». Напряженные образуются при большем звуковом давлении, при большем напряжении стенок голосового тракта, они обычно обладают большей длительностью. Среди согласных к напряженным относятся, например, /p/, /t/, /k/ и др. в английском языке (где важна, как считают, именно напряженность, а не неучастие голоса). /39//40/

5. «Звонкость/глухость». Фонетическое содержание этого признака, по-видимому, ясно: звонкость предполагает участие в произнесении голоса, работу голосовых связок, а глухость — отсутствие голоса, работы голосовых связок. Этот признак различает, например, русские /d/ — /t/, /b/ — /p/ и т. д.

6. «Назальность/ртовость». Акустические корреляты этого признака довольно сложны. Проще описать артикуляторные корреляты, которые состоят во включении/отключении дополнительного носового резонатора. Среди гласных по данному признаку различаются носовые/ртовые гласные французского, польского языков; широко представлены в разных языках носовые/неносовые согласные типа
/m/ — /b/, /n/ — /d/ и т. д.

7. «Прерывность/непрерывность». С артикуляторной точки зрения признак «прерывность» характеризуется резким приступом, резким размыканием преграды или перерывами фонации. Прерывностью характеризуются смычные и дрожащие, в то время как непрерывные — это щелевые и плавные.

8. «Резкость/нерезкость». Резкость предполагает большую по сравнению с нерезкостью интенсивность шума. Резкие смычные — это аффрикаты; например, /t/ отличается от /c/ как нерезкая от резкой. Среди щелевых, например, круглощелевые типа английской /s/ отличаются от плоскощелевых типа английской /θ/.

9. «Глоттализованность/неглоттализованность». Этот признак основан на участии в артикуляции дополнительного гортанно-смычного элемента. Наиболее ярким примером противопоставления согласных по этому признаку являются так называемые абруптивы, отмечающиеся в ряде языков Кавказа, например, /t^// в отличие от /t/ в кабардино-черкесском и других языках.

Остальные три признака относятся к тоновым. Это следующие признаки.

10. «Низкий тон/высокий тон». С акустической точки зрения звуки низкого тона характеризуются преобладанием концентрации энергии в нижних, а высокого — в высоких областях спектра. Артикуляторно для звуков низкого тона характерен больший объем ртового резонатора и меньшая его расчлененность. Это имеет место при произнесении губных и заднеязычных — в отличие от переднеязычных и среднеязычных. Соответственно /p/, /k/ выступают в качестве низких, а /t/, /ć/ — в качестве высоких.

11. «Бемольность/небемольность». Бемольность обозначает понижение некоторых или даже всех формант спектра. Обычно это происходит в результате лабиализации — огубления. Считается, что аналогичный эффект вызывает фарингализация (сужение стенок глотки) и веляризация (поднятие задней части языка к нёбу). Бемольные гласные — это огубленные, в отличие от неогубленных, например: /y/ — /i/.

12. «Диезность/недиезность». Диезность обозначает повыше-/40//41/ние или усиление части высоких формант (начиная со второй). Артикуляторно диезность выражается прежде всего в палатализации (поднятии средней части языка к нёбу). Русские мягкие согласные отличаются от твердых, как диезные от простых.

§ 44.2. Результаты фонологического анализа в терминах двоичных дифференциальных признаков принято отражать в виде матрицы — прямоугольной схемы, в левом столбце которой записываются дифференциальные признаки, а в верхней строке — фонемы (или наоборот). На пересечении столбца и строки ставится знак «плюс», если для данной фонемы признак принимает положительное значение, знак «минус», если признак принимает отрицательное значение, и знак «нуль», если для данной фонемы признак избыточен, иррелевантен (является интегральным или вообще не может быть применен для характеристики фонемы). Ниже приведен фрагмент матрицы для части согласных фонем русского языка (см. табл.).

Таблица

Фонемы   Дифференциальные признаки	j	t	d	t’	d’	n	n’	c
Гласность/негласность	–	–	–	–	–	–	–	–
Согласность/несогласность	–	+	+	+	+	+	+	+
Резкость/нерезкость		–	–	–	–	–	–	+
Звонкость/глухость		–	+	–	+
Назальность/ртовость		–	–	–	–	+	+
Прерывность/непрерывность		+	+	+	+			+
Низкий тон/высокий тон		–	–	–	–	–	–	–
Диезность/недиезность		–	–	+	+	–	+

§ 44.3. Следует отметить, что принцип бинарности — сведение всех признаков к двоичным и, следовательно, всех оппозиций к привативным — в литературе не раз подвергался критике. Указывалось, что с чисто логической точки зрения не составляет, разумеется, труда расчленить признак типа «высокий/средний/низкий подъем» на двоичные признаки: «высокий/невысокий» и «низкий/ненизкий» («средний» при этом окажется «невысоким» и «ненизким»), однако вряд ли это будет оправданным с лингвистической точки зрения, так как лингвистически интересным /41//42/ является именно троичность данного признака[26], отличающая его от подлинно двоичных признаков типа «назальность/ртовость».

В ряде работ указывается также на то, что соотношение дифференциальных признаков с их акустическими и артикуляторными коррелятами в действительности гораздо сложнее, нежели это описывается в трудах по дихотомической фонологии (ср. § 46).

§ 45. Возможность описания каждой фонемы через ее дифференциальные признаки породила ныне широко распространенное определение фонемы как «пучка дифференциальных признаков». Такое понимание фонемы, однако, неприемлемо по двум по крайней мере причинам. Во-первых, если фонема — пучок дифференциальных признаков, то дифференциальные признаки должны выделяться до того, как установлен состав фонем, а это явно невозможно, поскольку невозможно определение признака объекта до определения самого объекта, носителя данного признака. Во-вторых, признаки принципиально нелинейны, т. е. лишены протяженности; соответственно нелинейным должен оказаться и пучок таких признаков — фонема. Функция же фонем состоит в том, чтобы формировать означающие морфем, которые принципиально линейны, поэтому при понимании фонемы как пучка дифференциальных признаков трудно объяснить переход от фонемы к означающему морфемы.

§ 46. Необходимо подчеркнуть, что традиционные названия дифференциальных признаков типа «з