Иван Сергеевич Тургенев 1818 - 1883

Дневник лишнего человека Повесть (1848 - 1850)

Мысль начать дневник пришла Челкатурину 20 марта. Доктор при­знался наконец, что жить его пациенту недели две. Скоро вскроются реки. Вместе с последним снегом унесут они и его жизнь.

Кому поведать в последний час свои невеселые мысли? Рядом только старая и недалекая Терентьевна. Надо рассказать хотя бы себе собственную жизнь, попытаться понять, зачем прожиты тридцать лет.

Родители Челкатурина были довольно богатые помещики. Но отец, страстный игрок, быстро спустил все, и у них осталась только деревенька Овечьи Воды, где теперь в жалком домишке умирал от ча­хотки их сын.

Мать была дама с характером и подавляющей гордой добродете­лью. Она переносила семейное несчастье стоически, но в ее смирении была какая-то нарочитость и упрек окружающим. Мальчик чуждался ее, страстно любил отца, рос «дурно и невесело». Детские годы почти не оставили светлых воспоминаний.

Москва, куда переехали после смерти отца, не прибавила впечат­лений. Родительский дом, университет, жизнь мелкого чиновника, не­многие знакомые, «чистенькая бедность, смиренные занятия,

умеренные желания». Стоит ли рассказывать такую жизнь? Жизнь совершенно лишнего на свете человека. Челкатурину самому нравится это слово. Никакое другое не передает так полно сути его.

Лучше всего точность выбранного определения собственной лич­ности и судьбы мог бы подтвердить один эпизод его жизни. Как-то пришлось ему провести месяцев шесть в уездном городе О., где он сошелся с одним из главных чиновников уезда, Кириллом Матвееви­чем Ожогиным, имевшим душ четыреста и принимавшим у себя луч­шее общество города. Он был женат, и у него была дочь Елизавета Кирилловна, очень недурная собой, живая и кроткого нрава. В нее и влюбился молодой человек, вообще-то с женщинами очень неловкий, но здесь как-то нашедшийся и «расцветший душой». Три недели он был счастлив своей влюбленностью, возможностью бывать в доме, где чувствовалось тепло нормальных семейных отношений.

Лиза не была влюблена в своего почитателя, но принимала его общество. Однажды мать Лизы, мелкий чиновник Безменков, сама Лиза и Челкатурин отправились в рощу за городом. Молодые люди наслаж­дались тихим вечером, открывающимися с обрыва далями и багря­ным закатом. Близость влюбленного в нее человека, красота окружающего, ощущение полноты бытия пробудили в семнадцати­летней девушке «тихое брожение, которое предшествует превраще­нию ребенка в женщину». И Челкатурин был свидетелем этой перемены. Стоя над обрывом, пораженная и глубоко тронутая от­крывшейся ей красотой, она вдруг заплакала, потом долго была смущена и большей частью молчала. В ней совершился перелом, «она тоже начала ждать чего-то». Влюбленный юноша отнес эту перемену на свой счет: «Несчастье людей одиноких и робких — от самолюбия робких — состоит именно в том, что они, имея глаза... ничего не видят...»

Между тем в городе, а потом и у Ожогиных появился стройный, высокий военный — князь Н. Он приехал из Петербурга принять рекрутов. Челкатурин почувствовал неприязненное чувство робкого темного москвича к блестящему столичному офицеру, хорошему собой, ловкому и самоуверенному.

Безотчетная неприязнь переросла в тревогу, а потом и в отчаяние, когда, оставшись один в зале ожогинского дома, молодой человек принялся разглядывать в зеркало свой неопределенных очертаний нос

и вдруг увидел в стекле, как тихо вошла Лиза, но, увидев своего обо­жателя, осторожно выскользнула прочь. Она явно не хотела встречи с ним.

Челкатурин вернулся на следующий день к Ожогиным тем же мнительным, натянутым человеком, каким был с детства и от кото­рого начал было избавляться под влиянием чувства. Собравшееся в гостиной семейство было в наилучшем расположении духа. Князь Н. пробыл у них вчера целый вечер. Услышав это, наш герой надулся и принял вид оскорбленного, чтобы наказать Лизу своей немилостью.

Но тут вновь явился князь, и по румянцу, по тому, как заблестели глаза Лизы, стало ясно, что она страстно влюбилась в него. Девушка до сих пор и во сне не видела ничего хоть немного похожего на блес­тящего, умного, веселого аристократа. И он полюбил ее — отчасти от нечего делать, отчасти по привычке кружить женщинам голову.

По постоянно напряженной улыбке, надменной молчаливости, за которыми виднелась ревность, зависть, чувство собственного ничтоже­ства, бессильная злость, князь понял, что имеет дело с устраненным соперником. Поэтому был с ним вежлив и мягок.

Окружающим тоже был ясен смысл происходящего, и Челкатурина щадили, как больного. Поведение его становилось все более неес­тественным и напряженным. Князь же очаровал всех и умением никого не обойти вниманием, и искусством светской беседы, и игрой на фортепиано, и талантом рисовальщика.

Между тем в один из летних дней уездный предводитель давал бал. Собрался «весь уезд». И всё, увы, вертелось вокруг своего со­лнца — князя. Лиза чувствовала себя царицей бала и любимой. На отвергнутого, не замечаемого даже сорокавосьмилетними девицами с красными прыщами на лбу Челкатурина никто не обращал внима­ния. А он следил за счастливой парой, умирал от ревности, одиноче­ства, унижения и взорвался, назвав князя пустым петербургским выскочкой.

Дуэль состоялась в той самой роще, почти у того самого обрыва. Челкатурин легко ранил князя. Тот выстрелил в воздух, окончательно втоптав в землю соперника. Дом Ожогиных закрылся для него. На князя же стали смотреть как на жениха. Но тот скоро уехал, так и не сделав предложения. Лиза перенесла удар стоически. Челкатурин убедился в этом, случайно подслушав ее разговор с Безменковым. Да,

она знает, что все бросают в нее сейчас камни, но она не променяет своего несчастья на их счастье. Князь недолго любил ее, но — любил! И теперь ей остались воспоминания, ими и богата ее жизнь, она счастлива тем, что была любима и любит. Челкатурин же ей проти­вен.

Через две недели Лизавета Кирилловна вышла за Безменкова.

«Ну, скажите теперь, не лишний ли я человек?» — вопрошает автор дневника. Ему горько, что умирает он глухо, глупо. Прощай всё и навсегда, прощай, Лиза!

Г. Г. Животовский

Месяц в деревне Комедия (1850, опубл. 1855)

Появление нового лица в деревне — всегда событие. Когда летом 184... в богатом имении Ислаевых появился новый домашний учи­тель, уже сложившееся равновесие оказалось некоторым образом на­рушенным или, во всяком случае, поколебленным.

С первого же дня полюбил Алексея Николаевича его ученик — десятилетний Коля Ислаев. Учитель смастерил ему лук, ладит воз­душного змея, обещает научить плавать. А как ловко лазает он по де­ревьям! Это. вам не старый нудный Шааф, преподающий ему немецкий.

Легко и весело с новым учителем и семнадцатилетней воспитан­нице Ислаевых Вере: ходили смотреть плотину, ловили белку, долго гуляли, много дурачились. Двадцатилетняя служанка Катя тоже заме­тила молодого человека и как-то переменилась к Матвею, ухаживаю­щему за ней.

Но наиболее тонкие процессы произошли в душе хозяйки — На­тальи Петровны Ислаевой. Ее Аркадий Сергеевич постоянно занят, вечно что-то строит, усовершенствует, приводит в порядок. Наталье же Петровне чужды и скучны хозяйственные заботы мужа. Скучны и разговоры друга дома Ракитина, Да и вообще, он всегда под рукой, его не надо завоевывать, он совершенно ручной, неопасный: «Наши отношения так чисты, так искренни <...> Мы с вами имеем право

не только Аркадию, но всем прямо в глаза глядеть...» И все-таки по­добные отношения не совсем естественны. Его чувство так мирно, оно ее не волнует....

Ракитин беспокоится, что в последнее время Наталья Петровна постоянно не в духе, в ней происходит какая-то перемена. Не по от­ношению ли к нему? При появлении Алексея Николаевича она явно оживляется. Это заметил и Шпигельский, уездный доктор, приехав­ший помочь Большинцову сосватать Веру. Претенденту сорок восемь лет, неуклюж, неумен, необразован. Наталья Петровна удивлена предложению: Вера так еще молода... Однако, увидев, как Вера шеп­чет что-то Беляеву и оба смеются, она все же возвращается к разгово­ру о сватовстве.

Все больше беспокоится Ракитин: не начинает ли он надоедать ей? Ничего нет утомительнее невеселого ума. У него нет иллюзий, но он надеялся, что ее спокойное чувство со временем... Да, сейчас его положение довольно смешно. Вот Наталья Петровна поговорила с Бе­ляевым, и сразу в лице живость и веселость, какой никогда не бывало после разговора с ним. Она даже по-дружески признается: этот Беля­ев произвел на нее довольно сильное впечатление. Но не надо преуве­личивать. Этот человек заразил ее своей молодостью — и только.

Наедине с собой она как бы спохватывается: пора прекратить все это. Верины слезы в ответ на предложение Большинцова как будто вернули ей способность видеть себя в истинном свете. Пусть девочка не плачет. О Большинцове нет уже и речи. Но ревность вспыхивает вновь, когда Вера признается, что Беляев нравится ей. Наталье Пет­ровне теперь ясно, кто соперница. «Но погодите, не все еще конче­но». И тут же ужасается: что это она делает? Бедную девочку хочет замуж выдать за старика. Неужели она ревнует к Вере? Да что она, влюблена, что ли? Ну да, влюблена! Впервые. Но пора опомниться. Мишель (Ракитин) должен помочь ей.

Ракитин считает, что надо порекомендовать учителю уехать. Да и он сам уедет. Вдруг появляется Ислаев. Почему это жена, опершись на плечо Ракитина, прижимает платок к глазам? Михаил Александро­вич готов объясниться, но чуть позже.

Наталья Петровна собирается сама объявить Беляеву о необходи­мости уехать. Заодно узнает (удержаться невозможно), точно ли ему нравится эта девчонка? Но из разговора с учителем выясняется, что

он вовсе не любит Веру и сам готов сказать ей об этом, только вряд ли после этого ему удобно будет оставаться в доме.

Между тем Анна Семеновна, маменька Ислаева, тоже была свиде­тельницей сцены, пробудившей ревность сына, Лизавета Богдановна сообщает эту новость Шпигельскому, но тот успокаивает: Михайло Александрович никогда не был человеком опасным, у этих умников все язычком выходит, болтовней. Сам же он не таков. Его предложе­ние Лизавете Богдановне походит на предложение деловое, и оно вы­слушано вполне благосклонно.

Случай объясниться с Верой представился Беляеву быстро. Вере ясно, что он не любит ее и что Наталья Петровна выдала ее тайну. Причина понятна: Наталья Петровна сама влюблена в учителя. Отсю­да и попытки выдать ее за Большинцова. К тому же Беляев остается в доме. Видно, Наталья Петровна сама еще на что-то надеется, ведь Вера ей не опасна. Да и Алексей Николаевич, может быть, ее любит. Учитель краснеет, и Вере ясно, что она не ошиблась. Это свое откры­тие девушка преподносит Наталье Петровне. Она уже не кроткая молоденькая воспитанница, а оскорбленная в своем чувстве женщи­на.

Сопернице вновь стыдно своих поступков. Пора перестать хит­рить. Решено: с Беляевым они видятся в последний раз. Она сообща­ет ему об этом, но при этом признается, что любит его, что ревновала к Вере, мысленно выдавала ее за Большинцова, хитростью выведала ее тайну.

Беляев поражен признанием женщины, которую почитал за суще­ство высшее, так что теперь он не может заставить себя уехать. Нет, Наталья Петровна непреклонна: они расстаются навсегда. Беляев под­чиняется: да, надо уехать, и завтра же. Он прощается и хочет уйти, услышав же тихое «останьтесь», простирает к ней руки, но тут появ­ляется Ракитин: что Наталья Петровна решила насчет Беляева? Ниче­го. Их разговор следует позабыть, все кончено, все прошло. Прошло? Ракитин видел, как Беляев смешался, убежал...

Появление Ислаева делает положение еще более пикантным: «Что это? Продолжение сегодняшнего объяснения?» Он не скрывает недо­вольства и тревоги. Пусть Мишель расскажет об их с Наташей разго­воре. Замешательство Ракитина заставляет его спросить напрямую, любит ли он его жену? Любит? Так что же делать? Мишель собира-

ется уехать... Что ж, придумано верно. Но он ведь ненадолго уедет, его ведь здесь и заменить некому. В этот момент появляется Беляев, и Михаил Александрович сообщает ему, что уезжает: для покоя дру­зей порядочный человек должен чем-то и жертвовать. И Алексей Ни­колаевич поступил бы так же, не правда ли?

Тем временем Наталья Петровна упрашивает Веру простить ее, становится перед ней на колени. Но той трудно преодолеть непри­язнь к сопернице, которая добра и мягка только потому, что чувству­ет себя любимой. И Вера должна оставаться у нее в доме! Ни за что, Ей не снести ее улыбки, она не может видеть, как Наталья Петровна нежится в своем счастии. Девушка обращается к Шпигельскому: точно ли Большинцов хороший и незлой человек. Доктор ручается, что отличнейший, честнейший и добрейший. (Его красноречие по­нятно. За Верино согласие обещана ему тройка лошадей.) Что ж, тогда Вера просит передать, что принимает предложение. Когда Беля­ев приходит проститься, Вера в ответ на его объяснения, почему ему никак нельзя оставаться в доме, говорит, что она сама недолго оста­нется здесь и мешать никому не будет.

Через минуту после ухода Беляева она становится свидетельницей отчаяния и гнева соперницы: он даже не хотел проститься... Кто ему позволил так глупо перервать... Это презрение, наконец... Почему он знает, что она никогда бы не решилась... Теперь они обе с Верой равны...

В голосе и во взгляде Натальи Петровны ненависть, и Вера пыта­ется успокоить ее, сообщив, что недолго будет тяготить благодетель­ницу своим присутствием. Им вместе жить нельзя. Наталья Петровна, впрочем, опять уже опомнилась. Неужели Верочка хочет ее оставить? А ведь они обе спасены теперь... Все опять пришло в по­рядок.

Ислаев, застав жену в расстройстве, упрекает Ракитина за то, что тот не подготовил Наташу. Надо было не так вдруг объявить о своем отъезде. А понимает ли Наташа, что Михаил Александрович — один из лучших людей? Да, она знает, что он прекрасный человек и все они прекрасные люди... И между тем... Не договорив, Наталья Пет­ровна выбегает, закрывая лицо руками. Ракитину особенно горько такое прощание, но поделом болтуну, да и все к лучшему — пора было прекратить эти болезненные, эти чахоточные отношения. Одна-

ко время ехать. У Ислаева на глазах слезы: «А все-таки... спасибо тебе! Ты — друг, точно!» Но конца сюрпризам будто не предвидится. Пропал куда-то Алексей Николаевич. Ракитин объясняет причину: Верочка влюбилась в учителя, и тот, как честный человек...

У Ислаева, естественно, голова кругом. Все улепетывают, а всё по­тому, что честные люди. Анна Семеновна недоумевает еще больше. Уехал Беляев, уезжает Ракитин, даже доктор, даже Шпигельский, за­торопился к больным. Снова рядом останутся только Шааф да Лизавета Богдановна. Что она, кстати, думает обо всей этой истории? Компаньонка вздыхает, опускает глаза: «...Может быть, и мне недолго придется здесь остаться... И я уезжаю».

Г. Г. Животовский

Рудин Роман (1855)

В деревенском доме Дарьи Михайловны Ласунской, знатной и бога­той помещицы, бывшей красавицы и столичной львицы, которая и вдали от цивилизации все еще организует у себя салон, ждут некоего барона, эрудита и знатока философии, обещавшего познакомить со своими научными изысканиями.

Ласунская занимает разговором собравшихся. Это — Пигасов, че­ловек небогатый и настроенный на цинический лад (его конек — на­падки на женщин), секретарь хозяйки Пандалевский, домашний учитель младших детей Ласунской Басистов, только что окончивший университет, отставной штабс-ротмистр Волынцев со своей сестрой, обеспеченной молодой вдовой Липиной, и дочь Ласунской — совсем еще юная Наталья.

Вместо ожидаемой знаменитости приезжает Дмитрий Николаевич Рудин, которому барон поручил доставить свою статью. Рудину лет тридцать пять, одет он вполне заурядно; у него неправильное, но вы­разительное и умное лицо.

Поначалу все чувствуют себя несколько скованно, общий разговор плохо налаживается. Оживляет беседу Пигасов, по своему обыкнове­нию нападающий на «высокие материи», на абстрактные истины, что

зиждутся на убеждениях, а последние, считает Пигасов, вообще не существуют.

Рудин осведомляется у Пигасова, убежден ли он в том, что убеж­дений не существует? Пигасов стоит на своем. Тогда новый гость спрашивает: «Как же вы говорите, что их нет? Вот вам уже одно на первый случай».

Рудин очаровывает всех своей эрудицией, оригинальностью и ло­гичностью мышления. Басистов и Наталья слушают Рудина, затаив дыхание. Дарья Михайловна начинает обдумывать, какона выведет свое новое «приобретение» в свет. Один Пигасов недоволен и дуется.

Рудина просят рассказать о его студенческих годах, прошедших в Гейдельберге. В его повествовании недостает красок, и Рудин, видимо, сознавая это, вскоре переходит к общим расхождениям — и тут он вновь покоряет слушателей, поскольку «владел едва ли не высшей му­зыкой красноречия».

Дарья Михайловна уговаривает Рудина остаться ночевать. Осталь­ные живут неподалеку и отправляются по домам, обсуждая выдаю­щиеся дарования нового знакомого, а Басистов и Наталья под впечатлением его речей не могут заснуть до утра.

Утром Ласунская начинает всячески ухаживать за Рудиным, кото­рого она твердо решила сделать украшением своего салона, обсуждает с ним достоинства и недостатки своего деревенского окружения, при этом выясняется, что Михайло Михайлыч Лежнев, сосед Ласунской, давно и хорошо известен также и Рудину.

И в этот момент слуга докладывает о приезде Лежнева, навестив­шего Ласунскую по незначительному хозяйственному поводу.

Встреча старых приятелей протекает довольно холодно. После того как Лежнев откланивается, Рудин говорит Ласунской, что ее сосед только носит маску оригинальности, чтобы скрыть отсутствие талантов и воли.

Спустившись в сад, Рудин встречает Наталью и затевает с ней раз­говор; он говорит горячо, убедительно, говорит о позоре малодушия и лени, о необходимости каждому заниматься делом. Рудинское оду­шевление действует на девушку, но не нравится Волынцеву, неравно­душному к Наталье.

Лежнев в компании Волынцева и его сестры вспоминает студен­ческие годы, когда он был близок с Рудиным. Подбор фактов из био-

графим Рудина не по душе Липиной, и Лежнев не заканчивает пове­ствования, обещая в другой раз рассказать о Рудине больше.

За два месяца, что Рудин проводит у Ласунской, он становится ей просто необходим. Привыкшая вращаться в кругу людей остроумных и изысканных, Дарья Михайловна находит, что Рудин может затмить любого столичного витию. Она восхищается его речами, однако в практических вопросах по-прежнему руководствуется советами свое­го управляющего.

Все в доме стараются исполнить малейшую прихоть Рудина; осо­бенно благоговеет перед ним Басистов, тогда как общий любимец почти не замечает молодого человека.

Дважды изъявляет Рудин намерение покинуть гостеприимный дом Ласунской, ссылаясь на то, что у него все деньги вышли, но... занял у хозяйки и Волынцева — и остался.

Чаще всего беседует Рудин с Натальей, которая жадно внимает его монологам. Под влиянием рудинских идей и у нее самой появля­ются новые светлые мысли, в ней разгорается «святая искра востор­га».

Затрагивает Рудин и тему любви. По его словам, в настоящее время нет людей, дерзающих любить сильно и страстно. Рудин свои­ми словами проникает в самую душу девушки, и она долго размыш­ляет над услышанным, а потом вдруг разражается горькими слезами.

Липина снова допытывается у Лежнева, что же собою представля­ет Рудин: Без особой охоты тот характеризует бывшего друга, и ха­рактеристика эта далеко не лестна. Рудин, говорит Лежнев, не очень сведущ, любит разыграть роль оракула и пожить за чужой счет, но главная его беда в том, что, воспламеняя других, сам он остается хо­лоден, как лед, нимало не помышляя о том, что его слова «могут сму­тить, погубить молодое сердце».

И действительно, Рудин продолжает выращивать цветы своего красноречия перед Натальей. Не без кокетства говорит он о себе как о человеке, для которого любовь уже не существует, указывает девуш­ке, что ей следует остановить свой выбор на Волынцеве. Как на грех, нечаянным свидетелем их оживленной беседы становится именно Волынцев — и ему это крайне тяжело и неприятно.

Между тем Рудин, подобно неопытному юноше, стремится фор­сировать события. Он признается Наталье в любви и от нее добивает-

ся такого же признания. После объяснения Рудин начинает внушать самому себе, что теперь он наконец-то счастлив.

Не зная, как ему поступить, Волынцев в самом мрачном располо­жении духа уединяется у себя. Совершенно неожиданно перед ним возникает Рудин и объявляет, что он любит Наталью и любим ею. Раздраженный и недоумевающий Волынцев спрашивает гостя: для чего тот все это сообщает?

Тут Рудин пускается в длинные и цветистые разъяснения мотивов своего визита. Он желал добиться взаимопонимания, хотел быть от­кровенным... Теряющий над собой контроль Волынцев резко отвеча­ет, что он совершенно не напрашивался на доверие и его тяготит излишняя откровенность Рудина.

Сам инициатор этой сцены тоже расстроен и винит себя в опро­метчивости, которая ничего, кроме дерзости со стороны Волынцева, не принесла.

Наталья назначает Рудину свидание в уединенном месте, где никто бы не смог увидеть их. Девушка говорит, что она во всем при­зналась матери, а та снисходительно объяснила дочери, что ее брак с Рудиным совершенно невозможен. Что же теперь намерен предпри­нять ее избранник?

Растерянный Рудин в свою очередь осведомляется: что обо всем этом думает сама Наталья и как она намерена поступить? И почти сразу же приходит к выводу: необходимо покориться судьбе. Даже будь он богат, рассуждает Рудин, сумеет ли Наталья перенести «на­сильственное расторжение» с семьей, устроить свою жизнь вопреки воле матери?

Такое малодушие поражает девушку в самое сердце. Она собира­лась пойти на любые жертвы во имя своей любви, а ее любимый струсил при первом же препятствии! Рудин пытается хоть как-то смягчить удар с помощью новых увещеваний, но Наталья уже не слышит его и уходит. И тогда Рудин кричит ей вослед: «Вы трусите, а не я!»

Оставшись один, Рудин долго стоит на месте и перебирает свои ощущения, признаваясь себе, что в этой сцене он был ничтожен.

Оскорбленный откровениями Рудина, Волынцев решает, что он просто обязан при таких обстоятельствах вызвать Рудина на дуэль, однако его намерению не дано осуществиться, так как приходит

письмо от Рудина. Рудин многословно сообщает, что не намерен оп­равдываться (содержание письма как раз убеждает в обратном), и уведомляет о своем отъезде «навсегда».

При отъезде Рудин чувствует себя скверно: получается, будто его выгоняют, хотя все приличия и соблюдены. Провожавшему его Басистову Рудин по привычке начинает излагать свои мысли о свободе и достоинстве, и говорит так образно, что у молодого человека просту­пают на глазах слезы. Плачет и сам Рудин, но это — «самолюбивые слезы».

Проходит два года. Лежнев и Липина стали благополучной семей­ной парой, обзавелись краснощеким младенцем. Они принимают у себя Пигасова и Басистова. Басистое сообщает радостную весть: На­талья согласилась выйти замуж за Волынцева. Затем разговор пере­ключается на Рудина. О нем мало что известно. Рудин последнее время проживал в Симбирске, но уже перебрался оттуда в другое место.

А в тот же самый майский день Рудин тащится в плохонькой ки­битке по проселочной дороге. На почтовой станции ему объявляют, что в нужном Рудину направлении лошадей нет и неизвестно, когда будут, правда, можно уехать в другую сторону. После некоторого раз­мышления Рудин грустно соглашается: «Мне все равно: поеду в Там­бов».

Еще через несколько лет в губернской гостинице происходит нега­данная встреча Рудина и Лежнева. Рудин рассказывает о себе. Он переменил немало мест и занятий. Был чем-то вроде домашнего сек­ретаря при богатом помещике, занимался мелиорацией, преподавал русскую словесность в гимназии... И везде потерпел неудачу, стал даже побаиваться своей несчастливой судьбы.

Размышляя над жизнью Рудина, Лежнев не утешает его. Он гово­рит о своем уважении к старому товарищу, который своими страст­ными речами, любовью к истине, быть может, исполняет «высшее назначение».

26 июля 1848 г. в Париже, когда восстание «национальных мас­терских» уже было подавлено, на баррикаде возникает фигура высо­кого седого человека с саблей и красным знаменем в руках. Пуля прерывает его призывный крик.

«Поляка убили!» — такова эпитафия, произнесенная на бегу одним из последних защитников баррикады. «Черт возьми!» — отве­чает ему другой. Этим «поляком» был Дмитрий Рудин.

В. П. Мещеряков

Ася Повесть (1858)

Н. Н., немолодой светский человек, вспоминает историю, которая приключилась, когда ему было лет двадцать пять. Н. Н. тогда путеше­ствовал без цели и без плана и на пути своем остановился в тихом немецком городке 3. Однажды Н. Н., придя на студенческую вече­ринку, познакомился в толпе с двумя русскими — молодым худож­ником, назвавшимся Гагиным, и его сестрой Анной, которую Гагин называл Асей. Н. Н. избегал русских за границей, но новый знако­мый ему понравился сразу. Гагин пригласил Н. Н. к себе домой, на квартиру, в которой они с сестрою остановились. Н. Н. был очарован своими новыми друзьями. Ася сначала дичилась Н. Н., но скоро уже сама заговаривала с ним. Наступил вечер, пришла пора ехать домой. Уезжая от Гагиных, Н. Н. почувствовал себя счастливым.

Прошло много дней. Шалости Аси были разнообразны, каждый день она представлялась новой, другой — то благовоспитанной ба­рышней, то шаловливым ребенком, то простенькой девочкой. Н. Н. регулярно навещал Гагиных. Какое-то время спустя Ася перестала шалить, выглядела огорченной, избегала Н. Н. Гагин обращался с ней ласково-снисходительно, а в Н. Н. крепло подозрение, что Гагин — не брат Аси. Странный случай подтвердил его подозрения. Однажды Н. Н. случайно подслушал разговор Гагиных, в котором Ася говорила Гагину, что любит его и никого другого не хочет любить. Н. Н. было очень горько.

Несколько следующих дней Н. Н. провел на природе, избегая Га­гиных. Но через несколько дней он нашел дома записку от Гагина, который просил его прийти. Гагин встретил Н. Н. по-приятельски, но Ася, увидев гостя, расхохоталась и убежала. Тогда Гагин рассказал другу историю своей сестры.

Родители Гагина жили в своей деревне. После смерти матери Гагина его отец воспитывал сына сам. Но однажды приехал дядя Гаги­на, который решил, что мальчик должен учиться в Петербурге. Отец противился, но уступил, и Гагин поступил в школу, а затем в гвардей­ский полк. Гагин часто приезжал и однажды, уже лет в двадцать, уви­дел в своем доме маленькую девочку Асю, но не обратил на нее никакого внимания, услышав от отца, что она сирота и взята им «на прокормление».

Гагин долго не был у отца и лишь получал от него письма, как вдруг однажды пришло известие о его смертельной болезни. Гагин приехал и застал отца умирающим. Тот завешал сыну заботиться о своей дочери, сестре Гагина — Асе. Скоро отец умер, а слуга расска­зал Гагину, что Ася — дочь отца Гагина и горничной Татьяны. Отец Гагина очень привязался к Татьяне и даже хотел на ней жениться, но Татьяна не считала себя барыней и жила у своей сестры вместе с Асей. Когда Асе было девять лет, она лишилась матери. Отец взял ее в дом и воспитывал сам. Она стыдилась своего происхождения и по­началу боялась Гагина, но потом его полюбила. Тот тоже к ней при­вязался, привез ее в Петербург и, как ему ни было горько это делать, отдал в пансион. Там у нее не было подруг, барышни ее не любили, но теперь ей семнадцать, она закончила учиться, и они вместе поеха­ли за границу. И вот... она шалит и дурачится по-прежнему...

После рассказа Гагина Н. Н. стало легко. Ася, встретившая их в комнате, внезапно попросила Гагина сыграть им вальс, и Н. Н. и Ася долго танцевали. Ася вальсировала прекрасно, и Н. Н. долго потом вспоминал этот танец.

Весь следующий день Гагин, Н. Н. и Ася были вместе и весели­лись, как дети, но через день Ася была бледна, она сказала, что дума­ет о своей смерти. Все, кроме Гагина, были грустны.

Однажды Н. Н. принесли записку от Аси, в которой она просила его прийти. Скоро к Н. Н. пришел Гагин и сказал, что Ася влюблена в Н. Н. Вчера весь вечер ее била лихорадка, она ничего не ела, плака­ла и призналась, что любит Н. Н. Она желает уехать...

Н. Н. рассказал другу о записке, которую прислала ему Ася. Гагин понимал, что его друг не женится на Асе, поэтому они договорились, что Н. Н. честно с ней объяснится, а Гагин будет сидеть дома и не подавать виду, что знает о записке.

Гагин ушел, а у Н. Н. голова шла кругом. Другая записка извести­ла Н. Н. о перемене места их с Асей встречи. Придя в назначенное место, он увидел хозяйку, фрау Луизе, которая и провела его в ком­нату, где ожидала Ася.

Ася дрожала. Н. Н. обнял ее, но тут же вспомнил о Гагине и стал обвинять Асю в том, что она все рассказала брату. Ася слушала его речи и вдруг зарыдала. Н. Н. растерялся, а она бросилась к двери и исчезла.

Н. Н. метался по городу в поисках Аси. Его грызла досада на себя. Подумав, он направился к дому Гагиных. Навстречу ему вышел Гагин, обеспокоенный тем, что Аси все нет. Н. Н. искал Асю по всему горо­ду, он сто раз повторял, что любит ее, но нигде не мог ее найти. Од­нако, подойдя к дому Гагиных, он увидел свет в Асиной комнате и успокоился. Он принял твердое решение — завтра идти и просить Асиной руки. Н. Н. был снова счастлив.

На другой день Н. Н. увидел у дома служанку, которая сказала, что хозяева уехали, и передала ему записку Гагина, где тот писал, что убежден в необходимости разлуки. Когда Н. Н. шел мимо дома фрау Луизе, она передала ему записку от Аси, где та писала, что если бы Н. Н. сказал одно слово — она бы осталась. Но, видно, так лучше...

Н. Н. всюду искал Гагиных, но не нашел. Он знал многих жен-шин, но чувство, разбуженное в нем Асей, не повторилось больше никогда Тоска по ней осталась у Н. Н. на всю жизнь.

М. Л. Соболева

Дворянское гнездо Роман (1858)

Первым, как водится, весть о возвращении Лаврецкого принес в дом Калитиных Гедеоновский. Мария Дмитриевна, вдова бывшего губерн­ского прокурора, в свои пятьдесят лет сохранившая в чертах извест­ную приятность, благоволит к нему, да и дом ее из приятнейших в городе О... Зато Марфа Тимофеевна Пестова, семидесятилетняя се­стра отца Марии Дмитриевны, не жалует Гедеоновского за склон-

ность присочинять и болтливость. Да что взять — попович, хотя и статский советник.

Впрочем, Марфе Тимофеевне угодить вообще мудрено. Вот ведь не жалует она и Паншина — всеобщего любимца, завидного жениха, первого кавалера. Владимир Николаевич играет на фортепиано, сочи­няет романсы на собственные же слова, неплохо рисует, декламирует. Он вполне светский человек, образован и ловок. Вообще же, он пе­тербургский чиновник по особым поручениям, камер-юнкер, при­бывший в О... с каким-то заданием. У Калитиных он бывает ради Лизы, девятнадцатилетней дочери Марии Дмитриевны. И, похоже, намерения его серьезные. Но Марфа Тимофеевна уверена: не такого мужа стоит ее любимица. Невысоко ставит Паншина и Лизин учи­тель музыки Христофор Федорович Лемм, немолодой, непривлека­тельный и не очень удачливый немец, тайно влюбленный в свою ученицу.

Прибытие из-за границы Федора Ивановича Лаврецкого — собы­тие для города заметное. История его переходит из уст в уста. В Па­риже он случайно уличил жену в измене. Более того, после разрыва красавица Варвара Павловна получила скандальную европейскую из­вестность.

Обитателям калитинского дома, впрочем, не показалось, что он выглядит как жертва. От него по-прежнему веет степным здоровьем, долговечной силой. Только в глазах видна усталость.

Вообще-то Федор Иванович крепкой породы. Его прадед был че­ловеком жестким, дерзким, умным и лукавым. Прабабка, вспыльчи­вая, мстительная цыганка, ни в чем не уступала мужу. Дед Петр, правда, был уже простой степной барин. Его сын Иван (отец Федора Ивановича) воспитывался, однако, французом, поклонником Жан Жака Руссо: так распорядилась тетка, у которой он жил. (Сестра его Глафира росла при родителях.) Премудрость XVIII в. наставник влил в его голову целиком, где она и пребывала, не смешавшись с кровью, не проникнув в душу.

По возвращении к родителям Ивану показалось грязно и дико в родном доме. Это не помешало ему обратить внимание на горнич­ную матушки Маланью, очень хорошенькую, умную и кроткую де­вушку. Разразился скандал: Ивана отец лишил наследства, а девку

приказал отправить в дальнюю деревню. Иван Петрович отбил по до­роге Маланью и обвенчался с нею. Пристроив молодую жену у родст­венников Пестовых, Дмитрия Тимофеевича и Марфы Тимофеевны, сам отправился в Петербург, а потом за границу. В деревне Пестовых и родился 20 августа 1807 г. Федор. Прошел почти год, прежде чем Маланья Сергеевна смогла появиться с сыном у Лаврецких. Да и то потому только, что мать Ивана перед смертью просила за сына и не­вестку сурового Петра Андреевича.

Счастливый отец младенца окончательно вернулся в Россию лишь через двенадцать лет. Маланья Сергеевна к этому времени умерла, и мальчика воспитывала тетка Глафира Андреевна, некрасивая, завис­тливая, недобрая и властная. Федю отняли у матери и передали Гла­фире еще при ее жизни. Он видел мать не каждый день и любил ее страстно, но смутно чувствовал, что между ним и ею существовала нерушимая преграда. Тетку Федя боялся, не смел пикнуть при ней.

Вернувшись, Иван Петрович сам занялся воспитанием сына. Одел его по-шотландски и нанял ему швейцара. Гимнастика, естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло и ге­ральдика составили стержень воспитательной системы. Будили маль­чика в четыре утра; окатив холодной водой, заставляли бегать вокруг столба на веревке; кормили раз в день; учили ездить верхом и стре­лять из арбалета. Когда Феде минуло шестнадцать лет, отец стал вос­питывать в нем презрение к женщинам.

Через несколько лет, схоронив отца, Лаврецкий отправился в Мос­кву и в двадцать три года поступил в университет. Странное воспита­ние дало свои плоды. Он не умел сойтись с людьми, ни одной женщине не смел взглянуть в глаза. Сошелся он только с Михалевичем, энтузиастом и стихотворцем. Этот-то Михалевич и познакомил друга с семейством красавицы Варвары Павловны Коробьиной. Двад­цатишестилетний ребенок лишь теперь понял, для чего стоит жить. Варенька была очаровательна, умна и порядочно образованна, могла поговорить о театре, играла на фортепиано.

Через полгода молодые прибыли в Лаврики. Университет был ос­тавлен (не за студента же выходить замуж), и началась счастливая жизнь. Глафира была удалена, и на место управительницы прибыл ге­нерал Коробьин, папенька Варвары Павловны; а чета укатила в Пе-

тербург, где у них родился сын, скоро умерший. По совету врачей они отправились за границу и осели в Париже. Варвара Павловна мгновенно обжилась здесь и стала блистать в обществе. Скоро, одна­ко, в руки Лаврецкого попала любовная записка, адресованная жене, которой он так слепо доверял. Сначала его охватило бешенство, же­лание убить обоих («прадед мой мужиков за ребра вешал»), но потом, распорядившись письмом о ежегодном денежном содержании жене и о выезде генерала Коробьина из имения, отправился в Ита­лию. Газеты тиражировали дурные слухи о жене. Из них же узнал, что у него родилась дочь. Появилось равнодушие ко всему. И все же через четыре года захотелось вернуться домой, в город О..., но посе­литься в Лавриках, где они с Варей провели первые счастливые дни, он не захотел.

Лиза с первой же встречи обратила на себя его внимание. Заме­тил он около нее и Паншина. Мария Дмитриевна не скрыла, что камер-юнкер без ума от ее дочери. Марфа же Тимофеевна, правда, по-прежнему считала, что Лизе за Паншиным не быть.

В Васильевском Лаврецкий осмотрел дом, сад с прудом: усадьба успела одичать. Тишина неспешной уединенной жизни обступила его. И какая сила, какое здоровье было в этой бездейственной тишине. Дни шли однообразно, но он не скучал: занимался хозяйством, ездил верхом, читал.

Недели через три поехал в О... к Калитиным. Застал у них Ле