Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Истинное учение индивидуально

Поиск

ПОРОЙ НАМ ПРИХОДИТСЯ слышать сетования: «В христианском мире слишком много вероисповеданий». Смею заметить, что, если бы оно было единственным, все равно форм христианства было бы столько же, сколько и христиан. Ибо понимание каждого человека обусловлено его специфическим опытом, устремлениями, взглядом на жизнь, — короче говоря, его бытием. Он может каждое воскресенье наизусть читать в церкви Никейский Символ Веры, и все же вкладывать в это такой смысл, который удивил бы некоторых из его верующих собратьев. Бывало, что в «Отче наш» детям слышалось «Хлеб наш надкушенный дай нам съесть» или «Не веди нас в больницу с семьями». Мы улыбаемся их невежеству. Но разве есть в нас абсолютная уверенность, что мы действительно знаем все, что подразумевается в молитве «Отче наш» или в «Символе Веры»?

В своих усилиях понять друг друга мы сталкиваемся с той же проблемой. Даже наиболее близкие нам люди на определенном уровне своего естества остаются для нас книгой за семью печатями. Что же тогда сказать о Мастере, осознавшем Бога? Стоит ли даже пытаться постичь его необъятную природу?

Я всегда изумлялся, когда товарищи по ученичеству рассказывали мне о своих попытках понять Мастера. Это поражало меня в не меньшей мере, чем если бы они пытались понять Вселенную! Но задача, которую Беспредельность вложила в наши руки, гласит: «Пойми себя — познай себя». Изучать жизнь Мастера не с целью понять его, но для более глубокого прозрения в свою собственную истинную природу, в собственный потенциал божественного раскрытия — вот мудрый способ использования способности к различению.

Сам Мастер для каждого из нас был безупречным зеркалом. Он выявлял перед нашим внутренним взором тончайшие реакции нашей высшей природы. Его совершенная способность выходить за пределы собственных границ никогда не переставала изумлять меня. В компании другого человека он в некотором смысле становился этим человеком. Я не имею в виду, что он допускал наши слабости или мелочность, гневное или подавленное настроение. Скорее, он показывал нам того молчаливого наблюдателя, которого мы скрываем глубоко в себе.

Удивительной особенностью наших отношений с ним было то, что я никогда не мог ясно вспомнить, как он выглядит. Мне нужна была фотография, чтобы воспроизвести в уме его образ. И даже среди его фотографий я никогда не видел двух подобных. Когда он на снимке позирует вместе с кем-то, он неуловимым образом похож на этого человека. На снимке с сеньором Портесом Гилем, президентом Мексики, он выглядит как сеньор Гиль. Позируя с Амелитой Галла-Курси, великой оперной певицей, он выглядит странным образом похожим на нее. Сфотографированный с Гудвином Дж. Найтом, вице-губернатором Калифорнии, он кажется почти что «вторым я» мистера Найта [Эти три фотографии можно увидеть в публикациях Общества Самоосознания: «The Golden Anniversary booklet» и «Paramahansa Yogananda, in Memoriam».]. Рядом с любым из своих учеников он словно бы становится этим учеником. Удивительно, как одно лицо может воспроизводить такой широкий диапазон различных выражений. Но, разумеется, изменялось не его лицо, а сознание, стоящее за ним. Мастер пошел дальше, чем простое видение бога [Автор пишет слово со строчной буквы, проводя различие между дживатмой (ограниченной душой) и Параматманом (безграничным Духом). — Прим. ред. ] в каждом из нас: он стал этим богом, чтобы мы сами смогли увидеть собственный божественный потенциал и лучше понять, как Господь хочет выразить себя через наши жизни.

О Мастер! Если бы я только мог постичь столь же ясно, как сейчас, все великолепие твоего дара нам! Но, полагаю, что, даже поняв это, к нынешнему времени я сокрушался бы не меньше. Ибо эволюция никогда не прекращается, пока в конце концов не охватит вечность.

В обучении подход Мастера к каждому из нас был индивидуальным. Это не означало, что он изменял основы своего учения для удовлетворения наших личных потребностей. Скорее, это было не различие, а расстановка ударений. Для некоторых он делал акцент на позиции служения; для других — на глубоком погружении в себя. Одному он подчеркивал необходимость большей радости, другому — меньшего легкомыслия. Его акценты были расставлены слишком тонко, чтобы это можно было выразить словами. Он передавал их интонацией голоса, выражением глаз, кивком головы. То, что он говорил одному человеку, он мог никогда не сказать кому-то другому. В самом реальном смысле он был исключительно сокровенным, божественным другом для каждого из нас.

Кто-то может предположить, что в нашем деле он чтил основной принцип любой хорошо поставленной организации: «Максимально используйте индивидуальные таланты». Но для Мастера такая практика означала бы использование своих учеников, а его всегда заботили в первую очередь наши духовные нужды. Иногда он даже снимал с нас какое-то важное задание — даже такое, в котором никто другой не мог нас заменить, — просто для того, чтобы помочь нам духовно. Иногда он ставил людей в ситуацию, для решения которой они не имели достаточной квалификации, с намерением побудить их развить необходимые духовные качества. В другое время он давал работу, которая нам не нравилась — не потому, что мы для нее хорошо подходили (я помню плотницкую работу, на которую он однажды меня поставил: на каждое попадание молотка по гвоздю приходилось девять промахов), но потому, что эта работа хорошо подходила для нас. Возможно, нам необходимо было научиться каким-то духовным качествам — к примеру, преодолевать нежелание.

Иногда он не поручал людям работу, для которой они имели великолепную квалификацию, просто потому, что данный опыт уже не нужен был им для духовного роста. Можно было предположить, что он призовет наиболее продвинутых учеников помогать ему в работе в качестве священников. Действительно, он говорил, что назначает священниками только тех, кто в предыдущих жизнях приобрел требуемую духовную подготовку. Но, наряду с наличием необходимой квалификации, еще более важным был вопрос, что необходимо нам для собственного роста. Однажды, беседуя со мной о Раджарши Джанакананде, своем самом продвинутом ученике, он сказал: «Когда-то он возглавлял центр в городе Канзас, но я попросил его сложить с себя эту обязанность. Служба в таком качестве больше не нужна для его духовного развития».

Сестра Гьянамата, наиболее духовно развитая его ученица и человек глубокой мудрости, могла бы оказывать огромную помощь, если бы давала лекции, вела уроки и писала статьи для журнала Общества Самоосознания. Но Мастер никогда не просил ее послужить в каком-либо из этих качеств. Такая работа просто не была необходимой для ее духовного роста. Однажды я попытался уговорить ее и нескольких других старших учеников написать статьи для «Журнала Самоосознания». Мои усилия явились ответом на просьбу Мастера сделать публикации этого издания, выходившего раз в два месяца, более привлекательными и полезными для среднего читателя, с «короткими, практическими статьями», как он сказал, «по техникам и по принципам правильной жизни — статьями, предназначенными помочь людям на всех уровнях: физическом, ментальном и духовном». Я попытался привлечь к работе как можно больше людей, естественным образом полагая, что чем выше духовное развитие автора, тем лучше будет статья. Но, к моему изумлению, ни от Гьянаматы, ни от кого-либо еще из тех, на кого я надеялся, я так и не дождался ответа на свое обращение. Это было мое самое первое столкновение с истиной, что учение Мастера индивидуально. Первая, инстинктивная реакция («Неужели они не хотят исполнить волю Мастера?») противоречила тому, что они должны знать о его воле гораздо больше, чем я. Я был вынужден в конце концов прийти к заключению, что, когда Мастер хотел усовершенствовать журнал, он вовсе не считал необходимым «свистать всех наверх» для его улучшения. Дело было не столько в том, чего он хотел, сколько от кого он хотел этого.

Меня же никогда не покидало глубоко укоренившееся желание поделиться радостью с другими. Испытав на себе духовные страдания, я глубоко чувствовал страдания других и стремился сделать все, что было в моих силах, чтобы помочь им утешиться. Мастер откликнулся на это глубокое внутреннее стремление и с самого начала готовил меня к службе на общественном поприще.

В январе 1949 года он назначил меня на работу в офис, поручив отвечать на письма. Я печатал их в своей комнате, поскольку в то время не было отдельного кабинета для монахов. Вначале письма, как правило, выходили слишком длинными.

— Когда-то я знал женщину-прозаика, — сказал мне однажды Мастер, в качестве совета, — которая заканчивала свои письма так: «Если бы у меня было больше времени, это письмо вышло бы короче». Он еще не раз корректировал меня, чтобы наше учение было представлено другим лучше.

Через некоторое время после назначения сочинителем писем он попросил меня изучить полный набор уроков Общества Самоосознания. Его обоснование этой работы бесконечно изумило меня: «Я хочу, чтобы ты внес свои предложения по их улучшению». Я знал, что на самом деле он хотел заставить меня как можно глубже изучить эти уроки.

Вскоре после этого он сделал меня официальным экзаменатором. Работа заключалась в проверке и выставлении отметок за ответы учеников на контрольные работы, которые в те дни высылались по завершении уроков каждой ступени.

Подобными средствами Мастер стремился заложить во мне твердые основы своего учения.

В марте 1949 года он попросил меня написать статью для нашего журнала. Я начал писать под псевдонимом Роберт Форд. Моя проба пера, «Вы можете изменить свою личность», была напечатана на первых страницах выпуска за май-июнь того года.

Однажды вечером Мастер послал за двумя или тремя из нас и подробно рассказал о своей работе в Индии. Меня пронзила острая интуитивная догадка, что когда-нибудь Мастер пошлет меня в эту страну. Я усердно конспектировал все, что он сказал. Через несколько дней я увидел его стоящим наверху, на своей террасе.

— У меня есть планы в отношении тебя, Уолтер, — заметил он с тихой улыбкой.

Нисколько не сомневаясь в его намерениях, я был вне себя от восторга. Но когда я ушел от него, ко мне явилась мысль: «Поехать в Индию означает расстаться с Мастером!» Чудовищность такой ужасной потери ввергла меня в глубокую депрессию. «Мастер — вот моя Индия! — молча кричал я. — Что я могу найти там такого, чего у меня не было бы здесь, в этом месте?»

Постепенно плохое настроение отпустило меня. Немного успокоившись, я подумал, что Мастер наверняка не захочет от меня ничего, что не послужило бы для моей духовной пользы. Два дня спустя я вновь увиделся с ним. К тому времени депрессия уже прошла.

— Отныне — больше никаких приступов дурного настроения, — мягко сказал Мастер при встрече. — Иначе как ты сможешь помогать людям?

В течение следующих трех лет он каждый год строил планы поехать в Индию и взять меня с собой. Каждый раз путешествие откладывалось. Смерть Мастера отменила его в третий раз, уже окончательно. В итоге я все же был послан в Индию в 1958 году и прекрасно провел там почти четыре года.

Как-то в феврале или в марте 1949 года Мастер поручил мне стоять на улице у выхода из голливудской церкви после воскресной утренней службы и пожимать руки выходившим людям. В своих уроках он утверждал, что, пожимая друг другу руки, люди обмениваются магнетизмом. Таким образом, Мастер хотел, чтобы я не просто приветствовал людей, но выполнял роль проводника его благословений для других. После первой попытки я почувствовал такой отток энергии, что у меня даже закружилась голова. Видимо, люди бессознательно оттягивали энергию из меня, сознавая, что я служу представителем Мастера.

— Мастер, — сказал я после этого, — я не верю, что готов для такой работы. — Я объяснил, что случилось.

— Причина в том, что ты думаешь о себе, — ответил он. — Думай о Боге, и ты обнаружишь, как сквозь тебя течет Его энергия.

Его предложение сработало. Придерживаясь мысли о Боге, я обнаружил, что после пожатия рук прихожанам действительно чувствую больший подъем, чем до этого.

— Когда умрет это «я», — написал Мастер однажды в рифмованных строках, — тогда я познаю себя.

Моя работа в офисе включала рассылку в газеты еженедельных анонсов, в которых сообщалось имя священника, который будет выступать в церкви в следующее воскресенье, и тема его проповеди. Мастер раз в две недели читал лекции в нашей церкви в Сан-Диего, чередуя ее с Голливудом. Однако в последние месяцы он лишь изредка навещал Сан-Диего. Членам этой церкви, вечно горящим желанием увидеть его, было сказано заглядывать на церковную страницу «Сан-Диего Юнион» каждую субботу. Когда бы Мастер ни приехал, церковь всегда была переполнена.

В одну из недель мая мне поручили послать объявление, что Мастер появится в Сан-Диего в следующее воскресенье. С его последнего посещения прошло по крайней мере два месяца. Я с улыбкой подумал, какую радость доставит это прихожанам.

В субботу утром Бернард вошел в мою комнату с шокирующей вестью: «Мастер, как выяснилось, не сможет поехать в Сан-Диего. Он хочет, чтобы ты выступил вместо него».

Я?! Но... но я еще ни разу за всю свою жизнь не читал лекций!

— Он также хочет, — продолжал Бернард с пугающей бесстрастностью, — чтобы после этого ты дал инициацию в крийя-йогу.

— Что?! Но я же присутствовал только на одной инициации!

— На двух, — поправил меня Бернард. — Мастер инициировал и тебя в прошлом октябре в Твенти-Найн-Палмз — помнишь?

— Ну, хорошо, на двух. Какая, собственно, разница? Я имею в виду — да, конечно я послушаюсь его, — но... О, эти бедные люди!

— Тебе придется инициировать только одного из них, — утешил меня Бернард. — Вот деньги на автобус. Тебе лучше ехать немедленно.

Через несколько часов в Инсинитасе Преподобный Майкл (ныне — Брат Бхактананда) описал мне в общих чертах церемонию инициации в крийю. Кроме того, я усердно работал над своей проповедью. На следующее утро я с упавшим сердцем ехал вниз, в Сан-Диего. В маленькой комнате позади церкви я отчаянно молился о помощи и водительстве. Когда подошло время проповеди, я, как было принято в те дни, вышел и сел на стул в центре сцены. Через закрытый занавес до меня отчетливо доносился приглушенный гул большой, нетерпеливо ожидающей толпы.

Ужасный момент настал. Я поднялся. Занавеси разошлись. Мои худшие опасения сбылись: церковь была набита до отказа. Люди стояли в проходах, некоторые вытягивали шеи, пытаясь заглянуть в окна. Я мог почувствовать их шок почти как физическую волну. Вместо долгожданного Гуру перед ними стоял неизвестный мальчишка двадцати двух лет с довольно потерянным видом, спрашивая, чувствуют ли они — все еще? — пробужденность и готовность. Я так сочувствовал их разочарованию, что забыл о затруднительности собственного положения. Если бы все вышли, я бы их понял. Но регулярная медитация, как мне думается, сделала их снисходительными. Ни один не ушел.

Инициация в крийю во второй половине дня вызывала во мне даже больший страх, чем служба. Мишель Эванс, дама, которую я инициировал, выглядела такой же испуганной, как и я, заразившись, как она впоследствии призналась, моим страхом. Но сильное ощущение благословений Мастера вскоре рассеяло тревогу. Церемония прошла благополучно. В тот вечер я вернулся в Маунт-Вашингтон быть может согнувшимся, но не побежденным.

Позже Мастер получал комплименты по поводу моей лекции. «Больше всего, — с удовлетворением сообщил он, — им понравилась твоя скромность». Я подумал, что при подобных обстоятельствах скромность была неизбежной!

Начиная с этого времени Мастер регулярно посылал меня читать лекции в церквах Сан-Диего и Голливуда. На публике он обращался ко мне «Преподобный Уолтер», хотя формальности действительного рукоположения были завершены не раньше чем через год.

«Ваше желание быть счастливыми, — часто говорил он нам, — должно включать счастье других». Мое сердце всегда знало, что наступит день, когда я буду призван служить другим через наставничество и чтение лекций. Была ли тому виной скромность, за которую Мастер иногда хвалил меня, или более темные мотивы нежелания, но прошло еще немало лет, прежде чем я смог заставить себя поверить, что мои лекции хоть кому-то принесли пользу.

Тем не менее Мастер дал мне ясно понять, что ожидает от меня принятия этой ответственности всерьез. «Сэр, — однажды оправдывался я, — я не хочу быть лектором!»

— Лучше бы ты научился любить это дело, — доброжелательно ответил Мастер. — Это то, что тебе придется делать.

На неформальных собраниях монахов в разговоре он обычно обращался ко мне — словно желая заставить меня впитать его философию до глубины души. В таких случаях я думал: «Должно быть, я настолько поверхностный ученик, что он не позволяет мне закрывать глаза и медитировать в его присутствии». Именно это мне хотелось делать. Но Мастер откликался на более глубоко укорененные стремления моей натуры и очень тонко подчеркивал, что работа по постижению его философии и разделению ее с другими необходима для моего собственного роста.

 

ГЛАВА 25

РАБОТА ИЛИ МЕДИТАЦИЯ

МАСТЕР ОДНАЖДЫ ПРЕПОДАЛ мне хороший урок того, как мы должны относиться к своей работе». Миссис Вера Браун (ныне — Мира Мата), одна из старших и продвинутых учениц (позже Мастер возложил на нее ответственность за обучение некоторых новых учениц), поделилась со мной некоторыми уроками, преподанными ей нашим гуру:

«Ты слишком много работаешь, — сказал мне однажды Мастер. — Ты должна работать меньше. Иначе ты подорвешь свое здоровье».

«Очень хорошо, — подумала я, — постараюсь не работать так много». Два или три дня спустя, к моему огромному удивлению, Мастер поручил мне выполнять больше работы!»

Глаза миссис Браун сверкнули. «Хорошо, Мастер, — подумала я, — должно быть, вы знаете, что делаете». Я приступила к своим новым обязанностям, но меня не покидало недоумение: «Как совместить эту дополнительную работу с его рекомендациями работать меньше

Итак, еще через пару дней Мастер вновь сказал мне, на сей раз строго: «Ты не должна работать так много. В этой жизни ты проделала работу, которой хватит на несколько воплощений».

Что мне было делать? Я вновь попыталась сократить свою деятельность, чтобы через два или три дня увидеть, что Мастер дает мне больше работы, чем когда бы то ни было!

Мы повторили эту маленькую сценку несколько раз. Каждый раз, когда Мастер велел мне работать меньше, он вскоре увеличивал объем обязанностей, что заставляло меня работать больше. Я полагала, что он должен знать, что делает, и что именно мне нужно постараться понять, в чем тут дело.

Наконец пришел день, когда я посмотрела на Мастера. «Сэр, — сказала я, — почему бы в нашей жизни здесь не заменить слово “работа" словом “служение"?»

Мастер засмеялся. «Это был хороший спектакль, — сказал он. — Всю свою жизнь ты думала: «Работа, работа, работа!» Сама эта мысль истощала тебя. Но ты только посмотри, насколько иначе чувствуешь себя, когда думаешь о работе как о божественном служении! Действуя в угоду Богу, ты можешь делать вдвое больше, и никогда не почувствуешь усталости!»

Миссис Браун, чье хрупкое тело, казалось, никогда не покидала энергия, сколь бы много она ни делала, весело засмеялась:

— Вы знаете, сама мысль о действиях в угоду Богу наполняет нас Его энергией. Мастер говорил нам, что именно наше нежелание перекрывает этот поток энергии.

— Воистину, — задумчиво ответил я, — каждый раз, применяя этот принцип на практике, я обнаруживал, что он чудесным образом cрабатывает. Но, — продолжал я, — я столкнулся еще с одним препятствием: быть слишком усердным. Что можно сделать в таком случае?

— Как можно быть слишком усердным?

— Ну, я имел в виду, что прихожу в состояние чрезмерного энтузиазма в отношении своих занятий. В результате я теряю внутренний покой и впадаю в старое ощущение тяжелой работы, которое приводит к истощению.

— Понятно, — миссис Браун сочувственно кивнула. — Да, это так. Без внутреннего мира мы утрачиваем ощущение присутствия Бога. А если мы не можем чувствовать Его внутри, мы не можем реально почувствовать Его энергию. — Она вновь счастливо рассмеялась: — Мастер преподал мне хороший урок и в этом предмете.

Однажды он готовил на кухне. Я была в комнате вместе с ним. Не найдя себе лучшего применения, я решила наводить за ним чистоту. Как только он опустошал одну кастрюлю, я ее мыла. Как только он что-то проливал, я тут же вытирала испачканное.

Тут он начал пачкать кастрюлю за кастрюлей, рассыпая все больше и больше продуктов. Я работала все быстрее и быстрее, чтобы успеть за ним. За всю свою жизнь я никогда не видела такого неряшливого приготовления пищи! В конце концов я сдалась. Мне пришло в голову, что я с тем же успехом могла бы подождать, пока он не закончит, прежде чем сделать что-либо еще.

Как только я села и посмотрела на него, я заметила, что он улыбается; но он ничего не сказал. Вскоре я увидела, что он больше не пачкает вещи. Наконец меня осенило, что он просто-напросто хотел показать мне различие между спокойной деятельностью в памятовании о Боге, и суетливостью, которой мы предаемся просто для того, чтобы что-нибудь делать. Я работала в духе «быть занятой». Мастер хотел показать мне мою ошибку так, чтобы я сама пришла к логическому заключению!

 

Некоторым представляется, что было бы сравнительно легко понять духовный путь, если бы он состоял только из медитации, экстатических видений и блаженного расширения сознания. Зачем, спрашивается, нужно усложнять его такой мирской деятельностью, как рытье канав, ответы на письма и уборка кухонь? Может быть, у кого-то вызывает симпатию нерадивый ученик, возроптавший в тот день, когда мы заканчивали плавательный бассейн в Твенти-Найн-Палмз: «Я пришел сюда не для того, чтобы перелопачивать цемент!» Вероятно, многие искренние искатели духовности также недоумевают, какое отношение заливка цемента (или рытье канав, или ответы на письма, или уборка кухонь) может иметь к поиску Бога.

Ответ чрезвычайно прост: никакого! По крайней мере сами по себе. Мастер однажды рассказывал историю о человеке, который положил в церкви стодолларовую банкноту на блюдо для сбора пожертвований, а потом расстроился, что Бог не ответил на его молитву. Мастер со смехом прокомментировал: «Бог уже был этой стадолларовой банкнотой — неважно, лежала она на блюде для сбора пожертвований или нет! Какое ему дело до того, куда ее положили?» Царство майи (космической иллюзии) похоже на поверхность океана: как бы высоко шторм ни вздымал его волны, общий уровень океана остается одним и тем же. Бог не нуждается ни в чем, что мы можем Ему дать. Он уже есть все! «Единственная вещь, которой Он хочет от нас, — сказал Мастер, — это наша любовь».

Следовательно, цель духовной работы на самом деле не в том, чтобы делать что-то для Бога; скорее, мы должны выполнять то, что важнее всего для нас самих: очищать свои сердца. Для Бога нет высокой или низкой работы. Бхагавад-гита утверждает, что Он принимает даже цветок или листочек в качестве подношения, если те преподнесены с преданностью [Бхагавад-гита 9: 26. — Прим. ред. ]. Очень важно достичь точки, когда вся наша любовь и вся энергия естественно стремятся к Нему.

Медитация — это тоже своего рода работа. Правда, она отличается от такого труда, как рытье канав, но то же самое относится и к ментальному планированию, а кто может сказать, что планирование — менее важная работа, чем материальное воплощение плана? Даже в царстве животных умственные способности часто ценятся более высоко, чем грубая сила. (Понаблюдайте за стаей собак, играющих вместе. Обычно остальные следуют за наиболее смышленым псом, а не за самым большим.) Медитация — самая утонченная и возвышенная работа из всех видов ментальной деятельности. Она послужила источником величайшего вдохновения. Если бы человек мог пребывать в глубокой медитации целый день, у ищущих божественного общения не было бы необходимости рыть канавы или выполнять любую другую работу.

Ключевое слово здесь, конечно же, «в глубокой».

Когда Мриналини Мата, принявшая ученичество юной школьницей, однажды за завтраком встретилась с Мастером за столом, он сделал ей замечание: «Ты сегодня утром не медитировала».

— Сэр, — запротестовала она, — я медитировала целый час!

Мастер, на которого ее восклицание не оказало никакого впечатления, ответил: «Тебе надо было медитировать полчаса». Он увидел, что в тот день, когда она не в настроении медитировать интенсивно, ее медитация оказывается менее эффективной, если она сидит дольше.

Интенсивность — основа всего: интенсивность осознания. Прилагая вялые усилия, невозможно достичь сверхсознания. «Вы должны быть спокойными в действии и деятельными в покое, — сказал Мастер. — Интенсивно осознавайте все, что делаете». На духовном пути работа — это средство, помогающее постоянно, динамично направлять свои энергии к Богу.

«Ведите счет каждой минуте, — сказал Мастер. — Минуты важнее, чем годы». Люди, которые концентрируются на работе для Бога, приходят к тому, что их медитация становится глубже.

«Когда вы выполняете работу для Бога, а не для себя, — сказал нам однажды Мастер, — она так же полезна, как и медитация. При этом работа помогает медитации, а медитация помогает работе. Необходимо достичь равновесия. С одной только медитацией вы становитесь ленивыми, и обретают силу чувства. С одной только работой ум приходит в беспокойство, и вы забываете Бога».

Мастер учил нас считать святой любую работу, которую мы выполняем в угоду Богу. Чтобы не допустить в своих учениках-священниках представления о том, что они выполняют более духовную работу (обучение, наставничество) по сравнению с другими учениками (служение которых проходило в саду), он их тоже привлекал к физическому труду. В те выходные, когда Мастер послал меня читать лекцию в Сан-Диего, я получил ценный урок от Карла Свенсона (впоследствии — Брат Саролананда), товарища по ученичеству из Инсинитасе. «Посмотри на мои руки! — пожаловался я. — Они все покрыты цементом. Люди подумают, что я не удосужился отмыть их».

«Что ты говоришь? — запротестовал Карл. — Это твои знаки отличия».

Мастер учил нас не только секунда за секундой подносить свою работу Богу, но и видеть в Нем истинного Деятеля, действующего через нас. «Я спал, — сказал он однажды, — и мне снилось, что я работаю. Я проснулся и увидел, что работает Бог». Действия в подобном духе не были направлены на то, чтобы превратить нас в роботов. Помню, как-то в середине воскресной проповеди я подумал: «Если Бог действительно является Деятелем, почему бы мне мысленно совсем не самоустраниться и не подождать, пока Он начнет говорить через меня?» Последовали две минуты молчания! Друзья в аудитории подумали, что я застыл от нервного возбуждения. Но для меня эта пауза была просто интересным экспериментом. В конце концов я понял, что Бог не собирается говорить за меня; именно я должен проделать всю работу. Он просто наполнял вдохновением мои слова в той степени, в которой я был способен почерпнуть вдохновение.

Видеть в Боге Деятеля означает осознавать, что мы живем именно Его энергией и вдохновением. Это означает не считать свои действия своей личной заслугой. Такое отношение заставляет человека оставаться смиренным и неизмеримо увеличивает его способность к достижению успеха.

Мастер советовал мне перед каждой лекцией молиться Богу и нашим Гуру и просить их использовать меня в качестве орудия для выражения тех слов, которые они хотели бы вложить в мои уста. Увы, смирение обретается не так-то легко. Поработав несколько месяцев над его развитием, я однажды понял, что начинаю гордиться своим смирением! В работе над развитием преданности я также обнаружил, что начинаю ощущать самодовольство оттого, что чувствую ее. (Мастер прокомментировал: «Если ты любишь себя, как ты можешь любить Бога?») Я постепенно понял, что истинный секрет смирения заключается в честности. Видение всего в истинном соотношении с другими вещами помогает не принимать что-либо чересчур всерьез — особенно самого себя.

Однажды Сестра Гьянамата заметила Бернарду, поблагодарившему ее за духовную помощь, которую она с любовью оказывала ему на протяжении нескольких лет: «Свойство приносить смоквы заключено в самой природе смоковницы». Ее слова обнаруживали смирение совершенной отрешенности — то есть, опять-таки, ее совершенной честности перед собой.

Мастер, в своих попытках отучить нас от вялости — которую он называл «сознанием в одну лошадиную силу», — убеждал нас всегда придерживаться позитивного взгляда, утверждать возможности, а не ослаблять их «обоснованными» возражениями.

Помню, как в один из дней он поприветствовал меня: «Как дела, Уолтер?»

— Хорошо, — начал я...

— Замечательно! — немедленно прервал он меня, подавляя в зародыше то, что, как он видел, было лишь легким случаем меланхолии.

Никогда не поощряя в нас упадка духа, он настоятельно советовал уверенно избавляться от него при помощи бодрых, позитивных утверждений. «Я страдаю, когда вы в дурном настроении, — сказал он однажды, — ибо вижу, как Сатана овладевает вами».

Одна юная ученица, девушка семнадцати лет, была особенно подвержена приступам дурного настроения. «Если ты хочешь быть несчастной, — сказал ей однажды Мастер, — никто в целом мире не сделает тебя счастливой. А если ты решила быть счастливой, никто в целом мире не способен сделать тебя несчастной». Дая Мата как-то рассказала мне: «Когда мы были в плохом настроении, Мастер не подпускал нас даже близко к себе».

Дурное настроение редко одолевало меня, но я припоминаю один случай, заставший меня врасплох, и действенный способ побороть его, который я обнаружил.

Дело было в феврале или марте 1949 года. Мастер на несколько недель уехал из Маунт-Вашингтона, и все это время мы не виделись. Я начал остро ощущать его отсутствие. Наконец он вернулся. На следующий день мне передали, что нужно послать кого-нибудь отнести наверх, на его кухню, пятигаллонную бутыль питьевой воды. Я решил, что как нельзя лучше подхожу для этой работы. Поднимаясь наверх с бутылью, я слышал, как Мастер у себя в гостиной диктует письмо. В надежде привлечь его внимание я с грохотом поставил бутыль. Мастер никак не отреагировал.

«Ему нет дела, что я скучал по нему! — подумал я, внезапно впадая в жестокую депрессию. — Я для него рабочий, а не ученик!» Я предался грустным размышлениям о бесчувственной природе этого мира, где никому, в сущности, ни до кого нет дела. Через несколько секунд я бросился в другую крайность: «Нет, Мастеру не все равно, но он видит, что я безнадежен, что он с тем же успехом мог бы лить воду в бездонный колодец!» Вновь и вновь мой ум возвращался к этому вопросу. Я попытался урезонить себя: «Посмотри, очевидно же, что он занят. Почему он должен бросить все ради тебя?»

— Да? — бросил мне в ответ непокорный ум. — Воображаю, как он сказал: «Смотри, вот идет этот никчемнейший ученик Уолтер. Дай-ка я побыстрее начну диктовать письмо, чтобы не пришлось звать его сюда».

Очевидно, разумные доводы не собирались вытаскивать меня из этого ментального водоворота. Обычно ум склонен поддерживать объяснениями любое чувство, которое в данный момент оказалось на его поверхности.

— Вам нравится быть в плохом настроении? — потребовал я ответа у своих ментальных граждан.

— Нет! — ответил хор голосов — единогласно, за исключением одного или двух недовольных на заднем плане.

— Ну, хорошо, ребята, если уговоры не помогают, давайте посмотрим, не подействует ли изменение уровня сознания.

Я спустился в свою медитационную «пещеру» и глубоко погрузил ум в Центр Христа между бровями. Потребовалось всего-навсего пять минут. По прошествии этого времени настроение стало настолько позитивным, что я больше не нуждался ни в каких утверждениях. «Ну конечно же, он занят! — подумал я. — Разве он не говорил, что истинное общение с ним происходит внутренне, в медитации? А что, если бы все ученики попытались эгоистично занимать его время? Ему совершенно некогда было бы завершить произведения, которые помогут тысячам».

«Сэр, — спросили однажды Мастера, — что является причиной плохого настроения?»

«Плохое настроение, — ответил он, — вызывается прошлой неумеренной невоздержанностью в мирских удовольствиях, которая приводит к пресыщенности и отвращению. Если ты потворствуешь дурным настроениям, — предупреждающе добавил он, — то вновь подтолкнешь колебание ума назад, к удовлетворению требований чувств. Ибо именно так работает закон двойственности: постоянно колеблясь, подобно маятнику, между противоположными состояниями сознания. Если ты отведешь энергию от одного крайнего положения маятника, не вкладывая ее в дурные настроения, то увидишь, как власть, которую в противоположном положении имели над тобой чувства, также ослабевает».

У меня была возможность узнать, насколько важно не позволять ментальным тенденциям слишком распускаться. В первый год пребывания в Маунт-Вашингтоне меня одно время беспокоили периоды всепоглощающей сонливости во время медитаций. Не успевал я сесть в медитацию, как тут же начинал клевать носом. В один из дней я ощущал особенную внутреннюю радость и с нетерпением ожидал вечерней медитации. Но, к моему безграничному отвращению, как только я начал медитировать, дремота вновь опустилась на меня, подобно плотному туману. Я впал в ярость.

«Раз ты так сильно настаиваешь на сне, — бранил я свой ум, — тогда я совсем не позволю тебе спать!»

Я оставался на ногах всю ночь — печатал письма, гулял по окрестностям, пил чай — все что угодно, лишь бы подавить страстную привязанность ко сну. С наступлением дня я вышел и усердно трудился в саду. К следующему вечеру ум стал настолько послушным — в ужасе, как мне представляется, что его начнут мучать бессонницей еще и во вторую ночь! — что моя медитативная дремота совершенно прошла и ни разу за многие месяцы больше не побеспокоила меня.

Я трудился в медитации с таким же усердием, как и в течение дня на различных работах. («Слишком усердно, — сказал мне однажды Мастер. — В медитации тебе нужно делать больший акцент на расслаблении».) Вскоре я узнал, что пословица «Не клади все яйца в одну корзину» так же справедлива для духовных упований, как и для мирских.

Во время субботних медитаций я все глубже и глубже погружался во внутреннее спокойствие. «Еще одно крошечное усилие, — начал думать я, — и я войду в полное сверхсознание». Одним субботним утром я пришел в свою пещеру с твердым решением не прекращать медитацию, пока эта цель не будет достигнута. В течение девяти часов я сидел, напрягая всю силу воли, которую только мог мобилизовать. В конце концов, истощенный, я был вынужден признать поражение. Если бы я не допустил преждевременного истощения, мне удалось бы избежать разочарования, сохранить достаточно уверенности и продолжать попытки в последующие субботы. Но хотя я и продолжал медитировать регулярно, прошло много месяцев, прежде чем я смог вновь предпринимать серьезные усилия. Более того, моя одержимость дремотой началась именно с этой неудачи.

И все же были достижения: даже тогда порой возникала глубокая радость в моменты внутреннего спокойствия, всевозрастающая преданность, блаженные внутренние звуки — особенно один, напоминающий шум ветра в деревьях. Мастер настоятельно советовал нам не рассказывать о своих переживаниях в медитации, и я стараюсь хранить самые драгоценные из них в глубине сердца.

Я усердно работал над развитием преданности, чтобы ежедневными песнопениями и молитвами снискать милость интенсивной любви к Богу. Однажды Мастер ласково улыбнулся мне: «Продолжай работать над преданностью, — сказал он. — Увидишь, насколько суха жизнь, в которой полагаются на интеллект».

Его помощь была доступна каждому, кто мысленно призывал его в медитации. Здесь он был проводником, тонко воодушевляющим нас, в зависимости от уровня в



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-21; просмотров: 157; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.129.210.36 (0.015 с.)