Письмо жене (под стародубом), 23 августа 1941 года.

 

Русский демонстрирует ударостойкость несмотря на все его поражения. Вчера читал заявление русского главнокомандующего, который сказал, что они будут продолжать сражаться, даже если Москва падёт. Полагаю, он прав. Изменения настанут только тогда, когда система в России сломается изнутри. Я сомневаюсь, что условия для этого уже сформированы. Кажется, что внушающая ужас русская система террора заставляет умолкнуть любую оппозицию. Можно допустить, что вследствие нашей неожиданной атаки против России многие русские, даже те, кто против Сталина, поменяли свои взгляды и поддерживают своего вождя из чувства патриотизма…

Мы сейчас находимся на другом участке боевых действий внутри нашей армии, с другими дивизиями. Мы почти на 200 километров глубже в России. Города совершенно сожжены. Мы стоим — не назвать это «живём» — в самых унылых и самых опустошённых деревнях. Сегодня я квартирую в классе, поскольку самые чистые здания обычно — это школы. Все дома совсем захудалые. Со слов жителей, они нарочно старались сделать всё внешне уродливым и бедным, чтобы их не осудили за то, что они богачи…

Война тут дорого нам обходится. Была ли она необходима?

«Трихинеллёзные поросята» или впечатления генерала вермахта. 1941. Часть II.

торая часть писем генерала вермахта Готхарда Хейнрици своей жене Гертруде. Сентябрь 1941 года.

Если летние письма были больше про бои, то осенние, скорее, про солдатский быт, крестьянскую жизнь в СССР, хотя и про качественно изменившуюся РККА тоже достаточно пишется.

Осенние месяцы интереснее, чем летние. Здесь есть и про Украину, и про Россию. Через рисуемую им мрачную картину и комментарии Хейнрици более полно раскрывает свою личность. В некоторых местах очень живо передана безнадёжная атмосфера распада, нищеты и опустошённости войной.

Совсем скучное («ты не прислала мне мою шинель, а тут холодно», «летал в штаб, обсуждал дела, против нас стоит энский корпус») пропущено. Октябрь на подходе, будет на следующей неделе.

Мои примечания даны в квадратных скобках. На русском публикуется впервые.

 

С новой оперативной позиции севернее Чернигова, XXXXIII армейский корпус медленно с боями пробивал себе путь на юг. Был получен приказ наступать на юго-восток в направлении Киева, который был оккупирован 19 сентября; целью было закончить окружение советских сил. 17 сентября — до окончания киевской операции, что произошло 25 числа (665,000 пленных, 884 танка, 3,436 орудий) — командование корпуса было отведено.

Письмо жене (севернее Чернигова), 1 сентября 1941 года.

 

Уже дня два вновь идут тяжёлые бои. Нас опять перебросили на юг, и мы на северной границе Украины. Наша задача сложна, тем труднее она в свете ограниченности наших сил. Русский отбивается с большим упорством, контратакует. Его артиллерия особенно хороша. Пока пишу это письмо, слышу, как рвутся снаряды. Три дня назад русский на четверть часа прижал нас плотным огнём. Вдобавок были авианалёты на нашу деревню, потеряли несколько человек, включая коменданта нашего штаба. Для письма трудно найти и время, и покой в душе. Ситуация постоянно меняется, и всё время новые трудности. Так беспрерывно уже 10 недель. Больше всего я восхищаюсь простым пехотинцем, который через всё это тут проходит, днём и ночью, не имея даже нормального размещения. Хотя бы погода достаточно благоприятна. Целое лето всё время было тепло, кроме буквально нескольких дней…

Я убеждён, что эта война затянется надолго. Окончания в этом году не будет. Русский ждёт зимы. За это время он реорганизует свою потрёпанную армию и весной снова пойдёт в наступление по команде британцев или по собственному желанию. Британцы и американцы счастливы, что национал-социалисты и большевики ослабляют друг друга, и надеются, что они больше не будут представлять опасности. В любом случае, нам нужно готовиться к ещё одному году войны.

 

Отчёт семье (около Чернигова), 12 сентября 1941 года.

 

Состояние русских войск, с которыми мы столкнулись, без сомнения, за последнее время ухудшилось. В особенности русская пехота — дикая толпа, мешанина из формирований, бывших под рукой и слепленных воедино, что брошены в битву. Полки, пополненные еле обученным свежим составом; дивизии, состоящие из бойцов, оставшихся после разгрома двух или трёх других дивизий, — это обычное дело. Танковые корпуса действуют как пехота, потому что танков больше нет; аэромобильным бригадам не с чем приземляться. Тем не менее, нашим ослабленным частям до сих пор противостоят массы людей. Кто-то однажды сказал, что если из тысячи стреляющих идиотов лишь пятьдесят попадут по нашим храбрым парням, то тогда мы пострадаем от этих потерь больше, чем противник.

 

Увы, русская артиллерия очень хороша. Они много попадают и, к сожалению, очень часто меняют позицию. Пилоты тоже удалые и летают даже в ужасных погодных условиях. Лишь после того как наши истребители сбили 15 их самолётов, мы смогли немного перевести дух. Нам, немцам, в особенности не нравится русский коварный стиль ведения боя. Русского редко увидишь на открытом пространстве, а даже если и так, то он прячется в кукурузных полях. Большую часть времени он ползёт через лес, через кусты и через болота. Русский нападет из засад, эти люди вцепились к непроходимую местность как вши и нельзя от них избавиться даже если дважды прочесать территорию. Так что такая война очень многого требует от наших войск. Нужно снять шляпу перед ними и их усилиями. Они ежедневно атаковали 11 недель подряд, иногда с утра, иногда в полдень, и вечно противник перед тобой, и каждая ночь проходит в напряжении, придут эти ребята в коричневой форме или нет, и каждый день сыплются огромные, оглушающе рвущиеся снаряды, и каждую ночь проводишь на холоде и в сырости, и помимо этого ещё продираешься сквозь грязь по колено или полностью покрываешься пылью — это неслыханные усилия. Никто и вообразить не может, сколького мы требуем от наших солдат, если только сам не прошёл через подобное.

Непонятно поведение русского командования. Они совершают поступки, суть которых мы не можем постичь, и которые кажутся достаточно неразумными. Например, любой, кто не удерживает позицию, будет расстрелян. Когда мы спросили русского начальника штаба 63-го корпуса [допрос полковника Алексея Леонидовича Фейгина см. тут], почему он не отвёл свой корпус, пока ещё был запас времени, он ответил: он дважды запросил разрешение на отход у своих армейских начальников. (Никто по ту сторону не может поступать по собственной инициативе; они должны запрашивать разрешения у вышестоящих). Его армия оставила его запросы без внимания, и отправила посыльного назад. Вот так военачальники избегают ответственности! В результате, русский 63-й корпус остался в Гомеле и был потерян. Похожим образом и у нас несколько дивизий застряли на бессмысленной позиции.

У людей на той стороне есть выбор: быть убитым по приговору военного трибунала, быть убитым комиссаром или быть убитым немцами. Комиссары каждый день часами твердят бойцам, что мы не только гарантированно их расстреляем, но и сначала будем их пытать. Вот поэтому русский солдат и защищает себя столь яростно, потому что от нас он ждёт ещё более лютой смерти. Этот примитивный народ всему верит.

Помимо прочего, пленные убеждены, что Россия будет продолжать эту войну даже если мы дойдём до Волги. По их словам, для большевизма это вопрос жизни и смерти, и о компромиссе не может идти речи. Людей достаточно. И это правда: на оккупированных территориях мы видели только стариков, женщин и детей. Всех мужчин забрали, и они стали либо солдатами, либо рабочими на фабрике. Я также убеждён, что жестокая воля их вождя сделает всё, чтобы устоять. Они в особенности надеются на зиму, которая нас задержит, а русским даст время и возможность для реорганизации. Для нас логичным выводом будет вдарить по русским посильнее, прежде чем дороги станут непроходимыми, так чтобы у них были большие потери, а реорганизация стала бы — хотя бы — трудной из-за новых потерь. Я бы хотел думать, что это возможно. Состояние вражеской армии и зачастую странные ошибки их командования дают основания для надежды. Тем паче, если мы сможем уничтожить оборонительную промышленность в большем объёме — что вовсе не является невозможным.

Две недели были на территории северной Украины, неподалёку от Киева. На карте страна отделена от Белоруссии демаркационной линией, все связующие дороги уничтожены. Есть лишь несколько основных дорог, а все придорожные мосты уничтожены. Погода всё ещё тёплая, дороги наконец подстыли. Если в Белоруссии земля с песком, то на Украине глинозём. Люди лучше одеты. Неделями наблюдали женщин, которые бегали вокруг с голыми ногами, а здесь они носят высокие сапоги. Деревни как минимум 2 километра в диаметре, иногда от 8 до 10 километров. Вокруг них растут табачные и подсолнуховые поля (и вновь ещё одно популярное место, где любят прятаться русские солдаты). Все жуют семена подсолнуха, жуём и мы. Кстати, как и везде, начиная с германской границы, мы видели большие стада скота. Свиньи свободно бегают по улицам и в домах, часто они заражены трихинеллёзом. В зерновых недостатка нет, хотя по нашим меркам земля плохо обработана.

Так что мы надеемся много извлечь из завоёванных территорий в следующем сезоне. Сейчас пируем с мёдом, которого тут в изобилии. Куры и целые стаи гусей бродят у окрестностей деревень. У колхозной системы есть преимущество: большие поля, схожие с нашей системой землевладения, замещают систему малых земельных наделов, находящихся в собственности отдельных крестьян. Это более эффективный способ кормления населения. Но как только мы занимаем деревню, первое о чём нас спрашивают деревенские — «Когда мы получим назад свою землю, что у нас отобрали?».

Кроме того, всё здесь находится в ужасном и запущенном состоянии. Все пытаются жить как можно беднее, чтобы не быть осуждённым или расстрелянным как собственник. Соответственно, дома и квартиры, по большей части, находятся за гранью описания. Крестьянин, что не присоединился к колхозу, а хочет работать сам по себе (это возможно, если обрабатывать очень маленький участок земли, т.е. такой, который будет кормить одну корову), вообще не получает соломы для своей крыши и древесины для починки своего дома и сарая, и вынужден платить большие проценты в виде разнообразных налогов, которые принуждают его внедриться в систему. Это приводит к горькой нищете. Однако куда хуже страх людей, боязнь партии и её представителей. Никто не осмеливается сделать что-то по собственной воле, а ждёт команды, чтобы не быть наказанным. Так вот — «по приказу» — у них начинался сенокос, независимо от погоды. Можно только гадать, какой урон такое количество бюрократии нанесло сельскому хозяйству.

Лишь одна вещь тут в России является высококачественной — школьные здания. Большие, светлые, просторные и чистые без исключений. Даже в самой маленькой деревушке школа хорошо оснащена материалами для преподавания физики. Мы квартируем только в школьных зданиях, потому что это самое лучшее размещение из возможных.

Недавно были в деревне под названием Седнев, что на реке Снов, где когда-то казачий гетман […] владел примерно 240,000 моргенов [150,000 акров] земли. Теперь замок совершенно пуст, разрушен и разорён. Родившийся на Украине приват-доцент из Кёнигсберга по фамилии Бейтельсбахер [подробнее о нём см. расследование Игоря Петрова], сейчас лейтенант из нашего разведотдела, в детстве посещал это место вместе с родителями и рассказал нам о богатстве замка, о чудесном парке (теперь непроходимая чаща), о библиотеке с ценнейшими рукописями и о здешней грандиозной жизни в старые времена. От этого ничего не осталось. Лишь стоит старая 400 лет липа, вся перекрученная, да рядом с ней бюст национального украинского поэта, что жил в поместье гетмана 250 лет назад. Наши солдаты обезглавили статую. Они подумали, что это Сталин!

 

Запись в дневнике (около Чернигова), 13 сентября 1941 года.

 

Вчера прошли через Чернигов, вероятно, наиболее страшно разрушенный город. Буквально всё лежит в руинах. Осталось лишь несколько церквей, но внутри всё полностью уничтожено. Разрушения городов в этой войне на Востоке можно сравнить, быть может, лишь с Тридцатилетней войной.

Генерал-полковник фон Шоберт наехал на мину и погиб. Манштейн его заменит. Шоберт не блистал, был очень амбициозен, пустоват, но и очень храбр.

 

Письмо жене (Хотиновка), 15 сентября 1941 года.

 

Осень готовит нам тяжёлые сражения, а решающей битвы всё нет. Определённо, русский ослаб. Но финальный удар, который, хочется надеяться, серьёзно его подкосит, ещё впереди. И всё же я не верю, что Россия сдастся до наступления этой зимы, даже если в решающей битве мы одержим победу. Страна так огромна, так много людей. Временно русские связывают свои надежды с помощью Америки и Англии. Обе страны сделают всё, что в их силах для поддержки этого союзника, который являет собой важнейший столп в их борьбе. Русский связал весь германский вермахт и нанёс ему существенный урон, в том числе лучшим. Ты бы видела, как устали и вымотались наши войска. Три месяца кошмарных боёв и маршей оставили на них свой след. Мы не можем надеяться на окончание этой кампании, и мы точно не получим отпуск осенью. Помни об этом. Бои в России будут продолжаться до тех пор, пока погода не положит им конец.

 

Отчёт семье (Хотиновка), 15 сентября 1941 года.

 

Мы почти окружили русских. Всем, кто попал в огромный мешок западнее Киева, придётся в это поверить. По какой-то причине, которую я не могу понять, русский так расставил свои войска на Украине, что просто приглашает нас пленить их всех. Петля окружения затягивается. В следующие 8 дней можно ждать специального сообщения, говорящего о ещё одной значительной победе. Помимо военного значения, это крайне важно с экономической точки зрения, поскольку обширные пространства Украины — наиболее плодородной части России — попадут в наши руки. Наш переводчик [Бейтельсбахер] настаивает, что Украина может кормить всю Европу. В России без Украины будет голод. Меня это устраивает. В целом, эти победы являются результатом наших сражений, начиная с 4 августа, когда мой корпус начал наступление южнее Бобруйска. Это были первые шаги, а теперь последуют завершающие. Мы уже закрепились глубоко в тылу самой южной русской армейской группировки. Мы уже сражаемся за дороги, которые будут наиболее важны для противника во время отступления. Пока я пишу эти строки, слышу в комнате непрерывный гул артиллерийских орудий. Враг упорно сопротивляется. Однако медленно, но верно его выдавливают, он оставляет одну позицию за другой, прежде чем ему приходит конец.

На финальную битву мы здесь не останемся. После того как начали окружение и наполовину завершили его, нас выведут и ещё где-нибудь применят. Нас это не радует. Как и все, мы бы скорее хотели закончить то, к чему готовились месяцами. Киевский котёл был бы кульминацией этих усилий. Помимо этого, мы бы скорее остались тут на юге, вместо того, чтобы перемещаться в холодные северные части страны […] И мы боимся, что там будет куда как неуютнее, чем здесь, поскольку для середины сентября тут стоит вполне хорошая погода. Ночи становятся холоднее, но днём может быть по-настоящему жарко. Территория вокруг значительно чище, дружелюбнее и лучше оснащена, чем неприветливая Белоруссия […] Церкви на Украине всё ещё увенчаны крестами; в некоторых отдалённых уголках даже внутреннее убранство сохранилось. В целом кажется, что большевизация страны не была настолько интенсивной и всеобъемлющей как в остальной России, и остался ещё маленький кусочек независимой жизни.

 

17 сентября командование корпуса вместе с Хейнрици вывели из-под Киева, где завершалось окружение. Генералу дали несколько дней отдыха в Чернигове, прежде чем 23 сентября направили в регион северо-западнее Брянска — начиналось наступление на Москву.

 

Отчёт семье (Чернигов), 19 сентября 1941 года.

 

Сейчас сидим в Чернигове, в русских казармах, с потолка которых по ночам словно «Штуки» нас атакуют клопы. После бесконечного стресса, начиная с 22 июня, для нас это просто отдых.

Чернигов, в котором раньше жили 150,000 человек, был городом, который стоило бы повидать. А теперь это буквально груда развалин. Разрушения в русских городах выходят за рамки всего, что до того можно было познать или увидеть. В Чернигове по воле случая уцелели лишь несколько отдельных зданий и некоторые убогие хаты на самом отшибе города. За исключением этого, город представляет собой дымящуюся груду руин, в центре которых возвышаются старые церкви, которым по много сотен лет, чьи двухметровые стены выдержали даже современные снаряды. Но они полностью выгорели. Даже если нет, то они настолько обветшали, опустошены и загажены за время большевизма, что с отвращением отводишь взгляд. А ведь кажется, что когда-то эти церкви были совершенно прекрасны. Среди них есть несколько таких, которые вызвали бы интерес и в Германии благодаря своему дикому барокко, своему размеру и своей странной красоте. Чернигов был местом паломничества, здесь хранилась особенно чудодейственная икона Богоматери. Из подвала почти полностью сгоревшего музея я смог спасти 25 картин…

Уровень разрушений в городах в этой стране благодаря большевизму и вдобавок благодаря войне с лихвой превосходит Тридцатилетнюю войну. В сельской местности, с другой стороны, влияние войны малозаметно уже по прошествии всего лишь пары дней. Неважно, насколько тяжело попало по деревням, сколько бедняцких крестьянских хат было снесено и сколько телят, кур и трихинеллёзных поросят было съедено — сельская местность несильно от этого меняется. Лишь учитывая детали и рассматривая отдельные судьбы можно осознать разрушительную силу войны. Наверное, об этом в будущем напишут книги.

Города почти совсем покинуты. В деревнях остались лишь женщины, дети и старики. Все остальные бродят по исполинским просторам России, оторванные от своего дома. Согласно нашим пленным, железнодорожные станции забиты толпами людей, и они молят солдат о куске хлеба. Я думаю, что количество смертей из-за болезней и перенапряжения среди этих оторванных от дома людей настолько же большое, как и потери на поле боя. Быть может, эта ситуация, наравне с военным поражением, однажды создаст оппозицию существующей в России системе управления. Однако, как я уже говорил раньше, пока что никаких признаков этого нет. Советов повсюду очень страшатся, их террор так беспощаден, что никто не осмеливается протестовать. Помимо этого, немалая часть молодёжи — убеждённые коммунисты, которые считают, что такие меры необходимы для управления таким примитивным народом как русские. Так что нам придётся оказывать на них долговременное и значительное давление, пока ситуация в России не станет настолько невыносимой, что она парализует любое сопротивление. Потеря Украины, угроза потери индустриальных территорий вокруг Харькова, разделка Петербурга — это шаги на этом пути…

Теперь, когда лето закончилось, больше нельзя поплавать и искупаться, и мы страдаем от нашествия вшей, которые допекали нас ещё во время Великой войны. И вновь самая завшивевшая — это пехота, хотя бойцы так вымотались, у них огромные нагрузки и не могут они многого сделать против вшей. Мы используем настоящее время отдыха для того, чтобы разобраться с проблемой настолько эффективно, насколько это возможно. Наша железная дорога, которая на удивление — без расписания, блокировочной системы и иногда со сменой поездов — доходит до места, где мы, даёт нам несколько дней на прожарку от вшей, пока войска переведены ещё куда-нибудь.

В настоящий момент отпускаем всех русских пленных из захваченных западных территорий, чтобы они могли вернуться в свои дома [приказом от 27 июля 1941 года, немцы Поволжья, прибалты, украинцы, позже ещё и белорусы из числа советских пленных освобождались; 13 ноября 1941 года приказ был отменён, всего освободили 318,770 человек]. Они там очень нужны, т.к. на селе не хватает рабочих рук. Это ещё и подготовка к созданию новых государств-сателлитов. Британцы как-то предположили, что мы создадим независимую Украину, так же, как и Белоруссию с Балтикой. Теперь у нас есть возможность осуществить это.

 

Запись в дневнике (около Кричева), 24 сентября 1941 года.

 

Решающая битва пока ещё не дана. Эти, что наверху, сильно ошиблись насчёт России. Мы можем надеяться лишь на то, что грядущие события подтолкнут общую ситуацию, так чтобы можно было сказать, что Россия действительно нейтрализована. Однако даже в этом случае нет причин загораться надеждам, что внутрироссийская ситуация изменится, что значило бы выход страны из войны. Британия точно восстановилась за это лето. Америке не терпится вступить в войну. Кульминация войны ещё впереди. Это значит, что всё затянется.

 

 

Письмо жене (около Кричева), 24 сентября 1941 года.

 

Мы передвинулись на 250 километров севернее, но всё ещё не достигли нашего нового участка. Нет больше ни полей с табаком, ни полей с подсолнухами, сплошная картошка. Говорят, что регион, куда мы стремимся, славится волчьими угодьями, самыми лучшими на европейской территории России. Это значит, что опять будут леса и болота, а значит, и все сопутствующие проблемы в плане ведения войны и продвижения!

Поскольку под Киевом южная армейская группировка русских была практически разбита — за это спасибо не [6-й армии] Райхенау, а нашей [2-й] армии и в особенности моему корпусу — грядущие операции будут иметь особое значение для дальнейшего развёртывания на Востоке. Чем успешнее они будут, тем лучше, поскольку в этом случае русский не сможет восстановиться до следующей весны. Никто из тех, кто узнал Россию, не хочет драться тут в следующем году так, как это было в нынешнем. Каждого немца, что столкнулся с большевизмом, тошнит от него.

Война всё так же катится. Если Америка вступит в войну — что, в общем-то, уже произошло — появится новый враг, способный поддержать Британию как минимум с помощью ВВС и флота.

 

Запись в дневнике (около Кричева), 25 сентября 1941 года.

 

Летал на «Шторхе» в Клинцы, в расположение армии, 50 минут, пролетал над бронепоездом, который был полностью разбит нашими люфтваффе. Клинцы — полностью сохранившийся город с населением в 40,000 человек, первый целый город, что мы видели, начиная от немецкой границы. Это что-то. Старая, украшенная живописными иконами, деревянная церковь, а перед ней торговые ряды. Население счастливо и благодарно за то, что они снова могут ходить в свою церковь. Помогая им приводить церкви в порядок, мы, увы, не знаем, как использовать это преимущество.