Боль от того, что не сделано

Легко увидеть признаки абьюза, когда родитель бьёт ребёнка или бесконечно третирует его. Но «неспособность к родительству» некоторых неадекватных родителей очень расплывчата и трудно определима. Когда отец или мать наносят вред не действием, а бездействием, связь между проблемами взрослого человека и этим типом токсичного родительства весьма трудно установить. И так как дети таких родителей склонны упорно отрицать наличие такой связи, моя работа становится особенно трудной.

 

Проблема становится особо сложной, когда сами такие родители настолько психологически травмированы, что их становится жаль. Так как их поведение больше напоминает поведение бессильных и безответственных детей, их взрослые дети чувствуют, что должны защищать их и защищают, как жертвы преступлений часто защищают преступников, совершивших в отношении их свои злодеяния.

 

Неважно, что «они не хотели причинить вред» или «они делали, что могли»: подобные оправдания затемняют тот факт, что эти родители сняли с себя обязанности по отношению к своим детям. Вследствии этого оставления своих родительских обязанностей они лишили ребёнка адекватной модели родительской роли, без которой ребёнку очень трудно развиться эмоционально.

 

Если вы – взрослый ребёнок неадекватного родителя, весьма вероятно, что вы выросли, не отдавая себе отчёта в том, что существует альтернатива вашему чувству ответственности за благополучие родителей. Ваша эмоциональная вовлечённость в эту ответственность стала вашим способом существования. Теперь у вас есть выбор. Вы можете начать процесс, в результате которого к вам придёт понимание, что вас ошибочно заставили взрослеть слишком быстро, что вас лишили возможности побыть ребёнком. Вы можете работать, чтобы выяснить, сколько жизненной энергии было спущено в канализацию и принять тот факт, что это случилось. Когда вы пройдёте этот этап, вы найдёте новый источник энергии и сил.

Почему они не могут оставить меня в покое?» Контролирующие родители

 

Давайте послушаем воображаемый разговор между взрослым ребёнком и его контролирующими родителями. Могу уверить читателей, что такой разговор никогда не состоится, но если бы люди, вовлечённые в подобную ситуацию, могли бы открыто выразить самые сокровенные чувства, они сказали бы друг другу примерно вот это:

 

Взрослый ребёнок: «Почему вы так поступаете? Почему, что бы я не делал, по вашему мнению, я делаю это плохо? Почему вы не можете обращаться со мной, как со взрослым? Какое дело папе до того, что я учусь в мединституте? Какое вам дело до того, с кем я создам семью? Когда вы оставите меня в покое? Почему вы ведёте себя так, словно каждое моё самостоятельное решение – это атака против вас?»

 

Контролирующая мать: «Я не могу описать словами ту боль, которую я чувствую, когда ты отдаляешь меня от себя. Мне необходимо, чтобы ты нуждался во мне. Я не могу перенести мысль о том, что потеряю тебя. Ты – вся моя жизнь. Я прихожу в ужас при мысли о тех страшных ошибках, которые ты можешь допустить. Если ты причинишь себе вред, это разрушит меня. Я лучше умру, чем допущу мысль о том, что я провалилась в роли матери».

«Для твоего же блага»

Слово «контроль» не обязательно несёт в себе негативный смысл. Если мать присматривает за учащимся ходить ребёнком и не позволяет ему выходить на улицу одному, мы называем её не контролирующей, а осмотрительной. Она осуществляет контроль, соотносясь с реальным положением дел, мотивированная потребностью ребёнка в защите и присмотре. Адекватный контроль превращается в излишний десять лет спустя, когда мать так же контролирует ребёнка, который вполне способен перейти улицу самостоятельно.

 

Дети, не получающие стимулы к активности, исследованию, преодолению, к тому, чтобы идти на риск поражения, чувствуют себя бессильными и неуместными. Чрезмерно контролируемые тревожными и испуганными родителями, они сами становятся тревожными и испуганными. Это затрудняет их взросление. На подросковом этапе и во взрослой жизни многие из них так и не преодолевают потребность быть направляемыми и контролируемыми родителями. Как результат, родители продолжают инвазию и манипуляцию, и часто полностью подчиняют себе всю жизнь повзрослевшего ребёнка.

 

Страх стать ненужными часто мотивирует таких родителей на попытки делать так, чтобы ребёнок постоянно чувствовал себя беспомощным. Такие родители испытывают болезненный страх перед «синдромом пустого гнезда», перед неизбежным чувством потери, которое испытывают все родители, когда дети навсегда уходят из дома. Та часть личной идентичности контролирующего родителя, которую он отводит родительской роли, настолько велика, что когда ребёнок становится независимым, такой родитель чувствует себя преданым и покинутым.

 

То, что делает таким вредоносным контролирующего родителя, - это переодевание доминирования в заботу. Такие фразы как: «я говорю это для твоей же пользы», «это я делаю исключительно ради тебя», «только потому, что я так тебя люблю», все они означают только одно: «Я делаю это, потому что страх потерять тебя настолько велик, что я готов/а сделать тебя несчастным».

Прямой контроль

Прямой контроль – это не какая-нибудь фантазия, он проявляется открыто и весьма ощутим, совершается «при всех»: «делай, как я говорю, или я с тобой больше не разговариваю», «делай, как я говорю, или больше не увидишь от меня денег», «если ты не сделаешь, как я говорю, ты перестанешь быть членом нашей семьи», «если ты не выполнишь мои желания, у меня будет инфаркт». Во всём этом нет никаких изысков.

 

Прямой контроль обычно несёт в себе угрозу и выражается в унизительных формах. Чувства и потребности человека должны быть подчинены чувствам и потребностям его родителей. Такой человек попадает в бездонный колодец запугиваний и ультиматумов. Его мнение ничего не стоит; на его потребности или желания никто не обращает внимания. Равновесие власти нарушено очень сильно.

 

Майкл, 36-летний маркетолог, с нежным очаровательным лицом, являл собой наглядный пример сказанного выше. Он пришёл ко мне на приём, когда после шести лет брака с горячо любимой женщиной он оказался на грани развода, из-за войны, которую его родители объявили его жене: «Настоящие проблемы начались, когда я переехал жить в Калифорнию. Сперва моя мать думала, что это временно, но потом, когда я сказал ей, что влюбился и планирую моё будущее здесь, она поняла, что я намерен окончательно здесь осесть. И тогда она начала по-настоящему давить на меня, чтобы я вернулся».

 

Я попросила Майкла уточнить, в чём именно выражалось «давление». Майкл сказал: «Самый некрасивый случай произошёл спустя год после женитьбы. Мы собирались в Бостон на юбилей моих родителей, но моя жена заболела гриппом. Ей действительно было очень плохо. Я не хотел оставлять её одну, поэтому позвонил матери, чтобы предупредить, что не приеду. Ну и вот, для начала она начинает громко рыдать, а потом говорит: «Если ты не приедешь, я умру». Тогда я уступил и полетел в Бостон. Я прилетел в день празднования, но не успел я сойти с самолёта, как мне тут же заявили, что я должен остаться на неделю. Я не сказал ни нет, ни да, но на следующий день я улетел. Через день мне звонит отец: «Ты убиваешь твою мать. Она всю ночь напролёт проплакала. Я боюсь, не случится ли у неё удар». Какого чёрта им нужно? Чтобы я развёлся с женой, вернулся в Бостон, в холостяцкую комнату?»

 

За пять тысяч километров родители Майкла крутили им, как хотели. Я спросила, приняли ли они его жену в семье. Майкл покраснел от злости: «Какое там! Каждый раз, когда они оскорбляли её, я надеялся, что она смолчит и вытерпит, когда она жаловалась мне, я просил её быть терпимее. Какой я был идиот! Мои родители унижают мою жену, а я – как будто так и надо».

 

Преступление Майкла заключалось в том, что он стал независимым. В ответ родители переполошились и принялись защищаться с помощью излюбленных тактик: отказа в любви и нагнетании обстановки.

 

Как и большинство контролирующих родителей, родители Майкла были невероятными эгоистами. Они чувствовали себя под угрозой из-за того, что их сын был счастлив, вместо того, чтобы видеть в его счастье подтверждение своей успешности как родителей. Интересы Майкла ничего для них не значили. В их представлении, их сын уехал в Калифорнию, не потому что ему там больше платили, а чтобы ранить их. Также он не женился по любви, а оскорбил их. Его жена на заболела гриппом, а разочаровала их.

 

Родители Майкла постоянно заставляли его выбирать между ними и его женой, и каждый раз это был выбор «всё или ничего». С такими контролирующими родителями нет возможности для нейтральной территории. Если их сын попытается установить контроль над своей жизнью, ему придётся заплатить цену чувствами вины, собственного предательства и озлобленности.

 

Когда Майкл пришёл ко мне впервые, он был уверен, что его проблема – это его брак, однако, очень скоро понял, что брак был жертвой в битве за контроль над его жизнью, которая началась, когда он решил уехать из родительского дома.

 

Брак сына контролирующих родителей представляется последним как большая угроза, а в супруге они видят конкурента за его любовь. Это приводит к жутким баталиям между родителями и супругой, в которых взрослый сын оказывается под перекрёстным огнём и раздираемый противоречивыми чувствами верности одной и другой стороне.

 

Некоторые родители накидываются на отношения сына с критикой, сарказмом и предсказаниями провала. Другие, как родители Майкла, отказываются принять жену сына или ведут себя так, будто её не существует. Некоторые начинают настоящее преследование. Неудивительно, что эти тактики наносят такой вред, что вскоре брак окончательно расшатывается.

«Почему я постоянно продаю себя родителям?»

Деньги всегда являлись основным языком власти, и у контролирующих родителей они превращаются в их излюбленное оружие. Многие из таких родителей используют деньги, чтобы держать взрослых детей под контролем.

 

Ким пришла ко мне на приём, перегруженная различными тревогами. Ей было сорок лет, нелюбимая работа, лишний вес, развод и два сына-подростка. Чтобы преодолеть полосу негатива, она хотела похудеть, найти работу получше и вообще переориентировать свою жизнь. Она была убеждена, что все её проблемы решатся, если она встретит «подходящего» мужчину. За время нашей беседы мне стало ясно, что Ким считала, что она никто, если рядом с ней нет заботливого мужчины. Я спросила её, откуда у неё появилась такая мысль.

 

«Не от моего бывшего мужа, это точно. Там я сама должна была о нём заботиться. Я познакомилась с ним после университета. Ему было 26, но он жил с родителями и даже представления не имел, как будет зарабатывать себе на жизнь. Но он был чувствительным и романтичным, и я в него влюбилась. Мой отец не одобрял его, но я думаю, что в глубине души он был доволен, что я выбрала кого-то настолько беспомощного. Когда я настояла на том, что собираюсь выйти за него замуж, отец сказал, что в течение какого-то времени он будет нас содержать, и если дела у моего мужа не пойдут, то он возмёт его на работу в свою компанию. Казалось, что мой отец – такой классный парень, а на самом деле это была уловка, чтобы взять нас под тотальный контроль. Хотя я была замужем, я продолжала быть папиной дочуркой. Он поддерживал нас финансово, но в обмен на то, чтобы указывать нам, как жить. Я играла в домохозяйку и в дочки-матери, но...»

 

Ким оборвала себя на середине фразы, и я спросила: «...но, что?»

 

«Мне было необходимо, чтобы папочка позаботился обо мне».

 

Я спросила, не замечает ли она связи между зависимостью от отца и зависимостью от мужчин для того, чтобы жить достойно.

 

«Да, отец – самый могущественный человек в моей жизни. Когда я была маленькой, он прямо обожал меня, но когда я выросла и стала отстаивать собственное мнение, он этого не принял. Если я осмеливалась возражать ему, у него случались припадки гнева и он начинал кричать. Он осыпал меня жуткими оскорблениями, вопил на чём свет стоит и действительно внушал страх. Когда я была подростком, он начал использовать деньги, чтобы держать меня под контролем. Иногда он бывал невероятно щедр, и я чувствовала себя любимой и защищённой. Но иногда он унижал меня, заставляя вымаливать буквально всё, начиная с денег на кино и кончая деньгами на учебники. Я никогда не могла понять, в чём именно заключается на этот раз моё преступление. Но я знаю, что я постоянно была занята мыслями о том, как угодить ему».

 

Для Ким угождение отцу было похоже на забег, где он улыбался ей из-за финишной черты. Чем быстрее она бежала, тем дальше отодвигался он. Ким не могла достичь результата. Без малейшей логики и последовательности в своих поступках её отец использовал деньги как для того, чтобы поощрить, так и для того, чтобы наказать её. Он был поочерёдно то щедрым, то скупым на деньги, но он точно так же чередовал любовь и нелюбовь. Эти противоречивые посылы запутывали девочку, которая находилась в полной зависимости от отцовского одобрения, и эти противоречия и спутанность артикулировали и взрослую жизнь Ким. Хотя отец Ким казался щедрым, на самом деле он использовал финансовое преимущество жестоко и деструктивно. Он использовал это преимущество, чтобы продолжать казаться незаменимым в глазах дочери и унижать её мужа. Таким образом он продолжал контролировать Ким и после того, как она покинула родительский дом.

 

«Я уговорила моего мужа пойти работать к отцу. Какую же ошибку я совершила! С тех пор он полностью подчинил нас. Всё надо было делать, как он скажет.., начиная с выбора квартиры и заканчивая приучением детей к горшку. Он выжил Джима с работы, а когда тот уволился, это стало новым доказательством никчёмности моего мужа, хотя Джим нашёл новую работу. Мой отец был взбешён всей этой историей и пригрозил оставить нас без средств. Но потом купил мне новую машину. Когда он вручал мне ключи от новой машины, он спросил меня, не хотела бы я иметь такого богатого мужа, как он».

«Ты можешь сделать хоть что-то так, как следует?»

Многие из контролирующих родителей доминируют в жизни своих взрослых детей, обращаясь с ними, как с никчёмными и ни на что не годными, хотя это совершенно не соответствует действительности.

 

Мартин, генеральный директор небольшой строительной компании (в 43 года у него уже были приличные проплешины на голове) пришёл ко мне в панике: «Я действительно боюсь. Я не знаю, что со мной: у меня стали случаться припадки ярости, я теряю контроль. Я всегда был спокойным человеком, но последние несколько месяцев я кричу на жену и детей, хлопаю дверью, а три недели назад я так разозлился, что кулаком сделал вмятину на стене. Я на самом деле боюсь, что причиню кому-нибудь вред».

 

Я поздравила его с тем, что он заблаговременно решил искать помощи на терапии до того, как проблема вышла из-под контроля, и спросила его, кого он представлял на месте продырявленной стены. Мартин горько усмехнулся и сказал: «Да чего там думать, моего старика. Как бы я ни старался, он всегда поворачивает дело так, что оказывается, что я делаю всё неправильно. Вы представляете, он унижает меня в присутствии моих служащих!»

 

Видя моё изумление, Мартин продолжил: «Восемнадцать лет назад мой отец заставил меня войти в его дело, а сам через пару лет ушёл на пенсию. То есть, в течение последних пятнадцати лет дело веду я. И тем не менее, каждую чёртову неделю он заявляется и начинает проверять счета. Потом он начинает жаловаться, что веду их не так, а потом, когда я выхожу из кабинета, он идёт за мной и ноет, что я пущу компанию по ветру. И всё это в присутствии служащих. Самое смешное в том, что я дал делу новое направление. В последние три года я заработал вдвое больше, чем обычно, но он не оставляет меня в покое. Когда-нибудь этому человеку будет достаточно?»

 

Я спросила, чувствовал ли Мартин что-то, кроме вполне объяснимого раздражения.

 

«Конечно же чувствую. Мне и сейчас стыдно рассказывать Вам это, но каждый раз, когда он входит в кабинет, я чувствую себя двухлетним ребёнком. Я даже ответить толком не могу, когда он что-то спрашивает у меня. Начинаю заикаться и извиняться, полумёртвый от страха. Хотя физически я такой же крупный, как он, у него настолько могущественный вид, что я чувствую себя вдвое меньше. У него такой холодный взгляд и такой критичный тон. Почему он не может обращаться со мной как со взрослым человеком?»

 

От Мартина требовали постоянных доказательств его способности вести дело. Он с достоинством преодолевал постоянные экзамены на прочность, но неодобрение со стороны отца заставляло его бледнеть. Я предположила, что, возможно, отец чувствовал себя под угрозой ввиду успехов Мартина. Казалось, что собственная идентичность отца была сильнейшим образом привязана к тому факту, что он был основателем дела, но теперь его заслуги меркли перед успехами сына.

 

Нам потребовалось некоторое время, но затем Мартин понял, что ему необходимо отказаться от надежды, что его отец когда-нибудь будет относиться к нему иначе, и начал работать над собственной позицией в отношениях с отцом.

Тирания манипулятора

Есть ещё одна могущественная форма контроля, не такая открытая, как прямой контроль, но не менее разрушительная – это манипулирование. Манипуляторы добиваются своего, избегая прямых просьб, избегая риска быть отвергнутыми за открытое выражение своих желаний.

 

В разной степени мы все прибегаем к манипуляциям в отношениях с другими людьми. Не все так уверены в себе, чтобы прямо попросить желаемое. Мы не просим налить нам ещё вина, но спрашиваем, откупорена ли бутылка. Мы не говорим гостям прямо, что они засиделись, мы зеваем. Мы не просим номер телефона у понравившегося нам незнакомого человека, мы заводим случайный разговор. Дети и родители применяют во взаимоотношениях манипуляции. Супруги, друзья и родственники тоже манипулируют друг другом, а продавцы зарабатывают на жизнь манипулированием клиентов. Манипулирование само по себе безразлично, его можно назвать инструментом человеческой коммуникации.

 

Но когда манипулирование становится орудием постоянного контроля за поведением других, оно может быть очень разрушительным, особенно в отношениях родитель–ребёнок. Родители-манипуляторы настолько искусны в сокрытии истинных мотивов своего поведения, что их дети живут в атмосфере постоянной запутанности. Они знают, что их обманули, но не понимают, как.

«Почему она всё время лезет со своей помощью?»

Одним из самых распространённых типов манипуляторов является «услужливый». Вместо того, чтобы оставить ситуацию как есть, «услужливый» родитель манипулирует таким образом, чтобы стать «незаменимым» в жизни своего взрослого ребёнка. Этот тип манипулирования подаётся под видом бескорыстной помощи, которую, однако, «услужливый» и не думает на самом деле оказывать.

 

Ли, жизнерадостная веснушчатая теннисистка, тридцать два года, успешно работает трениром по теннису в спортивном клубе. Несмотря на насыщенную светскую жизнь, профессиональные успехи и постоянную хорошую работу, у неё начались депрессивные эпизоды, которые стали учащаться. Первая же наша с ней сессия была целиком посвящена её матери: «Мне пришлось много потрудиться, чтобы добиться того, чего я добилась, но моя мать держит меня за дурочку. Она всю жизнь посвятила мне, а после смерти отца положение ухудшилось. Она не оставляет меня в покое; постоянно носит мне еду, потому что считает, что я плохо питаюсь. Иногда я прихожу домой и вижу, что она пришла «помочь» мне убраться. Она на свой лад развешивает мою одежду и расставляет мою мебель!»

 

Я спросила Ли, не говорила ли она матери, чтобы та перестала всё это проделывать.

 

«Я постоянно ей это говорю, но она начинает рыдать и говорить, что плохого в том, чтобы мать заботилась о любимой дочери. Месяц назад меня пригласили играть на турнире в Сан-Франциско. Моя мать начала ныть, что это очень далеко, что я не могу быть за рулём столько времени, и напросилась поехать со мной. Я сказала ей, что не надо со мной ехать, тогда она устроила сцену, как будто я лишила её бесплатного отпуска, пришлось уступить. Я хотела побыть одной эти дни, но я что я могла ей сказать?»

 

Во время терапии Ли начала постепенно понимать, до какой степени её матери удалось расшатать её уверенность в себе. Каждый раз, когда Ли пыталась выразить свой протест, её наполняло чувство вины, ведь её мать была такой нежной и заботливой... Ли злилась на неё всё больше, но так как она не могла выразить свои истинные чувства и была вынуждена подавлять их, они начали канализоваться в депрессию. Этим цикл замкнулся, так как мать Ли никогда не упускала случая сказать: «Какая ты сегодня сникшая! Я приготовлю тебе что-нибудь внусненькое, чтобы поднять настроение».

 

В тех редких случаях, когда дочь собиралась с духом и говорила матери о том, как на самом деле она себя чувствовала, мать моментально превращалась в слезливую мученицу. Каждый раз Ли чувствовала себя виноватой и пыталась извиниться, но мать прерывала её: «Не беспокойся обо мне, ничего мне не сделается».

Ли согласилась со мной, когда я предположила, что она чувствовала себя лучше, если бы её мать прямо говорила ей о своих желаниях: «Это так. Если бы она сказала, что она одинока, что скучает по мне и что хочет, чтобы я проводила больше времени с ней, я по крайней мере знала бы, в чём проблема, у меня был бы выбор, как поступить. А так получается, что она полностью завладела моей жизнью».

 

Когда Ли говорит о том, что у неё нет выбора, она выражает общую жалобу взрослых детей родителей-манипуляторов. Манипулирование загоняет людей в угол: чтобы защитить себя, они вынуждены «причинить боль» тем, кто «так хорошо к ним относится». Большинство людей предпочитает уступить.

Это время печали

Родители-манипуляторы чувствуют себя как рыбы в воде во время праздников, когда они рассылают чувство вины, как открытки в Рождеству. Во время празднований есть тендеция к обострению семейных конфликтов, какими бы они не были. Вместо радости в преддверии праздников, многие люди испытывают ужас перед новым витком семейной напряжённости, который обычно случается.

 

Один из моих клиентов, Фред, который работает в продуктовом магазине и является младшим из четырёх братьев, говоря о своей матери, рассказал мне классическую историю манипулирования: «Моя мать всегда придавала большое значение тому, чтобы все мы собирались у неё на Рождество. В прошлом году я выиграл в радиоконкурсе поездку в Асперн во время рождественских каникул. Я был очень взволнован, такое путешествие – это роскошь, которую я бы никогда не смог себе позволить. Я обожаю кататься на лыжах, и кроме того, я у меня появилась возможность свозить мою девушку в замечательное место. Мы оба много работали, отпуск был бы для нас отличным подарком. Когда я сказал об этом матери, казалось, что я рассказал ей о том, что я умираю. У неё так замутнились глаза, губы задрожали, как будто вот-вот расплачется, знаете? Потом она сказала: «Очень хорошо, дорогой. Надеюсь, вы отлично проведёте время. Скорее всего в этом году у нас не будет рождественского ужина». И это заставило меня почувствовать себя по-настоящему виноватым».

 

Я спросила его, удалось ли ему поехать-таки в Асперн.

 

«Да, я поехал, но я в жизни не чувствовал себя так плохо. У меня постоянно было плохое настроение, я ругался с моей девушкой. Половину времени я провёл у телефона, за разговорами с моей матерью, моими братьями и сестрой.., постоянно извиняясь. Так что было только хуже».

 

Я очень удивилась, что Фред решился-таки на поездку. Я знакома с людьми, которые, чтобы не чувствовать себя виноватыми, доходили до гораздо большего, чем просто отказаться от поездки. Родители-манипуляторы – настоящие виртуозы по эксплуатации чувства вины, и мать Фреда не была исключением.

 

«Конечно же, они устроили рождественский ужин без меня, но моя мать чувствовала себя такой несчастной, что в первый раз за сорок лет у неё пригорела индейка. Моя сестра позвонила мне три раза, чтобы объяснить, как я убил семейную традицию. Мой старший брат рассказывал всем, что я, должно быть, совсем тронулся умом, чтобы так поступить, а другой мой брат припечатал меня тем, что сказал, что дети – это всё, что осталось у нашей матери, и спросил, думал ли я о том, сколько ещё раз осталось ей праздновать с нами Рождество. Как будто я бросил её умирать или что-то в этом роде. Разве это справедливо, Сюзан? Ей и шестидесяти нет, и она ничем не болеет! Но я точно знаю, что больше никогда не пропущу ни одного Рождества».

 

Вместо того, чтобы прямо сказать Фреду о своих чувствах, его мать «поручала» его братьям и сестре говорить за неё. Это весьма успешная тактика, которую используют многие родители-манипуляторы. Необходимо помнить, что их главной целью является избежать прямой конфронтации. Вместо того, чтобы прямо выразить своё неудовольствие, мать Фреда разыграла роль мученицы. Всё равно что опубликовала в газете объявление о его ужасном проступке.

 

Я объяснила моему клиенту, что его мать и братья самостоятельно приняли решение быть несчатными на то Рождество. Фред не нёс за это ответственность. Остальные по собственной воле лишили себя возможности выпить за отсутствующих и провести приятный праздничный вечер.

 

Пока Фред верит в то, что он превращается в плохого человека, когда решает сделать что-то так, как ему хочется, его мать будет контролировать его жизнь, используя чувство вины.

 

В конце концов Фред согласился со мной, что это так, и сейчас он стал гораздо эффективнее в своём поведении с матерью. Хотя она воспринимает возросшую уверенность в себе сына как направленное на неё «наказание», Фреду удалось выровнять отношения власти до такой степени, что теперь те уступки, которые он делает, являются результатом личного выбора, а не капитуляции.

«Почему ты не можешь быть как твоя сестра?»

Токсичные родители устанавливают систему негативных сравнений между братьями и/или сёстрами, с целью, чтобы ребёнок, оказавшись в невыгодной позиции, чувствовал, что он делает недостаточно для завоевания любви родителей. Такое поведение родителей подталкивает ребёнка выполнять любую их прихоть, чтобы вернуть утраченное расположение. Техника «разделяй и властвуй» применяется чаще всего к детям, демонстрирующим слишком независимое поведение, которое видится как угроза стабильности семейной системы. Сознательно или неосознанно, многие из таких родителей провоцируют конкуренцию между сиблингами до такой степени, что она превращается в жестокую междоусобицу вместо здоровых братских/сёстринских отношений. Последствия этого долгосрочны. Кроме разрушения самооценки ребёнка, негативные сравнения создают между сиблингами атмосферу ревности и озлобленности, которая может сохраниться в их отношениях на всю жизнь.

Бунтарь с причиной

Когда контроль со стороны таких родителей является интенсивным, пугает нас, заставляет нас чувствовать вину и эмоциональную боль, мы, как правило, реагируем или капитуляцией, или бунтом. Обе эти реакции сворачивают процесс психической сепарации от родителей, хотя нам и кажется, что именно бунт означает отделение, становление самостоятельными. Однако, правда в том, что если мы бунтуем, реагируя таким образом на поведение наших родителей, мы точно так же находимся под их контролем, как и в случае смирения и капитуляции.

 

Джонатан, симпатичный подтянутый 55-летний холостяк, хозяин крупной компании по программному обеспечению для компьютеров. На первой же сессии он практически стал извиняться передо мной за то, что он подвержен припадками паники и острого чувства одиночества: «Мне не хочется, чтобы Вы чувствовали сожаление по отношению ко мне. У меня прекрасный дом, я коллекционирую автомобили, у меня есть практически всё, о чём можно пожелать. Но иногда я чувствую себя очень, очень одиноким. У меня столько всего, а мне не с кем разделить всё это! Иногда меня преследует чувство огромной потери, чувство, что я потерял возможность приобрести... близкие и любовные отношения. Я в ужасе от мысли о том, что мне придётся умереть в полном одиночестве».

 

Я спросила его, думал ли он о том, почему у него такие трудности в установлении близких отношений.

 

«Моя мать. Она одержима идеей женить меня. Ей восемьдесят один год, у неё безбедная жизнь и целая компания подруг, но я думаю, что она целыми днями озабочена моей личной жизнью. Я её искренне люблю, но терпеть не могу проводить с ней время именно из-за этого. Она живёт ради моего счастья, буквально душит меня своей заботой. Никак не могу стряхнуть с себя эту женщину. Она постоянно советует мне, как мне жить.., как делала это всегда. Я хочу сказать, что, будь её воля, она бы дышала вместо меня».

 

Последняя фраза Джонатана – это прекрасное описание симбиоза, «слияния». Его мать так прочно вплелась в его жизнь, что не различала, где кончалась она и начинался он. Джонатан пытался избавиться от этого удушающего контроля, и поэтому бунтовал и отвергал всё, что предлагала ему мать для его жизни, даже то, что и сам он мог бы желать, как, например, брак.

 

Я сказала ему, что, возможно, он был так занят бунтом против матери, что не в силах был рассмотреть свои собственные желания. Для него не поддаваться на уговоры матери стало настолько важным, что он отказывался от любых отношений с женщинами, которые, по его же словам, были ему необходимы. Ведя себя таким образом, он поддерживал иллюзию личной независимости, хотя было ясно, что потребность в бунте сильно превосходила его способность к свободному выбору.

 

Я утверждаю, что эти бунты вредны. Если капитуляция – это одна сторона монеты, то бунт против контролирующих родителей – её другая сторона. Существует здоровый бунт, который представляет собой активное осуществление выбора, подпитывает личностный рост и индивидуальность. Вредный бунт представляет собой реакцию на контроль со стороны родителей, в которой средства оправдывают неудовлетворительную цель. А это чрезвычайно редко идёт нам на пользу.

Контроль из могилы

Один из участников терапевтической группы выразил однажды мнение, что так как его родители умерли, то они не могли больше контролировать его.

 

- Они-то может и умерли, но в твоей голове, дорогой, они живы! – возразила другая участница группы.

 

Как вредный бунт, так и капитуляция могут продолжаться долгое время после смерти контролирующих родителей.

 

Многие думают, что со смертью контролирующего родителя, они как будто выходят на свободу. Но психологическая пуповина может тянуться не только с одного континента на другой, но и из загробного мира в наш мир. Я видела сотни взрослых людей, которые продолжали сохранять несломимую верность требованиям и негативным посылам своих родителей многие годы спустя после смерти последних.

 

Эли, шестидесятилетний успешный бизнесмен, был наделён недюженным умом и ядовитым чувством юмора, которые позволили ему очень точно сформулировать собственную ситуацию: «В моей жизни я играю запасным». Когда я познакомилась с ним, и несмотря на то, что он был мультимиллионером, Эли жил в маленькой студии, у него был машина-развалюха, и он экономил так, словно должен был с трудом сводить концы концами и жить от зарплаты до зарплаты. Он был очень щедр со своими взрослыми дочерями, но отказывал себе во всём.

 

Помню, как он пришёл ко мне как-то вечером, после работы, и, смеясь, рассказал, что он едва не упустил сделку на 18 миллионов долларов, опоздав на деловую встречу. Хотя обычно он очень пунктуален, в этот раз он двадцать минут кружил по улицам в поисках бесплатной парковки, так как не хотел платить 5 долларов. Он рискнул 18-ю миллионами, чтобы сэкономить 5 долларов!

 

Пока мы исследовали причины его обсессивного стремления к экономии, выяснилось, что и двенадцать лет после смерти родителей в голове Эли продолжал звучать голос его отца: «Мои родители были бедными иммигрантами, я вырос в абсолютной нищете. Отец и мать научили меня всего бояться. «Это джунгли, и если не быть осторожным, тебя съедят с потрохами», - говорил мне отец. Он заставлял меня чувствовать, что я не могу ожидать от жизни ничего, кроме подстерегающих опасностей, и ничуть не изменился даже тогда, когда я женился и заработал много денег. Он всегда резко осуждал меня за любую трату или покупку. Когда я совершал ошибку и рассказывал ему о моих покупках, он неизменно отвечал: «Идиот! Тратишь деньги на всякие излишества, когда должен экономить каждый цент. Вот настанут трудные времена, они всегда настают, и тогда тебе понадобятся эти деньги». Дело дошло до того, что я впадал в панику при необходимости потрать хотя бы цент. Мой отец никогда не видел жизнь как нечто, чем можно наслаждаться, он всегда думал о ней, как о чём-то, что необходимо вытерпеть».

 

Отец Эли проецировал на сына страхи и материальные трудности собственной жизни. Когда Эли достиг успеха, при попытке воспользоваться заработанным он слышал предостережения своего отца, чьи предсказания будущих катастроф без конца повторялись в его собственной голове. Даже когда Эли всё-таки решался на то, чтобы купить себе что-то, голос отца не давал ему насладиться покупкой.

 

Недоверие к будущему отца Эли распространялось также и на женщин. Как и успех, женщины в один прекрасный день обернутся против него. Мысли отца о женщинах были близки к паранойе, и Эли прекрасно усвоил их: «С женщинами у меня всё плохо. Я никогда не доверял им. Моя жена развелась со мной, потому что я постоянно обвинял её в мотовстве. Это смешно. Она покупала себе сумку или ещё какую-нибудь вещь, а я начинал думать о банкротстве».

 

Во время работы с Эли я отчётливо поняла, что деньги были не единственным, что разрушило его отношения с женой. Эли истыпывал огромные трудности в выражении чувств, особенно что касалось привязанности, и для неё ситуация стала со временем невыносимой. Точно такие же проблемы были у Эли и с другими женщинами: «Когда я иду на свидание с кем-нибудь, я слышу в голове голос отца: «Женщины обожают раскручивать мужчин на деньги. Они отберут у тебя всё, если ты будешь настолько дурак, что позволишь им это сделать». Я думаю, что я выбирал не тех женщин, потому что первым делом я старался увериться, что та или иная женщина глупее меня. Думаю, я пытаюсь переиграть их заранее, до того, как они обманут меня. Встречу ли я когда-нибудь женщину, которой смогу доверять?»

 

Передо мной был умный и чуткий человек, который, даже понимая, что происходит, продолжал идти на поводу у своего умершего отца. Я никогда не забуду день, когда он пришёл ко мне после того, как ему удалось победить накрывшую его волну подозрительности, и эта победа согрела его изнутри. На его глазах были слёзы, когда он сказал мне: «Знаете, Сюзан, в моей жизни нет ничего такого, что оправдывало бы мои постоянные страхи».

«Чувствую, что мне нечем дышать»

Когда у меня на приёме появилась Барбара, 39-летняя стройная женщина-композитор музыки для телешоу, она была в глубокой депрессии: «Я проснулась ночью и почувствовала внутри такую пустоту, что казалось, что я при смерти. Я в своё время была музыкальным вундеркиндом: в пять лет я играла концерты Моцарта, а в двенадцать мне дали стипендию в Джуллиард. Профессионально всё идёт прекрасно, а внутри я при смерти. Полгода назад пришлось лечь в больницу из-за депрессии. Я чувствую, что потеряна, не знаю, куда мне пойти».

 

Я спросила Барбару, произошло ли что-то особенное, что могло бы спровоцир