Владимир высоцкий. Я не люблю. Мой черный человек. Островок с названием «в. В. »

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ

 

Я не люблю

 

 

Я не люблю фатального исхода,

От жизни никогда не устаю.

Я не люблю любое время года,

В которое болею или пью.

 

Я не люблю холодного цинизма,

В восторженность не верю, и ещё —

Когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо.

 

Я не люблю, когда наполовину

Или когда прервали разговор,

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

 

Я ненавижу сплетни в виде версий,

Червей сомненья, почестей иглу,

Или — когда все время против шерсти,

Или — когда железом по стеклу.

 

Я не люблю уверенности сытой,

Уж лучше пусть откажут тормоза.

Досадно мне, коль слово «честь» забыто

И коль в чести наветы за глаза.

 

Когда я вижу сломанные крылья —

Нет жалости во мне, и неспроста,

Я не люблю насилья и бессилья,

Вот только жаль распятого Христа.

 

Я не люблю себя, когда я трушу,

Я не терплю, когда невинных бьют.

Я не люблю, когда мне лезут в душу,

Тем более — когда в нее плюют.

 

Я не люблю манежи и арены:

На них мильон меняют по рублю, —

Пусть впереди большие перемены,

Я это никогда не полюблю.

 

1972-1973

 

Прошла пора вступлений и прелюдий.

Все хорошо, не вру, без дураков.

Меня к себе зовут большие люди,

Чтоб я им пел «Охоту на волков».

 

Быть может, запись слышал из окон,

А может быть, с детьми ухи не сваришь.

Как знать! Но приобрел магнитофон

Какой-нибудь ответственный товарищ.

 

И, предаваясь будничной беседе

В кругу семьи, где свет торшера тускл,

Тихонько, чтоб не слышали соседи,

Он взял, да и нажал на кнопку «пуск».

 

И там, не разобрав последних слов

(прескверный дубль достали на работе),

Услышал он «Охоту на волков»

И кое-что еще на обороте.

 

И все прослушав до последней ноты,

И разозлясь, что слов последних нет,

Он поднял трубку: «Автора «Охоты»

Ко мне пришлите завтра в кабинет».

 

Я не хлебнул для храбрости винца

И, подавляя частую икоту,

С порога от начала до конца

Ему пропел ту самую «Охоту».

 

Его просили дети, безусловно,

Чтобы была улыбка на лице.

Но он меня прослушал благосклонно

И даже аплодировал в конце.

 

И об стакан бутылкою звеня,

Которую извлек из книжной полки,

Он выпалил: «Да это ж про меня!

Про нас про всех, какие к черту

волки?!»

 

 

Ну все — теперь, конечно, что-то будет.

Уже три года — в день по пять звонков.

Меня к себе зовут большие люди,

Чтоб я им пел «Охоту на волков».

 

Мой черный человек

 

 

Мой черный человек в костюме сером,

Он был министром, домуправом,

офицером.

Как злобный клоун, он менял личины

И бил под дых, внезапно, без причины.

 

И, улыбаясь, мне ломали крылья.

Мой хрип порой похожим был на вой,

И я немел от боли и бессилья

И лишь шептал: — Спасибо, что живой.

 

Я суеверен был, искал приметы,

Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда...

Я даже прорывался в кабинеты

И зарекался: — Больше — никогда!

 

Вокруг меня кликуши голосили:

— В Париж мотает, словно мы

в Тюмень!

Пора такого выгнать из России!

Давно пора, видать, начальству лень.

 

Судачили про дачу и зарплату:

Мол, денег прорва, по ночам кую.

Я все отдам! — берите без доплаты

Трехкомнатную камеру мою.

 

И мне давали добрые советы,

Чуть свысока, похлопав по плечу,

Мои друзья — известные поэты:

— Не стоит рифмовать «кричу —

торчу».

 

И лопнула во мне терпенья жила,

И я со смертью перешел на «ты»,—

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.