Из «Кентерберийских рассказов»

(перевод И. А. Кашкина)

Рассказ Эконома

 

Жил Феб когда-то на земле средь нас,
Об этом в книгах старых есть рассказ.
Он был красавец рыцарь, весельчак.
Его стрелы боялся злобный враг.
Убил Питона он, когда тот змей
На солнце выполз из норы своей.
И много подвигов и славных дел
Он луком страшным совершить успел.

Умел играть на лютне он, на лире,
И голоса во всем подлунном мире
Такого звонкого не услыхать.
Вот Амфион, царь Фивский, ограждать
Умел свой город сладкогласным пеньем,
Но Феб пел лучше, звонче, без сомненья,
И был к тому же строен он, пригож.
Нет в мире никого, кто с ним бы схож
По вежеству и красоте считался,
А в благородстве с ним бы не сравнялся
Славнейший рыцарь всех времен и стран.
И в знак того, что змей им был попран,
Носил в руке он лук свой смертоносный,
Благоуханный, словно ладан росный.

Так вот держал тот Феб ворону в доме,
И в самой лучшей Фебовой хороме
Стояла клетка. В ней же много лет
Ворона та жила. Таких уж нет.
Вся белоснежна, словно лебедь белый,
Она не хуже соловья свистела
И щелкала, а Феб ее любил,
По-человечьи говорить учил,
Как говорят иной раз и сороки.
И уж не знаю я, в какие сроки,
Но научилась птица говорить
И речь людей могла передразнить.

Еще жила жена у Феба в доме,
Все в той же самой расписной хороме.
Любил ее супруг и баловал
И сутки круглые ей угождал,
Но только, если правду вам сказать,
Затеял он супругу ревновать.
Держал ее, бедняжку, под замком
И никогда гостей не звал он в дом,
Страшась, что ими может быть обманут.
Хоть ревновать мужья не перестанут,
Но им скажу: друзья, напрасный труд.
Вас все равно супруги проведут,
Как бы ни заперли вы клетку прочно.
Когда в делах и мыслях непорочна
Жена, зачем ее вам запирать?
Развратницу ж не тщитесь охранять,
Всегда найдется для нее лазейка.
А там поди-ка укори, посмей-ка.
Чем жен стеречь... да лучше прямо в ад!
Вам это все преданья подтвердят.

Но я вернусь к тому, с чего я начал.
Достойный Феб, о том весь свет судачил,
Любил без памяти свою жену.
Из всех страстей он знал лишь страсть одну
Ей угождать до самой до могилы.
И не жалел своей мужской он силы,
Лишь бы с супругою в приятстве жить
И навсегда единственным пребыть.
Но ничего снискать не удается,
Когда природа в чем-нибудь упрется.
К упрямству склонна вся живая тварь
Теперь не меньше, чем когда-то встарь.

Из коршуна не сделаешь наседку.
Возьмите птицу и заприте в клетку,
Ее кормите золотым пшеном,
Поите не водой, а хоть вином
И содержите в чистоте и холе -
Но захиреет пленница в неволе.
Стократ дороже клетки золотой
Простор полей или шатер лесной,
Где в скудости, в опасности и в страхе
Жить доводилось этой бедной птахе,
Где в пищу ей лишь червяки, да гады,
Да нечисть всякая. А птицы рады,
Когда из клетки могут упорхнуть,
Опять свободно крыльями взмахнуть.

Возьмите кошку, молоком поите
Иль мясом, рыбой вы ее кормите,
А под вечер укладывайте спать
С собою рядом в теплую кровать -
Но пусть услышит мышь она в норе
Или увидит птицу на дворе,
Вмиг позабудет сливки, молоко,
Глаза свои раскроет широко
И на охоту тотчас побежит,
Такой у ней к охоте аппетит.
Коль угнездилась от природы страсть,
Ее ничем непобедима власть.

А то еще смотрите: вот волчица,
Когда придет пора совокупиться,
Своею похотью ослеплена,
Самца такого выберет она,
Что, поглядеть, нет хуже, -и довольна.

Но, кажется, примеров уж довольно.
Я о мужчинах только говорю,
А к женщинам почтением горю.
А вот мужчины, верно, похотливы,
Непритязательны, нетерпеливы,
Готов мужчина похоть утолить,
Хотя б жену пришлося оскорбить
Уж самым выбором подруги низкой,
Которую он сам не пустит близко
К жене красивой, ласковой и верной.
Ах, плоть сильна, и только пламень серный
Искоренит в нас любострастья грех.
Да, новизна так привлекает всех,
Что в добродетели и постоянстве,
Как в повседневном тягостном убранстве,
Никто из нас не может долго жить.
И нечего об этом говорить.

Был Феб, измены не подозревая
И от жены беды себе не чая,
Обманут легкомысленной женой.

Всю страсть свою, весь пыл любовный свой,
Не устрашась и не стыдясь нимало,
Она другому втайне отдавала, -
Он с Фебом рядом так же стать достоин,
Как живодер с вонючих скотобоен.
Себе получше выбрать не могла;
Но от худого только больше зла.

Феб надолго однажды отлучился,
И вмиг с женою хахаль очутился.
Неблагозвучно, подло это слово -
Сказал его я, не желая злого.

Платон-мудрец так написал однажды:
'Со словом в лад верши поступок каждый".
И если точным словом говорить,
То слово с делом так должны дружить,
Чтоб не было меж ними расхожденья.
Я грубый человек, и, к сожаленью,
Я грубо говорю. Но в самом деле, -
Когда миледи согрешит в постели,
Меж ней и девкой разница в одном:
Ее любовника зовут 'дружком",
Когда прознают, самоё же 'милой",
А девка с хахалем сойдут в могилу
Позоримы прозванием своим.
Не лучше ль словом грубым и одним
Равно обеих грешниц называть
И в слове том поступок их сравнять?

Так точно и короны узурпатор,
Тиран воинственный иль император
С разбойником, как брат родимый, схож,
Ведь нрав у них по существу все то ж.
Раз Александр от мудреца услышал,
Что если, мол, тиран всех прочих выше
И может он законом пренебречь
И целый город для забавы сжечь
Или стереть с лица земли народец, -
Тогда он, значит, вождь и полководец;
Лишь от разбойника поменьше зла, -
Ведь шайка у разбойника мала, -
Но Каина на нем лежит печать:
Он для людей -отверженец и тать.

Мне книжная ученость не пристала,
Я не хочу, чтоб речь моя блистала
Цитатами, вернусь скорее вспять,
Чтоб попросту рассказ мой продолжать.
Ну, Фебова жена дружка позвала
И долго страсть в постели утоляла.

Ворона в клетке видела все это
И, Фебу верная, была задета.
Когда вернулся Феб к себе домой,
Он изумлен был песенкой такой;
Она закаркала: 'У-крал! У-крал! У-крал!"

'Я от тебя такого не слыхал, -
Феб удивился. -Ты ж умела петь.
Так отчего ж ты стала так хрипеть?
Ведь прежде ты певала так приятно.
Что значит этот возглас троекратный?"

И Фебу тут ворона так сказала:
'Не зря я столь зловеще распевала.
О Феб! Твоей не ценят красоты,
Учтивости, душевной чистоты,
Твоих забот и твоего таланта,
Того, что ты бесценней адаманта.
Мерзавец низкий честь твою украл
И в грязь ее кощунственно втоптал.
Он, этот червь в сравнении с тобою,
Бесчестил ложе здесь с твоей женою".
Чего ж вам больше? Фебу все сказала
И грубыми словами описала
Все в точности, как совершалось зло
И от кого оно произошло.

И отшатнулся Феб, и помертвел он,
И боль ужасная пронзила тело,
И в приступе невыразимых мук
Он взял стрелу, согнул могучий лук
И наповал жену свою убил,
Которую без памяти любил.
Так сделал он. Ну, что еще сказать?
Червь сожалений стал его глодать,
Кифару, лютню, арфу, псалтирьон
Разбив, свой лук сломал и стрелы он.
Потом, к своей вороне обратясь,
Сказал с презрением: 'Послушай, мразь,
В твоих речах змеиный яд разлит.
Убита не жена, а я убит.
Увы! Что сделал я? И нет возврата.
За тяжкий грех тягчайшая расплата.
Подруга верная тяжелых дней,
Жена моя, жемчужина ночей,
Что мне всегда так сладостно светила,
Не может быть, чтоб ты мне изменила!
Теперь лежишь бескровна, холодна,
Злосчастная, невинная жена.
Рука проклятая, как ты решилась?
Как мысль в мозгу змеею угнездилась?
Поспешный гнев, разящий наповал!
О, подозрений горестных фиал!
Едва его доверчиво испил я,
Как существо чистейшее убил я.
Где был рассудок и сужденье где?
Когда клевещет мстительный злодей,
Возможно ль без улики непреложной
Вине поверить явно невозможной?
Да не разит виновного стрела,
Коль не докажут достоверность зла.
И зло великое ты совершаешь,
Когда с возмездием столь поспешаешь,
Как я, злосчастный, ныне поспешил.
Слепящий гнев, скольких он погубил.
Увы! Что жизнь теперь мне? Умираю!"

И, обратясь к вороне: 'Знаю, знаю,
Чем наказать тебя за клевету,
Была бела ты, как жасмин в цвету,
И пела ты всех соловьев звончей,
И речь твоя журчала, как ручей.
Отныне ты всего навек лишилась:
В последний раз в словах твоих струилась
Отрава, коей корень сатана.
Как сажа, будешь ты теперь черна,
Нахохлившись, людское сердце хмуря,
Ты каркать будешь, если дождь иль буря
Приблизится. Ты и твое потомство
Поплатитесь навек за вероломство".

И он схватил завистливую птицу,
Вмиг перья ощипал, и, как черницу,
Он в рясу черную ее одел,
И отнял речи дар, и повелел,
Чтобы не пела никогда отныне,
Кичась пред птицами в своей гордыне.

И вышвырнул ревнивицу за дверь,
Чтоб презирал ворону всякий зверь,
Как верную служанку сатаны.
Вот почему вороны все черны.

Друзья мои. Из этого примера
Вы видите: во всем потребна мера.
И будьте осмотрительны в словах.
Не говорите мужу о грехах
Его жены, хотя б вы их и знали,
Чтоб ненавидеть вас мужья не стали.
Царь Соломон, как говорит преданье,
Оставил нам в наследство назиданье -
Язык держать покрепче под замком,
Но я уже вам говорил о том,
Что книжной мудростью не мне блистать.
Меня когда-то поучала мать:
'Мой сын, вороны ты не позабудь
И берегись, чтоб словом как-нибудь
Друзей не подвести, а там, как знать,
Болтливостью их всех не разогнать.
Язык болтливый -это бес, злой враг,
И пусть его искореняет всяк.
Мой сын! Господь, во благости своей,
Язык огородил у всех людей
Забором плотным из зубов и губ,
Чтоб человек, как бы он ни был глуп,
Пред тем, как говорить, мог поразмыслить
И беды всевозможные исчислить,
Которые болтливость навлекла.
Но не приносит ни беды, ни зла
Речь осмотрительная и скупая.
Запомни, сын мой, в жизнь свою вступая:
Обуздывай язык, пускай узда
Его не держит только лишь тогда,
Когда ты Господа поёшь и славишь.
И если хоть во что-нибудь ты ставишь
Советы матери -будь скуп в словах
И то ж воспитывай в своих сынах,
Во всем потомстве, коль оно послушно.
Когда немного слов для дела нужно,
Губительно без устали болтать".
Еще сказала мне тогда же мать:
'Многоглаголанье -источник зла.
Один пример привесть бы я могла:
Топор, он долго сучья отсекает,
Потом, хвать, руку напрочь отрубает,
И падает рука к твоим ногам.
Язык так разрубает пополам
И дружбу многолетнюю, и узы,
Связующие давние союзы.
Клеветники все Богу неугодны.
Про это говорит и глас народный,
И Соломон, и древности мудрец -
Сенека, и любой святой отец.
Прочтите хоть псалмы царя Давида.
Коль слышал что, не подавай ты вида,
Что разобрал, а если при тебе
Предался кто-нибудь лихой божбе,
Речам опасным, -притворись глухим.
Сказал народ фламандский и я с ним:
'Где мало слов, там мир и больше склада".
Коль ты смолчал, бояться слов не надо,
Которые ты мог не так сказать.
А кто сболтнул -тому уж не поймать
Спорхнувшей мысли. Коль сказал ты слово,
То, что сказал, -сказал. Словечка злого,
Хотя б оно и стало ненавистно,
Нельзя исправить. Помни днесь и присно,
Что при враге не надобно болтать.
Ты раб того, кто сможет передать
Слова твои. Будь в жизни незаметен,
Страшись всегда и новостей и сплетен.
Равно - правдивы ли они иль ложны;
Запомни, в этом ошибиться можно.
Скуп на слова и с равными ты будь
И с высшими. Вороны не забудь.

Здесь кончается рассказ Эконома о вороне

 

 

Рассказ Аббатисы

В одном из азиатских городов
Меж христианских был квартал еврейский;
Правитель в тех краях ростовщиков
Не трогал ради выгоды житейской,
Хоть Господу они мерзки и дерзки;
А улицу, что шла через квартал,
Как проходную каждый житель знал.

И вот на этой улице в конце
Стояла школа; в ней учили строго
Детишек христианских; об Отце
Небесном им рассказывали много,
Как в школах принято; и, славя Бога,
Они там петь учились и читали -
Так исстари детишек обучали.

Средь школьников был сын одной вдовы
Лет от роду семи; без принужденья
Любить Христову Матерь он привык;
Такое он питал к ней уваженье,
Что, увидав ее изображенье,
Он перед ним колени преклонял
И многократно Ave * повторял.

Так сына своего вдова учила
Чтить Пресвятую Деву глубоко;
Благоговеть пред нею приучила -
'Хороший мальчик учится легко" -
Подобия искать недалеко:
Как думаю об этом, вспоминаю
Младенчество святого Николая.

Однажды в школе он букварь читал;
Другие петь учились антифоны.
Он Alma Redemptoris ** услыхал
И, песнопеньем дивным увлеченный,
Приближась, слушал как завороженный,
И первый стих - и голос, и слова -
Он выучил, прослушав раза два.

Но он совсем не понимал латыни -
Учить ее поздней они начнут -
И стал просить дружка, чтоб тот уж ныне
Истолковать сей гимн ему взял труд
И объяснить, зачем его поют.
И так узнать об этом он стремился,
Что даже на колени становился.

Его товарищ старше, был, чем он,
И отвечал: 'Сей гимн, могу представить,
Владычице небесной посвящен;
Святую Деву научает славить,
Когда умрем, нас просит не оставить;
А больше не скажу, как ни желаю:
Грамматики ведь я еще не знаю".

'Так эта песнь посвящена блаженной
Христовой Матери? Тогда слова
И ноты, - мальчик молвил, - совершенно
Я выучу еще до Рождества!
Пускай букварь я буду знать едва,
Пусть высекут меня без сожаленья -
Я разучу святое песнопенье!"

Его товарищ по пути домой
День изо дня учил его; прилежно
Наш мальчик вытвердил напев святой
И пел его так правильно и нежно
Два раза в день - не мог ведь он небрежно
Петь песнопенье, что посвящено
Марии-Деве, чтимой им давно!

Как я уже сказала, проходил
Через квартал еврейский мальчик в школу
И гимн Марии пел что было сил;
И разносился голосок веселый;
А если ученик наш шел из школы,
То удержаться и не петь не мог,
Покуда не ступал на свой порог.

Но сатана, гнездо от века вьет
В сердцах евреев; он сказал: 'Увы!
Народ Израиля! Ваш удел не мед.
Так неужели разрешите вы,
Чтобы мальчишка этот, сын вдовы,
Так оскорблял, без страха и без меры,
Священные устои нашей веры?!"

Тут меж евреев было решено
Со света сжить вдовицыного сына;
Убийца нанятый, когда темно
И поздно стало, ни души единой
Не видно было в улице пустынной, -
Его схватил, скрутил на месте прямо,
И, горло перерезав, бросил в яму.

Я говорю, что выбросил он тело
В дыру, куда сливали нечистоты.
О, Иродов новейших злое дело!
Народ, Всевышним проклятый! На что ты
Рассчитывал? Дурны твои расчеты -
Ведь к небу вопиет такая кровь,
А Божья честь восторжествует вновь!

О мученик! О девственник невинный!
В небесный хор отныне ты избран.
Как написал на Патмосе в пустыне
Святой Христов апостол Иоанн,
Пред агнцем белоснежным будет зван
Петь гимны тот, кто женщин не познает:
Лишь девственникам это подобает.

А бедная вдова всю ночь ждала
Дитя свое, а мальчик все не шел;
И потому, когда заря взошла,
Бледна лицом в предчувствии всех зол,
Она пошла, куда Господь повел;
И люди ей не в добрый час сказали,
Где мальчика в последний раз видали.

С любовью материнскою в груди
Пошла она, почти теряя разум,
Осматривая на своем пути
Знакомые места унылым глазом;
Христову Матерь жарче с каждым разом
На помощь призывала крест содеяв;
И вот она пришла в квартал евреев.

Она молила и просила всех
Евреев, кто там жил, чтоб ей сказали,
Кто видел ее мальчика; у тех
Один ответ был - 'нет"; она едва ли
Его нашла бы, но Господь чуть дале
Ей путь к ужасной яме указал,
В которой мальчик брошенный лежал.

Великий Боже, ты во всем творенье
Свою являешь славу - так гляди!
Сей веры изумруд, сей ангел рвенья,
Брильянт сей - без дыхания в груди
Лежал; но чудо было впереди:
Он Alma Redemptoris вдруг запел,
Да так, что каждый камень зазвенел!

Кто мимо проходил из христиан -
Все подошли взглянуть на это диво;
Послали за шерифом, кто избран,
Чтобы блюлись законы справедливо.
Шериф явился сразу и правдиво
Восславил Приснодеву, свет людей;
Евреев же велел схватить скорей.

В слезах соседи подняли дитя;
А он все пел, презревши смерти жало.
Как в монастырь ближайший чуть спустя
Повозка с убиенным заезжала,
Мать замертво в ногах его лежала
И, поднятая, упадала в пыль,
И плакала, как новая Рахиль.

К евреям грозно пытки применив,
Шериф в их преступленье стал уверен,
И всех, к нему причастных, был шериф
Оставить без расплаты не намерен:
'Да будет зло тому, кто злонамерен!"
Их к виселице дикий конь тащил,
И по закону их палач казнил.

На смертном ложе мученик лежал
Пред главным алтарем, пока шла служба;
Аббат со всею братией считал,
Что схоронить его быстрее нужно;
Но, окроплен святой водой - неложно!
Заговорил он, окроплен водой,
И вновь запел он антифон святой.

Аббат - а человек он был святой,
Как все монахи (или как монахи
Должны бы быть) со всею добротой
Стал вопрошать: 'Дитя мое, я в страхе
Господнем; я глазами шарю в прахе -
Скажи, как чудо объяснить сие?
Ведь горло перерезано твое!"

'Прорезано до самых позвонков, -
Ответил мальчик, - но Господней волей
Законы естества переборов, -
Как в ваших книгах сказано, - доколе
Угодно Господу - живу я доле.
За то, что я Пречистую любил,
Христос мне петь О Alma разрешил.

Источник благодати, Мать Христову,
Я почитал всю жизнь со всею силой;
Когда был предан смерти я сурово,
Ко мне она пришла и петь просила
Гимн Alma Redemptoris, столь мне милый;
И зернышко, помнилось, в этот миг
Она мне положила на язык.

Вот отчего пою и петь я буду
Христову Мать в небесной вышине,
То зернышко не уберут покуда;
А после так она сказала мне:
'Мой маленький, возьму тебя к себе;
Как зернышко от уст твоих отринут,
Не бойся: ты не будешь мной покинут".

Святой аббат богобоязнен был
И с языка он зернышко убрал,
И тихо дух умерший испустил;
Кто чудо видел - на колени пал,
Аббат неудержимо зарыдал
Солеными обильными слезами
И ниц простерся, и лежал как камень.

Вся братия простерлась также ниц,
Пречистую безмерно прославляя.
В одну из беломраморных гробниц
Затем малютку отнесли, рыдая;
В ней похоронен был достойный рая
И там лежит, нашед свой вечный дом.
Дозволь с ним, Боже, свидеться потом!

О юный Хью из Линкольна, убитый
Евреями, отверженными Богом,
Как этот мальчик! Помяни в молитве
Нас, сирых, слабых, согрешивших многим!
О Господи Христе! Сойди к убогим
И даждь нам чистой милости елей
За почитанье Матери Твоей!
Аминь.

Здесь кончается рассказ Аббатисы

* Ave - "[Богородице дево] радуйся" (лат.)
** Alma Redemptoris - "Благая Искупителя [мать]"(лат.)

Рассказ Кармелита

Так слушайте, что расскажу вам, други:
Викарий некий жил в моей округе.
Он строгостью своею был известен -
Даров не брал, не поддавался лести,
Сжег на своем веку колдуний много,
Карал развратников и своден строго,
Судил священников и их подружек,
Опустошителей церковных кружек,
Обета нарушителей и клятвы:
Коль осквернили чем-нибудь обряд вы,
Коль вы не выполнили завещанья, -
Епитимьей карал он в наказанье.
Гроза ростовщиков и святокупцев,
Бескровных, но мерзейших душегубцев, -
Всего он строже был к прелюбодею,
И в этом укорять его не смею.
Того, кто добродетель нарушал,
Всего суровей пеней он карал.
Кто не платил налога с поля, с гари,
Тот скоро узнавал, как строг викарий;
Кто в церкви был на приношенья скуп,
На тех всегда точил викарий зуб.
На них он вел с десяток черных списков,
Чтоб посохом их уловлял епископ.
Но мог и сам он налагать взысканье;
Для этого имел на содержанье
Он пристава, лихого молодца:
По всей стране такого хитреца
Вам не сыскать со сворою ищеек.
Виновных он тащил из всех лазеек.
Он с них изрядный получал доход.
Иной ему заткнет подачкой рот,
Иной ему невинного укажет.
Не видывал я человека гаже.
Но все-таки о нем я расскажу -
За приставами я всегда слежу.
Они же тронуть пальцем нас не смеют,
Зане над нами власти не имеют.

Вмешался пристав: 'А еще, мой друг,
Мы не имеем права трогать шлюх".

На то хозяин: 'Ты черед свой знай!
Рассказывает он, ты не мешай.
Вы ж приставов, отец мой, не щадите
И на его гримасы не глядите".

И продолжал рассказ свой кармелит:
'На воре шапка, вижу я, горит.
Так вот, у пристава того на службе
Все сводни были и ему по дружбе
Своих клиентов помогали стричь.
Как соколы заклеванную дичь
Охотнику несут за кров и пищу,
Они ему развратника отыщут,
Он обдерет его, а сам патрон
Не знает часто, как плутует он.
Тянул он в суд разинь и простаков,
Что рады были горстью медяков
Иль выпивкой в таверне откупиться.
За стерлинг он готов был удавиться
И, как Иуда, в кошелек особый
Ссыпал все золото, а скверной пробы
Истертые монеты, барахло
Домашнее его патрону шло
В уплату штрафов или десятины.
Так жил, в своих пороках триединый,
Равно презренный пристав, сводник, вор.
К знакомой шлюхе он ходил во двор,
А та шепнет ему, что, мол, сэр Хью
Забыл у ней свой посох и скуфью,
А что сэр Ральф запачкал, мол, сутану
(Всех пакостей перечислять не стану).
Тут пристав их схватить грозится разом.
Размахивает папским он приказом,
Всегда все тем же, и волочит в суд,
Где их возьмут да вмиг и обстригут.
Когда ж руна лишалися бараны,
Он речью льстивой заживлял их раны:

'Не бойтесь, друг, я вас из черных списков
Уж вычеркнул, и не найдет епископ
О том проступке никаких следов,
Поверьте, что служить я вам готов".

Да вымогательств всяческого рода
Не перечислить мне в четыре года.
Был нюх его на этот счет утончен,
Как у борзой собаки иль у гончей.
Оленя им быстрее не загнать,
Чем он прелюбодея мог поймать
С супругой чьей-нибудь или девицей,
Тогда проворству нечего дивиться,
Когда оно приносит нам доход.

И вот случилось, в дальний он приход
Отправился за легкою добычей -
Таков уж был у пристава обычай.
Хотел вдову-старушку припугнуть
И, вызвав в суд, содрать хоть что-нибудь.
И вот в лесочке иомена он встретил
И на приветствие его ответил.
Был иомен тот наряден: весь в зеленом,
Верхом он ехал на коне холеном;
С ним лук и стрелы, шапка на макушке
Зеленая с коричневой опушкой.

'Привет вам, сэр, - его окликнул пристав, -
Дай Бог прожить вам в здравии лет триста".

'Спасибо, друг, и вам того желаю.
Вас первого сегодня я встречаю.
Путь держите куда и далеко ль
И направляетесь туда отколь?"

'Да тут поблизости, взыскать налоги
Меня направил господин мой строгий".

'Так, стало быть, приятель, вы бэйлиф?"

'Вот именно", - сказал наш пристав, скрыв,
Что при суде церковном находился.
Церковным приставом он постыдился
Себя назвать. Презренно это имя.
"A depardieu, так значит, ты сродни мне.
И я бэйлиф, но редко здесь бываю,
В округе этой никого не знаю.
Давай же подружимся мы с тобой.
Знай, полный кошелек всегда со мной.
А если вздумаешь нас посетить,
Готов с тобой и дом свой разделить".

Не разобрав, что дело тут нечисто:
" A gra'merci" *, - ему ответил пристав.
И вот решили: надо им дружить,
Почаще время вместе проводить.

Был пристав говорлив и любопытен,
В своих расспросах скор и ненасытен:

'Где вы живете, дорогой мой брат?
К вам в гости завернуть я был бы рад".

'Живу я, друг, на севере далеко,
Но раз мы повстречались волей рока,
Наверное, по мне ты затоскуешь
И моего жилища не минуешь".

'Хотел бы с вами чаще я встречаться,
Чтоб можно было опытом меняться.
По ремеслу вы пристав, как и я,
К тому ж отныне с вами мы друзья.
Вы мне расскажете свои приемы.
Они мне, может статься, незнакомы.
Коль есть в них грех, на это не глядите.
Мои грехи покрыть мне помогите".

'Да нет, мой друг, мне не к чему таиться,
Но только нечем мне с тобой делиться.
Совсем ничтожен личный мой доход:
Что соберу - хозяину идет,
А у меня хозяин очень строгий.
И вот всю жизнь бью по дорогам ноги.
Я вымогательством одним кормлюсь,
Из года в год я так и этак бьюсь,
Лишь бы с людей хоть что-нибудь содрать.
Вот все, мой друг, что я могу сказать".

'Вот именно, так поступать и надо, -
Воскликнул пристав, - друг мой, сердце радо
Об этом слышать. Я их не щажу,
Коль попадутся - петлей пригрожу
И обираю их дома до нитки,
Как ни были б они в уловках прытки.
Да в самом деле, коль не вымогать,
Пришлось бы мне с семьею голодать.
И нечего о том в исповедальне
Нам каяться; в чужой опочивальне
Сам исповедник побывал не раз,
Так грех ему винить облыжно нас,
Что мы кошель у грешников срезаем, -
Мы тем вертеп разврата очищаем.
Теперь открыть свое должны вы имя,
Чтоб вас назвать приятелем своим я
Пред всеми мог". Качнулся, словно в зыбке,
В седле высоком иомен, тень улыбки
Коснулась уст его, и он сказал:

'Мой добрый друг, я вовсе не скрывал,
Что родом бес я, что пришел из ада,
Что мне туда вернуться вскоре надо,
Все недоимки на земле собрав.
Ты в основном был совершенно прав:
И мне доход дают грехи людские,
Опять же прав ты - все равно какие.
И я готов на край земли скакать,
Чтоб тот оброк любой ценой взыскать".

'Не может быть! - тут пристав закричал.
А я-то вас за иомена считал.
Да, но каков ваш облик и наряд,
Когда к себе вернетесь вы назад?"
'В аду определенной нету формы,
А на земле - тут с некоторых пор мы
Какой угодно принимаем вид.
И, судя по тому, кто как глядит,
Он человека, обезьяну видит
Иль даже ангела (пусть не обидит
Тебя тот облик, мой дражайший друг).
И фокусник одним проворством рук
Вам чудеса показывает; что же,
Так с черта можно спрашивать и строже".

'А почему столь разные обличья
Вы принимаете? Из страха? Для приличья?"

А черт ему: 'Затем, чтоб нам верней
Настичь добычу, подружиться с ней".

'Да, но к чему вам хлопоты такие?"

'Причины есть, мой друг, кое-какие.
О них сейчас рассказывать мне лень.
Да и к тому ж я потерял весь день;
За утро ничего не перепало.
Хвалиться мне добычей не пристало.
Ловить ее - вот думаю о чем,
А как ловить, не спрашивай о том.
Ты не поймешь иных моих уловок,
Хотя, как пристав, ты и очень ловок.
Но ежели ты очень хочешь знать,
Никто как Бог велит нам хлопотать.
Случается, в своем бесовском рвенье
Мы исполняем Божьи повеленья;
Хотим ли этого иль не хотим, -
Бессильны мы на деле перед ним,
И иногда орудьем избирает
Он нас своим и мучить позволяет
Не душу грешника, одно лишь тело.
Так с Иовом, коль помнишь, было дело.
А иногда мы получаем власть
И плоть и душу заодно украсть.
И иногда поручено тревожить
Нам только душу, отравляя ложью
Ее покой; но если устоит
Тот человек и веру сохранит -
Спасет он душу, хоть бы для геенны
Его костяк предназначался тленный.
А то по воле Божьей и слугой
Нам быть приходится; иной святой,
Как, например, святой Дунстан, епископ,
Распоряжался бесами. Столь низко
Не падал я, но раз на юге жил
И там гонцом апостолам служил".

'И что ж, из тех же самых элементов,
Которые мы знаем от студентов,
Готовите свои обличья вы?"

И бес ему: 'Ах, нет у нас дратвы,
Что их скрепляла бы. Мы чаще просто
Лишь притворяемся. Иль, скрав с погоста
Несгнивший труп, в нем начинаем жить,
Его устами смертным говорить.
Так некогда пророк ваш Самуил
Устами Пифониссы говорил,
Хоть сомневаются иные в этом;
Разгадку предоставим мы поэтам
И богословам, нам в том нет нужды.
Но, вижу я, разгадки хочешь ты.
Так надо в ад тебе со мной спуститься,
На опыте там сможешь обучиться
И с кафедры о бесах прорицать.
Тогда их облик будешь лучше знать,
Чем Данте Алигьери иль Вергилий,
Которые у нас в аду не жили,
Пока не умерли они, конечно.
Но надо поспешать нам, друг сердечный.
Ведь раньше, чем придется нам расстаться,
Успеешь вволю ты наудивляться".

'Ну, этому так скоро не бывать.
Зачем мне нашу клятву нарушать?
Пускай ты бес иль даже сатана,
Пребудет в силе навсегда она.
И верен дружбе я с названым братом,
Пусть этой дружбе даже и не рад он.
И на работе дружбу мы скрепим -
Бери свое, - доволен я своим.
Но если посчастливится нажить
Богатство нам - давай его делить".

'Ага, - промолвил бес, - ну что ж, идет".
И снова двинулись они вперед.
Когда они добрались до селенья,
Которое наметил к разграбленью
Церковный пристав, повстречался им
Груженный сеном воз, а рядом с ним
Хозяин хлопотал, стараясь сдвинуть
Упряжку с места. Но глубоко в глину
Колеса врезались, и воз стоял.
Возница бешено коней хлестал,
Вопя на них: 'Ну, Скотт! Живее, Брук!
Какому черту вас спихнуть бы с рук,
Поганых образин; и надо ж было,
Чтоб разродилась лучшая кобыла
Такою парой хилой и ленивой.
Да чтоб вас черт побрал с хвостом и гривой,
А заодно и весь дурацкий воз".

И пристав бесу задал тут вопрос:
'А не поймать ли на слове мужлана?
Давай проучим вместе грубияна.
Ты слышишь, подарил тебе он воз,
Коней и сено, и при этом нес
Он богомерзские, ты слышал, речи.
Теперь ему отговориться нечем.
Хватай коней, его ж я в суд сведу".

'Он неподсуден адскому суду.
И, видит Бог, сбрехнувши тут про черта,
Он мыслей не имел такого сорта.
Спроси его иль погоди-ка малость".

Хозяина же обуяла жалость.
Он потрепал исхлестанные спины,
И кони налегли, и вот из глины
Воз сдвинулся. 'Еще, ребятки, но! -
Вскричал хозяин. - Знаю я давно,
Что славные вы оба животины,
И не видать позорной вам кончины,
Вас не сведет на бойню живодер.
Но, Серый, но! Берись дружней, одер!
Да наградит Господь вас за работу.
Не буду я вас больше гнать до поту".

'Ну что, - промолвил бес, - иль я не прав?
Отлично знаю их несносный нрав.
Нет, милый друг, оставь его в покое,
Кричит одно он -думает другое.
И лучше нам с тобою удалиться,
Уверен я, здесь нечем поживиться".

По улице проехал пристав молча,
Негодование мешая с желчью,
Но вот опять он бесу зашептал:

'Мой милый брат, недавно я узнал:
Здесь проживает некая старуха.
Скупа она, скорей лишится слуха
Последнего, чем пенни из богатства
Отдаст. И покажу пример я братства.
Прокорм нам будет нелегко добыть
У здешнего народа. Так и быть.
Смотри же, как с ним надо управляться.
Старуха будет, знаю, упираться,
И знаю, что за нею нет греха.
Но как бы ни была она глуха,
А вызов в суд она небось расслышит,
И коль у ней не сгрызли денег мыши,
Двенадцать пенсов я с нее сдеру.
Я лишнего с клиентов не беру".
И пристав постучался к ней в ворота:

'Эй, вылезай из своего болота.
Иль, запершись в вертепе сем проклятом,
Лежишь с каким-нибудь попом иль братом?"

'Благословенье Божие на вас,
Сейчас я отомкну вам дверь, сейчас, -
На стук его откликнулась вдова. -
Я что-то не пойму, что за слова
Произнесли вы, сэр, и что хотите?"

'Сударыня, напрасно вы юлите.
Ты знаешь ли, презренная карга,
Благословляла ты сейчас врага
Господня. Вот приказ; и завтра в суд
Тебя, негодница, поволокут.
А там и не за то еще ответишь".

'Честной отец, мне кажется, ты бредишь.
Спаси меня Пречистой Девы имя!
Как можешь думать ты, чтоб я такими
Грехами стала душу осквернять.
Больна я, отче, надо мне лежать.
Едва хожу я, верь ты мне, не верь ты.
Но ехать в суд? Мне это горше смерти.
А если в чем меня в суде винят,
Так запиши в бумажке, милый брат,
А я уж попрошу пойти юриста.
Мне-то зачем, мое ведь дело чисто".

'Ну, черт с тобой. Но много ты потратишь
В суде кормов. Так лучше мне заплатишь
Двенадцать пенсов. Я ж приказ порву.
Плати скорей, - я, видит Бог, не вру:
Мне пенс перепадет из этих денег.
Викарий наш корыстлив и скупенек".

'Двенадцать пенсов! - охнула она. -
Да где ж их взять? Честная пелена
Христова гроба! Ни полушки нету,
Последнее внесла я по обету.
Кору с деревьев ем я и траву.
Не обижай ты бедную вдову".

'Эк невидаль, старухина хвороба.
Пусть черт возьмет тебя. Хотя из гроба -
Но деньги мне должна ты заплатить".
'Но, видит Бог, мне негде их добыть".

'Плати, карга. Не то я сам найду,
Что взять. Давай вон ту сковороду.
Ты мне должна еще с тех пор, как мужа
Ты оброгатила и я, дурак, был нужен,
Чтоб грех покрыть и от суда спасти".

'Ну, как не стыдно, Господи прости?
Тебя в глаза я в жизни не видала
Да и в судах ни разу не бывала.
Была чиста я перед мужем телом,
Не согрешила помыслом иль делом,
Иди ты в ад с моей сковородой,
Пусть сатана подавится тобой".
За ним старуха, плача, поползла
И, как умела, вора прокляла.
А бес спросил: 'Так, значит, в самом деле
Его отправить в ад бы вы хотели?
Вас, матушка, быть может, я не понял?"

И пристав так старушку эту пронял,
Что крикнула: 'Пусть черт его возьмет,
Коль сковороду мне он не вернет".
'Ну, нет, карга! Что мне попало в когти,
То уж мое. Зови, чтоб черт помог те,
А я уж кстати платье прихвачу".

'Постой-ка, друг, сказать тебе хочу,
Придется это или нет по нраву,
Что сковородкой и тобой по праву
Теперь владею я, - так бес сказал, -
Хочу, чтоб в ад скорее ты попал,
Узнаешь там, верь дьяволову слову,
Такое, что не снилось богослову".

И с тем проворно к приставу он скок
И в ад его с собою уволок,
Где мытарям местечко всем готово,
Как то свидетельствует Божье слово.

Будь этот пристав более пристоен
И вашего внимания достоин,
Я по Писанию б вам рассказал,
В какие он мучения попал,
Тогда бы сердце ваше содрогнулось.
Но даже если б сотня лет минулась,
Не мог бы я те муки передать.
Молитесь, чтоб Господня благодать
Вас защитила от таких мучений,
От козней дьявола и искушений.
Лев, рыкающий в логове не дремлет.
И тот, кто гласу моему не внемлет,
Добычей зверя может вскоре пасть.
Но не бескрайна адских козней власть,
Коль не нарушите Господня слова,
Вас оградит любовь и кровь Христова.
Помолимся ж о грешных приставах,
Страдающих у дьявола в когтях.

Здесь кончается рассказ Кармелита

* Большое спасибо (франц.)

 

Рассказ Мажордома

Под Кембриджем, в селенье Трэмпингтон,
Стояла мельница, со всех сторон
Ветлой, кустарником от глаз укрыта.
Была она ничем не знаменита.
И жил в ней мельник, как павлин, чванлив,
Со всеми груб, надменен и сварлив.
Он похвалялся, что в ничьей услуге,
Мол, не нуждается, умел на круге
Гончарном чашку иль горшок слепить,
Умел рыбачить, неводы чинить,
Боролся ловко и стрелял из лука,
Играл на дудке, коль томила скука,
И мог любого спорщика допечь.
Носил он на боку широкий меч;
На поясе ж нарядный был кинжал,
И кортик из-за пазухи торчал.
И ни один драчун иль плут прожженный
Не смел задеть его. Клинок каленый
Держал он для удобства за чулком,
Чем хвастался, когда был под хмельком.
Был он курносый, круглый и румяный,
Залысиной похож на обезьяну.
На рынках он ворюгою прослыл,
В мешках муки немало copy сбыл.
Но, вор искусный, избегал поимки.
Его прозвали все - Задира Симкин.
Он дочь священника в супруги взял.
Отец посуды медной много дал
В приданое: хотел, чтоб породнился
С ним мельник и на дочери женился.
Отец растил в монастыре девицу,
И Симкину такую голубицу
Хотелось в жены, чтоб она блюла
Цвет целомудрия и не лгала.
В науке монастырской мало прока:
Жена была болтлива, как сорока.
Их надо было видеть в воскресенье, -
На них глазело с завистью селенье:
Нарядный Симкин важно выступал,
Колпак свой длинный он чалмой свивал;
За ним жена в пурпуровой накидке.
И если кто-нибудь, не в меру прыткий,
Ее улыбкой, взглядом задевал,
Проститься с жизнью мог такой нахал:
Ее тотчас готовился пресечь
Кинжал иль кортик, ножик или меч.
Ревнивый муж, ведь он подобен зверю,
Иль слыть он хочет им, по крайней мере,
Хотя бы только для своей жены.
Так вот, по наущенью сатаны
Ей не давал покою брак неравный,
И все заносчивей и своенравней,
Все неприглядней становилась - хуже,
Чем застоялая вода из лужи.
Из страха звали все ее 'мадам',
Но чудилась всегда ее ушам
Насмешка в этом: ей, мол, подобало
Почтение, она ведь много знала
И, вышколенная в монастыре,
Блеснуть могла бы даже при дворе.

Давно уже постель они делил