Сомалийско-абиссинская граница

 

Стекла были пыльными и пропускали мало света, даже днем в комнате царил полумрак. Усугубляла дело типично арабская решетка на балконе, но не металлическая, а искусно сделанная из того же материала, из которого построен дом. Раньше она заменяла людям стекло, теперь же дополняла его. Без стекол здесь было нельзя жить – слишком много пыли идет с гор.

– Когда это снято? – Паломник внимательно рассматривал фотографии. На ней было несколько машин «Daimler-Benz G», пробивающихся через сутолоку улиц приграничного города Доло Одо. Вот они поворачивают. Вот они въезжают куда-то, за массивный забор какой-то виллы, ворота приметные – красного цвета.

– Две недели назад, итальянец… У этого палача здесь дом и женщина. Некоторые говорят – белая женщина…

Ничего удивительного в этом не было. В отличие от британцев в Индии итальянцы в Сомали достаточно легко сходились с местными, что мужчины, что женщины. Но для генерала белая женщина недопустима, потому что он – политический лидер и вождь племени, даже не племени, а целой группы воинственных племен. Черные, вопреки распространявшемуся левыми в Европе мнению, были намного большими националистами и расистами, чем белые. Так что ничего удивительного нет в том, что генерал ее прячет.

– Когда он здесь будет?

– Не знаю, итальянец… Но рано или поздно он придет сюда, как приходит любое животное к водопою, чтобы утолить жажду. Тогда ты и убьешь его, итальянец.

Паломник достал флеш-карту в стальном корпусе, подсоединил к ноутбуку, любезно предоставленному ему торговцем – здесь было уже многое от XXI века, особенно если это были бурские или германские земли. Начал просматривать спутниковые снимки, потом вышел в Интернет, нашел сайт, где были карты местности, сделанные на основе спутниковых снимков, и стал просматривать их.

XXI век давал большие возможности всем – и террористам, подобным генералу, и спецслужбам, и даже одиночкам.

– Ты убьешь его, итальянец? Убьешь?

– За что ты так ненавидишь его?

– Генерал должен умереть… Его люди пришли к моему отцу и убили его за то, что он отказался отдать генералу то, что он считал своим. Генерал убил многих… очень многих из нашего племени. Ты не поймешь, как мы ненавидим его, итальянец…

– Отчего же, – пожал плечами Паломник, – пойму…

Африка была Африкой и оставалась ей, несмотря ни на что. Если отсюда уйдут европейцы – а в последнее время в Европе все громче и громче раздаются голоса за свободу колонизируемых народов, – то меньшая часть местных бросится отсюда куда глаза глядят, в любое цивилизованное место, а большая – станет с наслаждением вырезать друг друга, мстя за старые обиды, реальные и надуманные. Местные были совсем не такими, как их представляли левачащие благодушные европейцы. Они были расистами, большими, чем белые, они были трайбалистами – не националистами, как те же русские или немцы, а именно трайбалистами, ставящими на первое место не нацию, но племя. Они были совершенно не готовы к государственности, даже те, кто учился в нормальных школах. Потому что если представитель одного племени придет к власти в государстве, созданном европейцами, то он тотчас станет продвигать всех своих и притеснять чужие, чуждые ему племена, и дело закончится большой кровью. Парадокс, но они ненавидят представителей соседнего племени намного сильнее, чем колонизаторов-европейцев, и если сейчас все племена Сомали объединились против итальянцев, то, как только итальянцы уйдут, они начнут резать друг друга. Для них совершенно пустым звуком является закон, как средство нормального сосуществования разных людей на одной территории, для них закон – это то, что выгодно лично им и их племени в данную минуту. Если у меня изнасиловали жену, зарезали сына и угнали скот, это плохо, если я сделал то же самое в отношении человека из другого племени – это хорошо. Конфликты между племенами возникали как раз по этому поводу… Достаточно было украденного быка или мула, чтобы разгорелась резня. И если сейчас есть кому ее остановить, то если они уйдут, останавливать будет некому, и резня будет продолжаться до полного обессиливания противоборствующих сторон. Государство так не строят.

Вот и генерал, получив власть, пусть даже на очень короткий промежуток времени, пока к берегу не подошли авианосцы и десантные суда, сделал все, чтобы уничтожить врагов и отобрать все что можно у тех, кого он считал чужаками. Так он и бросил в землю семя вражды, которое должно было дать всходы. Завтра, послезавтра… Какая разница? Генерал был приговорен к смерти и должен был умереть.

– У генерала есть поблизости войска?

– Конечно есть, итальянец… К северу отсюда в горах большой лагерь… очень большой. Они скрываются в пещерах, много стреляют. И дальше есть…

Так и есть.

– А германцы?

– А что германцы? Германцы закрывают на это глаза… пока не происходит ущерба им самим. Генерал знает это, он приказал всем своим людям не связываться с германцами.

Так и есть. Они много раз направляли ноты протеста в МИД Священной Римской империи, на что получали отписки. Проклятая игра… все в нее играют, конца края этому нет. Германцы ждут… как грифы у тела раненого, но еще живого льва. Когда-то давно они не смогли захватить всю Африку. Теперь, с дружками-бурами, могут попробовать…

– Вы пытались подобраться к его лагерям?

– Зачем, итальянец? Я простой торговец… Это сделаешь ты… если тебе будет нужно.

 

Три пикапа «Ауто-Юнион», простых и надежных рабочих лошадок Африки, въехали в город Доло Одо с юга, по дороге, ведущей со стороны Мандерры. Ни на одном из них не было пулемета, хотя турели стояли, потому что германцы и Негусси Негус хоть и дали им приют, но здесь такого не позволяли. Машины были почти новенькие, выпущенные на заводе в Нойештадте, откуда они расходились по всей Африке – их передала генералу абиссинская разведка, во главе которой стоял рейхскриминальдиректор со странным для абиссинца именем Манфред и фамилией Ирлмайер. Немцы чувствовали себя в Абиссинии настолько свободно, что на ежегодных парадах рядом с троном Негуса, который ради этого выносили на площадь, не протолкнуться было от коричневых рубашек Африканского корпуса Рейхсвера и черных – полиции и гестапо. Нельзя сказать, что это было плохо: Абиссиния была одной из самых нормальных стран Африки.

В каждом из пикапов сидели по четыре боевика в кабине и столько же – на сиденьях, устроенных в кузове каждого пикапа. Это были не просто боевики, навербованные в лагерях беженцев – семеро из тех, кого генерал послал разобраться с чужаком, были бывшими военнослужащими итальянских колониальных войск и знали, что такое армейский порядок. Остальные были соплеменниками генерала, выделившимися во время войны и партизанских действий и приближенных генералом за личную храбрость, позволявшую им убивать оккупантов, и достаточную опытность, позволявшую им оставаться при этом в живых. Все они проводили с генералом много времени лично, охраняли его и его имущество, и поэтому генерал послал их разобраться с негодяем, приехавшим убить его, – больше послать было некого. Генерал был уже генералом без войска, потому что за время гражданской войны и сопротивления, которое южнее зовут «чимуренга», его армия растаяла как дым, и теперь под его началом были лишь бандформирования его клана «Хабр-гадир» и немногие оставшиеся в живых к этому времени офицеры его штаба. Он был командиром Великой армии сопротивления, но так было только на бумаге, потому что армия сопротивления представляла собой невообразимую мешанину племенных, религиозных бандформирований (как мусульман, так и христиан-католиков), просто уголовных банд, вырвавшихся из разгромленных тюрем. И вся эта масса формально подчинялась ему лишь по одной простой причине – через генерала шли деньги. Генерал был символом Сопротивления, и те, кто имел какие-то интересы на севере Африки, а это были белые люди, платили относительно цивилизованному генералу как человеку, который учился в настоящей школе и настоящем военном училище, впитал в себя какие-то ценности и нормы западного мира и не кинет нанимателей, взяв их деньги, как сделал бы каждый второй африканец или африканский араб. Генерал был связующим звеном между сопротивлением и инвесторами, и поэтому он должен был оставаться в живых. Пока цели Большой Игры не будут реализованы.

Все эти боевики были одеты в однотипную форму – она представляла собой форму германских африканских стрелков, серо-желто-бурый камуфляж старой расцветки, купленный на распродаже. Все боевики были вооружены современным оружием – автоматами «Маузер Stg-60» и «колониальными» пистолетами-пулеметами «МР-40», только в специальном исполнении – с глушителями. Головы они прикрыли шарфами – длинными полотнами из очень прочной бурой ткани, из которых можно сделать чалму, маску, удавку, связать бревна для плота или соорудить наскоро носилки. Они были похожи на германских пфадфиндеров [166] или скорее бурских «Скаутов Селуса», в которых были как белые, так и черные бойцы – вот только ни те, ни другие так далеко на северо-восток Африки не забирались, они действовали южнее. И они готовы были действовать по их же правилам: тихое, тщательное проникновение, быстрый, молниеносный удар и отход. Как можно больше пуль и как можно быстрее…

В город Доло Одо нельзя было проникнуть просто так, дороги по ночам перекрывались, но они знали, как проехать. Машины свернули на бездорожье, покатили по отдыхающей от дневного зноя земле. Фары головной машины были включены, но на них стояли специальные светофильтры, не пропускающие видимую часть света: водитель надел на голову вертолетный шлем с прибором ночного видения и различал дорогу как днем. Водитель замыкающей машины тоже надел на голову подобный же шлем, но фары не включал: он ориентировался по тряпке, смоченной в специальной, видимой только в ПНВ краске, привязанной к заднему борту головной машины. И сомалийцы, и итальянцы любят поговорить, но эти за всю дорогу не издали ни звука.

Город Доло Одо стоит у подножия гор, поэтому машины, объезжая город с западной его стороны, оказывались выше его, так что весь город был виден, ну… или почти весь. Когда водитель головной машины решил, что достаточно, он остановил машину, и боевики с бесшумными пистолетами-пулеметами и автоматами мгновенно, без единой команды выбрались, заняли оборону на все четыре стороны света, как на дневке в западной Сахаре, где того и гляди налетят похитители и разбойники…

Но никого не было. Лишь придушенно запищал какой-то мелкий зверек, но писк его тут же оборвался. Змеи, до темноты скрывавшиеся в норах и потаенных местах, – это, кстати, неправда, что змеи любят жару, – вышли на охоту…

Старший посмотрел на часы – они у него были дорогие, «MTM», не баран чихнул, – время. Из бардачка достал мощный аккумуляторный фонарь, насадил на него насадку, такую же, как на фары, подал условный сигнал в сторону города: три-один-три. В ответ раздалось: два и еще раз два. Все в норме.

– Ба! [167] – сказал старший, и боевики точно так же организованно и быстро погрузились в машины. Маленький караван направился вниз.

Их связной – связной генерала – ждал их у бараков, нищих жилищ на окраине города, которые негус приказало построить для самых обездоленных своих подданных – бесплатно. [168] Обычно здесь бывало шумно, вовсю горели костры, раздавались крики – то наслаждения, то боли, то ужаса, но сейчас все было тихо. Связной был полицейским, настоящим, он приехал сюда на полицейской машине, а все те, кто жил здесь, знали, как опасно связываться с полицейскими. Поэтому вся местная беднота-блатота попряталась по норам, лишь омерзительно пахло мочой, навозом да едва слышно дышали, возились в темноте животные.

Луч света осветил связного, его пикап, точнее не пикап, а дешевый внедорожник «Ауто Юнион» с мигалкой и громкоговорителем. Связной был в форме, как ему и приказали, и он был напуган. Его лицо блестело в свете фонарей, сам он того и гляди мог броситься бежать куда глаза глядят. Африканцы плохо умеют справляться с подобными ситуациями, их очень легко соблазнить деньгами или чем-то там, но они плохо понимают смысл и суть понятия «ответственность» и не готовы ее нести. Этого полицейского купили за небольшую ежемесячную выплату, что при семье в девятнадцать человек было как нельзя кстати, и подсунутую информацию о партии контрабанды, которая помогла ему удостоиться похвалы германского офицера и продвижения по службе – теперь у него было звание, эквивалентное унтер-вахмистру в германской полиции. До сих пор все, что от него требовалось, – это закрывать глаза на склады с оружием и нелегальные явки на своей территории. Но теперь он знал, что люди генерала задумали что-то недоброе, и знал, что германцы этого просто так не оставят и обязательно дознаются. Но сделать ничего не мог.

– Селам, – поздоровался по-амхарски командир группы, осматриваясь в поисках опасности.

– Селам нех вей, рас, [169] – голос полицейского дрожал, он чуть было не сказал привычное «герр офицер».

– Индемин але? [170]

Не слишком умный, решивший, что его и впрямь спрашивают о делах в городе, полицейский начал рассказывать просительным тоном, но главный среди бандитов взмахом руки прервал его:

– Бека, [171] – презрительно бросил террорист. – Те рам эд!

 

Паломник услышал это. Звук машин насторожил его – машины были две. Ночью здесь на улицах мало кто бывает, немцы не любят, когда кто-то шастает ночью по городу, немцы любят порядок. Он бы, возможно, еще успокоил сам себя, если бы была одна машина, но их было две, и они ехали друг за другом. И на скорости, которая слишком маленькая даже для этой, с не самым лучшим покрытием улицы.

А если есть сомнения – сомнений нет!

– Дверь закрыта? – спросил он.

– Конечно, закрыта… – Доронго побледнел.

– У тебя есть оружие?

– О господи…

– Шевелись, не стой как столб!

Паломник бросился к своим вещам, которые были сложены в углу. Набросил на себя разгрузочный жилет – удобный, он надевался сверху, через голову, и застегивался по бокам. Первым делом, как только он вселился в эту комнату, он проверил и зарядил свое оружие, снарядил магазины и вложил их в разгрузочный жилет. Сейчас его предусмотрительность спасала ему жизнь – он схватил в руки автомат с уже навернутым глушителем, бросился в коридор. За спиной что-то причитал торговец Доронго…

 

Два пикапа вслед за полицейской машиной протолкались по каким-то проулках, которые по европейским меркам были настоящими свинарниками, а по африканским – вполне даже чистыми, выехали на Берлинерштрассе, не включая фар. Сначала выехала полицейская машина – на случай, если на улице есть кто-то, кто не должен там быть. Потом полицейский отсигналил фонарем, и на улицу один за другим выехали и пикапы с боевиками. Они остановились около полицейской машины, так что головной поравнялся с ней.

– Йет? [172] – в голосе старшего прозвучала угроза.

– Ех дет! На! На! [173] – полицейский показал рукой вперед.

Старший среди боевиков посмотрел на тихую, мрачную улицу, на которой лишь редкие желтые прямоугольники окон напоминали о том, что это хоть относительно, но все же цивилизованная страна.

– Дхакак! Дхакак! [174]

Замыкающая машина осталась на месте, головная двинулась вслед за пикапом. Это была ошибка…

 

Как и по всей Африке, кроме разве что просвещенных городов самого ее юга, здесь все крыши были плоскими в отличие от того места, где Паломник родился, дождь здесь был манной небесной, а не наказанием. По лестнице он поднялся на третий этаж, огляделся – на крышу здания вела еще одна лестница, но не капитальная, а металлическая, грубо сваренная, прикрепленная к тому месту, где в потолке был люк. Он стволом отпихнул в сторону люк, замер: выстрел, граната – может быть все, что угодно. Но ничего этого не было – на крыше не было никого. Паломник выскользнул на крышу, распластался по ней, прислушиваясь, как зверь.

Конечно, они были рядом, они подобрались почти вплотную. Дальше по улице едва слышно, на холостых, работает автомобильный двигатель, примерно на таком же расстоянии по другой стороне улицы – еще один! А это уже явный признак засады, улица перекрыта с двух сторон. Кто-то есть слева, он оступился, и оступился неудачно, так что Паломник это услышал. Он обладал превосходным тренированным слухом – чтобы развить его, они по несколько дней проводили с черной повязкой на глазах, выполняя различные упражнения, они даже учились так стрелять на звук. Враги были совсем рядом, он мог снять тех, кто в пикапах, но чувствовал, что надо подождать.

Совсем немного…

Он подполз к самому краю крыши – и дождался своего. Кто-то полез через забор, стараясь действовать тихо, но лезть через забор совершенно бесшумно невозможно в принципе. И когда этот человек спрыгнул вниз, протянул руку второму, он услышал шум у самой двери. И понял, что дальше медлить нельзя…

Пистолет-пулемет выхаркнул двадцать пуль разом, не поперхнувшись, одной длинной очередью. Раздался крик, а он немедля выхватил гранату, выдернул чеку и ювелирно точно катнул ее по крыше – ровно так, чтобы она подкатилась к краю крыши и упала вниз, как раз на головы ублюдков, которые собрались ломать дверь. Внизу грохнуло, со вспышкой, со звоном выбитых окон, кто-то открыл огонь по крыше из автомата – он перекатился, чтобы не попасть под случайную пулю, выхватил еще одну гранату и бросил в ту сторону, откуда стреляли, потом – еще одну. Вскочил на ноги – ровно для того, чтобы увидеть, как катится по улице пикап и в сторону дома с улицы летит что-то, напоминающее шаровую молнию. Было поздно – он только успел упасть на крышу, как весь дом под ним содрогнулся…

 

Одну из групп вел человек по имени Гараад Али, бывший капрал итальянских колониальных войск. Это был опытный унтер-офицер, окончивший восьмилетнюю школу, а потом и унтер-офицерские курсы. Когда начался мятеж, у него не было выбора, к кому примыкать, потому что он был из племенного объединения «Хабр-гадир», из того же самого, из которого происходил генерал Айдид. Он понимал, что то, что они подняли мятеж, это плохо, и чего бы они ни добились этим – это все равно будет хуже того, что есть у них сейчас. Но остановиться он не мог и воспротивиться тому, что происходило, тоже не мог, потому что он был африканец и это была Африка. Если бы он еще был из клана «Абгааль», многие члены которого сейчас работали на колониалистов-оккупантов, он мог хотя бы уйти. Но так… его племя просто отторгло бы его, никто не стал бы слушать его жалкие оправдания, свой всегда прав, тем более тот, который возвысил племя и дал детям племени еду, его нужно слушаться беспрекословно и во всем.

Потом сказали, что все люди «Хабр-гадир» получали долю от наркотиков, это было и так, и не так; генерал, конечно же, отчислял от своих доходов значительную часть в общий котел племени, который распределялся по нуждающимся, но дело было не в этом. Дело в том, что в Африке ты сам, как личность, которая в цивилизованных странах поставлена на пьедестал, ровным счетом не значишь ничего. Ты можешь приобрести лишь уважение племени и прожить в покое и достатке сто двадцать лет, а можешь, приобрести много денег, но оставаться одним и покончить с собой в приступе депрессии. Этого так и не поняли европейцы, которые колонизировали Африку. Поэтому здесь до сих пор и было неспокойно.

Он вел своих людей к дому, который укажет их командир, посветив на него инфракрасным фонарем, который будет хорошо виден в прибор ночного видения. С ним – семь бойцов, закаленных, неприхотливых, жилистых профессионалов, прошедших и бомбежки, и патрулирование – границу патрулировали вертолеты с крупнокалиберными пулеметами, их пули могли разорвать человека пополам. Они прошли ад городских боев и межплеменные разборки, они выполняли подобные задания не только здесь, но и в других странах Африки, потому что в Африке ничего постыдного подрабатывать с автоматом в руках, наоборот – хорошего воина ценят все. Там впереди дом, а в доме – итальянский убийца, которого прислали, чтобы убить абуну [175] – так они между собой называли генерала, не принадлежащим ему титулом. Но теперь они убьют его, и итальянцы поймут, что им противостоят воины и мужчины.

В темноте ярко сверкнула вспышка, уперлась в дом, внешне ничем не примечательный, такой же, как и все. Улица была торговой, поэтому дома здесь выходили фасадом прямо на нее, без привычных садиков, огороженных высоким забором, а вот пространство между ними как раз было отделено от улицы забором, образуя что-то вроде внутренних двориков, где можно держать не слишком ценный товар или использовать их по другим своим надобностям.

За спиной кто-то из бойцов приглушенно кашлянул.

– Аамус! Тартииб дхакак! [176] – раздраженно бросил бывший капрал. Он считал своих людей профессионалами… Наверное, кто-то из новеньких, присланных племенем… Понаберут же…

Они остановились у забора, не решаясь подходить к самому дому. Капрал подумал, что в доме может быть черный ход или что-то в этом роде и его не мешало бы перекрыть. Иначе рыба может ускользнуть из сети.

– Мохаммед! Ад хагга! Аамус! [177] – не оборачиваясь, прошипел он.

С противоположной стороны улицы, где остановились машины, к ним приближались шесть человек. Четверо – с пистолетами-пулеметами и двое – с автоматами, они останутся на улице и вступят в бой, только если все будет совсем плохо. Хорошо бы обойтись тихо, не стрелять на улице… Если поднимутся немцы…

Мохаммед уже исчез за стеной, следом должен был идти Рааг, его младший брат. Он и пошел, пошел неумело, тяжело поднимаясь на забор, и тут раздался звук, от которого капрал просто похолодел. Хорошо знакомый ему звук, влажный шлепок, чем-то напоминающий звук рыбы, с размаху брошенной на разделочную доску.

Рааг повалился назад, упал тяжело, мешком, он это не видел – слышал, и в этот момент что-то упало впереди, отчетливый звук падения чего-то тяжелого, но небольшого. Жесткий такой звук удара об землю.

– Дулка! [178]

Капрал тяжело упал на землю, и в этот момент впереди, совсем рядом разорвалась осколочная граната. Его ударило взрывной волной, осколки ударили по рукам, которыми он прикрыл голову, по самой голове. Оглушенный, ошарашенный, он хотел откатиться, но тут взорвалась еще одна граната…

 

– Ты уверен, что он там?

Командир группы не сводил глаз с полицейского – в его племени это называлось взгляд змеи, этому учил его отец, который умел сам и передал это своим сыновьям, точно так же, как раньше ему самому передал это умение его дед. Командир группы происходил из семьи знатных воинов, его отца ни разу не покусала собака и не ударил бык. Однажды в баре этим взглядом он утихомирил троих хулиганов, у двоих из которых были ножи.

– Он там, там, рас, – зачастил полицейский, – там! Он пришел днем с другой стороны, люди видели, что он пошел с товаром к торговцу Доронго!

– Меня не интересует это. Он – там?

Впереди что-то упало, кто-то закричал, и тут же рвануло. Граната!

– А!!! Анига ку есель! [179] Садись на мое место! Поехали!

Командир группы выскочил из машины, сунулся в кузов пикапа – там, под ногами, был упакован гранатомет «Бункерфауст» с двумя зарядами к нему. Из всех только он один умел пользоваться этим страшным оружием, остальные дошли только до разных вариантов «Панцерфаустов-44» и базук, применить которые могла и обезьяна.

У дома резко простучала очередь из германского автомата. По небу полоснули трассеры, рванула еще одна граната.

Пикап резко, почти на месте развернулся, едва не выбросив его из кузова. Он прицелился по дому, где засел итальянец, выстрелил. Шаровая молния полетела к дому, провалилась в окно, а через секунду тяжко, низко громыхнуло и яркое пламя плеснуло разом из всех окон второго этажа, осветив разбросанные на асфальте тела.

– Анига ку есель! – заорал разъяренный командир.

 

Ослепительный луч прожектора осветил улицу – тяжко бухтя дизелем со стороны центра, где были полицейские казармы, пер германский бронетранспортер «Лухс», устаревший по европейским меркам, но вполне пригодный для службы здесь. Следом за ним шел тяжелый «Магирус» с солдатами…

– Дхука сеехо! Ха нага хоримаанин! [180] – громыхнул мегафон над улицей.

Командир группы хотел так и сделать – он совершенно не хотел сражаться с местными полицейскими, а тем более с солдатами рейхсвера из стоящего тут гарнизона. Но тут какой-то идиот из тех, кто чудом остался в живых в этой гребаной переделке, явно кто-то из новичков, из тех, кого прислало племя, род генерала, подхватил автомат и сдуру долбанул по прожектору, по надвигающейся из темноты машине. Немцы в таких случаях поступали просто и особо не раздумывая – прожектор на бронетранспортере погас, разбитый пулями, и тут же забухал, застучал «отбойный молоток» – приводящая любых повстанцев в ужас скорострельная 30-мм пушка «Маузер». [181] Ночью это было похоже на дискотеку – при каждом выстреле из ствола рвалось пламя, снаряды летели, рвались на стенах, рикошетили, рассыпались огненными искрами. Моментально вспыхнула оставленная у дороги машина, потом еще одна. Бросив автомат, обезумев от страха, командир метнулся вправо, но нарвался на стену, и через секунду на ней рванул осколочно-фугасный снаряд, разбив ему голову, как гнилой арбуз. На дорогу прыгали абиссинские солдаты, стреляли на ходу, перебегая по улице от укрытия к укрытию. У немцев, которые были их офицерами и инструкторами, они хорошо научились одному – пленных не брать.

 

* * *

 

Абиссиния, город Доло Одо