Советские летчики-добровольцы

О встречах и совместной работе с замечательными советскими летчиками хочется рассказать особо.

Гражданская война в Испании происходила в такое время, когда авиация, как один из самых современных видов вооруженных сил, приобретала особое значение в любой крупной стране. Недостаточный опыт использования самолетов и особенно на море в первую мировую войну [197] не помешал военным специалистам сделать далеко идущие выводы о роли авиации в будущем. Для войны на море строились специальные крупные корабли — авианосцы, создавались гидросамолеты, изучалось использование береговой сухопутной авиации в морских операциях совместно с флотом. Ряд маневров в США и Европе подтвердил, что авиабомбами можно потопить любой, даже самый крупный, корабль, и это усилило гонку строительства авианосцев и различных типов самолетов. Это даже породило однобокие теории в пользу развития авиации, вроде американской теории Митчела — Дуэ. Однако практическое применение авиации как на суше, так и на море в значительных масштабах можно было наблюдать только в годы национально-освободительной борьбы испанского народа. Пиренеи явились своего рода испытательным полигоном для проверки авиационной техники и разработанных к этому времени норм оперативного использования авиации.

Своей современной авиации Испания не имела. Устаревшие «Потезы» находились на вооружении сухопутной авиации, а итальянские «Дорнье» были костяком гидроавиации для обслуживания флота. Несколько морских аэродромов — Сан-Хавьер, Маон, Барселона, Кадис и др. — служили базами для гидросамолетов. Органически испанская гидроавиация с флотом связана не была.

Когда война приняла затяжной характер, испанское республиканское правительство ощутило острую необходимость в сильной авиации, без которой уже не мыслились операции ни на суше, ни на море. Сразу же после начала мятежа Германия и Италия оказали помощь Франко именно авиацией. Так, уже в августе 1936 г. соединения итальянской военной авиации помогали перебросить иностранный легион из Марокко на полуостров. Затем появились немецкие «Юнкерсы», «Хейнкели» и итальянские «Капрони» или «Фиаты» на всех сухопутных фронтах. Без авиации уже не мыслилась ни одна крупная операция. Господство в воздухе стало обязательной предпосылкой для успешных действий на суше и на воде. Этим и объясняется настоятельная просьба испанского правительства как можно скорее оказать ему помощь самолетами и в первую очередь истребителями. Правительство на деле убедилось, что без прикрытия истребителями (да еще при слабой зенитной артиллерии) республиканский флот не [198] мог находиться в Кантабрике, а Мадрид (как и другие города) почувствовал свою беспомощность, когда участились налеты. Недостаточно использовалась авиация из-за отсутствия самолетов и во взаимодействии с флотом, а роль такого взаимодействия была также бесспорна. Можно сказать, что именно во время гражданской войны в Испании впервые авиация как на суше, так и на море заняла надлежащее место при проведении боевых операций.

Авиация сыграла решающую роль в первые дни мятежа. Она обеспечила мятежникам успех наступления там, где они никогда не достигли бы этого только борьбой наземных войск, скажем, при захвате Ируна и Сан-Себастьяна. Наконец, с помощью самолетов обе стороны обеспечивали и поддерживали проведение крупных операций. Поэтому действия авиации в Испании тщательно изучались во всех странах и особенно тогда, когда политические события показали неизбежность большой войны. Немало поучительного вынесли и мы, моряки, из скромных опытов взаимодействия республиканской авиации с флотом. Оборона Картахены — главной базы флота — впервые заставила командование флотом обратиться к истребительной авиации как самому надежному средству отражения воздушных пиратов. Еще в 1936 г., когда налеты авиации мятежников на корабли в море носили случайный характер и редко достигали цели, хотя бомбежка происходила с небольшой высоты и только днем, Картахена испытала на себе мощь воздушных налетов. Мы очень скоро убедились и в том, что одной зенитной артиллерией эффективно отражать врага невозможно, отсутствие истребителей ставит под угрозу пребывание боевых кораблей в порту и операции по разгрузке транспортов. Авиация мятежников в сентябре — октябре 1936 г., как уже упоминалось, сделала невозможным пребывание республиканской эскадры в Кантабрике, в результате чего было принято решение о возвращении кораблей в Средиземное море, несмотря на то, что, по оперативным соображениям, они были необходимы на Севере для обеспечения коммуникаций. Ряд последующих морских операций показал, насколько важно флоту иметь свою авиацию. Истребители были необходимы для прикрытия действий своих кораблей, а бомбардировщики дополняли мощь корабельных соединений и создавали угрозу для кораблей противника. [199]

Когда республиканский линкор «Хайме I» оказался на мели у Альмерии в апреле 1937 г. без прикрытия истребителями, положение его было критическим. Когда быстроходные «Канариас» и «Балеарес» появились у главной базы, угрожая республиканским кораблям, самой реальной силой против них была бомбардировочная авиация. Когда в бою за сохранность конвоя транспортов в сентябре 1937 г. эскадра республиканцев ничего не могла сделать с более сильными новыми крейсерами мятежников, роль авиации, взаимодействующей с флотом, трудно было переоценить. Десятки подобных примеров, даже из той своеобразной небольшой морской войны, которая развернулась у берегов Пиренейского полуострова, показали, что в будущей войне без авиации уже не может быть крупных операций на море. Много выводов сделали и мы — советские моряки, когда вернулись из Испании. С одной стороны, все это как будто было не ново потому, что в нашей стране, в ходе мирной боевой подготовки, авиации давно уделялось огромное внимание, а с другой — в Испании выявилось много и такого, чего нельзя было предусмотреть.

Применение авиации в Испании как на сухопутных фронтах, так и на море возрастало постепенно по мере получения самолетов и увеличения масштабов гражданской войны.

Когда в начале октября 1936 г. Картахена подверглась первым налетам, обе стороны действовали неумело. Самолеты мятежников неожиданно появлялись над базой, наспех сбрасывали свой груз и улетали. Бомбы падали далеко от цели. Повторных налетов в ту же ночь не было. Отражались эти налеты плохо, зенитные батареи без средств обнаружения самолетов и с простыми панорамами вместо хороших прицелов стреляли неточно. Попадание бомб в корабли и снарядов в самолеты носило чисто случайный характер. Страдали второстепенные объекты, чаще всего не имеющие никакого боевого значения. Помнится, как один такой налет застал нас в помещении командира базы, и узнали мы об этом после разрыва бомбы. Никаких убежищ тогда не строили. Мы выскочили в парк и, когда самолет пролетал над нами на высоте 400–500 метров, прижимались к стене здания. Для большинства это был первый налет. Только один товарищ, прибывший из Мадрида, лег на землю лицом вверх [200] и уверял нас потом, что в таких случаях это самое разумное: «Я переживаю опасность только тогда, когда вижу, что самолет летит надо мной, а все остальное время лежу спокойно», — говорил он. Его примеру, кажется, никто не последовал. Все предпочитали укрыться хотя бы в обычном подвале. Да, мне кажется, и сам этот оригинал вскоре отказался от своего метода укрытия, когда самолетов стало появляться больше и они часами летали над базой, причем на такой высоте, что только шум моторов раздавался в темные южные ночи, да беспорядочные разрывы снарядов и многочисленные разноцветные трассы от автоматных очередей покрывали все небо.

В ноябре активность порта и флота возросла, налеты стали массированными, транспорты с грузами требовали серьезного обеспечения. Поэтому первые же собранные в Лос-Алькасаресе истребители взлетали в воздух для прикрытия аэродрома и базы от авиации мятежников. С этого, собственно, и началась совместная работа флота с авиацией, с нашими летчиками-добровольцами, о которых нельзя не сказать.

События развивались таким образом: приданные флоту в ноябре истребители и установка нескольких новых зенитных батарей изменили в лучшую сторону противовоздушную оборону базы. Самолеты мятежников теперь осторожничали и летали на больших высотах. К этому периоду относится сделанный нами вывод, что самым реальным и активным средством обороны является авиация. Становилось очевидным, что истребители, призванные защищать корабли и базы, должны быть подчинены флоту и действовать согласованно с зенитной артиллерией. Тогда же мы почувствовали необходимость иметь хорошие средства обнаружения для того, чтобы истребители своевременно взлетали и встречали противника еще на подходах к городу. Только при этом условии наши летчики-добровольцы могли надежно охранять Картахену. Им прежде всего мы обязаны тем, что при разгрузке транспортов не потеряли ни одной пушки.

По мере развития операций на море увеличивалась необходимость иметь хоть небольшое количество бомбардировщиков. Если из первой партии прибывших в Картахену средних бомбардировщиков генерал И. Сиснерос и генерал Дуглас не могли выделить для флота ни одного, то два-три месяца спустя, к марту 1937 г., [201] республиканский флот имел пять-шесть самолетов-бомбардировщиков.

Вот с этим небольшим авиаотрядом под командованием летчика И. И. Проскурова и штурмана Г. М. Прокофьева республиканский флот контактировал в течение многих месяцев.

Отчетливо запомнились некоторые эпизоды совместной работы моряков и летчиков, относящиеся к весне 1937 г. В эти месяцы один за другим, с короткими промежутками, приходили в Картахену республиканские транспорты из Советского Союза. Испанское правительство просило ускорить разгрузку их в порту, и мы, не считаясь с опасностью, производили работу днем и ночью. Кроме этого, была и еще одна причина для тесного взаимодействия с авиацией и летным составом из советских добровольцев. Если в Арчене, недалеко от Мурсии, формировались и обучались танковые части, а в Альбасете или прямо в Мадрид шла артиллерия и другое оружие для республиканской армии, то самолеты собирались в [202] непосредственной близости от Картахены. К тому же у моряков не было тесного взаимодействия с танками или артиллерией, а поэтому и с людьми, однажды ушедшими из порта, мы почти никогда не встречались. Правда, приезжали в Картахену танкисты или артиллеристы, но это было довольно редко. По-иному сложились у моряков взаимоотношения с летчиками. Прибудет, бывало, транспорт, и как-то незаметно, без особой сложности происходит выгрузка танков или пушек. Да это и понятно. Они размещаются на грузовую машину или платформу и быстро отправляются из порта. А вот с огромными ящиками с фюзеляжами самолетов возни куда больше. Чтобы помочь выгрузить и перевезти эти негабаритные грузы из порта на аэродромы, в Картахену приезжали не только летчики, но и инженеры во главе с Г. И. Алексеевым, ведавшим сборкой самолетов и техники. Иногда летчики два-три дня находились в Картахене, и некоторые из них чувствовали здесь себя как дома. В Картахену летчики приезжали и просто отдохнуть, когда выдавался свободный день.

Встретившись с И. И. Проскуровым в штабе Картахенской базы, мы решили уточнить, в чем должна заключаться помощь авиации флоту.

Я пояснил, что перед республиканским флотом стоят три основные задачи: обеспечение коммуникаций, защита побережья (в случае попытки высадить десант или обстрелять города) и, наконец, обнаружение и уничтожение крейсеров противника. «Вашим главным противником во всех случаях нужно считать крупные корабли мятежников», — закончил я и спросил, умеют ли летчики бомбить подвижные объекты в море. «Ну, с кораблями мне никогда иметь дело не приходилось, а по движущимся целям, вроде танков, нас бомбить учили», — ответил Иван Иосифович, не видя пока большой разницы в действии авиации на суше и на море.

На деле все оказалось значительно сложнее. Хорошо подготовленные и безусловно храбрые летчики Проскуров, Остряков и другие отлично выполняли задание, когда это касалось портов, железнодорожных узлов и других объектов на суше. Но как только дело коснулось морских целей, появились трудности, и первая заключалась в распознавании кораблей на море с большой высоты. Это усугублялось наличием нейтральных судов. Так, однажды [203] мы получили данные, что в занятой уже мятежниками Малаге сосредоточились два или три крейсера мятежников. Решили направить туда самолеты. Обычно такие дальние полеты производились с расчетом атаковать либо на рассвете, либо перед самой темнотой. Самолеты предпочитали прокладывать курсы морем вдоль берега. Возникал вопрос, как быть, если корабли будут обнаружены не в порту, а в море. Коль скоро около портов находились корабли нейтральных стран, несущие наблюдение от Комитета по невмешательству, нетрудно было допустить ошибку, а нужно было гарантировать их неприкосновенность. Договорились с Проскуровым, что он ограничится нанесением ударов по объектам в порту, пока не научится уверенно распознавать корабли. Опыт подготовки в мирное время на Черном море и использование авиации в годы Великой Отечественной войны подтверждают, насколько сложно распознать боевой корабль с воздуха, когда к нему нельзя приблизиться без риска быть сбитым. Вспомним, как в конце июня 1937 г. наши летчики-добровольцы едва не разбомбили свой транспорт и приняли республиканский эсминец за неприятельский крейсер. Такую же картину мы наблюдали и при налетах мятежной авиации на республиканские корабли.

В марте и апреле 1937 г. мятежные крейсеры стали частенько появляться в районе Гибралтара и Балеарских островов, угрожая морским коммуникациям. Было сделано несколько попыток пробомбить их в море. Две такие попытки кончились неудачно. «Казалось, достигли попадания, а крейсер без видимых повреждений продолжал двигаться», — как-то жаловался мне Н. А. Остряков. Теперь-то мы знаем, что успешно атаковать двумя-тремя [204] самолетами с горизонтального полета быстродвижущийся крейсер — дело почти безнадежное, но раньше мы упрощали эту задачу. Иное дело атаковать корабли в порту. Распознавать их там тоже нелегко, но попасть все же проще. Это подтвердилось в описанном ранее эпизоде с немецким линкором «Дейчланд» 30 мая 1937 г. Тогда сменивший Проскурова летчик Хованский мне докладывал, что отличить немецкий линкор от мятежного крейсера он не мог, а коль скоро тот открыл огонь, находясь в мятежном порту Ибиса, то он и пошел на него в атаку. И был прав! А попадание одной или двух бомб в корму корабля подтверждает умение летчиков метко бомбить, если они имеют дело с неподвижной целью.

Все эти факты подтверждают вывод, что авиация, призванная действовать совместно с флотом, должна пройти специальную подготовку. При недостаточной подготовке летчиков самолеты одинаково опасны как для противника, так и для своих кораблей. Вспоминается случай, когда командующий вызвал самолеты из Картахены во время боя с крейсерами мятежников около Алжира в сентябре 1937 г. Несколько раз самолеты появлялись над ведущими бой соединениями и всякий раз не могли отличить свои корабли от мятежных.

Когда после возвращения из Испании мне пришлось на Тихом океане заниматься взаимодействием флотских корабельных соединений с авиацией, я уже знал, какая тщательная подготовка требуется для морских летчиков, а Отечественная война целиком подтвердила это. В настоящее время новая техника в корне изменила формы и методы борьбы, и все же война на море представляется очень сложным делом. Пространства, скорости, радиус действия кораблей и современного оружия накладывают определенный отпечаток на морскую войну. Но вернемся к испанским событиям.

Два летчика мне особенно хорошо запомнились, может быть, потому, что мы по возвращении из Испании продолжали встречаться еще в течение нескольких лет в Советском Союзе, — это Иван Иосифович Проскуров и Николай Алексеевич Остряков.

Кончив летную школу с отличием, И. И. Проскуров стал командиром самолета, а затем — звена в одной из авиачастей на Украине, когда ему представилась возможность отправиться в Испанию. Это был мужественный человек. [205] Когда ему предлагали лететь бомбить Гранаду или Малагу, он больше интересовался, хватит ли горючего, в какое время лучше появиться над объектом, и меньше всего думал о том, насколько это опасно. Вместе со штурманом Г. Прокофьевым он водил свой отряд на предельный радиус действия как на суше, так и на море. Однажды он рассказал мне, что летчиком он стал не «по призванию, со дня рождения», как иногда говорят, а почти случайно. «Я даже побаивался летного дела, — говорил он, — но меня вызвали в райком комсомола и там сагитировали пойти в летную школу». Мне представляется, что это характерно не только для него, но и для многих знаменитых летчиков, которые вот так же в результате определенного стечения обстоятельств оказались в летной школе, полюбили это опасное дело, а затем пришли к выводу, что в этом их жизнь. Они действительно уже не могли променять работу в воздухе ни на какую другую специальность на земле. «Первым делом, первым делом — самолеты...» — эти слова у них становились девизом в жизни и работе.

Летчиками не родятся, как и моряками. Важно, когда избранная «почти случайно» специальность совпадает потом с вкусами и характером человека, и он становится одержимым в своем деле. Вот такой процесс произошел и с Проскуровым. Он был летчиком со всеми необходимыми для этого чертами: выдержкой, смелостью и крепким здоровьем.

Кажется, в мае большая группа добровольцев возвращалась на родину. Их сменили новые товарищи. Ивана Иосифовича сменил Хованский, а фамилии других не удержались в памяти. Проскуров и Остряков заехали ко мне в Картахену проститься. Был жаркий день, и южное солнце основательно припекало. Я попросил их остаться пообедать с моряками, а пока предложил пройтись по набережной и поболтать. Уезжавшие советские товарищи так же напоминали о родине, как и прибывшие из Советского Союза. Всегда в таких случаях становилось немного грустно и хотелось хотя бы отправить письмо «с оказией». Мы остановились у памятника Христофору Колумбу, напоминавшего как о былой славе Испании XVI в., так и о ее упадке. Более шести месяцев мы работали вместе, летчики уже сроднились с республиканским флотом. Они приобрели опыт и поняли, что значит [206] взаимодействие авиации с флотом, но другие соображения требовали их замены.

Мы шли мимо мола Курро, где стояли крейсер «Либертад» и линкор «Хайме I». «Ох, уж мне этот ваш Хайм», — вспомнил Проскуров выражение Смушкевича, и разговор перешел на флотские темы. «Если бы моя власть, на Родине обязательно назначил бы вас обоих на службу в морскую авиацию», — откровенно сказал я. И тот и другой согласились со мной. Впоследствии Н. А. Остряков действительно служил на Черноморском и Тихоокеанском флотах, а И. И. Проскурову была уготована другая судьба. После непродолжительной службы в авиации его, против желания, назначили на ответственную работу в аппарат Наркомата обороны. «Я убедительно просил начальство не поручать мне дело, которое я не знаю и не люблю, но не помогло», — с горечью рассказывал Иван Иосифович. Он, безусловно, как честный коммунист, старался сделать все как можно лучше, но дело не клеилось, и он был снова переведен в Военно-Воздушные силы. Когда началась война, Проскуров находился «в опале». Из Наркомата обороны его перевели в Петрозаводск командовать небольшим авиасоединением. Однако и на этом репрессии не кончились. За неудачу в первые дни войны часто страдали честные люди. Так было и с Проскуровым.

Мне думается, о нем больше и подробнее напишут летчики. Он этого заслужил.

С Н. А. Остряковым мне довелось сталкиваться ближе как в предвоенный период, так и в первые месяцы войны. В нем сочетались исключительная храбрость с удивительной скромностью. Он пользовался огромным авторитетом, хотя не мог строго наказать или крепко отругать своего подчиненного даже тогда, когда это было нужно. Высокий, с большими голубыми глазами и немного вьющимися волосами, он производил очень приятное впечатление. Впервые я столкнулся с ним, когда он был летчиком в отряде И. И. Проскурова и летал на бомбардировщиках по заданию флотского командования из Картахены. В героях нередко уживаются храбрость с удальством или бравадой в быту и повседневной жизни, вне службы. Остряков всегда был исключительно скромен и никогда не рассказывал о себе. В Испании мне доводилось наблюдать, когда самолеты [207] этого звена частенько ночью ходили на пределе своих топливных ресурсов бомбить Гранаду, Малагу или искать мятежные корабли в море.

Ближе я познакомился с Остряковым после возвращения из Испании, так как несколько лет нам пришлось работать вместе. Когда я вернулся в Советский Союз, Остряков командовал бригадой бомбардировщиков в Сарабузе на Черном море. Его там любили, и бригада вскоре стала образцовым соединением. Остряков увлекал личным примером, летая днем и ночью в самых сложных условиях, что в то время было не просто. Как и в Испании, он не умел ругать своих подчиненных. Его заместитель, летчик М. И. Самохин, значительно позднее, вспоминая Николая Алексеевича по работе на Черном море, рассказывал мне, как тот иногда приглашал его к себе и просил вызвать такого-то командира и выругать как следует за допущенное нарушение летных правил.

Хорошо запомнился один эпизод. После возвращения на Родину, занимаясь сложной боевой подготовкой ночью, Остряков однажды, подвесив бомбы, вылетел на поиски и бомбежку кораблей противника. Едва оторвавшись от земли и пересекая дорогу в южную темную ночь, он зацепил колесами за воз сена, который тащила лошадь. Перепуганный возница свалился и долго не мог прийти в себя, а Остряков, повредив колеса, вынужден был отказаться от полета в море и делал круги над аэродромом. На земле обсуждали, как поступить: оставить самолет и выпрыгнуть из него или попытаться сделать посадку, освободившись предварительно от бомб. Предложение выброситься на парашютах было Остряковым отвергнуто. Он удалился в море и, сбросив опасный груз, вернулся на аэродром. Ночь выдалась исключительно темная. «Буду делать посадку, выключив в последний момент моторы», — передал Остряков, прицеливаясь к взлетной полосе.

«Мы в напряжении следили за его полетом, — рассказывал М. И. Самохин. — Луч прожектора освещал развороченные шасси самолета и, казалось, посадка невозможна. Но вот, сделав пару пробных заходов, Остряков передал: «Иду на посадку». Прожекторы освещали летную полосу, а самолет, снижаясь, выключил моторы. После этого ничего не оставалось делать, как, уменьшив [208] скорость, садиться на фюзеляж. Поразительное спокойствие Острякова спасло экипаж и машину. Мы даже не доносили об этом происшествии как об аварии, а отнесли к простой поломке».

О высоких моральных качествах говорит и такой эпизод из жизни Острякова. Его заместителю предложили службу на Дальнем Востоке. Зная о трудном семейном положении своего подчиненного, Остряков сам отправился во Владивосток, оставив вместо себя подготовленного им заместителя. Мы снова встретились. Я тогда командовал Тихоокеанским флотом, а он принял командование одной тяжелой авиационной бригадой. «Ему ангелами командовать», — шутили, когда что-нибудь случалось в соединении и Острякова упрекали в недостаточной требовательности к нарушителям порядка и инструкций. Возможно, это было действительно недостатком Острякова, но таков уж он был.

В середине октября 1941 г. я его видел последний раз. Острякова назначили командовать ВВС Черноморского флота, и он отправлялся в Севастополь. В тяжелых условиях блокированного города Николай Алексеевич водил свои части в бой. Говорили, что чрезмерное и ненужное пренебрежение опасностью привело Острякова к преждевременной гибели. Он находился на одном из аэродромов около Севастополя, когда началась бомбежка, во время которой он и погиб, не желая уйти в укрытие. С ним вместе погиб такой же замечательный летчик Коробков. Будучи заместителем Командующего ВВС ВМФ, он, как и Остряков, вел себя на редкость смело и любил шутить со смертью. Без таких людей победы не одержишь, и их гибель особенно остро переживается.

Я выделил Проскурова и Острякова совсем не потому, что другие летчики этого отряда менее достойны. Много хороших слов можно сказать о штурмане Прокофьеве, с которым я меньше встречался после Испании, и о других.

Во время моего пребывания в Испании главным советником по авиации был Я. В. Смушкевич. У нас с ним установились добрые приятельские отношения, которые продолжались и в Советском Союзе до момента трагической гибели этого храброго человека.

Со Смушкевичем мне приходилось встречаться и в Картахене, когда прибывали авиационные грузы, и тогда, [209] когда требовалось взаимодействие республиканского флота с авиацией. Иногда обстановка в море требовала вмешательства более крупных сил авиации, чем те, которыми располагал флот. Прежде всего это относилось к истребителям, которым приходилось часто усиливать оборону Картахены и соседних аэродромов, куда поступали самолеты. Тогда-то мы и обращались к командующему республиканскими ВВС Игнасио Сиснеросу и генералу Дугласу. Мы обращались к ним и в тех случаях, когда осложнялась обстановка у побережья Леванта и флот мятежников угрожал коммуникациям и приморским городам; единственным реальным средством ударить по мятежным кораблям, стоявшим в Пальме (остров Мальорка), была авиация. Бывало, что обстановка на море требовала немедленной помощи со стороны авиации, и тогда мне приходилось срочно связываться с генералом Дугласом и вырабатывать общий план действий. Так, например, неожиданно создалось прямо-таки критическое положение в районе Альмерии, когда там, в апреле 1937 г., сел на мель линкор «Хайме I», а поблизости бродили крейсеры мятежников «Канариас» и «Балеарес».

В Испанию Смушкевич приехал в октябре — ноябре 1936 г. Он остановился в Валенсии, чтобы через несколько дней отправиться в Мадрид. После автомобильной аварии я задержался на несколько дней в Валенсии, где меня и нашел Яков Владимирович. Первые партии самолетов уже были разгружены и собирались на аэродромах; это были в основном истребители «И-15», которые, сделав несколько пробных вылетов, уходили под Мадрид. Там в ноябре шли тяжелые бои. Теперь ожидалась партия бомбардировщиков, которыми очень интересовался генерал Дуглас.

«Нам спешно нужны самолеты, а он умудрился выйти из строя», — сказал Смушкевич, едва открыв дверь моего номера в отеле «Метрополь». До этого я всего один раз разговаривал с ним по телефону. Это оказался коренастый, среднего роста человек, с черными вьющимися волосами в берете и в кожаной куртке. Пошутив, он спросил, как моя нога и долго ли я вынужден буду пробыть в горизонтальном положении. «Да нет, еще два-три дня и хоть на костылях, но уеду в Картахену», — ответил я. Обстановка действительно была неподходящая для постельного режима. На подходе было несколько транспортов, [210] а тут еще позвонили и сообщили, что будто бы мятежники высадили десант где-то в районе Торревьеха, т. е. совсем недалеко от Картахены. Были очень беспокойные дни, связанные с наступлением Франко на Мадрид, с переездом правительства в Валенсию и с активизацией мятежного флота. Смушкевич сел около кровати, и мы перешли к разговору о прибывающих самолетах. Смушкевич просил как можно скорее разгрузить и доставить их на аэродромы, он думал об использовании этих самолетов, как будто они уже были в Картахене. На самом деле транспорт «Санто-Аугустин» находился еще в восточной части Средиземного моря и самый ответственный участок пути от Бизерты до Картахены ему еще только предстояло пройти, а флот должен был встретить его в море. Я понял, что генерал Дуглас будет старшим советником по авиации и от него фактически зависит выделение нужного количества самолетов в помощь флоту. На мой шутливый вопрос, сколько самолетов — истребителей и бомбардировщиков — будет дано флоту за успешную проводку «игрека», Смушкевич ответил тоже шуткой. Все, что ожидалось, у него уже было на счету [211] и далеко не покрывало потребностей. Однако мне удалось его убедить в том, что от надежности обеспечения зависит получение самолетов, не только прибывающих на этом транспорте, но и в будущем. Испанские лайнеры «Санто Томе», «Магальянес», «Map Кантабрико» и другие уже грузились в портах Черного моря. Как раз в эти дни Картахену сильно бомбили. Беспокоили и аэродромы. где собирались самолеты. На море движение транспортов стало более опасным из-за появления в Средиземном море крейсера «Канариас». Охрана приходящих транспортов требовала выхода флота республиканцев далеко к берегам Африки. Договорились, что из первой же партии самолетов Смушкевич выделит несколько истребителей для прикрытия Картахены и аэродромов, а с бомбардировщиками я согласился потерпеть: уж очень они были нужны на Центральном фронте. На этом и расстались. Я вскоре выехал в Картахену, а Смушкевич — на сухопутный фронт. Несколько месяцев мы не виделись с ним. После разгрома итальянского корпуса под Гвадалахарой, где Смушкевич принимал личное и самое активное участие, он перенес свой штаб в Мурсию. Это было совсем близко от Картахены. Отсюда ему было удобнее руководить операциями на всех направлениях и следить за организацией новых авиачастей около Картахены.

Битва за Мадрид в ноябре 1936 г., потом небольшая передышка в декабре, наступление республиканцев на Хараме и, наконец, попытка мятежников с помощью свежего итальянского корпуса в первой половине марта 1937 г. обойти Мадрид с северного направления, все это памятные для Смушкевича события.

О подготовке новой атаки Мадрида с выходом франкистов на Валенсийское шоссе стало известно, по словам Дугласа, в самом начале марта. Вместе с командующим республиканской авиацией Игнасио Идальго де Сиснеросом на ближайших к фронту аэродромах они сосредоточили авиагруппу в составе 45 истребителей, 15 штурмовиков и 11 бомбардировщиков. Первые удары мятежников приняли на себя сухопутные части и особенно интербригады. Расчеты противника на легкую победу провалились. Хотя итальянский корпус, как теперь точно известно, имел в своем составе 50 тыс. чел., 222 арторудия, 148 танков, 60 самолетов и не менее 1500 различных пулеметов, он не мог захватить Алькала де Энарес, чтобы [212] отрезать важную дорогу на Валенсию и потом снова начать наступление на Хараму.

Командиры республиканских соединений к этому времени приобрели опыт и научились взаимодействовать с танками и авиацией. Этим, пожалуй, и следует прежде всего объяснить успех действий под Гвадалахарой.

Я. В. Смушкевич рассказывал, как они с Сиснеросом накануне решительного наступления итальянцев 12 марта согласовали действия авиации и, несмотря на плохую погоду, были готовы к бою.

Было решено авиацию использовать не сразу, чтобы не раскрыть перед противником свои карты.

18 марта началось наступление республиканцев. Вот тогда и потребовалось умелое взаимодействие наземных войск с авиацией, самолеты, которыми командовал Дуглас, вылетали по нескольку раз в день и громили отступающие части врага. Итальянцы потеряли 1500 человек убитыми, 1200 пленными, 65 пушек, 13 гаубиц, около 500 станковых пулеметов. Республиканцы захватили более 5 млн. патронов и около 30 тыс. артиллерийских снарядов.

Мне не всегда удавалось следить за действиями республиканцев на суше, но действия авиации я знал довольно хорошо. В Картахену постоянно приезжали советские летчики-добровольцы, а на соседнем с нами аэродроме Лос Алькасарес собирались все «чатос», «москас» и «катюши». «Катюшами» называли наши средние бомбардировщики «СБ» задолго до того, как советские реактивные «катюши» стали разить немцев под Москвой и на других фронтах.

Я не могу здесь пересказывать все, что слышал о Смушкевиче. Об этом напишут люди, воевавшие с ним. Я хочу рассказать только об отдельных встречах с ним в Валенсии и в Картахене. Так, в марте Яков Владимирович приехал в Картахену вместе с командующим ВВС генералом И. Сиснеросом, когда в порту только что разгрузился крупный транспорт, а в Лос-Алькасаресе и Сан-Хавьере шла сборка десятков самолетов. Война в воздухе принимала невиданные до тех пор размеры. Затишье, наступившее после неудачного наступления мятежников на Центральном фронте, использовалось обеими сторонами для переформирования старых и организации новых частей. Немцы и итальянцы присылали мятежникам бомбардировщики [213] и истребители, а республиканцы делали все возможное, чтобы скорее собрать и освоить прибывающие к ним самолеты: «чатос» — курносые истребители «И-15» и «катюши» — средние бомбардировщики, уже зарекомендовавшие себя в боевых условиях. Советские летчики-добровольцы показывали образцы храбрости. В Валенсии было много дел, и мне приходилось часто туда ездить. Вот там я снова встретил Смушкевича на улице Альборайя, 8, где работали наши сухопутные товарищи. Вместе с ними он занимался планированием будущих операций и вопросами помощи, которая потребуется республиканской авиации. Для этого требовалось и мое присутствие. От успешной доставки морем из Советского Союза самолетов, танков и пушек зависело количество новых частей и восстановление боеспособности старых. Вопрос обеспечения фронтов авиацией стоял особенно остро, и поэтому, закончив общие разговоры, мы со Смушкевичем нашли свободную комнату и продолжили там детальное обсуждение наших авиационно-флотских проблем. «Прежде всего нужно без потерь доставить самолеты в Картахену», — говорил я. Одни корабли, как показала практика, не всегда смогут надежно прикрыть «игреки» как в море, так и в базе. Нужны истребители, хотя бы на время операций. Выделенных ранее было явно недостаточно. Не хватало и 5 самолетов-бомбардировщиков. Я с удовольствием вспоминаю, как при обсуждении таких вопросов всегда находил со стороны Смушкевича полное понимание роли авиации в войне на море. Так было и теперь. Мы уточнили вопросы о том, сколько потребуется истребителей для надежной охраны базы в период разгрузки в ней крупных транспортов. Выяснили, как далеко истребители могут уходить в море, чтобы обеспечить движение эскадры в момент подхода к порту, когда вероятность налетов особенно велика. Затем обсудили ту помощь, которую могут оказать бомбардировщики флоту при выполнении основных задач и прежде всего задач на коммуникациях, если ему будут угрожать крупные силы мятежников — «Канариас» и «Балеарес».

«Ну, что же ваш «Хайм» не разобьет эти крейсера?» — смеялся Яков Владимирович, когда ему явно не хотелось урывать для флота из того малого количества самолетов, которые он имел. Смушкевич согласился выделить флоту на время операций дополнительное количество истребителей [214] и держать в готовности часть бомбардировщиков два-три критических дня, когда флот в море.

Условились постоянно приданные флоту пять самолетов под командованием И. И. Проскурова использовать только для борьбы с кораблями мятежников, а придаваемые на время самолеты посылать для бомбежки баз и портов противника с находящимися там кораблями. На деле это не получилось. Фактически пять «катюш» летали бомбить корабли в море, базы и даже железнодорожные узлы, а генерал Сиснерос и Смушкевич всего один раз смогли выделить сухопутную авиацию для бомбежки Пальмы на острове Мальорка. Но это не их вина, а общая беда — самолетов не хватало.

Чтобы поскорее согласовать наши планы, решили поехать в министерство, к И. Сиснеросу. Нам повезло. Идальго Сиснерос оказался на месте. Ему, как и Смушкевичу, очень не хотелось менять свои планы, и, дав согласие на выделение самолетов флоту, Сиснерос попросил подождать с окончательным решением, пока он не доложит министру дону Индалесио Прието.

«Когда прибывает очередной транспорт?» — спросил Игнасио тихо. «Еще не имею точных данных, нескоро», — уклончиво ответил я. «А не поехать ли нам вместе в Лос-Алькасарес и Картахену, — предложил генерал Сиснерос. — Мы на месте могли бы решить много вопросов», — обратился он к Смушкевичу. Им, действительно, было о чем поговорить там, «на месте». Решили ехать.