Северный поход республиканского флота

В первые месяцы войны особого внимания заслуживает операция, связанная с переходом всего флота в сентябре 1936 г. из Средиземного моря в Бискайский залив, на Север Испании, и его возвращение в Картахену.

Какие же обстоятельства заставили республиканское правительство предпринять столь рискованную операцию, при выполнении которой корабли флота вынуждены были дважды прорываться через узкий, к тому времени уже захваченный и укрепленный мятежниками, Гибралтар и дважды проходить вдоль берегов, занятых противником?

Решающим моментом была обстановка, сложившаяся тогда на сухопутных фронтах. Первые недели мятежа для Франко были критическими: в значительной части [77] гарнизонов мятеж был подавлен, большая часть авиации и флота оказалась на стороне Республики; районы, занятые мятежниками на Севере и на Юге, были разъединены лежавшей между ними полосой республиканской территории.

В сентябре северные и южные районы, занятые мятежниками, были объединены с помощью Германии и Италии. Около 50 тыс. надежных войск было переброшено Франко из Марокко в Испанию.

На северном фронте мятежники захватили города Сан-Себастьян и Ирун, отрезав тем самым Астурию и Басконию от Франции, коммуникации с которой были очень важны для снабжения населения Севера продовольствием и боеприпасами. В ответ на настойчивые просьбы басков и астурийцев о помощи правительство отправило в Бискайский залив большую часть военно-морского флота. Это было одно из тех плохо продуманных решений, которые, как указывалось выше, вытекали из неопытности и недостаточной компетентности морского руководства республики. Дальнейшие события полностью подтверждают такую оценку северного похода.

В самом деле, помощь, которую флот мог оказать и действительно оказал северному фронту республиканцев, свелась к обстрелу занятого мятежниками побережья, доставке 2–3 тыс. винтовок и временной моральной помощи населению. Эта помощь не смогла предотвратить потери Севера в 1937 г. А между тем северный поход, связанный с большим риском для флота, стоил ему потери одного и длительного выхода из строя другого эсминцев. Однако гораздо важнее было то, что мятежники получили возможность перебазировать свои крейсеры на юг и окончательно закрепить за собой район Гибралтара{5}.

Если стратегическая целесообразность северного похода чрезвычайно сомнительна, сам поход как морская [78] операция был очень удачен и заслуживает того, чтобы о нем вспомнить.

В середине сентября флот получил приказ о выходе на Север.

Эскадра в составе линкора «Хайме I», крейсеров «Либертад» и «Сервантес», 6 эсминцев — «Вальдес», «Диес», «Антекера», «Миранда», «Эсканьо» и «Лепанто», получив приказ и обсудив его на комитетах кораблей, как было принято в то время, подготовилась к операции и 20 сентября сосредоточилась в Малаге, самом южном республиканском порту Средиземного моря.

Республиканским флотом командовал Мигель Буиса, а командиром флотилии эсминцев был Висенте Рамирес.

Центральный комитет флота вместе с командирами кораблей обсудил план перехода и особенно детально разобрал время, строй и курсы соединения во время прорыва через Гибралтар. Настроение у всех было боевое.

Решили, что соединение выйдет из Малаги во второй половине дня, чтобы подойти к Гибралтару уже в темноте: корабли, идя в строе кильватера, сначала приблизятся как можно ближе к английскому Гибралтару, а затем повернут к африканскому берегу, чтобы избежать обстрела альхесирасских батарей и налета авиации из Кадиса.

Дальнейший план состоял в том, чтобы за ночь уйти в море как можно дальше и тем самым затруднить поиски флота авиацией мятежников на следующий день, а затем, обогнув Пиренейский полуостров, подойти днем к портам Астурии и Басконии.

Наиболее вероятное место встречи с противником — район базы Эль-Ферроль — намечалось пройти днем. Встречи с кораблями мятежников не искали, но и не боялись.

Стоянка на рейде Малаги проходила спокойно, если не считать двух небольших и безуспешных налетов вражеской авиации (бомбы упали не на рейде, а в городе, хотя бомбили с высоты не более 800 метров).

Во время этой стоянки в Малагу вошел и присоединился к республиканскому флоту крейсер «Мендес Нуньес», который находился в момент мятежа в Рио-де-Оро. Личный состав крейсера твердо решил прорваться в Средиземное море и воевать на стороне республиканского [79] правительства; предварительно все офицеры, сторонники Франко, были отпущены с корабля. Никто не упрекал команду за такой поступок. Мне рассказывали, что многие офицеры с «Мендес Нуньес» потом воевали на «Канариасе» против своего крейсера.

Громкое «Вива ла Република!» со всех кораблей было наградой команде крейсера «Мендес Нуньес». Его приход поднял дух экипажей кораблей, идущих на операцию. Когда на рейде выстроились 10 крупных кораблей и 12-дюймовые орудия линкора «Хайме I» придали определенную солидность всей эскадре, настроение личного состава, естественно, поднялось еще больше.

Вечером 21 сентября крупные корабли эскадры построились в кильватерную колонну и под охраной эсминцев вышли на операцию.

Впереди шел крейсер «Либертад», за ним — линкор «Хайме I», замыкал колонну крейсер «Сервантес». Эсминцы днем несли охрану крупных кораблей, следуя впереди, а при подходе к проливу, с наступлением темноты, заняли место в кильватере эскадры. В боевую готовность корабли были приведены с выходом в море, машины были готовы дать самый полный ход. Корабли сильно дымили, и поэтому трудно было думать о какой-то секретности передвижения.

Сведения об установлении в Сеуте и Альхесирасе батарей крупного калибра беспокоили командующего. Вскоре появился немецкий крейсер, который явно следил за движением эскадры, двигаясь параллельно республиканской эскадре.

Когда корабли в темноте приблизились к самой узкой части пролива — между Сеутой и Альхесирасом — и прожектора береговых батарей скользили по ним, на мостике крейсера «Либертад» воцарилась тишина. Казалось, должен последовать залп, когда луч прожектора на несколько секунд остановился на одном из кораблей, но батареи молчали: корабли проходили вне досягаемости орудий или оставались незамеченными.

М. Буиса нервно ходил по мостику, озабоченный больше другими кораблями, чем крейсером «Либертад».

Вот за кормой эскадры остался ярко освещенный английский Гибралтар. Удаляясь от Альхесираса, моряки почувствовали облегчение: Сеута была уже позади, а батареи Альхесираса меньше беспокоили командующего. [80]

Напряженное состояние постепенно улеглось. Корабли шли на запад. Берега Африки и полуострова удалялись. Впереди была ширь Атлантического океана. Можно представить себе, как тяжело было республиканским морякам проходить мимо своих баз и особенно Кадиса. Ведь еще так недавно они были там желанными гостями. В Кадисе у всех были знакомые, а у некоторых и семьи. И вот теперь как раз оттуда приходилось ожидать появления вражеских самолетов.

Кадис для всех испанских моряков не просто военно-морская база. С этим городом связано развитие военного флота и расцвет Испании в XVI в. Из Кадиса дважды выходил Колумб в свои далекие плавания за неведомый океан. Туда прибывали богатые караваны с драгоценностями из Америки. Не случайно первый меридиан проходил через Сан-Фернандо около Кадиса (позднее Англия проложила первый меридиан через свой Гринвич). Из Кадиса выходили галерные и парусные суда в годы величия испанского флота. Оттуда вышла и знаменитая «Непобедимая [81] армада» в 1588 г., разбитая потом у берегов Англии, скорее штормами, чем противником. Но история уже работала против феодальной Испании, и последняя попытка воспрепятствовать развитию флота промышленной Британии в 1805 г. кончилась поражением при Трафальгаре. Наполеон никогда не любил и не ценил флота, может быть поэтому Вильнев, возглавлявший франко-испанскую эскадру, был наголову разбит смелым Нельсоном.

В описываемое время Кадис был реликвией испанского флота, а также учебным центром и прекрасной базой.

На следующий день, 22 сентября, эскадра находилась уже вдали от берегов и оживленных морских путей сообщения. Мертвая зыбь от прошедшего где-то шторма покачивала корабли, шедшие в строю под охраной эсминцев. Линкор был в центре соединения, вызывая гордость и восхищение участников похода. Его активная боевая деятельность в первые дни мятежа и огромные 12-дюймовые орудия создали ему заслуженный авторитет на флоте. Правда, большинством личного состава недоучитывалась его устарелость, неприспособленность к современному морскому бою и бесполезность в случае встречи с быстроходными крейсерами. Быстроходные корабли — крейсеры и эсминцы — были бы значительно боеспособнее без линкора в этом походе, но моральный фактор взял верх. Робкие предложения оставить его в Картахене были отвергнуты самым решительным образом. Анархисты, которых было довольно много на «Хайме I», резко выступали против подобных намерений.

Весь день 22 сентября корабли спокойно шли намеченным курсом. Самолеты не появлялись, а кораблей противника в тот период совсем не боялись.

К вечеру эскадра повернула на север, и Кадис снова был на правом траверзе, теперь уже на большом расстоянии от эскадры.

Чем ближе подходила эскадра к базе мятежников Элъ-Ферроль, тем серьезнее становился командующий Мигель Буиса, тем больше движения можно было наблюдать у пушек и приборов. Унтер-офицер Ф. Мира, исполнявший обязанности старшего артиллериста крейсера «Либертад», почти постоянно находился на своем посту наблюдения. [82]

Прошли Виго — в то время небольшую военно-морскую базу мятежников, а некогда знаменитый военный порт, в котором стоял весь испанский флот, соперничавший с англичанами. В Виго нередко заходили русские корабли, направляясь из Балтики в Средиземное море, и иногда долго стояли там, занимаясь боевой подготовкой, устраняя неполадки и пополняя необходимые запасы. Население этого города привыкло к русским морякам, как к своим, а русские в шутку называли его не Виго, а Вигуйск.

Сейчас Виго, как и Эль-Ферроль, находился в руках мятежников. Над республиканскими моряками была учинена здесь жестокая расправа.

К вечеру прошли Эль-Ферроль. Предстояло повернуть на восток, огибая мыс Эстака-де-Барес, чтобы на следующий день зайти в Хихон и Сантандер.

Наступление ночи и рассвет для командующего соединением в море всегда являются наиболее ответственным временем: нужно принять решение на ночь, исходя из обстановки, перестроить корабли и проверить боевую готовность.

Ночные встречи с противником в море происходят молниеносно и чреваты серьезными последствиями. Каждая минута промедления может решить судьбу корабля. [83]

Но когда кончается ночь, рассвет готовит новые неожиданности, и командующий должен принимать соответствующие решения. В эти вечерние и предрассветные часы командующий обычно бывает на мостике, внимательно изучает обстановку.

Нормальное несение службы, к которой уже привыкли за прошедшие спокойные дни, неожиданно было нарушено криком сигнальщика: «Авионес!» (самолеты). Военная тревога подняла весь личный состав. Один за другим корабли приводились в полную боевую готовность. Зенитные орудия быстро вращались, ища цель.

Самолет-разведчик, не приближаясь к кораблям, пересекал их курс, чтобы установить направление эскадры. Открывать огонь было бессмысленно. Вскоре самолет скрылся за кормой, получив нужные ему данные о движении республиканского флота.

Трудно было предсказать, что последует за этой разведкой. Надвигавшиеся сумерки теперь еще больше беспокоили командующего, и он нервно ходил по мостику, осматривая корабли своего соединения. Горизонт становился все темнее, — противник мог появиться с любого направления.

Проходили самый опасный район и наиболее вероятное место встречи с мятежниками. Прошло уже время поворота в Кантабрийское море, но пока окончательно не убедились, что самолет улетел, эскадра шла на северо-восток.

Совсем стемнело, когда корабли, следуя в более тесном строю, повернули на восток. Полная боевая готовность сохранялась на всех кораблях, пока окончательно не улеглось волнение, вызванное появлением вражеского самолета.

На мостике крейсера «Либертад», где размещался Центральный комитет флота — верховный орган управления флотом в те дни, царило особое оживление. Высказывались различные предположения о событиях наступающей ночи. Все имели право говорить, и никто не имел права остановить говорящих. Меньше всех говорил командующий М. Буиса. Он только вставлял иногда замечания, к тому же не настаивая на их одобрении.

Всех беспокоили возможные налеты авиации, потому что ходили слухи о получении Франко большого количества новых самолетов «Капрони» из Италии. Но так как [84] это было возможно только на следующий день, потому что в то время самолеты еще редко появлялись над кораблями ночью, то постепенно разгоревшиеся страсти стали остывать.

Эскадра постепенно удалялась от опасного района и главной базы Эль-Ферроль, где находились крейсеры и линкор мятежников.

Вот и Кантабрика. Ночь прошла спокойно, ждали появления гор Астурии. Первым портом, куда должны были зайти все корабли, кроме нескольких эсминцев, являлся Хихон. Эскадра легла на курс, ведущий в гавань.

В дни похода мне удалось ближе познакомиться с командующим, членами Центрального комитета флота и отдельными унтер-офицерами. Как и в бытность на «Антекере» — почти месяц тому назад, — я убеждался, как много энтузиазма у личного состава. Но невольно у меня возникали опасения, что этот энтузиазм может не дать должного эффекта, если на флоте не будет твердого порядка, а у его руководства достаточных знаний. Ведь стреляют люди, а не пушки, и скорее попадают в цель те, которые лучше подготовлены. [85]

«Прекрасный унтер-офицер», — сказал мне как-то Буиса, показывая на проходившего мимо Миру. Он исполнял обязанности артиллериста. А на мой вопрос, умеет ли он управлять огнем, Мигель развел руками: дескать, ему никогда не приходилось.

Поражало меня многое. У себя на крейсере я счел бы чрезвычайным событием курение во время перегрузки боезапаса, а тут я встретил курящего маринеро, на плече которого лежал снаряд. Но свой устав в чужом монастыре нужно предлагать осторожно, и пока я молчал, что еще я мог сделать?!

От Хихона до Бильбао

Все корабли эскадры, кроме трех эсминцев с «Лепанто» во главе, под командованием Валентино Фуэнтеса, проследовавших прямо в Сантандер, едва разместились в маленьком порту Хихон. Даже в солнечный ясный сентябрьский день город выглядел мрачным. Он чем-то напоминал Картахену. В нем нет высоких светлых домов или широких бульваров, как в Валенсии и Аликанте. Серые здания здесь довольно однообразны. Очевидно, невозможно сохранить яркие цвета там, где много угольной пыли.

Причалы порта и прилегающие к нему улицы заполнены народом. На севере Испании люди более спокойно относятся к событиям. Это чувствовалось и теперь. Все были явно довольны и оживленно беседовали, но никто не кричал и не бросался на корабли, как это было в Малаге. К тому же близость фронта накладывала свой отпечаток, а с приходом кораблей появились слухи о возможной бомбежке города.

На «Либертад» прибыли представители местной власти: Белармино Томас, социалист из рабочих горняков, и вместе с ним комиссар Гонсалес Пенья. Командующий еще не успел покинуть мостик, и беседа происходила там. После приветствий и поздравлений с благополучным завершением похода местные представители власти и члены Центрального комитета флота перешли к деловым разговорам. Среди различных тем две вызвали особое оживление: доставка в Астурию оружия и уверенность, что в ближайшие дни удастся занять окруженную с трех [86] сторон столицу Астурии — город Овьедо. «Это нужно сделать до осенних дождей», — заявил Гонсалес Пенья, который как комиссар руководил осадой Овьедо. Уже несколько раз назначался срок занятия города, но пока они все срывались. Положение осажденного города было действительно тяжелым, и командующий обороной полковник Аранда даже доносил генералу Франко, что он вынужден будет капитулировать, если не получит подкрепления. Положение астурийцев не вызывало тревоги. У них было достаточно оружия и боеприпасов, и жаловались они только на недостаток отдельных видов продовольствия, которое Астурия раньше получала из Кастилии и Арагена. Однако республиканцам не хватало военных знаний и организации, чтобы сомкнуть кольцо блокады и заставить мятежников капитулировать, а те упорно сопротивлялись, выжидая улучшения обстановки.

Узнав, что я «компанеро русо», Пенья подошел ко мне, крепко пожал руку и заговорил о помощи Советского Союза астурийцам. Я многого тогда не понял и только догадывался, что речь шла о предоставлении убежища астурийским горнякам после расправы в 1934 г. Он пригласил меня в тот же день приехать к Овьедо и посмотреть, как на самой окраине города идет борьба, которая должна скоро закончиться победой. Не откладывая в долгий ящик, мы действительно отправились туда в сопровождении Белармино Томаса и Пенья. М. Буиса отказался оставить корабль, пока не разгрузили доставленное оружие, а мы с П. Прадо решили воспользоваться приглашением. Нам советовали обязательно надеть сапоги и плащи: сапоги нужно иметь потому, что в окопах грязно, а плащи для маскировки. Ничего этого на корабле не оказалось, и нам обещали все достать в комендатуре, когда мы будем пересаживаться на машины, приспособленные для езды по плохим дорогам.

От Хихона до Овьедо около 30 километров. По пути мы по карте знакомились, где проходит линия фронта, откуда астурийцы собираются наступать и как обстреливается единственная дорога, соединяющая гарнизон Овьедо с территорией мятежников. Вскоре мы остановились около небольшого серого домика, где расположена комендатура. Переоделись, пересели на другие машины и двинулись дальше. Чтобы попасть в предместье Лугонес, откуда лучше всего был виден Овьедо и где находился штаб командования, [87] нам предстояло проехать несколько сот метров по открытой местности, находившейся под обстрелом. Дорога сначала шла ущельем. В долине же применялась «военная хитрость». Зная, что после усиления огня наступит затишье, машины останавливались, а затем, по приказанию старшего, выбрав подходящий момент, полным ходом проносились, пересекая опасное место. Естественно, никакая поломка мотора в это время не предусматривалась. Когда обе машины были в безопасности, разрывы снарядов наблюдались почти там, где мы только что проехали. Но, говорят, жертв здесь никогда не было.

Отсюда, из Лугонес, Овьедо просматривался отлично. Был виден высокий собор и ряд зданий в центре города. Мы пешком прошли ближе к крутому обрыву, где в здании с толстыми стенами был организован наблюдательный пункт. В бинокли и подзорные трубы, вставленные в узкие щели, мы могли рассмотреть не только улицы и отдельные дома в Овьедо, но и людей, которые в одиночку быстро перебегали от одного укрытия к другому. Простреливаемый со всех сторон город уже приспособился к условиям длительной осады. Лишнее население было эвакуировано, стены и окна домов, обращенные к фронту, заделаны и укреплены, город выглядел пустым. Между тем в нем продолжалась жизнь. Несколько линий окопов с той и другой стороны отчетливо обозначали линию фронта. Гонсалес Пенья рассказал нам, что мятежники здесь на северном участке не наступают — не позволяет местность; не проявляют здесь активности и республиканцы. Зато на западе фашисты уже не раз пытались захватить небольшой городок Трувия — в нем известный оружейный завод и различные мастерские. Город уже на всякий случай эвакуирован, чтобы завод не попал в руки мятежников.

Мы поблагодарили за гостеприимство и стали собираться обратно в Хихон. При выходе из здания произошло следующее: Педро Прадо неосторожно вышел на открытую площадку, и пока его оттащили за рукав, несколько пуль уже просвистело около него. «Здесь простреливается каждый дюйм, — сказали нам, — и выходить на открытое место днем нельзя». А вместе с тем, проехав две-три сотни метров, мы заметили беспечно играющих детей. Они находились под прикрытием горы. Здесь все привыкли к звукам орудийных залпов и к разрывам снарядов. [88] Жители предпочли остаться в своем доме и не уехали. Здесь же мы встретили солдат, которые приходили отдохнуть из сырых окопов и траншей. Совсем рядом, в низине, все дома были разрушены и гражданское население эвакуировано.

В конце сентября на этом участке фронта было затишье. Горячие бои разыгрались здесь немного позднее — в 10-х числах октября. Республиканцы, наступая, ворвались в город, и, казалось, победа была уже обеспечена. Но атака захлебнулась, республиканцы перешли к обороне, а позднее оставили занятые позиции. Непосредственными свидетелями этого неудачного наступления были М. Кольцов и Р. Кармен. Кое-что услышать об этом мне довелось от самого Кольцова, когда несколько месяцев спустя мы вспоминали с ним, будучи в гостях у В. А. Антонова-Овсеенко, о северных провинциях. Михаил Ефимович был удивлен, узнав, что я участвовал в походе кораблей на Север, проехал от Хихона до Бильбао двумя неделями раньше него и, так же как и он, летел в Мадрид через всю территорию, занятую Франко (о своем пребывании в Хихоне и Овьедо Кольцов интересно рассказал в «Испанском дневнике»).

Вернувшись из Овьедо, я долго находился под впечатлением виденного там. Вспоминал об этом и позднее, когда получал сведения о происходивших на Севере упорных боях. Разделенные траншеями и колючей проволокой, стояли друг против друга рядовые испанцы. Что двигало их на междоусобную войну? Чем объяснить такое упорство сторонников Франко? Энтузиазм республиканцев был понятен. Под давлением широких масс была свергнута монархия. В 1934 г. народ выступил против попыток реакции восстановить старые порядки. Перед испанским народом стояла определенная и ясная цель, он был полон энтузиазма и решимости довести революцию до конца. Однако, как выявилось в самые первые дни войны, одного энтузиазма было недостаточно, требовалась еще организация и дисциплина, нужно было оружие и умение применить его в бою. Именно этого и недоставало республиканцам. Вот почему Овьедо, окруженный с трех сторон, оставался в руках мятежников.

Иная картина наблюдалась у мятежников. Широкие массы оставались на стороне республики, они не хотели поддерживать фашистов. Это целиком подтверждается и [89] тем, что команды кораблей, попавших в руки Франко, не вступали в бой с республиканцами, даже при явном превосходстве сил. Потребовалось время, чтобы с помощью немецких инструкторов и лживой пропаганды изменить положение. Низкое политико-моральное состояние борющегося на стороне Франко рядового состава приходилось компенсировать техникой и инструкторами из Германии и Италии. Без открытой интервенции мятеж быстро был бы подавлен.

В этой борьбе на стороне мятежников были почти все генералы и офицеры. У них были знания и умение воевать. Нельзя забывать и о допущенных республиканцами ошибках, которые помогали Франко вести пропаганду против правительства Народного Фронта. Анархисты сыграли здесь свою отрицательную роль; их непоследовательность и необдуманность решений относительно обобществления земли и имущества или инкаутации промышленных предприятий без достаточной подготовки к этому отпугивали народные массы. Этим умело пользовались мятежники.

Север Испании даже в сентябре изобилует дождями, ночи прохладные, и окопная война здесь значительно неприятнее, чем на юге. Извилистые горные дороги, прижатые к морю, небольшие города и селения, укрывшиеся в ущельях с перевалами и, наконец, влажный морской климат — все это напоминало мне поездки по дорогам нашего Кавказа, где-нибудь в районе Сухуми и Батуми, в дождливые месяцы.

Тем же путем мы возвращались обратно, простившись с нашими фронтовыми хозяевами. «Аста луего» (до свидания), — сказали мы друг другу, но встретиться нам больше не пришлось. На следующий день я с членом Центрального комитета флота Хатива выехал в Сантандер и Бильбао, где и должен был ознакомиться с положением дел на Севере и поговорить с некоторыми представителями местной власти.

На ночь мы остановились в маленьком отеле в Хихоне. Он был забит беженцами из Овьедо, и мы вдвоем разместились в комнате на первом этаже. Настроение жителей Хихона к вечеру заметно упало. Ждали воздушного налета. Крупных налетов Хихон еще не испытал, и пришедшая сюда эскадра доставила одновременно радость и беспокойство. Мы решили отправиться в небольшой ресторанчик поужинать и отведать знаменитый астурийский [90] сидр. Нам подали мясо, рыбу и немного хлеба. С продовольствием становилось с каждым днем труднее. Высокий астуриец поставил на стол три большие кружки. «Смотрите, смотрите», — обратился ко мне Хатива, кивнув головой в сторону служителя, который, взяв одну кружку в левую руку, правой поднял бутылку с сидром выше головы и ловко пустил тонкую струю напитка в кружку. «Зачем это?» — недоумевая, спросил я. Оказывается, сидр в бутылке еще своего рода полуфабрикат, а вот после того как струя с большой высоты ударится о край стакана или кружки, сидр становится пенистым и окончательно готовым для питья. Напиток оказался, вопреки моим ожиданиям, довольно крепким. Две выпитые кружки давали себя знать, и мы забыли о возможном налете авиации. К счастью, налета так и не последовало.

Рано утром, едва забрезжил рассвет, мы вышли на улицу, чтобы ехать в Сантандер. Город спокойно спал после всех треволнений прошедшего дня.

В гавани порта стояли военные корабли. Они готовились провести ряд операций по обстрелу фланга неприятельской армии восточнее Бильбао и обеспечить движение транспортов с продовольствием и топливом. Когда мы проезжали мимо гавани, сигналы «побудки» раздавались на кораблях — было 6 часов утра.

«Мерседес» старого образца, некрасивый, но просторный, «взял курс» на Сантандер. Нам предстояло проехать около 200 километров. Дорога то крутыми поворотами поднимается вверх, то бежит по ровному плато вдоль моря. Пустынные места в гористой местности сменяются живописными уголками с «пуэблос» и небольшими городами. Хатива плохо говорил по-французски, а я еще совсем мало понимал по-испански и, «поговорив» час другой, оба, устав, на время замолкли. Потом все начинается сначала. Мне все равно нужно осваивать испанский язык, и я, не стесняясь своих ошибок, задаю собеседнику один вопрос за другим. Не всегда понимаю его ответы и снова пытаюсь узнать что-нибудь, довольный, когда мне это удается.

Вот и Сантандер. Первое впечатление, будто мы приехали в другую страну. Привычное глазу по Картахене и Хихону моно с молнией и берет вдруг сменились изысканными костюмами и шляпами. День выдался солнечный, и на улицах было оживленно. Несмотря на приближающиеся сумерки, никто не боялся воздушной тревоги, и гуляние [91] на набережной продолжалось. По широкой косе, ведущей к бывшему дворцу короля, мчатся машины и идут пешеходы. В порту стоят три эсминца. Они готовятся уйти в Бильбао. К ним привлечено внимание публики, но корабли здесь встретили совсем недружелюбно, как будто они нарушили тот неписаный нейтралитет в войне, которого придерживался город. «Может быть, сначала обстрелять Сантандер, а потом уже идти в Бильбао», — шутили моряки, но в этих шутках проскальзывало и то серьезное недовольство, которое у них вызывала эта богатая, сытая и к тому же еще шокированная их прибытием публика.

На одном из эсминцев находится наш советский товарищ Н. П. Анин, и я предлагаю отправиться к нему, чтобы договориться о дальнейших совместных действиях.

По трапу поднимаемся на борт «Лепанто». Уже хорошо знакомый мне маленький сухой Валентино Фуэнтес стоит на верхней палубе и осматривает море в бинокль. Он проделал весьма характерный для многих офицеров республиканского флота путь. После мятежа он остался на стороне правительства. Неплохо вел себя в первый год войны, подхваченный общей волной антифашистской борьбы. Хотя Фуэнтес и не обладал нужными качествами, Прието назначил его командовать флотом в Кантабрике. Это было уже весной 1937 г. При наступлении мятежников в сентябре — октябре 1937 г. дон Валентино растерялся, начал колебаться, не зная, что выбрать. Но это все в будущем. Пока же он командовал эсминцем, был достаточно опытным командиром и пользовался уважением команды за свои заслуги в первые дни мятежа. Он явно доволен своим пребыванием в Сантандере. Этот город оживил в его памяти годы молодости, когда он в чине тениенте (лейтенанта) не раз участвовал в увеселительных походах кораблей, сопровождавших королевскую свиту в летнюю резиденцию; в то время флотские офицеры в расшитых мундирах больше занимались балами, чем серьезной боевой подготовкой. Он надеялся на победу над фашизмом и, видимо, искренне хотел этого. Однако он довольно своеобразно представлял себе Республику. Ему казалось, что кончится война, и в стране установятся почти старые порядки, а он по-прежнему будет занимать привилегированное положение. О реформах, которые как знамение времени уже стучались в дверь Испании с ее феодальными пережитками, он не задумывался. [92]

Как и большинство офицеров, да и не только офицеров, он не был подготовлен к большим социальным сдвигам. Позднее, увидев, как далеко может зайти революция, Фуэнтес отшатнулся от нее.

«Ола, дон Николас», — приветствовал он меня, взяв под козырек.

Гостеприимством дон Валентино отличался всегда, знал тонкости этикета и не случайно представлял флот на различных церемониях, о которых он любил рассказывать.

За ужином я переговорил с «компанеро русо» Аниным.

Решили продолжать путь на следующий день. Шофер жаловался на мотор своего драндулета, да и мы устали, проведя более 7 часов в машине.

В роскошной гостинице нам неохотно предоставили два номера, и как-то косо присматривались к моему товарищу в моно и с пистолетом за поясом. Я выглядел более мирным человеком. Штатский серый костюм, правда, с натяжкой, но все же соответствовал требованиям фешенебельного отеля.

Удивительны были нравы этого города в тот период, да и не только этого города. Подобно тому, как команда крейсера «Мендес Нуньес», стоявшего в Рио-де-Оро, позволила оставить корабль всем офицерам-мятежникам и без всяких инцидентов сойти на берег (а те немедленно отправились в лагерь Франко), здесь, в Сантандере, вместо того чтобы навести порядок среди явных монархистов, им предоставили выбор: либо Республика, либо заграничный паспорт. Странно, но факт. Эти богачи, связанные с Лондоном, получали паспорта, визы на выезд в Англию и спокойно перебирались на британские пассажирские пароходы, которые, по их желанию, везли их в Англию или в Виго, т. е. прямо к мятежникам. Так продолжалось еще несколько месяцев. В сентябре 1936 г. такой публики собралось в Сантандере особенно много. Еще со времен Альфонса XIII они предпочитали проводить лето на этом курорте и были застигнуты здесь событиями. Они не скрывали своих взглядов, а местные власти смотрели на все сквозь пальцы.

Когда мы спустились вечером в ресторан, нас поразил грубый тон лакея и нескрываемая враждебность публики. Сначала я не понимал, что назревает скандал, и спокойно сидел, ожидая, когда камареро подаст меню. Но меню не [93] подавали. Оказывается, кто-то из посетителей заявил протест против присутствия здесь моряка (речь шла о Хативе) в моно, да еще с пистолетом за поясом. Только по тону и решительным жестам с угрожающим похлопыванием по кобуре я понял, что дело зашло далеко. Попытался, во-первых, узнать, в чем дело, а во-вторых, просил избежать конфликта в моем присутствии. Мне в положении атташе это было ни к чему. Посетители соседнего с нами столика демонстративно вышли, а прибежавший хозяин уговаривал Хативу успокоиться, обещая немедленно все подать. Громкий разговор на этом прекратился, а мы под общие неодобрительные реплики, не торопясь, закончили ужин и вышли. По словам Хативы, «венесуэльский консул потребовал вывести нас из ресторана», но хозяин не решился, так как Хатива угрожал позвать матросов и «навести порядок» в ресторане. «Если бы не вы, я выгнал бы со своими маринерос всех этих фашистов», — уже спокойнее, но еще зло, продолжал моряк, бывший старшина-машинист, а теперь член комитета флота.

Возмущенный порядками в Сантандере, Хатива предложил пройтись по набережной. Вся жизнь в городе к вечеру переместилась в кафе, рестораны и увеселительные заведения. Играла музыка, и мало что напоминало о войне. А ведь всего в 300 километрах отсюда мы только вчера наблюдали, как астурийские горняки в окопах, по колено в воде, осаждали Овьедо и жители были готовы отдать последнее одеяло, чтобы согреть бойцов. Но таких контрастов в Испании в первые месяцы войны было сколько угодно.

Утром мы двинулись дальше. Погода испортилась, и накрапывал мелкий дождь. Высокие Иберийские горы по мере приближения к Бильбао вырисовывались все ближе справа от нас. Здесь больше зелени и больше воды. Как-то неожиданно подъехали к контрольному посту в Бильбао. Показали свои «салвокондукто» (пропуска) и двинулись дальше.

Это уже была столица Басконии. Некоторые сведения о ней вызывали определенный интерес. Говорили, что язык, на котором говорят баски, похож на грузинский. Почему? Никто не мог дать ответа. Расположенная в горах, Баскония сохранила свою самобытность, несмотря на нашествие карфагенян, римлян и арабов. Она уже давно добивается автономии, и только сейчас со дня [94] на день ожидается решение правительства по этому вопросу{6}.

Фронт проходит восточнее Бильбао, километрах в шестидесяти. После взятия мятежниками Ируна и Сан-Себастьяна наступило затишье. Только итальянские «Капрони» беспокоят город, но сильных бомбежек еще не было. Город напомнил мне Ленинград. В Бильбао, в отличие от других крупных городов Испании, нет высоких зданий. Много мостов через реку Нервион, что, возможно, и заставило меня подумать о Ленинграде, да и погода такая же пасмурная, с нависшими над крышами домов облаками и мелким, неделями идущим дождиком. Доминирует черный цвет: черные моно, черные береты, женщины одеты в черное, в черных косынках. Это не траур, а обычная одежда басков. Корабли еще не пришли, и мы ищем убежища в гостинице. Как и в Хихоне, здесь много беженцев, но из Ируна и Сан-Себастьяна, все гостиницы переполнены, и нас устраивают в одной небольшой комнате с условием, что мы долго не задержимся. Генеральный секретарь компартии Басков — Хуан Астигарравия, с которым я хотел встретиться, уехал из города. Он занят формированием частей и выехал на фронт. Нет и губернатора Агирре. Нас принимает один из его заместителей, невысокий плечистый баск, и рассказывает о положении в городе. Он оживленно говорит о той помощи, которую могут оказать корабли, если противник перейдет в наступление. Сами баски пока думали только об обороне Бильбао. У них много людей, но совсем мало оружия. Английские и французские транспорты вывозят руду, но не привозят оружия и даже продовольствия. Владельцы рудников отправляют свою продукцию, а капиталы оставляют в лондонском банке (вспоминаю Сантандер). Утром мы узнали, что ночью прибыли три эсминца, и поехали в порт. Огромная гавань с доками и верфями. Много транспортов стоит на приколе: испанские боятся выходить, а иностранные вывозят только то, что в их интересах.

Я почти ничего существенного в Бильбао не узнал. А жаль, ведь здесь не было еще ни одного советского товарища. Занес в блокнот некоторые данные о положении на фронте. Полного впечатления об огромном городе не было. О нем довелось узнать более подробно позднее, и, находясь [95] в Картахене, я только мысленно представлял, с каким упорством дрались баски за свою столицу, добившись в начале октября 1936 г. автономии. Дрались в сложной международной политической обстановке. От католиков до коммунистов — все объединились в борьбе с фашизмом, но общее положение Севера, отрезанного от ресурсов всей страны, не имеющего возможности получить помощь (после ухода флота) морем, было тяжелое, и республиканцы, отстаивая каждый город, все же отходили.