Мифотворчество в романе Пелевина « Generation P» и В. Аксенова «Москва-ква-ква».

Книги Пелевина – настоящая энциклопедия интеллектуальной и духовной жизни России конца ХХ – начала ХХI века. Их можно рекомендовать как пособие по классической и современной мифологии. Его тексты предъявляют серьезные требования к интеллекту и эрудиции читателя. Это самые разные мифы и архетипы, различные религиозные традиции и философские системы, всевозможные мистические практики и магические техники. В текстах Пелевина множество цитат, отсылок, аналогий и ассоциаций, от читателя постоянно требуется дешифровка.

Пелевин и миф

Одна из главных тем творчества Пелевина – это миф, миф с учетом всех его форм, вариаций и трансформаций от классической мифологии до современной социальной и политической мифологии. Как и многие писатели ХХ века, Пелевин обращается, во-первых, к содержанию мифов, их героям, сюжетам и идеям, используя скрытый и еще не реализованный потенциал мифологического мышления. Повторяя миф, реконструируя его, Пелевин воспроизводит и реактуализирует фундаментальные основания человеческого существования и бытия вообще. Мифологические образы и символы являются алфавитом, азбукой, из которой складываются великие прозрения мировых религий, откровение христианства. Миф – это язык, на котором Бог разговаривает с человеком, сначала как с младенцем, как будто питает молоком, чтобы подготовить его к “твердой пище”.

Во-вторых, Пелевин обращается к форме романа-мифа как самой подходящей для собственного мифотворчества, разоблачая старые мифы, создавая новые и сталкивая их между собой. Так делали многие авторы мифологического романа в ХХ веке: Ф. Кафка, Дж. Джойс, Т. Манн, Г.Г. Маркес, Х. Борхес, Дж. Апдайк. Однако миф сам по себе не гарантирует причастности к духовным основаниям, форма мифа может быть пустой, что мы и наблюдаем сегодня. Основная мифологема современности – телевидение, реклама и PR – это тоже носители, трансляторы мифов и сами есть миф. И к этим мифам Пелевин беспощаден.

АКСЕНОВ

Человеку свойственно идеализировать свои молодые годы. Мало того: воспоминания об этом периоде жизни нередко становятся основой для создания варианта мифа о золотом веке. В своем предпоследнем романе – «Москва Ква-Ква» Василий Аксенов применяет вышеупомянутую мифологему на общенациональном уровне и сознательно выстраивает мифотворческую модель, в которой роль золотого века в истории России недавно завершившегося столетия призван сыграть последний, самый вдохновенно-помпезный и ксенофобский фрагмент сталинской эпохи.

Вспоминая далекое прошлое, но в то же время собственную жизнь, Аксенов строит мифологическую параболу позднесталинской эпохи – времени необыкновенно важного для всего поколения шестидесятников, ставшего первой точкой отчета, определившей их собственное «я». Выбор жанра (миф, сага, парабола), имагологической конвенции (феерический соц-арт) и повествовательной стилистики (субъективно-комический иронический сказ) свидетельствует о том, что описываемый краткий период – 1952 и начало 1953 года, до приснопамятного 5 марта – рассматривается как ключевой для всей советской истории. Не случайно автор романа в свойственном себе ироническом ключе устами одного из персонажей, академика Великого Салазкина, называет этот период «серединой Ха-Ха, то есть двадцатого века». Мифологема апогея и конца «славной» эпохи соотносится с историософскими построениями и со спорами о Сталине и наследии сталинизма, с новой силой разгоревшимися в «нулевых» годах XXI века.

Мифологичность аксеновской модели мира Anno Domini 1952 (+ 50 = 2005, год написания романа) отчетливо просматривается на разных уровнях структуры художественного замысла, например, на уровне имен собственных. Ариадна Лукьяновна (согласно мифу дитя Солнца – Гелиоса, согласно отчеству – дочь «сладчайшего» Лукьяна – Гликиана) родила златовласую красавицу Гликерию («сладкую») и нашла для нее жениха Тезея, сиречь Кирилла Смельчакова – автора поэмы «Нить Ариадны», две предыдущие любовницы которого носили одно и то же имя – Надежда и Эсперанца. Впрочем, античные и ближневосточные (в частности, христианские) параллели встречаются в тексте практически на каждом шагу. В романе использованы также две московские легенды 1953 года – об отравленной оранжевой шали, при помощи которой Берия якобы убил Сталина, и о подводной лодке на Яузе, которая должна быть использована в случае необходимой эвакуации «главного пассажира». Миф о Тезее и Ариадне модифицирован оригинальным образом: Тезею-Смельчакову в земной жизни не удается выбраться из лабиринта, и преследовавший его на протяжении романа Минотавр в конце концов растоптал поэта, но «на том свете» в руке у него появляется моток шерсти, которую прядет расставившая ноги Гликерия, которая приглашает войти в нее и слиться с ней и ему, и всем другим ее «мальчикам» – героям сталинского «поколения победителей». Таким образом, сталинизм гибнет в жизненной реальности, но он «спасен» будет и вечно жить как некая метафизическая возможность, порождающая всё новые мутации утопического сознания и служения утопии. Эротическая семантика заключительной сцены в загробном мире наводит на мысль о материнском, порождающем начале, которое обеспечивает вечную жизнь сталинской «генеральной линии».

Мифическая история излагается Аксеновым в поэтике соц-арта, иначе говоря, гротескно-саркастического перекодирования соцреалистической поэтики. Тон повествования в «Москве Ква-Ква» безусловно ироничен, а отношение автора к «великой эпохе» однозначно отрицательное. Однако, как это и принято в искусстве соц-арта, тоталитарный мир лишь высмеивается, но не подвергается анафеме, а наоборот, служит предметом интеллектуальной и эстетической забавы, и тем самым образы «светлого прошлого» не пугают читателя, не вызывают у него отвращения, а радуют и смешат его.

Феерическая картина Москвы 1952–1953 годов фантастична, как любое мифическое повествование, но в то же время наполнена реалиями того времени, от тогдашних модных словечек (примером могут послужить «дуньки-с-трудоднями» или «моя родня» – эвфемизм girl - friend ' a наших дней) до московской моды, купален в ЦПКиО имени Горького или подробностей из жизни тогдашнего андерграунда. Порою Аксенов всё же устремляется в русло поэтики мемуаров.

«Но вот пролетели от «середины Ха-Ха» уже десятилетия, и кто может себе представить Москву-Кву-Кву без ее семи высоток, без этих аляпок, без этих чудищ, без этой кондитерской гипертрофии?.. Подхожу я к какому-нибудь высокогенеральскому дому с козьими рогами на карнизе, с кремом по фасаду, с черномраморными вазонами, которые когда-то так горячо презирал всеми фибрами молодой футуристической души, и вдруг чувствую необъяснимое волнение. Ведь это молодость моя шлялась здесь и накручивала телефоны-автоматы по всей округе, ведь это наши мечтательные девушки росли в этих домах; и презрение вдруг перерастает в приязнь...»

 

БИЛЕТ №18.