Женщина Позднего Средневековья

 

Что, по мнению Бессмертного, изменилось в XIII–XIV веках? «Пожалуй, наиболее заметно усиливающееся столкновение противоположных тенденций в подходе к статусу женщины. С одной стороны, продолжаются выступления против крайностей в социально-культурной дискриминации женщин. Так, в нравоучительном диалоге отца и сына (середина XIII в.) констатируется: “Женщина не должна быть ни головой (la teste) для мужчины, ни его подножием (ni des piez); она должна быть наравне с ним; не надо превращать ее ни в госпожу над ним (dame par desus lui), ни в его подчиненную (sa baasse), которой можно помыкать”. Еще резче выражает эту мысль Рамон Лулий, подчеркивающий, что “муж должен служить (scrvir) своей жене, как жена служит (serve) мужу и как они оба служат Богу”. Правда, тут же оговаривается еще особая “служба” жены своему супругу, для плоти которого она играет ту же роль, что и другие его органы. Сходным образом Робер де Блуа, писатель середины XIII в. в поэме, обращенной к благородным мужчинам, призывает их не говорить о женщинах плохо, не хулить их зря, не забывать, что все люди рождены и вскормлены ими, и т. д. Даже если считать, что все благосклонные по отношению к женщинам высказывания писателей XIII в. представляют лишь “исключение”, сам факт их существования вряд ли может быть сброшен со счетов. Это же касается и усиления в XIII в. мариинских культов и появления пародийных текстов, в которых мужчины рожают, а женщины воюют. Полностью признается трудовая деятельность женщины…

С другой стороны, тенденция противопоставлять мужчин и женщин по их общественным правам и функциям в XIII в. сказывается еще резче, чем в предыдущем столетии. Тот же Робер де Блуа рассматривает приниженность и несовершенство женщины как непреложный факт, влияние которого можно уменьшить, но не устранить…»

 

Мария Магдалина, деталь триптиха Ханса Мемлинга, Отдых на пути в Египет со святыми Иоанном Крестителем и Марией Магдалиной, 1475–80 г

 

Мортимер в свою очередь подтверждает эту же тенденцию и в Англии: «В одной книге XIII века, переведенной на английский язык в XIV веке женщины меньше, смиреннее, сдержаннее, добрее, покладистее и нежнее мужчин, но вместе с тем “более завистливы, более смешливы и влюбчивы, и злобу в душе чаще таят женщины, чем мужчины”. Затем автор добавляет, что “природа женщины слаба, она говорит больше лжи… хуже работает и медленнее двигается, чем мужчина”. Он явно ценит хорошие качества женщин, но в целом его рассказ не слишком-то доброжелателен…

Несмотря на все эти пугающие предрассудки, что-то быстро изменить было практически невозможно. Дело даже не в женоненавистничестве в обществе: люди слишком доверяли законам и социальным нормам. Мужчины исполняли законы, но это не значит, что они могли в любой момент их изменить, — в конце концов, законы вырабатывались долго, в течение многих поколений. К тому же законы не сильно помогли бы справиться с предрассудками против женщин. Трудно сказать, как много народу считало, что проблема вообще существует. Многие женщины просто принимали доминирование мужчин в обществе как должное, считая, что Бог замыслил мир именно таким в наказание женщинам. Ибо если кто-то и пытался изучить подобные вопросы, то за информацией обращался скорее всего к Библии, а Книга Бытия — не единственная, в которой есть сильный сексистский перекос. Кроме того, философия XIII века, на основе которой по большей части формируются мнения века XIV, следует аристотелевской максиме “женщины — это изуродованные мужчины”. Некоторые образованные женщины жестко критиковали такой сексизм, но они мало что могли с этим сделать — разве что писать остроумные полемические трактаты и делиться ими с друзьями и знакомыми».

 

Реальная власть

 

В 1988 году Мэри Эрлер и Марианна Ковалески опубликовали сборник эссе на тему «Женщины и власть в Средние века». Их целью было рассмотреть понятие «власть» с разных сторон, не зацикливаясь только на государственной или официальной власти. На русский язык то понятие, которое они в этом труде изучали, возможно, правильнее перевести как «влияние». Официальная власть в Средние века бывала в руках женщин достаточно редко — в первую очередь у королев (причем не жен королей, а именно королев, унаследовавших свой титул от родителей), иногда у вдовствующих представительниц титулованной знати и аббатис крупных монастырей, а в Позднем Средневековье еще и у хозяек ремесленных мастерских и торговых компаний.

Но Эрлер и Ковалески изучали не формальные титулы и звания, а признаки реального весомого положения в экономической, социальной и прочих сферах, то есть «способность действовать эффективно, влиять на людей или решения и достигать целей». Поэтому в их сборнике рассматривалось именно фактическое влияние средневековых женщин из различных социальных групп.

В 2000-е годы исследования на эту тему были продолжены, и сейчас уже мало кто из историков сомневается в том, что не обладая официальной властью, средневековые женщины из неаристократических кругов все же могли иметь достаточно рычагов влияния в семейной, экономической, а иногда и общественной жизни. Это легко проследить и по художественной литературе, где представлен целый спектр умных, решительных, деспотичных, смелых, сметливых, хитрых, сварливых и т. д. женщин, показанных когда в позитивном, а когда и в негативном ключе. Но всех их объединяет то, что они так или иначе руководят своими мужьями, уступающими им умом, смелостью и силой характера, а некоторые через мужей управляют бизнесом, мастерскими, а то и целыми королевствами.

То, что литературный вымысел имел под собой вполне реальные основания, нетрудно понять и по сохранившимся семейным архивам. Причем личные письма мужей, жен, братьев, сестер, родителей и детей нередко даже более информативны в этом смысле, чем бухгалтерские документы или завещания.

 

Ослепление Товита, Историческая библия Эдуарда IV

 

Бесценные письма

 

Здесь я сделаю небольшое отступление, чтобы объяснить, о каких письмах идет речь.

Дело в том, что большинство документов, сохранившихся со времен Средневековья, — это юридические или правительственные записи, финансовые счета, описания недвижимости и завещания. Но к огромной радости историков, есть несколько семей, которые сохранили свои архивы и любезно предоставили нам возможность изучать личную переписку людей, живших несколько сотен лет назад.

Такие письма — настоящий кладезь информации, потому что из них можно почерпнуть много интересного как о событиях общенационального и даже международного значения — войнах, восстаниях, государственных переворотах, придворных интригах и сплетнях, так и о бытовых подробностях — вопросах, связанных с устройствами свадеб и похорон, земельных тяжбах, управлении хозяйством и т. д.

В Италии, например, вечные благословения историков заслужил богатый торговец XIV века Франческо Датини[14], который оставил после себя огромный архив частных и деловых документов, включая переписку с женой. Не менее ценны для изучения женского вопроса 73 письма Алессанды Мачинги Строцци (1408–1471) к ее сыновьям[15], написанные во Флоренции в период с 1447 по 1470 год. Благо в Италии был высокий уровень грамотности, а развитая торговля способствовала участию женщин в общественной и экономической жизни.

Из позднесредневековой Англии до нас дошли два по-настоящему огромных архива — так называемые «письма Пастонов» и письма Стоноров». В собрании Стоноров часть документов датируется 1431–1462 годами, но основная масса приходится на 1470–1483 годы. В основном это переписка главы семьи с родственниками, друзьями и покровителями. Папка семьи Пастонов состоит более чем из тысячи писем, написанных тремя поколениями в период 1422–1509 годов. Это самая старая личная переписка, сохранившаяся на сегодняшний день в Великобритании. В этих письмах отражены события четырех царствований (Генриха VI, Эдуарда IV, Ричарда III и Генриха VII).

Джон Пастон много жил в Лондоне, и в эти периоды его жена подробно описывала ему в письмах жизнь в их норфолкском имении, дела семейные и общественные, а он в свою очередь сообщал лондонские новости. Кстати, по письмам хорошо заметно, какой уровень образования у их авторов. Стоноры и Пастоны там не только о делах пишут, но рассуждают о политике, объясняются в любви, рассказывают о литературе и иногда даже сочиняют стихи.

Представитель первого поколения Пастонов, Клемент Пастон, был крестьянином из Норфолка, но за два поколения Пастоны разбогатели, купили поместья и влились в ряды местной знати. Правнуки Клемента жили при королевском дворе, были посвящены в рыцари, среди них были шерифы и члены парламента от Норфолка. Начиная с сына Клемента, Уильяма Пастона I, все мужчины семьи получали образование в Кембридже и Оксфорде, а также лондонских юридических корпорациях. Семья Пастонов просуществовала до XVIII века, причем набирала все больший вес, получила титул и пэрство, но в итоге прекратила свое существование со смертью в 1732 году сына Марджери и Джона Уильяма Пастона, второго графа Ярмутского. Его жена Шарлотта была незаконнорожденной дочерью короля Якова II.

Стоноры были семейством джентри, то есть землевладельцами благородного происхождения, весьма богатыми и, разумеется, состоящими в родстве с половиной английской аристократии и дворянства. Благо со времен Вильгельма Завоевателя у семейства было время и возможности богатеть и обрастать родственными связями.

Это только несколько примеров — к счастью, средневековые люди были далеко не такие необразованные, как принято считать, поэтому личных писем сохранилось немало. Хотя такие полноценные архивы за много лет, как у Пастонов, Сторонов или Датини, конечно, большая редкость.

 

Женщины в суде

 

Но все же письма, при всей их огромной ценности как исторического источника, показывают в первую очередь неформальное влияние женщин, их авторитет в семье и значение их личных качеств. А вот судебные архивы помогают определить, какие возможности повлиять на собственную судьбу давал им закон.

Например, Кэрол Лансинг использовала болонские судебные записи XIII века для изучения того, как женщины в то время защищали свои интересы в суде. Дана Лайтфут, специализирующаяся на средневековой Испании, на основании гражданских судебных исков и нотариальных записей сделала вывод, что в Валенсии XV века женщины, работавшие прислугой, были куда свободнее в выборе себе мужа, чем их богатые хозяйки. Кстати, Джереми Голдберг пришел к аналогичному выводу касательно женщин позднесредневекового Йорка, и это в очередной раз показало, что законы, правила и традиции в средневековой Европе развивались в разных странах по одному и тому же пути, просто с местными вариациями.

Дана Лайтфут и Мари Келлехер, специализирующаяся на юридических вопросах средневекового Арагона, обе изучали ситуации, когда жены подавали в суд на своих мужей, требуя от них финансовой поддержки или возврата их приданого. Особенно интересно, что Келлехер приводит примеры случаев, когда женщины делали это для того, чтобы защитить имущество от кредиторов, то есть действовали не против мужей, а использовали такую юридическую лазейку, чтобы сохранить хоть часть семейной собственности. Ну и наконец Сара Батлер использовала юридические документы позднесредневековой Англии для анализа бракоразводного вопроса — изучала, как английские женщины расставались с мужьями по собственной инициативе.

 

 

Многогранное девичество

 

Как я уже вкратце рассказывала, в Средние века было очень своеобразное и многоплановое отношение к девственности. Фактически именно оттуда «растут ноги» многих женоненавистнических проблем последующих эпох. Пуританское ханжество, охота на ведьм, викторианские запреты, современное «сама виновата» и многочисленные женские комплексы, связанные с сексуальностью и отношением к своему телу. Все это уходит корнями в средневековые богословские споры о женщине и отношение к девственности как к некому фетишу.

При этом само Средневековье при ближайшем рассмотрении оказывается на удивление умеренным и практичным. Так сложилось, что идеи и реальность развивались параллельно друг другу. Я упоминала об этом, когда объясняла систему девица-жена-вдова: несмотря на то, что этого деления придерживались и теологи, и государство, результат был разный. Церковь однозначно отдавала приоритет девицам, а вот в реальности именно у них было меньше всего прав и возможностей.

 

Преимущества безбрачия

 

Расцвет культа девственности пришелся на Позднюю Античность и Раннее Средневековье — именно в этот период теория и практика целомудрия развивались наиболее синхронно. В трудах богословов немало страниц посвящено такой любопытной теме, как доказательство преимуществ целомудрия перед браком. Речь о добрых христианах, поэтому, разумеется, как альтернатива вечной девственности рассматривался только брак — пусть теологи его и не любили, но отрицать его существование и то, что многие люди к нему стремятся, было бессмысленно.

 

Мученичество Святой Аполлонии, «Часослов Дюнуа», французский манускрипт 1440-1450-х годов.

 

Разумеется, главным козырем было то, что людям целомудренным гораздо легче попасть в Царствие небесное. Но отцы церкви были достаточно умны и практичны, чтобы понимать — только духовных преимуществ для большинства людей недостаточно. Поэтому для создания позитивного образа девственной жизни в первую очередь в ход шло описание негативных сторон брака. Благо для этого было достаточно материала даже у целомудренных монахов-богословов — тема страданий в неудачном браке была очень распространена в эллинистической риторической традиции.

Иоанн Златоуст, несмотря на свое лояльное отношение к браку, все-таки тоже ценил девственность гораздо выше, поэтому в его трудах красочно описываются страдания супружества. Ревность — как неизбежный побочный эффект любых отношений мужчины и женщины. Денежные вопросы — если женщина приносит в союз больше собственности, муж должен подчиниться власти жены, а если мужчина богаче, он становится господином жены, и она должна терпеть все, как если бы она была его рабыней. Жизнь замужней женщины полна огорчений и тревог:

 

Жена боится не одной только своей смерти, хотя она должна однажды умереть, и заботится не об одной душе, хотя имеет одну душу, но боится за мужа, боится за детей, боится за их жен и опять за детей, и чем больше корень пускает ветвей, тем больше умножаются ее заботы; если у каждого из них случится или недостаток в деньгах, или телесная болезнь, или что-нибудь другое нежелательное, то ей нужно мучиться и печалиться не меньше самих страждущих… Когда окончилась и эта забота, тотчас является опасение бесчадия, и напротив того — забота о многочадии; но так как ничего такого еще не видно, то с самого начала они тревожатся заботами о том и другом. Если она тотчас сделается беременною, то опять — радость со страхом (ибо ни одно из удовольствий брака не бывает без страха), со страхом того, чтобы от преждевременных родов зачатое не потерпело вреда, а зачавшая не подверглась крайней опасности… Когда же наступит время родов, тогда чрево, столько времени обремененное, разверзают и как бы расторгают муки рождения, которые одни могут достаточно затмить все удовольствия брака. Вместе с тем ее беспокоят и другие заботы. Жалкая и скорбная женщина, хотя уже сильно измученная прежними страданиями, не менее того боится, чтобы ребенок не вышел поврежденным и уродливым вместо правильного и здорового, и чтобы не был женского пола вместо мужеского… Когда дитя явилось на землю и произнесло первый крик, то следуют новые заботы, о сохранении и воспитании его. Если оно будет с хорошими природными качествами и склонно к добродетели, то родителям опять беспокойство, чтобы дитя не потерпело какого-нибудь зла, чтобы не умерло преждевременною смертью, чтобы не впало в какой-нибудь порок… Но, (скажешь), не у всех брачных бывают дети. Этим ты указываешь еще и на другую причину уныния. Итак, если (брачные) всегда, — есть ли у них дети, или нет, хороши ли они, или дурны, — бывают удручены разными печалями и заботами, то можно ли назвать брачную жизнь наиболее приятною? Далее: если супруги живут во взаимном согласии, (является) опасение, чтобы наступившая смерть не разрушила их удовольствия; а лучше сказать, это уже не только страх и ожидаемое бедствие, но неизбежная необходимость. Никто не может указать, чтобы оба (супруги) умирали когда-либо в один день…

Святитель Иоанн Златоуст, «Беседы о браке»

 

Сказать по правде, я читала Иоанна Златоуста с восхищением — еще в IV веке он сформулировал большую часть сложностей и неприятностей, ожидающих женщин в браке; и в то же время с ужасом — больше чем за полтора тысячелетия почти ничего не изменилось. Тем, кому кажется, что средневековые люди сильно отличались от современных, я посоветую тоже почитать Иоанна Златоуста, у него много и других ценных наблюдений, написанных словно в наше время.

 

Мученическая гибель святой Урсулы и тысячи девственниц, Ханс Мемлинг, до 1489 г

 

Греческий теолог IV века Евсевий Эмесский, живший еще даже раньше Иоанна Златоуста, описывал муки брака примерно так же, хоть и не настолько красочно и убедительно, но зато он в своих трудах обращается к девственницам с очень яркой речью: «Таковы так называемые преимущества, которые соблазняют так много молодых девушек [замуж]. Это предупреждение для мудрых и разумных девушек. Взгляните на этих скромных и благоразумных невест: одна хоронит мужа, другая предается погребальным стенаниям, а третья убита горем. Эта поддалась несправедливости, одна умерла до свадьбы, другая погибла прямо посреди самой свадьбы. Иная плачет о своем женихе, вторая — о своих детях, а третья опечалена жестокостью своего мужа. Вот та, кто плачет о себе, обезумев от ревности, кто пытается обнаружить причину порабощения своего мужа [другой женщиной (?)]. Наконец, вот мать, обремененная детьми: чтобы избавить их от болезней, она проводит ночи без сна; она страдает, она боится, она мучает себя. Она ждет смерти, словно та принесет ей больше добра, чем жизнь. Дева же, напротив, с радостью страдает за Христа и избегает многих трудностей супружеской жизни… Даже самые жестокие страдания девственницы не могут сравниться со страданиями замужней женщины…»

 

Небесный жених

 

И вот здесь мы подходим к любопытному моменту. Даже призывая женщин отказаться от брака и приводя в качестве основного аргумента свободу от подчинения мужу, теологи то ли считали, что их целевая аудитория не готова даже к иллюзорной независимости от мужчины, то ли сами не могли себе представить, как это женщина и вдруг будет без мужа. Во всяком случае они очень быстро пришли к идее, что осознанно выбранная девственность освобождает от земного брака и приводит к небесному браку с Христом.

На этом в общем-то разговоры о свободе девственниц и закончились — вариант с «небесным браком» гораздо лучше вписался в позднеантичное и средневековое мировоззрение. Призывая девушек не выходить замуж, богословы разрушали традиции, а «выдавая их замуж» за Христа, они возвращались к привычной и понятной всем системе отношений, пусть и в новой форме.

Эти идеи стали поводом для создания и неких практических ритуалов и правил, которых до сих пор придерживается монашество. Поскольку целомудренные девственницы — невесты Христа, они как добропорядочные жены должны были носить покрывало. Обряд пострижения в монахини был аналогом свадьбы. А нарушение обета целомудрия приравнивалось к прелюбодеянию.

Можно сказать, не успели женщины понять, что у них есть какой-то другой путь кроме брака, как им поспешили сделать альтернативу максимально похожей на привычное замужество. Конечно, это объясняется и узколобостью богословов, и неготовностью общества к каким-то серьезным изменениям гендерных стереотипов. Но основной причиной, скорее всего, был все-таки страх, потому что некоторые решительные и религиозные женщины, отказавшись от брака, пошли по такому радикальному пути, что вызвали у современников, как сейчас принято говорить, «разрыв шаблона», к которому общество точно было не готово.

 

Бесполость

 

Призывая к пути осознанно выбранного целомудрия, раннехристианские философы делали упор на отказе от телесности и на доминировании духа над плотью. Напоминаю, что именно в этом вопросе различий между мужчинами и женщинами не делалось, путь целомудрия считался одинаково спасительным и для тех, и для других. Следовало отказаться от своей гендерной самоидентификации, забыть о половых признаках, быть только человеком, а не мужчиной или женщиной, то есть фактически стать бесполым.

 

Мученичество святой Агаты, Жития святых, манускрипт 1170–1200 гг. Германия

 

Эта идея была широко распространена в Поздней Античности и поддерживалась не только христианскими мыслителями. Порфирий — философ-неоплатонист второй половины III века, критик христианства — писал своей жене Марселе[16]: «…Не хлопочи о теле, не видь себя женщиной, ибо и я обратил на тебя внимание не как на женщину. В своей душе избегай всего обабившегося, как если бы тебя облегало мужское тело. Ибо блаженнейшие порождения возникают из девственной души и юношеского ума. Ибо нетленное — из нерастленного; но все, что рождает тело, все боги полагают скверным. Великое воспитание [состоит в том, чтобы научиться] править собственным телом. Часто отсекают некоторые части ради спасения [телесного целого], ты же <ради> [спасения] души будь готова отсечь целое тело. То, ради чего ты желаешь жить, достойно того, чтобы умереть без боязни. Итак, пусть всякий [душевный твой] порыв будет ведом логосом, выгоняющим от нас страшных и безбожных господ, ибо тяжелее рабствовать страстям, чем тиранам. Невозможно быть свободным, находясь под властью страстей. Сколько страстей в душе, столько и жестоких господ».

Христианские философы проповедовали очень похожие идеи. Григорий Нисский, рассказывая о своей очень уважаемой им сестре Макрине, говорил, что не уверен, можно ли называть ее женщиной, ведь она сумела подняться над тем, что предназначила ей природа. Иоанн Златоуст о своей духовной дочери, диаконисе Олимпиаде тоже писал, что нельзя называть ее женщиной, потому что она мужчина (в значении «человек»), несмотря на внешность. Святой Афанасий Великий, один из признанных отцов церкви, советовал девственницам отказаться от женского мышления, потому что женщины, которые угождают Богу, будут приравнены к мужчинам. А преподобная Сара Египетская, отшельница V века, сама о себе говорила: «Я — мужчина, не по природе, но по разуму».

 

Аскетизм и трансвестизм

 

И все было вроде бы хорошо и понятно, философам-аскетам крайне нравилась эта идея возвышения духа над плотью и отказа целомудренных дев от своей женской сущности. Но на практике все оказалось несколько не так, как они себе представляли. Женщины, отринувшие привычный путь, ставшие аскетами и отказавшиеся от своей женственности, стали чересчур похожи на мужчин — они стригли волосы, носили мужскую одежду и вообще вели себя как мужчины.

Патриархальный христианский мир оказался к этому совершенно не готов, несмотря на все высокие идеалы. Женщина не могла быть равна мужчине и обязана была все равно оставаться женщиной, а теоретическое равенство подразумевалось где-то в ином, более совершенном мире. Поэтому неудивительно, что все идеи о возвышении над природой и бесполости быстро уступили место идентификации обета целомудрия как еще одного, более возвышенного, варианта брака. Со всеми вытекающими, включая подчинение мужчине. Девиц, желающих дать обет целомудрия, с IV века начали объединять в монастыри. А все эти раннехристианские практики аскетического отрицания женщинами своего пола и трансгендерного поведения были объявлены еретическими.

 

Сано ди Пьетро. Мадонна Милосердие. 1440-е

 

Однако как и многие другие раннехристианские идеи и традиции, подобный женский аскетизм и религиозный трансвестизм оказался довольно живучим. Официальная церковь могла отрицать и запрещать, но в народе такие отшельники-аскеты любого пола, жившие в уединении (естественно, в монастырях все было только по правилам), всегда пользовались уважением. И та же Жанна д’Арк — не такой уж феномен, а просто самый известный случай возвращения к раннехристианским идеям. Многие из обвинений в ереси, которые против нее выдвигались, точно так же можно было бы выдвинуть против некоторых общепризнанных святых первых веков христианства. И все ее поведение напрямую следовало заветам великих и общепризнанных отцов церкви.

Но христианская церковь к тому времени в чем-то подстроила общество под себя, а в чем-то сама подстроилась под общество, в том числе отказавшись от радикальных идей в пользу патриархальных. Культ девственности сохранился, но стал несколько более теоретическим, поскольку средневековому обществу требовался постоянный прирост населения. Реально в обществе носиться с девственностью снова начали только в эпоху Реформации, когда Европа столкнулась одновременно с перенаселенностью и венерическими болезнями. А вот отказ от гендерной самоидентификации и возвышение над своим полом бросали вызов самому патриархальному устройству общества, поэтому были объявлены ересью.

 

Монастырская альтернатива

 

История оставила немало свидетельств того, с каким пылом многие раннехристианские женщины вели аскетическую и отрешенную жизнь. Элизабет Кастелли, исследовавшая этот феномен, пишет, что «отречение от мира парадоксальным образом давало женщинам возможность выйти за пределы ограничений социально и сексуально условных ролей, осуществлять власть и испытывать чувство собственного достоинства, которое часто было им недоступно в рамках традиционной установки на брак». И действительно, решение остаться девственницей и отказаться от брака и мира давало некоторым женщинам возможность заниматься интеллектуальной и духовной деятельностью, которая в противном случае была бы им недоступна.

В первую очередь это касается представительниц аристократических семей, которых, пожалуй, можно считать самыми несвободными среди средневековых женщин. Они получали лучшее образование и имели доступ к максимуму из возможных материальных благ, но имели гораздо меньше возможности распоряжаться самими собой, чем горожанки, крестьянки или хотя бы мелкие дворянки. Знатная и тем более богатая девушка представляла собой такой ценный товар на брачном рынке, что ее жизнь контролировалась от рождения и до смерти. Даже вдовство, дающее средневековой женщине множество прав и свобод, для аристократок чаще всего становилось лишь небольшой паузой перед новым замужеством, устроенным семьей, сеньором или самим королем.

А вот монастырь действительно предоставлял им альтернативу. Для богатых и знатных девушек обеты аскетизма, послушания и девственности означали, как это ни парадоксально, не отказ от богатства и свободы, а в некотором роде контроль над ними. Дочерей вельмож и тем более принцесс церковь принимала с распростертыми объятиями, ведь они приносили с собой свои богатства и связи. И, разумеется, становились не простыми монахинями, а жили на особых условиях и занимали в обители высокие должности. Монастырь давал таким женщинам своеобразную свободу — они могли заниматься наукой, искусствами, политикой, и больше никто не мог повлиять на их жизнь, церковь надежно защищала их от произвола родственников.

Впрочем, бывали и исключения — когда очень сильно требовалось, девушек извлекали и из монастырей. Так, например, Мария Булонская (1136–1182), дочь английского короля Стефана Блуаского, воспитывалась в монастыре, была пострижена и даже стала там аббатисой. Но так вышло, что все ее родственники умерли, и она оказалась наследницей Булонского графства (по тем временам это было почти отдельное королевство). Поэтому знатный авантюрист Матье Эльзасский быстренько выкрал ее и женился. Несмотря на большой скандал, их брак продлился девять лет, и Матье вернул Марию в монастырь только после отлучения от церкви. Между прочим, несмотря на все это, а также на то, что брак был аннулирован, обе дочери Матье и Марии были признаны законными, и старшая из них унаследовала Булонь. И это было обычной практикой в Средние века при расторжении браков.

 

Сексуальная девственность

 

Важной частью идеологии девственности была сексуальность. Обет безбрачия не то чтобы давал женщинам свободу или контроль над своей половой жизнью, но все-таки предоставлял хоть какую-то альтернативу. В браке выбора не было — по всем законам женщина не имела права отказать мужу в сексе (он ей, кстати, тоже), а учитывая ненадежность контрацептивных средств, не могла контролировать свою фертильность. Короче, хотела она или нет, но приходилось выполнять супружеские обязанности и рожать. И единственным вариантом избежать этого был обет безбрачия.

 

Изображение Жанны д’Арк, Париж, Национальный архив

 

Однако идеология девственности в конечном счете давала всего лишь выбор из двух «несвобод». В позднеантичные времена экзальтированные христианские девы еще могли добиться какой-то возможности управлять своей жизнью. Идеи целомудрия еще не сложились в систему и не вписались в социальную структуру общества, поэтому девушки, которым удавалось вырваться из-под власти родителей и дать обет безбрачия, строили свою дальнейшую жизнь как сами считали правильным. Кто-то организовывал общины вместе с другими девственницами, кто-то становился отшельницами, а кто-то продолжал жить в городе, иногда и в семье, просто соблюдая христианские аскетические обеты. Но постепенно большинство путей было перекрыто, и в Средние века вариант, за редким исключением, остался только один — в монастырь. А там, как я уже писала, господствовала идея духовного брака девственниц-монахинь с Христом.

 

Легенда о Святой Урсуле

 

Надо признать, довольно скоро этот образ «духовного брака» приобрел, стараниями некоторых теологов, такую красивую форму, что стал очень привлекательным для девушек, особенно романтичных и склонных к экзальтации. В частности, Григорий Нисский очень красочно описал брак девственного духа с Богом как подлинный архетип такого брака, в котором Бог предпочтительнее всех остальных. Его текст пронизан скрытым эротизмом, и девственность у него выступает как духовная версия сексуальной любви. Более того, он не забыл и о том, что большинство женщин воспитывались в уверенности, что их главное предназначение — стать матерью. В его трактовке все девственницы, давшие обет целомудрия, становятся как бы отражениями Девы Марии, а значит — матерями Христа. Другие теологи от него не отставали и писали, что девственницы, посвятившие себя Богу, получают от него семя учения, как жены от мужей семя новой жизни.

Женщины, взращенные на таких идеях, тоже поддавались религиозно-эротической экзальтации — наиболее яркие описания божественных видений, пронизанные страстью и томлением, принадлежат именно монахиням. Это вполне понятно и даже естественно, потому что при таком подходе к религиозной девственности получалось, что женская сексуальность целомудренных монахинь и отшельниц предлагалась Богу в знак отречения от их земного женского предназначения. Тело девственницы принадлежало небесному жениху, так же как в обычной жизни тело жены принадлежало мужу. А поскольку в христианстве женщина и мужчина в браке были равны (в том, что касалось сексуальной жизни[17]), «Христовы невесты» чувствовали свое право на «небесного жениха» как на мужчину, и это очень заметно сказывалось на форме их общения с Богом.

 

Из книги Миллы Коскинен

«О ПРЕКРАСНЫХ ДАМАХ И БЛАГОРОДНЫХ РЫЦАРЯХ»

Письма цистерцианского аббата Эйлреда к своей сестре, ставшей отшельницей, почти пугают своей свирепой страстностью: «Пусть для алтаря твоего будет достаточно распятия со Спасителем нашим на нем, что будет постоянно напоминать тебе о его страданиях, которые ты должна прочувствовать. Его руки протянуты, чтобы заключить тебя в объятия, его обнаженная грудь напоит тебя молоком милосердия». Дальше — больше: «Его кровь превратится в вино, чтобы возрадовать тебя, вода — в молоко, чтобы напитать тебя. Раны на его теле, как убежище для тебя, в них ты можешь укрыться, как голубка, когда ты будешь целовать их одну за другой. Твои губы с его кровью на них будут как алый шелк, и слова, исходящие из них, сладки». Эротическое напряжение? Несомненно…

Одной из самых любопытных книг, когда-либо составленных английскими средневековыми отшельницами, смело можно считать Ancrene Riwle (или Ancrene Wisse). Мало того, что этот свод правил жизни для отшельниц написан на разговорном английском того времени (начало тринадцатого века), он еще и предлагает весьма оригинальную трактовку божественной любви.

Эту рукопись написали три отшельницы, Катарина, Джулиана и Маргарет, сестры из хорошей семьи. Поражает, с какой гибкостью и практичностью они подходят к вопросам слабости человеческой плоти и божественной любви. Немудрено, что еще при их жизни рукопись стала, можно сказать, бестселлером…

…В рукописи Христос представляется в виде храброго рыцаря, который прибывает на помощь одинокой гордой леди, окруженной врагами. Чтобы победить врагов леди и завоевать ее любовь, Христос принимает участие в рыцарском турнире. На турнир он является безоружным, с одним только щитом в руке: «Он сразился в турнире, и, как подобает храброму рыцарю, проходил он при помощи этого щита сквозь ряды врагов. Щит скрывал его голову Бога, и был он в форме его мертвого тела». Как и следует, «после смерти храброго рыцаря, его щит был повешен высоко на стене в церкви в его память. И был он распятием, чтобы напоминать нам о смерти Иисуса Христа в рыцарстве его».

И дальше: «При помощи этих двух кусков дерева («with these two pieces of wood») ты должна поддерживать огонь любви в своем сердце. Подумай, как радостно отдать свою любовь этому королю славы, который протягивает к тебе руки и наклоняет голову, словно прося о поцелуе. Отдай ему свою любовь, ты выиграла его («you have won him»). Прикоснись к нему с той любовью, которую ты иногда чувствуешь к мужчине. Он твой и выполнит все твои желания».

 

 

Бракованные жертвы насилия

 

Осознанно выбранное целомудрие как бы возвышало девственницу над всеми остальными, поскольку делало ее достойной лучшего в мире жениха — самого Бога. «Это вовсе не означает, — пишет Элизабет Кастелли, — что у каждой девственницы опыт аскетизма и отречения был опытом сознательного отчуждения… Это означает, что практика девственности получила свои контуры и свой тон благодаря идее женской сексуальности как товара в мужской структуре мира, как социальной, так и религиозной. Это становится ясно из двух подборок свидетельств, касающихся девственниц: во-первых, образ небесного брака, который обеспечивает систему отношения девственниц к Иисусу, включая идею о том, что падшие девственницы являются прелюбодейками; и, во-вторых, небольшое, но важное обсуждение тех девственниц, кто покончил с собой, столкнувшись с угрозой изнасилования.