C. Разум, проверяющий законы

 

Различие, присущее простой нравственной субстанции, есть для нее случайность, которая, как мы видели, в определенных заповедях обнаруживается как случайность знания, действительности и действования. Сравнение указанного простого бытия и не соответствующей ему определенности было произведено нами; оказалось, что простая субстанция тут есть формальная всеобщность или чистое сознание, которое, будучи свободно от содержания, противостоит ему и есть знание о нем как об определенном содержании. Эта всеобщность остается, таким образом, тем же, чем была сама суть дела. Но в сознании эта всеобщность есть нечто иное, а именно, она более не есть безмысленный инертный род, а отнесена к особенному и считается его силой и истиной. — Это сознание, по-видимому, есть прежде всего та же проверка, которую мы брали до сих пор на себя, и его действование может быть только тем, что уже совершено, т. е. сравнением всеобщего с определенным, откуда, как и прежде, получилась бы их несоразмерность. Но отношение содержания ко всеобщему здесь иное, так как это последнее получило иное значение; оно есть формальная всеобщность, к коей пригодно определенное содержание, ибо в ней оно рассматривается только в соотношении с самим собою. В процессе нашей проверки всеобщая чистая (gediegene) субстанция противостояла определенности, развивавшейся как случайность сознания, в которое вступала субстанция. Здесь один член сравнения исчез; всеобщее уже не есть сущая и имеющая значимость субстанция или справедливое в себе и для себя, а есть простое знание или форма, которая сравнивает содержание только с самим собою и рассматривает его, есть ли оно тавтология. Законы более не даются, а проверяются; и для проверяющего сознания законы уже даны; оно воспринимает их содержание просто как оно есть, не вдаваясь, как мы делали, в рассмотрение пристающих к его действительности единичности и случайности, а, придерживаясь заповеди как заповеди, поступает по отношению к ней столь же просто, как просто оно есть ее критерий.

Но по этой причине такая проверка достигает немногого: как раз потому, что критерий есть тавтология и он равнодушен к содержанию, он воспринимает в себя в такой же мере данное содержание, как и противоположное. — Вопрос в том, можно ли считать законом в себе и для себя то, что собственность существует: в себе и для себя, а не потому, что это полезно для других целей; нравственная существенность состоит именно в том, что закон равен только себе самому и, будучи, следовательно, благодаря этому равенству себе обоснован в своей собственной сущности, не есть обусловленный закон. Собственность в себе и для себя не противоречит себе; она есть некоторая изолированная или только в равенстве себе самой установленная определенность. Несобственность, бесхозяйность или общность имуществ столь же мало противоречит себе. То обстоятельство, что нечто не принадлежит никому, либо принадлежит первому встречному, завладевшему им, либо всем вместе и каждому по его потребностям или в равной доле, есть простая определенность, формальная мысль, как и противоположное этому — собственность. — Конечно, если бесхозяйная вещь рассматривается как предмет, необходимый для удовлетворения потребности, то необходимо, чтобы им завладело какое-нибудь отдельное лицо; и было бы скорее противоречием возвести в закон свободу вещи. Но под бесхозяйностью вещи и не подразумевается абсолютная бесхозяйность, а она должна поступить во владение согласно потребности отдельного лица, и притом не для сохранения, а для непосредственного употребления. Но так лишь совершенно случайным образом заботиться об удовлетворении потребности противоречит природе сознательного существа, о котором единственно идет речь; ибо оно должно представлять себе свою потребность в форме всеобщности, заботиться о своем существовании в целом и приобретать себе постоянное имущество. Таким образом, мысль, что вещь случайно достается первому же обладающему самосознанием существу согласно его потребности, не согласуется сама с собою. — При общности имуществ, где забота об этом была бы общей и постоянной, на долю каждого приходилось бы столько, сколько ему нужно; тогда вступают в противоречие друг с другом это неравенство и сущность сознания, для которого равенство отдельных лиц есть принцип. Или же, согласно этому принципу, распределение будет равным, тогда доля не будет находиться в соотношении с потребностью, а ведь одно лишь это соотношение составляет понятие этой доли.

Но если таким образом несобственность является противоречивой, то происходит это только потому, что она не была оставлена как простая определенность. С собственностью дело обстоит так же, если ее разложить на моменты. Единичная вещь, составляющая мою собственность, тем самым приобретает значение чего-то всеобщего, закрепленного, постоянного; но это противоречит ее природе, которая состоит в том, чтобы быть употребленной и исчезнуть. В то же время она считается моей, что признают все другие и исключают себя из участия в ней. Но в том, что я признан, содержится, скорее, мое равенство всем — противоположность исключения. — То, чем я обладаю, есть некоторая вещь, т. е. некоторое бытие для других вообще, для одного лишь меня оно совершенно общо и неопределенно; то, что я ею обладаю, противоречит ее всеобщей вещности. Собственность, таким образом, противоречит себе во всех отношениях точно так же, как и несобственность; каждой из них присущи эти оба противоположные, друг другу противоречащие моменты единичности и всеобщности. — Но каждая из этих определенностей, будучи просто представлена как собственность или несобственность, если не вдаваться в дальнейшее развитие, столь же проста, как и другая, т. е. не противоречит себе. — Мерило закона, присущее самому разуму, подходит поэтому одинаково хорошо ко всему, и тем самым оно фактически не есть мерило. И было бы даже странно, если бы тавтология, закон противоречия, признаваемый для познания теоретической истины лишь в качестве формального критерия, т. е. в качестве чего-то, что совершенно равнодушно к истине и неистине, значили больше для познания практической истины.

В обоих только что рассмотренных моментах наполнения ранее пустой духовной сущности установление в нравственной субстанции непосредственных определенностей, а затем знание того, действительно ли они суть законы, — были сняты. В результате тем самым кажется, будто ни определенные законы, ни знание их не могут иметь места. Но субстанция есть сознание себя как абсолютной существенности, которое тем самым не может отказаться ни от присущего ей различия, ни от знания об этом различии. Значение того обстоятельства, что предписывание и проверка законов оказались бесплодными, состоит в том, что и то и другое, взятые по отдельности и изолированно, суть лишь неустойчивые моменты нравственного сознания; и движение, в котором они выступают, имеет тот формальный смысл, что нравственная субстанция проявляется благодаря этому как сознание.

Поскольку оба эти момента суть более точные определения сознания самой сути дела, их можно рассматривать как формы честности, которая, как прежде со своими формальными моментами, так теперь возится с долженствующим быть содержанием доброго и правого и с проверкой такой незыблемой истины и воображает, будто обретает силу и значимость заповедей в здравом разуме и рассудочном здравомыслии.

Но без этой честности законы не действительны как сущность сознания, а проверка — как действование внутри сознания; эти моменты в том виде, в каком каждый из них для себя непосредственно выступает как некая действительность, выражают: один — лишенное значимости установление и бытие действительных законов, а другой — такое же лишенное значимости освобождение от них. Закон как определенный закон имеет случайное содержание; здесь это имеет то значение, что он — закон единичного сознания, имеющий произвольное содержание. Упомянутое непосредственное предписывание законов есть, следовательно, тираническое своеволие, которое возводит в закон произвол, а нравственность — в повиновение произволу, т. е. законам, которые суть только законы, но не заповеди в то же время. Подобно этому и второй момент, поскольку он изолирован, — проверка законов, — означает приведение в движение неподвижного и своеволие знания, своеволие, которое, предаваясь рассуждению, свободно от абсолютных законов и считает их чуждым себе произволом.

В обеих формах эти моменты составляют негативное отношение к субстанции или к реальной духовной сущности, т. е. в них субстанция еще не имеет своей реальности, а сознание содержит эту субстанцию еще в форме своей собственной непосредственности, и она есть еще лишь воля и знание «этого» индивида, или долженствование некоторой недействительной заповеди и знание формальной всеобщности. Но так как эти модусы сняли друг друга, то сознание ушло обратно во всеобщее и указанные противоположности исчезли. Духовная сущность есть действительная субстанция в силу того, что эти модусы имеют значимость не по отдельности, а только как снятые, и единство, в котором они суть только моменты, есть самость сознания, которая, будучи отныне установлена в духовной сущности, возводит последнюю в то, что действительно, наполнено и обладает самосознанием.

Духовная сущность, таким образом, есть для самосознания прежде всего в качестве в себе сущего закона; всеобщность проверки, которая была формальной, не в себе сущей всеобщностью, снята. Точно так же это есть некоторый вечный закон, имеющий свое основание не в воле «этого» индивида, а есть в себе и для себя, абсолютная чистая воля всех, имеющая форму непосредственного бытия. Эта воля не есть так же заповедь, только долженствующая быть, а она есть и имеет значимость; это есть всеобщее «я» категории, которое непосредственно есть действительность, и мир есть только эта действительность. Но так как этот сущий закон безусловно имеет силу, то повиновение самосознания не есть служение некоторому господину, приказания которого были бы произволом и в котором самосознание не узнавало бы себя. Наоборот, законы суть мысли его собственного абсолютного сознания, которые оно само непосредственно имеет. Оно и не верит в них, ибо вера, конечно, также созерцает сущность, но сущность чужую. Нравственное самосознание в силу всеобщности своей самости непосредственно составляет «одно» с сущностью; вера, напротив, начинает с единичного сознания, она есть движение его, состоящее в том, что оно все время стремится приблизиться к этому единству, но не достигает наличествования своей сущности. — Указанное сознание, напротив, сняло себя как единичное сознание, это опосредствование осуществлено, и только благодаря тому, что оно осуществлено, это сознание есть непосредственное самосознание нравственной субстанции.

Таким образом, отличие самосознания от сущности совершенно ясно. Благодаря этому различия в самой сущности — не случайные определенности, а ввиду единства сущности и самосознания, от которого лишь и могло бы произойти неравенство, они суть массы расчленения этого единства, проникнутые его жизнью, себе самим ясные, нераздвоенные духи, беспорочные небесные образы, которые сохраняют в своих различиях неоскверненную невинность и единодушие со своей сущностью. — Самосознание есть столь же простое ясное отношение к ним. Они суть, и больше ничего, — это составляет сознание его отношения. Так, Антигона Софокла рассматривает их как неписаное и бесспорное право богов, —

 

Ведь не отныне и не со вчера живут,

Когда ж явились, никому не ведомо.

 

Они суть. Когда я спрашиваю об их возникновении и суживаю их до точки их происхождения, я вышел за их пределы; ибо тогда я — всеобщее, а они — обусловленное и ограниченное. Если они, по моему разумению, должны оправдать себя, то я уже привел в движение их неколебимое в-себе-бытие и рассматриваю их как нечто, что для меня, быть может, истинно, а может быть и не истинно. Нравственный образ мыслей в том именно и состоит, чтобы непоколебимо и твердо стоять на том, что правильно, и воздерживаться от всякого колебания, расшатывания и умаления его. — Нечто отдано мне на хранение, оно есть собственность другого, и я признаю это, потому что это так и есть, и остаюсь непоколебимым в этом отношении. Если я удерживаю у себя то, что мне дано на хранение, то, согласно принципу моей проверки — принципу тавтологии, — я отнюдь не впадаю в противоречие; ибо тогда я больше не считаю его собственностью другого; удерживать у себя что-нибудь, что я не считаю собственностью другого, вполне последовательно. Изменение взгляда не есть противоречие, ибо дело не во взгляде как таковом, а в предмете и содержании, которое не должно противоречить себе. Как я могу изменить взгляд (что я и делаю, когда что-нибудь дарю), согласно которому нечто есть моя собственность, и считать, что оно есть собственность другого, не будучи при этом повинен в противоречии, точно так же я могу пойти и обратным путем. — Следовательно, нечто есть право не потому, что я нахожу его свободным от противоречия, а именно потому, что оно — правое, оно есть право. В основе лежит то, что нечто есть собственность другого: об этом мне нечего пускаться в рассуждения, или расследовать всевозможные мысли, связи, точки зрения или задумывать что-нибудь; нечего также размышлять о предписывании законов и их проверке; такого рода движениями своей мысли я расстроил бы указанное отношение, так как фактически я с таким же успехом мог бы как угодно и противоположное сообразовать со своим не определенным тавтологическим знанием и, следовательно, возвести его в закон. А правильно ли это определение или противоположное — это определено в себе и для себя; я с своей стороны мог бы любое определение возвести в закон, точно так же как и никакое не возводить, и раз я начал проверять, я уже на пути безнравственности. Я нахожусь в нравственной субстанции благодаря тому, что правильное для меня есть в себе и для себя, и таким образом эта субстанция есть сущность самосознания; а это последнее есть ее действительность и наличное бытие, ее самость и воля.

 

VI. Дух

 

Разум есть дух, так как достоверность того, что он — вся реальность, возведена в истину; и разум сознает себя самого как свой мир, а мир — как себя самого. — Становление духа показано в непосредственно предшествующем движении, где предмет сознания, чистая категория, возвысился до понятия разума. В наблюдающем разуме это чистое единство я и бытия, для-себя-бытия и в-себе-бытия определено как «в себе» или как бытие, и сознание разума находит себя. Но истина наблюдения есть скорее снятие этого непосредственного находящего инстинкта, этого лишенного сознания наличного бытия разума. Созерцаемая категория, найденная вещь входит в сознание как для-себя-бытие «я», которое теперь знает себя в предметной сущности как самость. Но это определение категории как для-себя-бытия, противоположного в-себе-бытию, точно так же односторонне и есть момент, снимающий себя самого. Категория поэтому определяется для сознания так, как она есть в своей всеобщей истине, т. е. как сущность, сущая в себе и для себя. Лишь это все еще абстрактное определение, составляющее самое суть дела, есть духовная сущность, и ее сознание есть формальное знание о ней, которое занимается всевозможным содержанием ее; это сознание на деле еще отлично от субстанции как нечто единичное, оно либо предписывает произвольные законы, либо мнит, что в своем знании как таковом имеет законы в том виде, в каком они суть в себе и для себя; и оно считает себя мощью, оценивающей их. — Или, если рассматривать со стороны субстанции, эта мощь есть сущая в себе и для себя духовная сущность, которая еще не есть сознание себя самой. Но сущая в себе и для себя сущность, которая вместе с тем представляет себя в качестве сознания действительной и самой собой, есть дух.

Духовная сущность сознания уже была обозначена как нравственная субстанция; но дух есть нравственная действительность. Дух есть самость действительного сознания, которому он противостоит или, лучше сказать, которое противостоит себе как предметный действительный мир, но мир в такой же мере потерявший для самости все значение чего-то чуждого, как и самость потеряла все значение от него отделенного, зависимого или независимого для-себя-бытия. Как субстанция и всеобщая, себе самой равная постоянная сущность дух есть неизменная и незыблемая основа и исходный пункт действования всех и их конечная цель (Zweck und Ziel) как мысленное «в себе» всех самосознании. — Эта субстанция есть точно так же всеобщее произведение, которое создается действованием всех и каждого как их единство и равенство, ибо она есть для-себя-бытие, самость, действование. В качестве субстанции дух есть непоколебимое справедливое равенство самому себе; но в качестве для-себя-бытия эта субстанция есть растворенная, приносящая себя в жертву милостивая сущность, в которой каждый осуществляет свое собственное произведение, разрывает всеобщее бытие и берет от него свою долю себе. Это растворение и разъединение сущности есть именно момент действования и самости всех; в этом — движение и душа субстанции и приведенная в действие всеобщая сущность. Именно тем, что она есть бытие, растворенное в самости, она не есть мертвая сущность, а действительна и полна жизни.

Дух, таким образом, есть сама себя поддерживающая абсолютная реальная сущность. Все рассмотренные до сих пор формы существования сознания суть абстракции его; они состоят в том, что дух анализирует себя, различает свои моменты и останавливается на каждом. Это изолирование таких моментов имеет его самого предпосылкой и опорой, иначе говоря, оно существует лишь в нем, который есть существование. Когда они так изолированы, кажется, будто они существуют как таковые; но в какой мере они только моменты или исчезающие величины, показало их обратное движение и возвращение в их основу и сущность; и именно эта сущность и есть это движение и растворение этих моментов. Здесь, где дух, или рефлексия этих моментов, выявлен в себе самом, наша рефлексия может с этой стороны вкратце напомнить о них: они были сознанием, самосознанием и разумом. Дух, следовательно, есть сознание вообще, что включает в себя чувственную достоверность, воспринимание и рассудок, поскольку в анализировании себя самого он утверждает момент, [состоящий в том], что он есть для себя предметная сущая действительность, и абстрагируется от того, что эта действительность есть его собственное для-себя-бытие. Если, напротив, он утверждает другой момент анализа, сводящийся к тому, что его предмет есть его для-себя-бытие, он есть самосознание. Но как непосредственное сознание в-себе — и для-себя-бытия, как единство сознания и самосознания он есть сознание, которое обладает разумом, которое, — как это обозначает слово «обладать», — обладает предметом как в себе разумным или определенным ценностью категории, но так, что для своего сознания этот предмет еще не имеет ценности категории. Дух есть сознание, из рассмотрения которого мы сейчас именно и исходили. Если, наконец, разум, которым обладает дух, созерцается как таковой последним, то разум есть, или если это разум, который в нем действительно есть и который составляет его мир, то дух — в своей истине; он есть дух, он есть действительная нравственная сущность.

Дух, поскольку он есть непосредственная истина, есть нравственная жизнь народа; он — индивид, который есть некоторый мир. Он необходимо должен перейти к сознанию того, что он непосредственно есть, снять прекрасную нравственную жизнь и, пройдя ряд формообразований, достигнуть знания себя самого. Но эти формообразования отличаются от прежних тем, что они суть реальные духи, действительности в собственном смысле, формообразования некоторого мира, а не формообразования одного лишь сознания.

Живой нравственный мир есть дух в его истине; подобно тому как дух прежде всего приходит к абстрактному знанию своей сущности, так нравственность пропадает в формальной всеобщности права. Дух, отныне раздвоенный внутри себя самого, начертает в своей предметной стихии как в некоторой прочной действительности один из своих миров, царство образованности, и противопоставит ему в стихии мысли мир веры, царство сущности. Но оба мира, постигнутые духом, который, утратив самого себя, уходит внутрь себя, постигнутые понятием, ввергаются в хаос и революционизируются здравомыслием и его распространением — просвещением; и царство, разросшееся и разделившееся на посюстороннее и потустороннее, возвращается в самосознание, которое теперь в морали постигает себя как существенность, а сущность — как действительную самость и уже не выносит из себя наружу своего мира и его основы, а предоставляет всему истлеть внутри себя и в качестве совести (Gewissen) оказывается духом, обладающим достоверностью (der gewisse) себя самого.

Итак, нравственный мир, мир, разорванный на посюстороннее и потустороннее, и моральное мировоззрение суть духи, движение и возвращение которых в простую для-себя-сущую самость духа развиваются и целью и результатом которых выступает самосознание абсолютного духа.