О философии Эпикура и о греческой теологии

Вольтер Франсуа Мари

Диалоги Евгемера

Г.

Перевод С. Я. Шейнман-Топштейн

"Dialogues d'Evhemere". Это последнее обобщающее философское сочинение Вольтера было опубликовано в 1777 г. В нем трактовка Вольтером важнейших мировоззренческих проблем развивается в полемике одновременно с выразителями идеалистической линии в философии от Платона до Лейбница и с представителями последовательно материалистической философии от Демокрита, Эпикура и Лукреция до Гольбаха и Дидро.

Евгемер, которому Вольтер отвел роль выразителя своих воззрений, был древнегреческим философом IV в. до н.э. В сочинении "Священная запись", дошедшем до нас в кратком изложении Диодора Сицилийского и относящемся к жанру философского романа-утопии, Евгемер рассматривал религию как возникшую из почитания и обожествления древнейших царей, облагодетельствовавших подчиненные им народы. Эта концепция о естественном происхождении веры в богов, сыгравшая значительную роль в истории свободомыслия и имевшая немало сторонников, получила название Евгемеризма. В античности Евгемера, примыкавшего к сократической философской школе киренаиков, считали одним из крупнейших атеистов. Поэтому рисуемый Вольтером образ Евгемера как философа-деиста, убежденного противника атеистов, исторически неадекватен.

Другой собеседник рассматриваемого диалога - Калликрат имеет прототипом афинянина, упоминаемого под этим именем Корнелием Непотом в "Жизни Диона". Образ Калликрата как эпикурейца, переходящего на позиции деизма, также лишен исторической достоверности.

Действующие лица:

Евгемер – философ-мифолог.

Калликрат – эпикуреец.

Диалог первый

ОБ АЛЕКСАНДРЕ

Калликрат. Ну-с, мудрый, Евгемер[1], что видели вы во время своих путешествий?

Евгемер. Глупости.

Калликрат. Как! Вы путешествовали в свите Александра и вас не охватил экстаз восторга?

Евгемер. Вы хотите сказать, экстаз жалости?

Калликрат. Жалости к Александру?

Евгемер. К кому же еще? Я видел его только в Индии и в Вавилоне, куда я, как и другие, отправился в тщетной надежде просветиться. Мне там сказали, что он и в самом деле начал свои походы как герой, но закончил их как глупец. Я видел этого полубога, превратившегося в самого жестокого из варваров, после того как он был самым гуманным из греков. Я видел трезвого ученика Аристотеля, ставшего презренным пьяницей. Я отправился вслед за ним, когда, оставив трапезу, он принял решение поджечь величественный храм Эстекара, дабы удовлетворить прихоть жалкой распутницы, именуемой Таис. Я сопровождал его во время его безумств в Индии, и, наконец, я узрел его умирающим в расцвете лет в Вавилоне из-за того, что он напился как последний забулдыга из его войска.

Калликрат. Какое унижение для великого человека!

Евгемер. Иных среди великих не существует; они как магнит, определенное свойство коего я открыл: один его конец притягивает, другой - отталкивает.

Калликрат. Александр крайне меня отталкивает, когда, подвыпив, сжигает город. Но мне совсем неизвестен Эстекар о котором вы мне рассказываете; я знаю только, что этот сумасброд и безумная Таис сожгли для своей забавы Персеполь.

Евгемер. Эстекар - как раз то, что греки именуют Персеполем. Нашим грекам нравится перелицовывать вселенную на греческий лад: они дали реке Зом-Бодпо имя "Инд"; другую реку они наименовали "Гидасп"; ни один из городов, осажденных в свое время и захваченных Александром, не известен под своим подлинным именем. Даже название "Индия" изобретено греками: восточные народы называли эту страну "Од-ху". Таким же образом в Египте они создали города Гелиополь, Кроко-дилополь, Мемфис. Стоит им отыскать звучное имя, и этого бывает довольно. Вот так они ввели в заблуждение всю Землю своими именами богов и людей.

Калликрат. Это еще не столь великое зло. Я не сетую на тех, кто таким образом обманул мир; я виню тех, кто его разоряет. Я совсем не люблю вашего Александра, который отправился из Греции в Киликию, Египет, на Кавказский хребет, а оттуда дошел вплоть до самого Ганга, убивая на своем пути все встречное - врагов, нейтральных людей и друзей.

Евгемер. Это был лишь реванш: он отправился убивать персов, но до того персы явились, чтобы убивать греков; он помчался на Кавказ, в обширные пределы скифов, но эти скифы дважды опустошали Грецию и Азию. Все народы во все времена подвергались грабежам, порабощению и истреблению со стороны других народов. Говоря "солдат", мы говорим "вор". Каждый народ отправляется грабить своих соседей во имя своего бога. Разве мы не видим сейчас, что римляне, наши соседи, выходят из логова, образуемого семью холмами, для того, чтобы грабить вольсков, антийцев, самнитов? Скоро они придут грабить и нас, если научатся строить лодки. С того момента, как они узнали, что жители Вейн, их соседи, имеют в своих закромах немного пшеницы и ячменя, они заставили своих жрецов-фециалов объявить справедливым грабительский поход против вейентов. Разбой стал священной войной. У римлян есть оракулы, повелевающие убивать и грабить. У вейентов, с своей стороны, есть также оракулы, предсказывающие им, что они украдут римскую солому. Наследники Александра разворовывают сейчас для себя провинции, которые раньше они разворовывали для своего грабителя-господина. Таким был, таков есть и таковым всегда будет человеческий род. Я объездил половину Земли и видел там только безумства, несчастья и преступления.

Калликрат. Могу ли я спросить вас, встретили ли вы среди стольких народов хоть один справедливый?

Евгемер. Ни одного.

Калликрат. Скажите же мне, какой из них наиболее глуп и зол.

Евгемер. Тот, что более других суеверен.

Калликрат. Но почему самый суеверный народ – самый злой?

Евгемер. Потому что суеверные считают, будто они выполняют из чувства долга то, что другие делают по привычке или в припадке безумия. Заурядный варвар, такой, как грек, римлянин, скиф, перс, после того как он в добрый час совершил убийство, грабеж, выпил вино тех, кого только что убил, и изнасиловал дочерей убитых отцов семейств, более ни в чем не нуждается и становится кротким и гуманным, чтобы расслабиться. Он прислушивается к чувству жалости, заложенному природой в глубине человеческого сердца. Он подобен льву, прекратившему преследование добычи с того момента, как он не чувствует себя больше голодным. Но суеверный человек напоминает тигра, продолжающего убивать и терзать добычу даже тогда, когда он сыт. Верховный жрец Плутона говорит ему: "Истребляй всех поклонников Меркурия, поджигай все дома, убивай всех животных"; и мой святоша почел бы себя святотатцем, если бы оставил живыми хоть одного ребенка и одну кошку на территории Меркурия.

Калликрат. Как! На свете существуют такие страшные народы, и Александр не истребил их, вместо того чтобы идти к Гангу и нападать там на мирных и человеколюбивых людей - тех, кто, если верить рассказам, изобрел философию?

Евгемер. Разумеется, нет; он, как стрела, пронесся сквозь одно из маленьких племен фанатичных варваров, о которых я сейчас говорил; и поскольку фанатизм не исключает подлости и трусости, эти жалкие люди попросили у него пощады, льстили ему, выдали ему часть награбленного ими золота и получили разрешение грабить и впредь.

Калликрат. Значит, человеческий род ужасен?

Евгемер. Среди обширного числа этих зверей встречаются иногда овцы, но большинство их – волки и лисы.

Калликрат. Я хотел бы понять, откуда эта огромная диспропорция в пределах одного и того же рода?

Евгемер. Говорят, происходит это потому, что лисы и волки пожирают овец.

Калликрат. Нет, мир этот слишком несчастен и страшен; я бы хотел знать, откуда берется столько бедствий и глупостей.

Евгемер. И я бы хотел того же. Давно уже, возделывая свой сад в Сиракузах, я об этом грежу.

Калликрат. Прекрасно! И что это были за грезы? Скажите мне, прошу вас, немногословно, всегда ли наша Земля была населена людьми? И вообще, всегда ли существовала она сама? Есть ли у нас душа? Вечна ли эта душа, как считают вечной материю? Существует ли один бог или множество? Что эти боги делают, почему они милостивы? Что такое добродетель? Что такое порядок и беспорядок? Что такое природа? Имеет ли она законы? Кто эти законы установил? Кто изобрел общество и искусства? Какое правление наилучшее? И особенно - в чем самый верный секрет, помогающий избегать опасностей, коими каждый человек окружен на каждом шагу? Все остальное мы исследуем в другой раз.

Евгемер. Да это разговор не меньше чем на десять лет, если беседовать по десяти часов ежедневно!

Калликрат. А между тем обо всем этом шла вчера речь у прекрасной Евдоксии, и беседовали между собой самые приятные в Сиракузах люди.

Евгемер. Ну, и какой же был сделан вывод?

Калликрат. Да никакого. Там присутствовали два жреца - Цереры и Юноны, и дело кончилось их взаимной перебранкой. Так откройте же мне без стеснения все ваши мысли. Я обещаю вам не спорить с вами и не выдавать вас жрецу Цереры.

Евгемер. Отлично! Задайте мне ваши вопросы завтра; я попытаюсь вам ответить, но не обещаю вас удовлетворить.

Диалог второй

О БОЖЕСТВЕ

Калликрат. Начну с обычного вопроса: существует ли бог? Великий жрец Юпитера Аммона объявил Александра сыном бога, и ему за это щедро заплатили; но сей бог -- существует ли он? И не смеются ли над нами с того самого времени, как о нем говорят?

Евгемер. Действительно, над нами смеялись, когда заставляли нас поклоняться Юпитеру, скончавшемуся на Крите, или каменному барану, скрытому в песках Ливии. Греки, люди остроумные до глупости, недостойным образом насмеялись над человечеством, когда из греческого слова, означающего бежать, они сделали слово theoi -- "бегущие боги"*. Их пресловутые философы - на мой взгляд, самые неразумные разумники в этом мире - утверждали, будто такие бегуны, как Марс, Меркурий, Юпитер, Сатурн, - бессмертные боги, ибо они находятся в вечном движении, и, как представляется, движутся сами по себе. С таким же успехом они могли бы сделать божествами ветряные мельницы.

Калликрат. Нет, нет, я говорю с вами не об афинских бреднях, а также и не о египетских. Я не спрашиваю вас, может ли быть богом планета, баран Аммона или бык Апис и ел ли бога Камбиз, приказавший насадить этого быка на вертел. Я спрашиваю вас совершенно серьезно, существует ли бог, сотворивший

мир. В Сиракузах мне рассмеялись в лицо, когда я заметил, что, быть может,

такой бог существует.

Евгемер. А где, скажите пожалуйста, вы в Сиракузах остановились?

Калликрат. У архонта Гиеракса, моего близкого друга, не более верящего

в бога, чем Эпикур.

Евгемер. А у этого архонта, верно есть великолепный дворец?

Калликрат. Восхитительный! Главный корпус украшен тридцатью шестью

коринфскими колоннами, между которыми помещены статуи, принадлежащие

величайшим мастерам. А два флигеля...

Евгемер. Пощадите, не надо о флигелях! С меня довольно и того, что

красивый дворец указывает мне на присутствие архитектора.

Калликрат. А, я вижу, куда вы гнете! Вы хотите сказать мне, что

устройство вселенной, необъятность пространства, наполненного мирами,

правильно вращающимися вокруг своих солнц, свет, изливающийся из этих солнц

и оживляющий все эти сферы, наконец, все это непостижимое хозяйство

указывают на хозяина, в высшей степени разумного, могущественного и вечного;

вы собираетесь предъявить мне прекрасные открытия Платона, расширившие сферу

существ; вы хотите показать мне великое существо, возглавляющее эту массу

миров, каждый из которых создан для других. Но эти избитые рассуждения не

убеждают наших эпикурейцев. Они хладнокровно возражают вам, что вовсе не

спорят с тем, что все это - творения природы и в этом присутствует великое

бытие; его можно видеть, ощущать в Солнце, звездах, во всех плодах нашей

Земли, говорят они, в нас самих, и великой слабостью и безрассудством

является стремление приписать какому-то неведомому воображаемому существу,

которого нельзя видеть и относительно которого невозможно создать себе ни

малейшего представления, - приписать ему, говорю я, деятельность этой

природы, столь явно для нас ощутимой, столь знакомой по ее постоянным

свершениям, всюду лежащей у нас под ногами, простирающейся над нашими

головами, заставляющей нас рождаться, жить и умирать и явно являющейся

богом, коего вы ищете: читайте же "Систему природы"¹, "Историю

природы", "Принципы природы", "Философию природы", "Кодекс природы", "Законы

природы" и т.д.

Евгемер. А если я скажу вам, что нет никакой природы, но все во

Вселенной – искусство, и искусство это указывает на творца?

Калликрат. Как! Никакой природы и все - искусство? Что за пустая идея!

Евгемер. Первым эти истину выдвинул один малоизвестный философ, быть

может невысоко ценимый среди других; но оттого, что исходит она от

безвестного человека, она не меньше является истиной. Вы признаете, что не

можете понимать под этим расплывчатым термином -природа -- ничего иного,

кроме совокупности существующих вещей' большинство из которых не доживет до

завтра: в самом деле, деревья, камни, овощи, гусеницы, козы, девочки и

обезьяны не образуют aбсолютного бытия, каким бы это бытие ни было.

Следствия, не существовавшие вчера, не могут быть вечной, необходимой и

творящей причиной. Ваша природа - еще раз - это всего лишь слово,

изобретенное для обозначения всеобщности вещей.

Дабы показать вам теперь, что все создало искусство, прошу вас,

понаблюдайте всего лишь какое-нибудь насекомое, улитку, муху: вы "видите в

них бесконечное искусство, кое не может воспроизвести никакая человеческая

изобретательность: следовательно, должен существовать бесконечно искусный

мастер, и именно его мудрецы именуют богом.

Калликрат. Мастер, существование коего вы предполагаете, и есть,

согласно нашим эпикурейцам, тайная сила, вечно действующая в этой

совокупности вещей, постоянно гибнущих и постоянно воспроизводимых вновь, --

сила, которую мы именуем природой.

Евгемер. Каким образом может быть некая сила распределена в существах,

перестающих существовать или еще не родившихся? Как эта слепая сила может

обладать достаточным интеллектом для образования чувствующих или думающих

живых существ и стольких солнц, каковые, вероятно, вообще не думают?

Понимаете ли вы, что подобная система, не основанная ни на какой

предшествующей истине, есть всего лишь греза, порожденная воспаленным

воображением? Тайная сила, о которой вы толкуете, может пребывать лишь в

существе настолько могущественном и разумном, что оно способно образовать

разумные существа; в существе необходимом, ибо без его существования не было

бы ничего; в существе вечном, ибо, существуя само по себе, оно не допускает

определения такого момента, когда бы оно не существовало; в существе благом,

ибо, будучи причиной всего, оно не допускает проникновения в себя зла. Вот

что мы, стоики, именуем богом: это - великое существо, которому мы стараемся

подражать в добродетели, поскольку слабые творения могут приблизиться лишь к

тени своего Творца.

Калликрат. Но именно это оспаривают у вас наши эпикурейцы. Вы

напоминаете скульпторов: они с помощью своих резцов высекают прекрасную

статую и начинают ей поклоняться. Вы лепите своего бога, а затем награждаете

его эпитетом "благой"; однако взгляните на одну только нашу Этну, на город

Катании, поглощенный ею в течение нескольких лет, и на его еще дымящиеся

руины. Вспомните, что сообщает нам Платон о гибели острова Атлантида,

затонувшего не более десяти тысяч лет назад; подумайте о наводнении,

разрушившем всю Грецию.

Что касается нравственного зла, то припомните лишь все то, что вы

видели сами, и называйте вашего бога благим, если посмеете. Ведь на этот

знаменитый довод никто еще не сумел дать ответ: либо бог не смог

препятствовать злу - и тогда всемогущ ли он? Либо он это мог, но не сделал -

где же тогда его благость?

Евгемер. Это старинное рассуждение, по-видимому развенчиваю, шее бога и

ставящее на его место хаос, всегда меня ужасало; страшные безумства,

свидетелем коих я был на этом злополучном шаре, еще более меня ужасают.

Однако у подножия горы Этны, извергающей пламя и сеющей вокруг нас смерть, я

вижу самые веселые и плодоносные поля; е Сиракузах после десятилетия убийств

и разрухи я вижу возрождение мира, изобилия удовольствий, песен и философии;

итак, в этом мире все же есть благо, если и существует такое количество зла.

Итак, доказано, что бог -- если он творец всего -- не абсолютно зол.

Калликрат. Но вовсе не довольно того, что бог не всегда и не абсолютно

жесток, -- надо, чтобы он не был таким никогда. А ведь Землю, его так

называемое творение, постоянно постигают ужасные катастрофы. Когда отдыхает

Этна, ярятся другие вулканы. Когда уже нет Александра, поднимают головы

другие разрушители. На нашем шаре не было ни мгновения без преступлений и

катастроф.

Евгемер. Именно к этому я и веду. Идея бога-палача, создавшего свои

творения затем, чтоб их мучать, ужасна и нелепа; идея двух богов, один из

коих творит благо, а другой - зло, еще более нелепа и не менее ужасна. Но

если вам доказывают истину, разве эта истина умаляется оттого, что она

влечет за собой тревожные следствия? Есть необходимое существо, вечное,

источник всего существующего: разве наши страдания умаляют его

существование? Разве умаляет его существование то, что я не способен

объяснить, почему мы страдаем?

Калликрат. Способны вы или нет, я все же прошу вас решиться вместе со

мной выяснить ваши мысли на этот счет.

Евгемер. Я трепещу, ибо хочу поведать вам вещи, похожие на систему, а недоказанная система - всего лишь хитроумная глупость. Как бы то ни было, вот весьма слабый проблеск, различаемый мной, как мне кажется, в этой глубокой мгле; ваше же дело -- либо погасить эту искру, либо ее раздуть.

Прежде всего, я отмечаю, что не могу получить представления о боге

раньше, чем я получил идею необходимого существа, существующего само по

себе, в силу своей вечной, разумной, благой и могущественной природы. Все

эти признаки, представляющиеся мне существенными для бога, не

свидетельствуют о том, что он может творить невозможное. Он никогда не

сможет сделать так, чтобы три угла треугольника не равнялись в сумме двум

прямым. Он не добьется того, чтобы два противоречивых положения между собой

согласовались. Возможно, то было противоречием, чтобы зло не вошло в этот

мир. Я предполагаю немыслимым, чтобы ветры, необходимые для проветривания

земель и для того, чтобы помешать застаиванию морей, не поднимали бурь.

Огонь, разлитый под земной корой для образования растений и минералов,

должен был сотрясать земли, разрушать города, уничтожать их обитателей,

вызывать оседание гор и воздвигать на их место новые.

Было бы противоречием, если бы все живые существа жили вечно и вечно

плодились: вселенная не могла бы их тогда прокормить. Таким образом, смерть,

на которую смотрят как на величайшее зло, была столь лее необходима, как и

жизнь. Нужно было, чтобы желания воспламенялись в органах всех животных, кои

не умели бы стремиться к собственному благополучию без направленного на него

вожделения; эти аффекты не могли быть живыми без неистовства, а

следовательно, без того, чтобы они вызывали те сильные страсти, кои

становятся причиной ссор, войн, убийств, обманов и разбоя. Наконец, бог не

мог устроить вселенную иначе как на условиях, на которых она существует.

Калликрат. Значит, ваш бог все же не всемогущ?

Евгемер. Поистине, он единственный, кто могуществен, ибо это он

все создал; но он не сверх меры могуществен. Из того, что зодчий выстроил

дом высотой в пятьдесят футов, сложенный из мрамора, не следует еще, что он

мог бы построить дом высотой в пятьдесят лье, сложенный из варенья. Каждое

существо ограничено своей природой; я осмеливаюсь полагать, что верховному

существу присуще такое же ограничение. Я осмеливаюсь думать, что этот

архитектор вселенной, столь ясно зримый нашему уму и в то же время

непостижимый, не обитает ни среди нашей огородной капусты, ни в маленьком

Капитолийском храме. Но каково его обиталище? С какого неба, с какого Солнца

рассылает он всей природе свои вечные указы? Я ничего об этом не знаю;

однако я знаю, что вся природа ему повинуется.

Калликрат. Но если все ему повинуется, то когда, думаете вы, издал он

свои первые законы для всей этой природы и создал эти бесчисленные солнца,

эти планеты, кометы, а также эту бренную и злополучную Землю?

Евгемер. Вы неизменно задаете мне вопросы, на какие отвечать можно

одними только сомнениями. Если я осмелюсь высказать еще одну Догадку, я

скажу, что, поскольку сущностью этого верховного, вечного существа, этого

создателя, хранителя, разрушителя и восстановителя является действие,

немыслимо, чтобы он не действовал вечно. Творения вечного Демиурга по

необходимости стали вечными, подобно тому как с первого же момента

существования Солнца стало необходимым, чтобы его лучи проникали

пространство прямолинейно.

Калликрат. Вы отвечаете мне сравнениями; это заставляет меня

подозревать, что вы не усматриваете ясно и точно те вещи, о которых мы

говорим; вы стараетесь их прояснить, но какие бы вы ни прилагали усилия, вы

все время вопреки самому себе возвращаетесь к системе наших эпикурейцев,

приписывающих все некой скрытой силе - необходимости. Вы называете эту

тайную силу богом, они же, природой.

Евгемер. Я нисколько не был бы раздосадован, если бы у меня оказалось

нечто общее с истинными эпикурейцами - людьми благородными, очень мудрыми и

уважаемыми; но я не согласен с теми, кто признает богов лишь затем, чтобы

над ними смеяться, изображая их старыми никчемными распутниками, отупевшими

от вина, любви и обжорства.

Что до истинных эпикурейцев, полагающих счастье в одной добродетели, но

признающих лишь тайную силу природы, то я согласен с их мнением при условии,

что сия тайная сила принадлежит необходимому существу, вечному,

могущественному и разумному, ибо мыслящее существо, именуемое человеком,

может быть творением только в высшей степени разумного существа, т.е. бога.

Калликрат. Я передам им ваши соображения и выражу пожелание, чтобы они

рассматривали вас как своего собрата.

 

Диалог третий

 

Диалог четвертый

 

Диалог пятый

 

Вольтера.

 

Евгемер. Нет, мой друг.

Калликрат. Скажите же мне, что представляет собой наш инстинкт, о

котором вы мне только что говорили. Вы сказали, что бог дал нам в

распоряжение не только разум, но еще и инстинкт; мне кажется, это свойство

обычно приписывают только животным и, по существу, даже не слишком хорошо

понимают, что подразумевается под этой особенностью. Одни говорят: инстинкт

- душа иного вида, нежели наша: другие верят, что это та же душа, но с

другими органами; отдельные фантазеры утверждают, будто это всего только

механизм; а что придумали на этот счет вы?

Евгемер. Мне видится, что бог дал нам все - и нам, и животным, и

последние много счастливее наших философов: они не терзают себя желанием

знать то, что по воле бога им неизвестно; их инстинкт более верен, чем наш;

они не создают себе систем по поводу того, во что превратятся их свойства

после их смерти; никогда ни одна пчела не имела глупости преподавать в своем

улье, что жужжание ее вступит однажды в лодку Харона и тень ее будет

откладывать воск и мед на полях блаженных; только наш извращенный разум мог

придумать подобные басни.

Наш инстинкт в своем неведении гораздо мудрее: именно в силу инстинкта

младенец сосет грудь своей кормилицы, не ведая, что своим ротиком он

образует вакуум и именно этот вакуум заставляет грудное молоко стекать вниз

в его желудок. Все эти действия инстинктивны. С того момента как у ребенка

появляется немного силы, он вытягивает руки перед лицом при падении. Если он

хочет перепрыгнуть через небольшую канаву, он бегом развивает в себе

добавочную силу, хотя никто его не обучил тому, каков будет результат

умножения его массы на его скорость. Если он находит плывущий по ручью

большой кусок дерева, как бы мало он ни был отважен, он усаживается на эту

дощечку, дабы переплыть на другой берег, не задаваясь вопросом, весит ли

объем этого дерева вместе с объемом его тела меньше, чем соответствующий

объем воды. Если он хочет поднять камень, он пользуется палкой как рычагом,

не зная при этом, разумеется, теории движущих сил.

Даже те действия, что кажутся у него следствием воспитания и

образованности разума, являются на самом деле следствиями инстинкта. Он не

знает, что значит льстить, но между тем не упускает случая польстить тому,

кто может дать ему желанную вещь. Если он видит, как бьют другого ребенка,

как течет его кровь, он плачет, кричит, зовет на помощь, совершенно не думая

при этом о себе.

Калликрат. Определите же мне этот инстинкт, коего вы привели только

примеров.

Евгемер. Инстинкт - всякое ощущение и действие, предшествующее

раздумью.

Калликрат. Но ведь вы не толкуете о неком скрытом (occulte) качестве, а

ведь вам известно, что в наше время смеются над этими качествами, столь

дорогими сердцам многих греческих философов.

Евгемер. Тем хуже. Следует уважать скрытые качества, ибо от травинки,

притягиваемой янтарем, и вплоть до пути, коим следую? столькие звезды в

пространстве, от червячка, образующегося в сыре, и до галактики - все, что

вы видите вокруг себя - будь то падение камня или бег кометы в небесах, -

представляет собой скрытое качество.

Слово это -- достойное свидетельство нашего неведения. Великий зодчий

мира позволил нам измерять, подсчитывать, взвешивать некоторые из его

творений, но он не разрешил нам открыть их первичные пружины. Уже халдеи

подозревали, что не Солнце вращается вокруг планет, а, наоборот, планеты

вращаются вокруг него по различным орбитам. Но я сомневаюсь, чтобы можно

было когда-то открыть, какая именно тайная сила увлекает их с запада на

восток. Можно вычислить [скорость] падения тел; однако сумеем ли мы открыть

первопричину силы, вызывающей их падение? Люди уже довольно давно заняты

деторождением; однако они не знают, каким образом их жены за это берутся;

наш Гиппократ по поводу этой великой тайны сумел выложить лишь соображения

акушерки. Можно целую вечность спорить по вопросам физики и морали, но

инстинкт всегда будет править всей Землей, ибо страсти порождены инстинктом,

а ведь они всегда будут нами владеть.

Калликрат. Если это так, значит, ваш бог - бог зла. Он дал нам родиться

только затем, чтобы бросить нас в объятия мрачных страстей: это означает

творить людей для того, чтобы вручить их дьяволам.

Евгемер. Отнюдь нет. Существуют весьма благие страсти и бог нам дал

разум, дабы их направлять.

Калликрат. Но что он представляет собой -- этот бренный разум? Вы еще

скажете мне, будто это другой вид инстинкта?

Евгемер. Почти: он -- необъяснимый дар сравнения прошлого с настоящим и

заботы о будущем. Таково происхождение любого общества, любого института,

любой государственности. Драгоценный этот дар -следствие другого дара бога,

столь же непостижимого, -- я говорю о памяти: то -- другой инстинкт, общий у

нас с животными, которым мы, однако, располагаем в несравненно более высокой

степени; животные могли бы поэтому принимать нас за богов, если бы они

иногда нас не пожирали.

Калликрат. Понимаю, понимаю: бог заботится о том, чтобы молодые лисята

сохраняли в памяти случай с их отцом, попавшим в капкан; благодаря инстинкту

эти лисята будут избегать ловушки, ставшей причиной смерти их отца. Бог

внимательно являет памяти наших сиракузян, что оба наших Дионисия были

скверными правителями, и он внушает нашему разуму идею республиканского

правления. Он гонится за овчаркой, чтобы велеть ей собрать овец, потому что

грозит опасность со стороны волка, сотворенного им как раз для того, чтобы

тот пожирал овец. Все делает он, он все устрояет, ниспровергает,

восстанавливает и разрушает; он постоянно нарушает все свои законы и весьма

бесполезно уготавливает себе всевозможные затруднения. Это и есть физическое

преддвижение, предопределяющий указ, воздействие бога на его творения.

Евгемер. Либо вы меня очень плохо поняли, либо весьма превратно

толкуете мои слова. Я вовсе не утверждаю, будто творец природы вмешивается

во все мелочи, хотя и думаю, что никакая мелочь его бы не утомила и не

унизила. Я считаю, что он учредил всеобщие законы, незыблемые, вечные, в

соответствии с коими всегда будут вести себя люди и животные; я вам это уже

достаточно ясно сказал.

Диагор, автор "Системы природы"², говорит в своем

пространном напыщенном сочинении почти то же, что вы. Вот его слова в главе

IV тома II: "Ваш бог без конца занят созиданием и разрушением,

следовательно, его образ существования не может быть назван незыблемым".

Диагор утверждает, что таким образом мы образуем своего бога из

противоречивых качеств; он называет его смешной и страшной иллюзией. Но

пусть он разрешит мне ему сказать: весьма дерзко так легкомысленно

разделываться со столь серьезным вопросом. Поочередно создавать и разрушать

на протяжении всех времен на основе постоянных и вечных законов - это не

значит производить случайные перемены; напротив, это значит всегда быть

подобным самому себе. Бог дает жизнь и смерть, но он дает их всему миру: он

сделал жизнь и смерть необходимостью; он непреложно и постоянно выполняет

этот свой план творения и осуществляет свое правление всегда единообразно.

Вот если бы он дал возможность некоторым людям жить вечно, тогда, наверное,

можно было бы сказать, что незыблемость ему не присуща. Но коль скоро все

рождаются, чтобы потом умереть, его непреложность тем самым нерушимо

засвидетельствована.

Калликрат. Я признаю: Диагор в этом ошибается; но разве он не прав в

высшей степени, когда упрекает некоторых греков в том, что они изображают

бога до смешного суетным существом, создавшим мир во имя собственной славы,

дабы им восхищались? В том, что они рисуют его жестоким и мстительным

господином, карающим за малейшее неповиновение вечными муками? В том, что

делают его несправедливым и слепым отцом, покровительствующим из чистого

каприза одним своим Детям и обрекающим всех остальных на бесконечное

злополучие? Действительно он сделал нескольких старших своих детей

добродетельными, Дабы вознаградить их за доблесть, бывшую для них

неизбежной, и породил целое скопище младших, преступных, для того чтобы

покарать их за преступления, навязанные им роком. В том, наконец, что они

сделали из бога нелепый фантом, жестокого тирана?

Евгемер. Но то не бог мудрецов; то бог некоторых жрецов сирийской

богини³, являющихся позором и ужасом человечества.

Калликрат. Ну, ладно: определите же мне, наконец, вашего бога чтобы

уничтожить наши сомнения.

Евгемер. Мне думается, я вам доказал, что бог существует, с помощью

одного лишь неопровержимого аргумента: мир - восхитительное творение, а,

следовательно, существует еще более восхитительный творец. Разум вынуждает

нас его признать, и лишь безумие стремится к его определению.

Калликрат. Но ведь это полное невежество, и мы ничего не доказываем,

без конца восклицая: "Существует нечто превосходное, но я не знаю, что это

такое!"

Евгемер. Припоминаете ли вы путешественников, которые, высадившись на

острове, обнаруживают начертанные на прибрежном песке геометрические фигуры?

"Смелее! - говорят они. - Вот следы человека!" Мы, стоики, глядя на этот

мир, говорим: "Вот следы бога".

Калликрат. Покажите нам эти следы, прошу вас.

Евгемер. Разве вы не видите их повсюду? И наш разум, и инстинкт,

находящиеся в нашем распоряжении, разве не очевидные дары этого великого

неведомого существа? Ведь их источником не являемся ни мы сами, ни та тина,

на которой мы обитаем.

Калликрат. Прекрасно! Поразмыслив над всем тем, что вы мне сказали и

вопреки всем сомнениям, возбуждаемым в моем уме распространенным на Земле

злом, я все же укрепляюсь в мнении: бог управляет нашей планетой. Но не

думаете ли вы, как греки, будто каждая планета имеет своего бога? Будто

Юпитер, Сатурн и Марс правят на планетах, носящих их имя, подобно египетским

фараонам или персидским и индийским царям - каждый в отведенной ему области?

Евгемер. Я уже дал вам понять, что ни во что подобное я не верю, и вот

на каком основании: вращается ли Солнце вокруг наших планет и нашей Земли,

как это считает толпа, верящая лишь своим глазам, или, наоборот, сами Земля

и планеты вращаются вокруг Солнца, как предположили современные нам халдеи4

(и это гораздо более вероятно), неизменно остается верным, что одни и те же

потоки света, постоянно изливающиеся с Солнца и доходящие до Сатурна,

достигают всех этих планет в течение времени, пропорционального удаленности

последних. Достоверно, что эти световые лучи отражаются от поверхности

Сатурна и направляются к нам, а от нас -- к нему всегда с одной и той же

скоростью Но столь огромное устройство, столь быстрое и однообразное

движение, столь постоянное сообщение между невероятно удаленными друг от

друга планетами могут быть созданы, по-видимому, лишь одним и тем же

провидением. Если бы существовало множество одинаково могущественных богов,

они либо имели бы различные намерения, либо одно и то же; если бы они не

были между собой согласны, царил бы хаос; а если бы они питали одни и те же

замыслы, это все равно как если бы существовал один бог. Не следует без

нужды умножать существа, особенно же богов.

Калликрат. Но неужели вы находите таким смехотворным этот вид иерархии,

если великий Демиург -- верховное существо - породил подчиненных богов, дабы

они правили под его водительством? Если он доверил Солнце своему возничему

Аполлону, одну из планет - прекрасной Венере, другую - Марсу, наши моря --

Нептуну, а атмосферу - Юноне?

Евгемер. Я согласен: в этом нет ничего несуразного. Без сомнения,

возможно, что великое бытие населило небеса и стихии существами, стоящими