Кроме любви не должно быть закона

19 января 1987

 

Возлюбленный Мастер,

Потом спросил законник:

«А как же наши Законы, мастер?»

И он ответил:

«Вы охотно устанавливаете законы,

Но куда охотнее попираете их,

Как дети, которые играют на берегу океана, все время строят башни из песка, а потом смеясь разрушают их.

Но пока вы строите свои башни из песка, океан вновь приносит песок на берег. И когда вы разрушаете их, океан смеется вместе с вами.

Истинно, океан всегда смеется вместе с невинными.

Но как же те, для кого жизнь — не океан, и законы, созданные человеком, — не башни из песка,

Для кого жизнь — скала, а закон — резец, которым они обращают ее в свое подобие?

Что сказать о хромом, который ненавидит плясунов?

Что сказать о воле, который любит свое ярмо и мнит лесного лося и оленя бездомными бродягами?

Что сказать о старой змее, которая не в силах сбросить кожу и называет всех остальных голыми и бесстыжими?

И о том, кто рано приходит на свадебный пир и, пресытившись, уходит, заявляя, что все пиры отвратительны и все пирующие преступают закон?

Что сказать мне о них, кроме того, что они тоже стоят под лучами солнца, но спиною к нему?

Они видят лишь свои тени, и эти тени — законы для них.

Что для них солнце, как не создатель теней?

И что значит признавать законы, как не склоняться и чертить свои тени на земле?

Но вы, идущие лицом к солнцу, — какие образы, начертанные на земле, могут удержать вас?

Вы, странствующие с ветром, — какой флюгер укажет вам путь?

Какой человеческий закон свяжет вас, если вы сбросите свое ярмо, но не перед дверью тюрьмы человека?

Каких законов вы убоитесь, если будете плясать, не наталкиваясь на железные цепи человека?

И кто приведет вас на суд, если вы скинете с себя одежды, но не оставите их на пути человека?

Народ Орфалеса, ты можешь заглушить барабан и ослабить струны лиры, но кто возбранит жаворонку петь?»

Потом спросил законник: «А как же наши Законы, мастер?»

И он ответил: «Вы охотно устанавливаете законы, но куда охотнее

попираете их,

Как дети, которые играют на берегу океана, все время строят башни из песка, а потом, смеясь, разрушают их».

Это важное изречение, поймите его смысл. Во-первых, кто эти люди, которые охотно устанавливают законы?

Калил Джебран совершенно забыл об одном качестве людей, которые устанавливают законы, — они самые слабые в человечестве. Из-за того, что они слабы, они собираются в толпу, а все законы они составляют, просто чтобы помешать сильным людям и их шайке. Слабейшее большинство человечества устанавливает законы через своих представителей, чтобы скрыть свою слабость и стать сильными своим большинством.

Ваши законы не от любви, не от искренности, не от безмолвия. Ваши законы от страха. Но все, основанное на страхе, уродливо.

Хоть и есть законы для защиты слабого, сильный гораздо более ловок, более хитер. Законы составлены представителями слабых, чтобы защитить их, но на деле они обычно защищают хитрого и ловкого, богатого и власть имущего — защищают от бедного, от слабого.

Это очень сложный вопрос. Вы составляете законы, но вы же и будете жертвами своих собственных законов, ибо вы не сможете помешать сильным людям захватить ваши законы и использовать их против вас.

Когда Адольф Гитлер был в Германии, его выбрали — демократически избрали — канцлером страны. Но как только он стал канцлером страны, он сам стал законом, и те же законы обернулись против людей, которые избрали его.

Не существует законности в мире, потому что основной камень фунда­мента отсутствует. Любви нет — как может существовать закон?

Наполеон Бонапарт, говорят, изрекал: «Закон — это я. Мое слово — закон». Сила всегда была правом во все прошлые времена, и мы еще не вышли из темных эпох. Сила все еще право.

Сила не должна быть правом; право гораздо выше силы. Сила — это животное свойство, право — человеческое.

Зачем же существуют эти войска? Почему людям запрещают носить оружие, а полиция, правительство и армия имеют смертоносное оружие, убийственное оружие — защищать вас? Помните: каждый власть имущий

именем защиты становится вашим повелителем, и его власть разрушает ваше достоинство, вашу человечность, вашу честь.

Миру необходимо разоружение; не только Советскому Союзу или Америке — всему миру нужно разоружение. Если люди разоружены, зачем вам все это оружие? С какой целью? Просто вы делаете себя все более и более могущественным, а людей все более и более слабыми! Они не могут бороться, они не могут даже подумать о борьбе — у них нет никаких средств. Вместо того чтобы делать людей более любящими, более понимающими, более человечными друг с другом, ваши так называемые правительства просто используют правило джунглей: кто силен, тот и прав.

В притчах Эзопа есть прекрасный рассказ — все притчи Эзопа прекрас­ны, но эта притча очень подходит к теме, которую мы будем обсуждать.

Маленький ягненок пьет воду из ручья, тут подходит лев и чувствует хорошую возможность позавтракать. Он говорит ягненку: «И у тебя хватает нахальства — я здесь пью воду, а ты мутишь ее, поднимая ил».

Но ягненок оказался до крайности умным. Он сказал: «Дядя, ручей течет вниз, а ты находишься вверх по ручью, — как могу я испортить воду для тебя? Здесь все так просто».

Увидев, что ягненок попался умный, лев сказал: «Твой отец оскорбил меня».

Ягненок спросил: «Когда?»

Лев сказал: «На днях».

Ягненок сказал: «Очевидно, это был кто-то другой, ведь мой отец умер еще полгода назад. Как же вы могли повстречаться с ним на днях?»

Видя, что все его поползновения хорошенько позавтракать ягненком, интеллектуально изобличив того в совершении преступления против себя, напрасны... а ягненок еще добавил: «В любом случае, даже если бы мой отец и оскорбил вас, я невиновен. Не сердитесь на меня».

Лев был обескуражен — что делать с этим разумным ягненком? Наконец он сказал: «Ты не умеешь говорить со старшими. Ты непочтителен со мной. Ты продолжаешь говорить, отвечая на все, что я скажу, и противореча мне. Я не потерплю этого».

Ягненок сказал: «Зачем было беспокоиться обо всем этом? Ты хочешь убить меня, так убивай».

Сила не нуждается в аргументации — хотя вначале слабейшая часть человечества считала, что существует один способ защитить себя — создать закон. Любой, кто идет против закона, подлежит наказанию, и все равны в глазах закона. Но они совершенно не понимали, что если сильные, хитрые, ловкие политики захотят власти, они справятся с этим.

Что такое ваша так называемая демократия, определяемая как правле­ние народа, для народа, за народ? Иногда ложь можно тоже выразить прекрасными словами. Ни одно правительство в мире не за народ, не для народа и не народное. Это жульничество, и вы можете выбрать более сильного, ловкого и хитрого. А после избрания вся власть оказывается у них в руках, и они пользуются всей этой властью для своей собственной выгоды, а не для выгоды народа.

Кто же такие законодатели? И почему прежде всего нужны законы, нужны правительства, армии и полиция; для чего? Чтобы держать вас в рабстве всегда, давая вам хорошие обещания и не принося ничего хорошего!

Пришла пора человеку перенести внимание с законов — они не были полезными, они были вредными и ядовитыми — на любовь.

Кроме любви не должно быть закона.

А если людские сердца полны любви, закон не нужен вообще.

Потом спросил законник: «А как же наши законы?»

И он ответил: «Вы охотно устанавливаете законы...» — охотно, потому что те законы делают вас могущественными, — «Но куда охотнее попираете их». Истина, которую нельзя отрицать, состоит в том, что наибольшие политики выходят из профессиональных законников. Зная закон, они знают все лазейки. У невинного нет возможности понять юридический жаргон.

Мулла Насреддин пришел к законнику и сказал: «Я хочу, чтобы вы мне помогли. Вот обвинения, которые оппозиционная партия выдвигает против меня. Что вы скажете?»

Законник сказал: «Не беспокойтесь. Уверяю вас, что никто не смог бы спасти того, кто совершил преступления, о которых вы рассказали мне, — кроме великого юридического эксперта — и вы пришли именно к нему».

Тут Мулла собрался уходить. Юрист сказал: «А как же мой гонорар? Ведь я всегда беру половину гонорара вперед — а половину после вашей победы».

Мулла Насреддин сказал: «Эти преступления совершены не мною, эти преступления совершила другая партия. Мне не нужна ваша помощь».

Вы идете к любому законнику, и он готов сражаться за вас. Разумеется, обе спорящие стороны не могут быть правы; обе они могут ошибаться, но не могут быть обе правыми. Что касается правоты, только одна может быть права.

Но законник не говорит своим клиентам: «Ваше дело плохо, вам не выиграть», — иначе он лишится всей своей профессии. Даже убийце он скажет: «Не волнуйся. Если я защищаю тебя — ты не совершал убийства. Позабудь все это, ты, должно быть, видел сон».

Удивительная профессия: двум законникам нужно платить — и судье нужно платить — из карманов людей, которые не имеют к этому отношения.

Если на свете исчезнут преступления, то исчезнут законники, исчезнут

судьи, исчезнут суды. Это показатели нашего уродства, это показатели нашей глупости.

Так что с одной стороны эти люди создают законы, а с другой стороны

— защищают преступников. Люди попирают законы, ими же созданные. Это как игра, говорит Калил Джебран: Как дети, которые играют на берегу океана, все время строят башни из песка, а потом, смеясь, разрушают их.

Они создали удивительную профессию — для их профессии необходимо преступление — чем больше преступлений, тем больше денег; чем больше преступлений, тем больше судов; чем больше преступлений, тем больше тюрем.

Вы думаете, эти люди захотели бы мира без преступлений? — они лишились бы всей своей власти, профессии, всех своих клиентов. Они стаж бы нищими, а сейчас они хозяева.

И странно, что суды решают всегда в пользу богатого, в пользу эксплуататоров — и никогда в пользу бедного, слабого, угнетенного и эксплуатируемого. То, что вы называете законом, это фактически организо­ванное преступление, скрытое изощренным жаргоном.

Если человек на самом деле хочет избавиться от преступлений, каждый суд должен стать медитационным центром. Каждая тюрьма должна стать полезной психологически и физически для людей, которых поместили туда, дать им чувство собственного достоинство, дать им кое-какие навыки, какое-то ремесло. А у всех у них есть дремлющие таланты, и те таланты необходимо выявить, чтобы после выхода на волю у них больше не было зависимости от преступления, а были все возможности заработать, заслужить

— и сверх того они бы научились, как быть молчаливыми, как быть умиротворенными — как быть медитативными.

Я предлагаю всех политиков отправить по меньшей мере в такие места, которые вы называли тюрьмами, заключением — мне не хочется использо­вать эти грязные слова, — они должны быть отправлены для своего духовного роста в медитационные центры, в медитационные коммуны. Если мы сумеем трансформировать политиков — которые являются могуществен­ными преступниками, — то преступление просто исчезнет из мира.

Ведь преступление совершает не слабейший, это более сильный совер­шает преступление. Слабейший просто защищается, создает законы. Однако он не понимает, что хоть он и в большинстве, но если член парламента избран на пять лет — он ваш хозяин. А вы будете продолжать, как Ротари Клуб, менять своих хозяев каждые пять лет. Какое это имеет значение, кто хозяин? Любой хозяин будет разрушителен для человечества, тысячью и одним способом.

Но пока вы строите свои башни из песка, океан вновь приносит песок на берег. И когда вы разрушаете их, океан смеется вместе с вами.

Он говорит — метафорическим, символическим языком, — что все сущее смеется над глупостью человечества, которое всю жизнь строит песочные замки и надеется: «Вот этот замок не будет разрушен».

Сколько законов было создано за века? — и каждый нарушался. Для защиты законов создавались новые законы, и сейчас это стало совершенно нелепым: у вас есть все виды законов, изначально созданных слабыми для своей защиты, — но они уже в руках у сильнейших людей, и применяются против слабого, против бедного.

Удивительно, эти законодатели свели все человечество к недочеловеческому состоянию — у них есть винтовки, и они не дают вам даже бумажного ножа. И власть переходит из одних рук в другие могущественные руки, а громадное большинство человечества все продолжает надеяться, что когда-то не будет ни преступления, ни изнасилования, ни убийства.

Но преступления растут, убийства растут, самоубийства растут, изна­силования растут, — а закон столь поверхностен, он даже не приближается к корням проблемы.

Калил Джебран говорит: океан, земля, луна, звезды смеются; что за человек появился на земле? Вы стали посмешищем целой вселенной.

Истинно, океан всегда смеется вместе с невинными.

Тут Калил Джебран, похоже, скользит вниз снова. Сперва он говорит, что они смеются вместе с законодателями и правонарушителями, а сейчас говорит: Истинно, океан всегда смеется вместе с невинными.

Я говорю вам, океан кричит, плачет вместе с невинным, за невинного. Смех над законодателями и правонарушителями — это смех осуждения. Но как могут земля, океан, горы смеяться вместе с невинным — в его беспрерывных мучениях, тревоге, и нет ему заступника.

Самое большее, он может воззвать к пустому небу — ему пришлось создать Бога, хоть для какого-то утешения, куда он может обратиться, — есть суды, но окончательный суд гораздо выше, над облаками в небесах.

Все религии утешали людей. Иисус говорит: «Благословенны бедные, ибо их есть царство Божие. Благословен человек, стоящий последним в очереди, так как его примут первым в царстве Божьем». Явные утешения — кое-как перенести и вытерпеть в надежде, что однажды он будет первым, а первый будет последним; однажды невинных провозгласят непорочными и чистыми, а прослывшие победителями будут повержены навечно.

Я всегда удивлялся, неизменно: как такого человека, как Калил Джеб­ран, угораздило остаться в третьеразрядной религии мира, христианстве. У него никогда не было вопросов к христианству.

Но как же те, для кого жизнь — не океан, и законы, созданные человеком, — не башни из песка, для кого жизнь — скала, а закон — резец, которым они обращают ее в свое подобие?

Временами он, похоже, лишался своего зрения. Он забывал, что Бог сотворил человека по своему собственному образу, и с тех пор каждый отец занимается тем же, делая попытку создать в своих детях собственный образ. Он уйдет, но его образ будет оставаться.

Но в тот момент, когда вы начинаете создавать свой собственный образ, вы становитесь насильственным, не любящим. Вы не даете другой личности иметь свое собственное оригинальное лицо; вы даете ей маску, похожую на вас.

гостил в одной семье и сидел ранним утром в саду. Единственный

ребенок семьи, восьми или девяти лет, очень подружился со мной. Он тоже подсел ко мне. Я спросил его: «Кем бы ты хотел стать в жизни?»

Он сказал: «Самое вероятное, я попаду в дурдом».

Я спросил: «Ты хочешь быть в дурдоме?»

Он сказал: «Я не хочу быть в дурдоме — но мой отец хочет сделать из меня доктора, моя мать хочет сделать из меня инженера, мой дядя хочет сделать из меня профессора, старшие моей семьи... каждый имеет свое представление, и все они хотят навязать его мне. Никто даже не спросит у меня, кем же я хочу стать, они не интересуются мною — они интересуются своими собственными амбициями. Они хотят создать меня точно собственную копию под копирку, каждый. Само собой, я окажусь в дурдоме — немножко доктор, немножко инженер, немножко этого и немножко того».

Я сказал: «Ты очень умен, никто не сможет поместить тебя в дурдом. Сегодня вечером я поговорю с твоими родителями и старшими».

Он сказал: «Так было с самого начала. С тех пор как я научился разговаривать, каждый приходит в дом — гость, друг — и обычно говорит моему отцу: «Его глаза выглядят точно как твои». Или: «Его нос выглядит точно как у его мамы», — и так далее, и тому подобное. И меня заинтересовало: а не выдумка ли я всех этих людей? — ничего похожего на меня! Мои глаза похожи на отцовские, мой нос как у матери, по цвету я как мой дядя — получил я что-нибудь свое, или я просто составная картинка-загадка? Чей-то нос, чьи-то глаза, чей-то цвет кожи, чьи-то волосы... они сводят меня с ума с тех пор».

Все это преступное действо начинается с Бога. Не случайно все вы называете Бога «отцом» — все отцы старались делать то же, что делал он. А из-за того, что никому не давали быть самим собой, существуют сопро­тивление, гнев, насилие, глубокий разлад в сердце. И все эти сочетания создают преступника. Если людям позволять, помогать и любить их такими, как они есть, если не предъявлять им требований, а лишь дать им свободу быть самими собой, преступление исчезнет на земле. А с преступлением и все преступники — политики, судьи, законники — обязательно исчезнут. Естественно, вложен такой огромный капитал, что они не позволят человеку вроде меня даже разговаривать.

Ведь я могу пробудить бунтаря в вас. Они затолкали его глубоко в ваше бессознательное — я могу вывести его в ваше сознание и помочь вам поднять его к сверхсознательным уровням. Но тогда вы не будете выглядеть как ваш отец. Вы будете выглядеть просто самими собой. И у вас не будет никакого расстройства, никакого гнева, никакого буйства, никакого насилия, потому что насилие не было применено к вам.

Запомните фундаментальный закон существования: все, что делали с вами, вы возвращаете обратно обществу. Если вы преступник, общество совершило нечто преступное.

Мы прожили пять лет вместе — пять тысяч саньясинов — и мы никогда не нуждались ни в каком судье, ни в каком суде. Никто не сражался, потому что каждый был благодарен всем другим за предоставление ему его собс­твенного пространства, его собственного существования. Как может он быть насильственным?

Насилие, незаконность, преступность — все это лишь симптомы очень глубокой причины; а причина в том, что никому не дали осуществить его собственное предназначение. Как же радоваться, как быть счастливым, как быть любящим? — это невозможно, это наперекор всем чувствам.

Что сказать о хромом, который ненавидит плясунов?..

Как может закон помочь калеке, который ненавидит плясунов? Это утверждение весьма чревато. Все американское правительство разгневалось на нас, потому что они искалечены, а мы танцевали, — они не могли простить нам. Они были слепы, а мы наслаждались всеми цветами радуги, солнечным светом и луной, — как они могут простить?

Медицина установила факт, который скрывали от людей все правитель­ства — они против наркотиков, они против марихуаны: марихуана безвредна. Она просто делает вас более расслабленным, более радостным — и без похмелья. Но марихуана незаконна, а алкоголь законен. Кто же такие эти законодатели? Алкоголь разрушает вас, может привести вас к ранней смерти — с марихуаной не так. Но иметь марихуану — это преступление, а алкоголь вы можете пить сколько захотите.

Похоже, это из-за того, что марихуана дает людям расслабление, радость, — калеки, которые не способны танцевать, не позволят также танцевать никому. Убогий, который не может быть счастливым, не позволит быть счастливым никому.

Алкоголь не делает вас счастливым, он просто заставляет вас забыть свои несчастья. Но назавтра несчастий будет не меньше, даже больше прежнего — с головной болью и похмельем. Это законно, закон благоприят­ствует этому — но марихуана незаконна.

Только один человек понимания в этом столетии — Олдос Хаксли — имел мужество сказать, что марихуана должна быть легализована во всем мире, а алкоголь запрещен. Это был человек, который сказал, что марихуана определенно связана с древними ведическими временами, когда использовали какое-то вещество под названием сомрас. Это был наркотик, который находили только в Гималаях. Описанные эффекты очень напоминают мари­хуану.

Олдос Хаксли был смелым человеком и заявил, что у нас есть вся научная технология для извлечения всего вредного из любого наркотика, чтобы сделать наркотики не только безвредными, но и питающими ваше здоровье, вашу умственную стабильность — и, быть может, способными дать вам проблеск запредельного. Он назвал это основным открытием науки после самрасы.

Древнейшая книга в мире, Риг Веда, упоминает, что перед молитвой жрецы обычно принимали самрасу, и тогда им было легко танцевать, петь, радоваться. Олдос Хаксли говорил, что однажды, когда человечество придет к своим чувствам, мы создадим синтетический наркотик, который не дает плохих эффектов вообще, который выводится за двадцать четыре часа, не задерживается в теле. Он назвал его сома в память о тех первых пионерах, которые называли его сомрас, сок сомы. Слово сома означает луна. В тот миг, как выпивали сомрас, земля становилась прекрасной, словно в ночь полнолуния; отсюда название — сомрас.

Но никто не слушал его. Человечество не спешит слушать, а когда начинает — уже слишком поздно.

Я начал говорить еще в 1950 году, что нужно установить контроль над рождаемостью, а всякий противящийся этому должен считаться преступни­ком. Меня забросали камнями, ведь я высказывался против религии, дети приходят от Бога. В то время население Индии составляло четыреста миллионов человек, и если бы они прислушались ко мне, то не оказались бы в такой беде. Сейчас население возросло более чем вдвое — почти девятьсот миллионов человек...

Но политик интересуется только властью. Его не интересует, что к концу этого столетия пятьдесят миллионов человек умрет от голода в этой стране — каждая улица, каждый дом будет окружен разлагающимися трупами. Действительно, лучше будет умереть, чем жить с пятьюдесятью миллионами трупов — никто не сможет доставить их на кладбище или на погребальный костер.

А когда пятьдесят миллионов людей умирает вокруг вас, вы можете улыбаться? можете танцевать? можете праздновать?

Что сказать о хромом, который ненавидит плясунов, об отсталых людях, которые ненавидят гениев — которые распяли Иисуса Христа, которые убили Ал-Халладж Мансура, которые жили в Афинах и отравили Сократа... Все это заключено в простом предложении, что калека не в силах выносить кого-то другого танцующим.

Афины были на вершине своей цивилизации и культуры — и тем не менее им далеко было до гения Сократа. Они не могли выносить его, они не могли летать так высоко. Это было оскорбительно. Единственный способ, найденный ими, — «уничтожить этого человека, ибо он напоминает нам снова и снова, что мы искалечены».

Какой закон, спрашивает Алмустафа, может защитить танцующих от калек?

Что так разгневало Адольфа Гитлера, уничтожившего миллион евреев в Германии? — они были богатыми, разумными, а ему даже трудно было найти какую-нибудь работу. И в конце концов — из-за нехватки солдат в первую мировую — он пошел, и его взяли в армию.

Этот человек — без квалификации, без высших человеческих ценностей — накапливал огромную ненависть ко всем тем, у кого были деньги, кто имел образование, кто был культурным. Сорок процентов Нобелевских премий получили евреи, а евреи составляют незначительное меньшинство в мире. Трудно было искалеченному Адольфу Гитлеру переносить этих людей, и как только ему удалось достичь власти, первым делом: «Германия опусти­лась, она проигрывает войны из-за евреев». Такое неуместное, бессмыслен­ное, абсурдное утверждение — но он продолжал повторять его, и люди начали верить.

Это почти как если бы он сказал: «Германия пала из-за велосипедов. Уничтожьте все велосипеды, и вы станете править всем миром». Но во имя Нордического Германского Арийского превосходства... на представителя

которого он не похож; он выглядит как копия Чарли Чаплина — немного более тупая.

Но просто поддерживая эго невежды, Германский Нордический народ пришел к выводу: «Этот человек прав. В мире только одна раса может быть избранной расой, а евреи рассказывали испокон веков, что они избранный народ Божий. Если Нордические Арийцы хотят быть избранным народом в мире и править всем миром, то враг — не кто иной, как евреи. Они должны быть стерты полностью, и следа не должно остаться в мире, что когда-то существовала некая раса евреев».

Он убедил людей, и шесть миллионов евреев были убиты. Разумеется, их деньги не сгорели, их дома не были сожжены. Их фабрики не сожгли; все они были присвоены немцами, и немцы очень обрадовались: «Это хороший, это огромный успех. Гитлер сделал многих немцев богатыми».

Можно продолжать убивать евреев и грабить все их деньги, но невоз­можно ограбить ничей гений и невозможно ограбить ничей дух. Адольф Гитлер оставался заторможенным, карликовым человеческим существом — мерзкой свиньей.

Как не дать калеке уничтожать танцующих? Как не дать немому уничтожать поющих?

Есть только один способ. Даже если человек искалечен, в нем сокрыт какой-то талант; помогите ему пробудить свой талант и выразить его. Искалеченная личность может рисовать, искалеченная личность может раз­мышлять, искалеченная личность может писать стихи, искалеченная личность может быть лучшим певцом в мире. Лучше не сосредоточиваться на уничто­жении танцующих — дайте калеке образование, возможности, чтобы он никоим образом не чувствовал унижения ни от кого.

Что сказать о воле, который любит свое ярмо и мнит лесного лося и оленя бездомными бродягами?

Что сказать о воле, который любит свое ярмо...

Потому что ярмо, рабство... хоть и за очень высокую цену — ведь ни один вол не рождается волом. Посмотрите на вола и быка, — и увидите разницу.

Бык — это слава, величественный феномен силы и энергии. Но его кастрировали — этого не забудешь... — потому что много быков не нужно.

Одного быка довольно, чтобы тысячи коров понесли телят, — так много у него энергии. Вам не удастся запрячь быка в ярмо как свой транспорт. Он столь могуч, что может вас с вашей телегой сбросить в канаву. Если он увидит прекрасную леди-корову на пути, он может напрочь позабыть о деле, отшвырнуть ярмо прочь — сначала основное!

Ни от одного быка нет никакой прагматической пользы — кроме того, что он может произвести больше быков. Но прежде чем они станут быками или осознают свою силу, их нужно кастрировать, сделать их импотентами. Тогда тот величественный бык — просто несчастный вол, все тянущий и тянущий воловью упряжку. Разумеется, он в большей безопасности: всегда вдоволь пищи, убежище от дождя, зноя. Естественно, он думает, что лось и олень, прекрасные дикие животные...

Вол — это преступление против несчастных животных, которые не умеют говорить, не могут пойти к законнику и спросить: «По какому праву нас делают импотентами?» Но, чтобы утешить себя, он считает, что олень, лось и все другие дикие животные понапрасну бегают туда-сюда, бродяги: «Я полезное существо, я тяну упряжку». И ярмо, рабство становится его безопасностью.

Воловья упряжка должна исчезнуть из мира. Когда есть автобусы, поезда и автомобили, к чему уничтожать миллионы прекрасных быков? Не беспокойтесь о том, где они достанут себе пищу, как они будут жить. Все дикие животные живут, достают себе пищу, и безмерно счастливы. Быки тоже будут в лесах, в горах, среди своих сестер и братьев.

Воловья упряжка уродлива. Она показывает насилие человека над бессловесным животным, которое не может протестовать — и все же кое-как ему удается утешить себя. И то же самое у всех людей, которые утешают себя тем или иным способом. Таким метафорическим языком Калил Джебран говорит людям, что они полюбили свое рабство, потому что оно дает им гарантию, безопасность — хоть и отнимает все их достоинство, свободу, славу.

Что сказать о старой змее, которая не в силах сбросить кожу...

Змеи каждый год сбрасывают свою старую кожу, они просто выскаль­зывают из нее с новой, молодой кожей. Точно деревья — они сбрасывают свои мертвые листья и вскоре снова красуются в зелени, в листве и цветах. Но старая змея так слаба к старости, ей не под силу выбраться из своей изношенной кожи — и все же она находит утешение: Что сказать о старой змее, которая не в силах сбросить кожу и называет всех остальных голыми, и бесстыжими?

Это касается моих людей. От вашего танца, от вашей песни, от вашей любви все искалеченные люди приходят в ярость, ведь они не могут танцевать. Но они наделены властью остановить ваш танец, и я говорю вам: лучше умереть, чем остановить свой танец только из-за страха, что вас могут убить. Ибо что такое жизнь, не знающая ни песни, ни танца, ни любви? Есть люди, которые называют наготу непристойной. Поставьте тысячу голых

людей, и вы удивитесь, как безобразно они выглядят. Под своими одеждами они скрывают свое уродство.

И когда они видят кого-то обнаженного и прекрасного, они не могут терпеть этого человека: он напоминает им об их собственном уродстве. Но как ни скрывай под одеждой, это не поможет — они знают. Других можно обмануть, но как обмануть самого себя? И нагота становится непристойной — хотя все животные наги, все птицы наги.

Но я не предлагаю вам идти на улицу голыми, это время еще не пришло. Подождите немножко — когда у меня будут люди во всем мире, тогда наши протесты мы будем проводить обнаженными. Они требуют, чтобы мы выбро­сили оружие, — мы выбросим даже одежду! И когда они устыдятся, то устыдятся не вашей наготы; они устыдятся самих себя и своих тел, того, что они сделали с собой. Прячась за одеждой, они никак не заботились о своем теле.

Сейчас — из-за того, что вы среди этих искалеченных людей, — не пляшите на улицах; тех калек слишком много, а нас очень мало. Только из-за тех уродливых людей не обнажайтесь на улицах — вы спровоцируете их гнев, их зависть, их скудость: у них нет таких прекрасных тел.

Но я обещаю вам: тот день совсем близок, когда у нас будет достаточно людей. Тогда мы заполним все улицы всех городов мира нагими танцорами, тысячами поющих, и покажем им: «То, что вы потеряли, мы нашли. Не гневайтесь — присоединяйтесь к нам! И мы приведем и ваше тело в порядок, и ваш ум в порядок».

Но сейчас немного рановато, так что сегодня ведите себя как этого требуют от вас слепые, глухие и калеки. Это не наша «норма» — это просто временное согласие с безумным миром. Когда-то у нас будет достаточно людей, и мы покажем этим безумцам: «Если вы не обнажены на улице, вы непристойны. Чего вы боитесь? У себя дома можете пользоваться одеждой

— но не на улице!»

И о том, кто рано приходит на свадебный пир и, пересытившись, уходит, заявляя, что все пиры отвратительны и все пирующие престу­пают закон.

На поверхностный взгляд это кажется чем-то совершенно неважным, но здесь есть глубина, которую вы должны открыть. Я знаю, что все полити­ческие лидеры, все бюрократы — пьяницы и курильщики. Даже во время запрета в самом кабинете Морарджи Десая были люди, употреблявшие алкоголь. Я не считаю, что в этом есть что-то плохое. Если Морарджи Десай волен пить свою собственную мочу... алкоголь совершенно вегетарианский. Фактически, он ненормальный — он полагает, что каждую болезнь можно лечить просто питьем своей мочи, и не нужны ни медицинские колледжи, ни врачи, ни лекарства.

Я дискутировал с ним и сказал: «Расскажите мне, как же вы можете лечить человека, страдающего от рака, питьем собственной мочи? — или человека, который страдает туберкулезом... Моча выводит все яды прочь из тела, а вы забираете их назад! Поэтому, если вы любите запрещать, запретите каждому пить его собственную мочу. Вы будете вправе сказать: «Я — исключение, я премьер-министр Индии. Только премьер-министрам позволено». И я знаю о членах вашего кабинета, персонально, — все они пьют спиртное. Как вы можете навязывать свои идеи людям?»

Махатма Ганди, отец четырех детей, дав им рождение, принялся учить целибату. Дайте хотя бы такую же возможность каждому. И что же в конце концов случилось с его целибатом? — ведь это было не что иное, как подавление. В преклонном возрасте, в семьдесят лет, он начал спать с голой девицей, а его ученики хотели скрыть этот факт от широкой публики, иначе он лишился бы всей своей святости, махатмовости — в семидесятилетнем возрасте спать нагишом с девицей!

Но им не удалось скрыть это по простой причине. Несколькими годами раньше собственный личный секретарь Ганди, Пьярилал, влюбился в женщи­ну. Это был молодой, умный человек, и замечательный писатель. Ганди воспрепятствовал ему, предъявив ультиматум: «Либо сохраняй целибат, либо оставь ашрам. Если хочешь — женись, у меня нет возражений; женись, но сохраняй целибат!»

Удивительная логика: постись, держа всевозможные великолепные блю­да вокруг себя. Так поститься становится еще трудней, ведь невозможно думать ни о чем ином, кроме прекрасных блюд вокруг, а аромат, восходящий от них, постоянно напоминает о голоде.

Это Пьярилал — насколько я понимаю, из явной мести — раскрыл секрет всему миру. Он написал биографию Махатмы Ганди и посвятил почти сотню страниц его неестественной идее целибата. И в итоге перед самой своей смертью Махатма Ганди начал спать с девицей! Даже сейчас гандисты не говорят об этом. Про Ганди созданы фильмы, но этой части там нет. А такие люди, как Виноба Бхаве, Кака Каликар — его самые близкие ученики, — писали письма Пьярилалу, которые тот опубликовал: «Делайте все, что бы вам ни захотелось, но не выдавайте этот секрет». Вот вам люди, которые ищут истину.

Что сказать мне о них, кроме того, что они тоже стоят под лучами солнца, но спиною к нему?

Все эти люди, которые обвиняют и осуждают других, лишь чтобы почувствовать превосходство, только тем и озабочены, чтобы не обернуться

лицом к солнцу, чтобы держать свои спины к солнцу. Они не желают видеть, они вполне довольны своей слепотой. Их слепота длится очень долго, она стала их философией, их религией, их образом жизни. Они не в силах изменить это, хотя изменить очень просто: один поворот на сто восемьдесят градусов — и нет тьмы, только свет.

Но даже если вы повернете этих людей, они будут держать глаза закрытыми. Они глядят только на свои тени; они видят только свои тени, и их тени — это их законы. Вопрос был: «Скажи нам о законах».

Алмустафа говорит очень точно:

Они видят лишь свои тени, и эти тени — законы для них.

Их законы созданы их слепотой, их темнотой, их бессознательным.

Что для них солнце, как не создатель теней?

Солнце не свет для них, а лишь создатель теней. Если бы вы держались спиной к солнцу, то и ваше убеждение, конечно, было бы таким же.

И что значит признавать законы, как не склоняться и чертить свои тени на земле? У них нет никакого света, только своя собственная тень — что же остается делать?

Что значит признавать законы, как не склоняться и чертить свои тени на земле? И то, что начерчено на земле по своим собственным теням, они хотят навязать всем остальным.

Но вы, идущие лицом к солнцу, — какие образы, начертанные на земле, могут удержать вас? Прекрасное изречение: Но вы, идущие лицом к солнцу, — какие образы, начертанные на земле, могут удержать вас? Солнце — ваш закон! Это и есть то, что я говорю: любовь — ваш единственный закон. Не идите против любви. Следуйте туда, куда ваша любовь ведет вас, и вы всегда будете невинными.

Вы, странствующие с ветром, какой флюгер укажет вам путь? Живите просто жизнью позволения, и ветры заботливо доставят вас туда, где находится ваша судьба.

Какой человеческий закон свяжет вас, если вы сбросите свое ярмо, но не перед дверью тюрьмы человека? Это в ваших руках — оставаться рабом или стать свободным человеком. Вы были рождены свободными; рабство — это дар всех тех, кто делает вид, что любит вас. Скорее всего они даже не осознают, что делают вас рабами.