Труд это любовь, ставшая зримой

 

15 января 1987

Возлюбленный Мастер,

А что значит трудиться с любовью? Это — ткать одежды из нитей своего сердца, как будто те одежды наденет твой возлюбленный.

Это — сеять зерна с нежностью и собирать урожай с радостью, как будто те плоды будет вкушать твой возлюбленный.

Это — наполнять все, что ты делаешь, дыханием своего духа. И знать, что все благословенные усопшие стоят подле и взирают на тебя.

Часто я слышал, как вы говорили, будто во сне: «Тот, кто ваяет из мрамора и обретает в камне образ своей души, благороднее того, кто пашет землю. И тот, кто ловит радугу, чтобы перенести ее на холст в облике человека, — выше того, кто плетет сандалии для наших ног».

Но я говорю, не во сне, а в ясном бодрствовании полудня, что ветер беседует с могучим дубом так же нежно, как и с тончайшими стебельками травы;

И лишь тот велик, кто превращает голос ветра в песню, становящуюся нежнее от его любви.

Труд — это любовь, ставшая зримой.

Если вы не можете трудиться с любовью, а трудитесь лишь с отвращением, то лучше вам оставить ваш труд, сесть у врат храма и собирать милостыню у тех, кто трудится с радостью.

Если вы печете хлеб равнодушно, то ваш хлеб горек, и он лишь наполовину утоляет голод человека.

Если вы точите из гроздий сок с недобрым чувством, то оно отравляет вино.

Если даже вы поете, как ангелы, но не любите петь, то вы не даете людским ушам услышать голоса дня и голоса ночи.

 

Алмустафа говорит безмерно прекрасные вещи, но самая важная вещь упускается. В этом несчастье поэта: он приходит к познаниям глубоким насколько это возможно, — но он никогда не достигает самой сердцевины. Только мистик способен достичь самого центра. Поэтому, хотя все эти утверждения и прекрасны, помните о том, что нечто важное упускается. И я хочу дать вам осознать то, что упускается.

Я не поэт. Я могу понять красоту поэзии, потому что я мистик, я укоренен в своем центре, в собственной сущности. Я бы очень хотел, чтобы вы поняли утверждения Алмустафы, — быть может, они помогут вам достичь центра, которого он сам не осознает.

А то, что я говорю об Алмустафе, я на самом деле говорю о Калиле Джебране. Я не говорил о нем. Уже многие годы, снова и снова, я возвращаюсь к мысли о том, чтобы дать новую кровь и новую жизнь его изречениям; но всякий раз, когда я вижу, что здесь было нечто упущено, я спрашиваю себя: справедливо ли будет по отношению к вам, если я просто стану комментировать Калила Джебрана, не говоря вам о том, что он не просветленный человек. Он очень близок к этому, но даже близость — это дистанция. Если вы не стали единым, дистанция остается. И в конце концов я решил, что лучше сделать Калила Джебрана и его представителя, Алмустафу, завершенным и единым целым.

А что значит трудиться с любовью?

Это — ткать одежды из нитей своего сердца, как будто те одежды наденет твой возлюбленный.

Это самая любящая позиция по отношению к труду, но все еще не труд, который возникает из любви, потому что возлюбленный отделен. А тот, кто сегодня возлюбленный, может не быть им завтра. Любовь, которая известна человечеству, может легко обернуться ненавистью. Обычная любовь — это обоюдоострый меч. Если вы любите кого-нибудь... — это может быть Бог, — то это не означает, что ваша любовь не может обернуться ненавистью в любой миг.

Однажды ко мне пришел человек и сказал: «Я великий верующий в Бога».

Я сказал: «Я видел вас раньше. Вы всегда выражали недовольство Богом, что произошло?»

Он ответил: «Я был недоволен, потому что не имел ребенка. И я молился уже десять лет беспрерывно, а Бог не откликался на мои молитвы. Я перестал молиться, я перестал ходить в храм. Я чувствовал себя обобранным, обманутым. Мне стало ясно, что Бога нет.

Но я был нетерпелив. Как раз вчера ребенок родился. Я захотел сначала сообщить вам — вы ведь знаете мое десятилетнее страдание, — что я неимоверно счастлив. Бог есть. Однако он может задерживать свои решения по своим причинам, которые нам неведомы, молитва же всегда будет услышана — не сегодня, так завтра».

Я сказал: «Вы все еще нетерпеливы. Ребенок может еще и умереть, — что тогда случится с вашей любовью, вашим доверием и вашей верой в Бога? Со смертью ребенка ваш Бог тоже умрет. Он родился с ребенком и с ребенком он уйдет, и вы возненавидите его больше, чем когда-либо. Прежде он просто не слушал ваши молитвы, но теперь он отнял вашего долгождан­ного ребенка».

Он воскликнул: «Не говорите такого!»

Я ответил: «Мне приходится говорить это, чтобы заставить вас осознать, что ваша любовь к Богу — на сезон. Совсем как сезонные цветы — в течение нескольких недель они танцуют на ветру, затем исчезают. Ваша любовь не произошла из центра вашей сущности. Это не переживание, это просто взятка».

И, между прочим, мне хотелось бы, чтобы вы знали, что очень трудно уничтожить безобразное существование взяточничества на этой земле, пото­му что эта земля подкупает даже Бога вот уже тысячи лет.

Люди ходят в храмы и говорят: «Если наши желания исполнятся, мы пожертвуем тебе сладости, фрукты. Мы будем верить в тебя. Исполнение наших желаний — вот единственное доказательство, что ты существуешь».

Вот почему я говорю, что Калил Джебран еще не мистик. Сначала давайте послушаем то, что говорит Алмустафа: Это — ткать одежды из нитей своего сердца...

Сердце лучше, чем голова, но вы — не сердце. Вы еще глубже: вы сущность, вечная сущность. В тот миг, когда ваша голова умрет, ваше сердце тоже перестанет биться. Ваша голова и ваше сердце принадлежат телу и миру.

Только вы, в своей полной чистоте сознания, принадлежите вечному течению жизни. Только вы принадлежите Богу. И если вы основываете свою веру на каких-то желаниях, которые исполняются... — это лучше, чем верить, когда определенные аргументы убедили вашу голову; но это все еще не настоящее.

Вы способны любить без всякой причины; вы способны любить просто из-за того, что любовь переполняет вас. Ее незачем направлять к возлюбленному. И вам всем известно — ваша любовь то возрастает, то убывает. Враг может стать вашим другом, друг может сделаться вашим врагом. Вы не вольны: она зависит от объекта.

Ваша любовь — свобода только тогда, когда она не зависит ни от какого объекта, а просто струится из вашего существа, совсем без причины. Вот почему она не может измениться. Она — вечна. Существует Бог, или его нет — безразлично, есть какой-нибудь возлюбленный или нет — безразлич­но. Вы по-прежнему будете любить.

Это не проблема, любить кого-то, проблема — быть любовью самому. Любовь исходит не из сердца, она исходит из самого глубокого источника — предельной глубины вашей сущности — и изливается на все: заслужива­ющее, незаслуживающее, достойное, недостойное. Она не делает различий.

Но такой вид любви возникает не потому, что у вас есть возлюбленный; такой вид любви возникает потому, что вы достигли своего самого сокровен­ного центра. Он исходит из медитации; это и есть недостающий пункт. Иначе это прекрасная поэзия; и то, что он говорит, так выразительно: Это — строить дом с усердием, как будто в том доме поселится твой возлюб­ленный.

Это и есть нищета поэта... время от времени он совершает попытку достичь звезд, однако падает на землю снова и снова. Его поэзия перемешана

— иногда она на крыльях достигает открытого неба, а иногда ползает по земле. И если вы не медитирующий, вы не в состоянии различить, ведь его слова всегда прекрасны. Посмотрите: он говорит это — строить дом с усердием... Но откуда же вам все-таки взять усердие?

И он говорит: как будто... Запомните эти два слова: как будто. Все это воображение: как будто в том доме поселится твой возлюбленный. Как будто — вы пытаетесь создать галлюцинацию вокруг себя. Когда вы видите прекрасный солнечный закат, вы не говорите: «Смотри, как будто закат очень прекрасен». Ваше «как будто» — это ваше сомнение, ваше «как будто»

— это просто ваши предположения.

Только представьте: вы любите женщину (или мужчину) и говорите: «Как будто я люблю тебя». Вы думаете, это будет убедительно для женщины? Если она в самом деле женщина, а не поддельная леди, она непременно стукнет вас как следует! — Как будто?

Итак, различие ясно: мистик говорит авторитетно. Поэт же почти никогда не может обойтись без «если» и «но».

Есть замечательная книга одного очень известного философа; она называется «Как будто». Искренний человек. Он не говорит: «Бог сущест­вует». Он говорит как будто: «Я думаю, Бог существует».

Остерегайтесь этих никудышних слов, вроде «как будто». Либо вы любите, либо вы не любите — здесь нет среднего.

Это — сеять зерна с нежностью и собирать урожай с радостью, как будто те плоды будет вкушать твой возлюбленный.

Слова прекрасны, но содержимое, основа — на зыбкой почве. Это как будто означает, что вы строите замок на песке, надеясь, что ветер все-таки не разрушит его. Но ветры не следуют вашим распоряжениям.

Религиозный человек никогда не пользуется словами «как будто». Это философ, поэт, это слепая личность думает, что как будто есть свет. Он не видел его, он слыхал о нем. О нем говорит каждый, быть может они и правы. Но это не его собственное прямое переживание, а если переживание не прямое и не ваше, то оно и не освобождает. Оно создает крепостную зависимость. Оно сделает вас мечтателем, но грезам нужен сон и бессозна­тельность.

Это — наполнять все, что ты делаешь, дыханием своего духа, и знать, что все благословенные усопшие стоят подле и взирают на тебя,

Видимо, в этом есть какая-то истина, по крайней мере в этом городе мертвых. Но я не буду называть их «благословенными мертвыми». Благос­ловенно только одно, и это — жизнь. Это чистая манерность, этикет — то, что вы называете мертвых «благословенными». Тогда что вы делаете здесь? Почему не умрете и не станете благословенны? При жизни вас проклинают, — а когда проклятый человек умирает, он становится «благословенным».

Как раз на днях я говорил вам, что здесь храм живого бога. Если вы приходите сюда, приходите всем своим существом, и разделяйте с людьми их радость, их песню. Но до сих пор я видел на стульях — вы что, убрали стулья? — одну леди... Я не назову ее женщиной, ведь «женщина» слово почтенное; это просто леди, подкупленная самцами-шовинистами для того, чтобы функционировать в качестве почти неживой. Я заметил одну женщину, не принимающую участия в вашей песне и в вашей радости. Я вижу не много мертвых людей здесь; всего одна несчастная женщина держится особняком, боится радоваться, боится соединиться, встретиться с вами в духе.

Я посмотрю еще раз, когда буду уходить: происходит чудо или нет. В прошлом такое было не в диковину — Иисус позвал Лазаря, и тот, уже четыре дня мертвый, сразу же ожил. В распоряжении мертвой леди еще целых два часа, чтобы стать живой женщиной.

Известно ли вам, что слово «леди» — отвратительно? Оно значит «хорошо лежащая». И леди полагается лежать внизу во время занятий любовью, почти мертвой — без движения, не проявляя своей радости, не вскрикивая. Это очень хитрая стратегия мужчины, ведь ему известно: у женщины может быть многократный оргазм. У одного мужчины может быть только один оргазм; его любовь проходит за две-три минуты. За это время леди даже не разогреется достаточно, что уж говорить о горячих сосисках...

В течение тысячелетий женщину эксплуатировали такими ловкими способами. Ей внушили, что «это так грациозно — лежать мертвой и сносить всю агонию». Вот отчего все женщины, когда вы занимаетесь с ними любовью, закрывают глаза. Они не хотят видеть, что происходит, потому что они — не участники. А ведь это может быть самым прекрасным танцем встречи, слиянием двух любящих в единстве.

Я не могу поддержать утверждение: И знать, что все благословенные усопшие стоят подле и взирают на тебя.

Но в христианской обусловленности... Калил Джебран — обращенный христианин; его предки переменили свою религию, ислам, на христианство. Все религии, рожденные вне Индии, верят, что у вас есть только одна жизнь, а потом сидите на деревьях — благословенные усопшие — или стойте, как вам угодно, и вечно наблюдайте, пока не придет последний день, судный день.

Иисуса спрашивали снова и снова: «Когда же придет судный день?» Так как его апостолы были алчны, они хотели вступить в рай как можно скорее. И Иисус обманул их — или, возможно, он и сам жил в иллюзии. Он сказал: «Очень скоро. В вашей теперешней жизни вы увидите врата рая распахну­тыми. Я буду стоять с моим отцом, Богом, указывая, кто следовал мне — тому будет дозволено войти. А тот, кто не следовал мне, упадет в вечную тьму ада».

Это небольшое изречение повергло Бертрана Рассела, который родился христианином, в сильное раздражение и досаду. Он отверг христианство и написал книгу «Почему я не христианин». Из всех причин, которые он указал, самая значительная такова: вся религия полностью лишена чувства справедливости.

За одну жизнь сколько грехов вы можете совершить? Если вы будете совершать грехи каждое мгновение — без пищи, без питья, без сна, семьдесят лет безостановочно, — даже тогда вам за этот срок не совершить достаточное количество грехов, чтобы заслужить вечный адский огонь. Вечный! Должна же быть какая-то справедливость.

Бертран Рассел сказал о себе: «Я совершил много такого, что христиане могут осудить как грех, и многое мне снилось такое, что тоже можно осудить как грех. Если мои действия и мои сны собрать вместе — самый строгий судья не сможет отправить меня в тюрьму больше чем на четыре или пять лет».

Вечное осуждение на адский огонь безвыходно, нет способа избавиться от явной глупости, чепухи, неблагоразумия. Но даже такой человек, как Калил Джебран, все еще обременен этими представлениями.

(Человек из аудитории, посетитель, поднимается, чтобы покинуть холл.)

Посмотрите на этого человека... куда вы идете? Если вы собирались покинуть это место, зачем вы приходили? Эти люди мертвы! Взгляните на его лицо... и на женщину, на которую я указывал; им не следовало позволять входить. Здесь братство, а не демонстрация фильма!

Все же религии, которые родились в Индии, более рациональны в этом смысле. Они верят не в одну жизнь, а в реинкарнацию. Вы продолжаете возрождаться снова и снова. Целая вечность предоставлена вашей жизни — без всякого начала, без всякого конца.

Вот я следил утром — я не увидел ни одной мертвой души, наблюдаю­щей за нами с деревьев. Однако несколько мертвых душ вошло из любопыт­ства — а возможно, это просто полицейские ищейки в штатском. Но я не потерплю никого, кто здесь из любопытства, кто здесь наблюдатель, кто здесь детектив, кто здесь информатор. И вы все должны понять: всякий раз, когда вы увидите кого-нибудь непричастного, — это должен быть последний раз, когда он вошел в этот храм Бога.

Часто я слышал, как вы говорили, будто во сне... Но это как будто продолжается. Он не уверен в том, что говорит. Он просто предполагает — говорили, будто во сне: «Тот, кто ваяет из мрамора и обретает в камне образ своей души, благороднее того, кто пашет землю».

Нобелевские премии присуждаются художникам, поэтам, скульпторам, танцорам. Слыхали вы, чтобы садовник, который создает жизнь, прекрасную жизнь, получил Нобелевскую премию? Крестьянин, который вспахал поле и кормит всех вас, — его когда-нибудь награждали? Нет, он живет и умирает, словно его никогда и не было здесь.

Это безобразное разграничение. Каждая творческая душа — не имеет значения, что она творит, — должна быть уважаема и почитаема, и это будет почитанием творчества. Но даже политики получают Нобелевскую премию — а они не что иное, как ловкие преступники. Все кровопролитие, которое бывало в мире, случалось из-за политиков, и они до сих пор готовят все больше и больше ядерного оружия, чтобы совершить глобальное самоу­бийство.

В настоящем, честном человеческом обществе творчество будет почет­но, уважаемо, потому что творческая душа принимает участие в работе Бога.

И тот, кто ловит радугу, чтобы перенести ее на холст в облике человека, — выше того, кто плетет сандалии для наших ног.

Наше эстетическое чувство не очень богато.

Мне вспоминается Авраам Линкольн. Он был сыном башмачника, а стал президентом Америки. Естественно, все аристократы были ужасно обеспокоены, раздосадованы, раздражены. И это не случайно, что вскоре Авраам Линкольн был убит. Они не могли перенести, что президентом страны стал сын башмачника.

В первый же день, когда ему предстояло выступить по случаю инаугу­рации в Сенате, как раз когда он собрался встать, один безобразный аристократ поднялся и сказал: «Мистер Линкольн, хоть вы и стали по какой-то случайности президентом страны, не забывайте, что вы обычно приходили со своим отцом в мой дом делать обувь для нашей семьи. И многие сенаторы носят обувь, сделанную вашим отцом, так что никогда не забывайте свое происхождение».

Он полагал, что сможет унизить его. Но нельзя унизить человека, подобного Аврааму Линкольну. Лишь немногие люди, страдающие от непол­ноценности, могут быть унижены. Величайшие из людей выше унижения.

Авраам Линкольн ответил то, что следовало бы запомнить каждому. Он сказал: «Я очень благодарен вам за напоминание об отце как раз перед моим первым обращением к Сенату. Мой отец был столь прекрасным и творческим мастером, что не было другого человека, который мог бы создать такие превосходные башмаки. Я хорошо знаю: как бы я ни старался, мне никогда не стать столь же великим президентом, сколь великим творцом был он. Я не в силах превзойти его.

И, кстати, я хочу напомнить всем вам, аристократам, что если ботинки, сделанные моим отцом, жмут вам ноги — ничего, я тоже учился его искусству. Я не великий башмачник, но, по крайней мере, смогу исправить вашу обувь. Только дайте мне знать, и я приду к вам домой».

В Сенате настала мертвая тишина. Сенаторы поняли, что невозможно унизить этого человека. Зато он показал им свое огромное уважение к творчеству.

Не имеет значения, пишете ли вы красками, занимаетесь скульптурой или делаете башмаки; садовник ли вы, крестьянин, рыбак или плотник — это несущественно. Имеет значение, вкладываете ли вы саму свою душу в то, что вы создаете. Тогда в созданных вами продуктах есть нечто от божест­венного качества.

За исключением творчества, нет ничего божественного.

Но я говорю, не во сне, а в ясном бодрствовании полудня, что ветер беседует с могучим дубом так же нежно, как и с тончайшими лепестками травы.

Сущее обращается со всеми одинаково. Солнце не всходит лишь для богатых людей; так же и ночь полнолуния не посвящается президентам и премьер-министрам мира. Когда дует ветер и приносит благоухание, его не интересует, известный вы человек или совсем никто.

Сущее — это чистый коммунизм, оно обращается с каждым одинаково. Святой и грешник не разграничены. Вода не скажет грешнику: «Ты не имеешь права утолить свою жажду, ведь ты грешник. Я здесь ради святых». Поучитесь кое-чему у сущего, ибо это единственное святое писание. Я не знаю никакого другого писания, которое свято, — только природа невинна, чиста, священна. Если бы мы послушали природу, человек стал бы частью этого огромного равенства, уважения ко всему, благоговения перед жизнью. Но человек забыл пути природы, он стал абсолютно неестественным. Его страдание — это побочный продукт его неестественной жизни.

И лишь тот велик, кто превращает голос ветра в песню, становя­щуюся нежнее от его любви.

Однако вам не найти имен этих людей в своих книгах по истории, потому что они не были убийцами большого масштаба — вроде Александра Велико­го, который убивал без всякой причины, просто из-за идиотского желания завоевать весь мир. Такие завоеватели не могут быть созидателями. Это самые деструктивные люди в мире.

Весь мир давит на Рональда Рейгана, чтобы он прекратил дальнейшую разработку ядерного оружия. Но он, видимо, совершенно безумен. Он не слушает никого. И эти американские политики беспрерывно осуждают Советский Союз. Но именно Советский Союз, видя упрямую позицию Рональда Рейгана, прекратил создание новых ядерных вооружений десять месяцев тому назад. Для этого требуется мужество.

А Рональд Рейган и его компания — это компания трусов. Какой сейчас смысл в такой позиции? Когда Советский Союз тоже создавал ядерное оружие, в этом был какой-то смысл — «Не оставаться позади». Советы, как могли, пытались убедить их: «Мы готовы сократить наше ядерное оружие; начинайте сокращать свое в той же пропорции». Видя, что от такого предубежденного религиозного и политического фанатика, как Рональд Рейган, ожидать нечего, они сами остановились — одни. Это подняло их престиж во всем мире.

Рональд Рейган, вы уже пропащая душа. Вы продемонстрировали свою трусость, и вся ваша пропаганда против Советского Союза, очевидно, не что иное, как ложь.

Вы будете удивлены, узнав, что меня выгнали из Америки без причины, а Советский Союз пригласил меня на международную книжную ярмарку и предложил — если я не смогу приехать, — чтобы я прислал кого-нибудь со всей моей литературой: «В Советском Союзе хотят знать всю лучшую литературу мира».

Ежегодно в Америке продавалось моих книг на сумму около одного миллиона долларов. И вдруг ни книжные продавцы, ни универмаги — те самые, которые все повторяли: «Ваше предложение не удовлетворяет наш спрос», — не могут поместить мои книги в своих витринах. Кто же фашистская страна сегодня? Америка превратилась в гораздо более фашис­тскую страну, чем когда-то были Советский Союз или Германия.

Рональд Рейган — очень религиозная личность, он фундаменталист-христианин. Что это за вид религиозности? Он обманывает замечательных американских людей и пытается уничтожить весь мир. Мир никогда еще не видел худшего преступника у власти. Адольф Гитлер оставлен на мили позади.

И эти имена создают историю: Чингисхан, Тамерлан, Надир-шах. Они только разрушали.

Я вспоминаю о Надир-шахе — он захватил Индию, и каждую ночь он требовал прекрасных женщин и вина. Целый день он убивал людей, а ночью был праздник.

Однажды ночью его солдаты привели проститутку, которая была поис­тине прекрасна. Она танцевала, и Надир-шах был очень счастлив. В полночь он сказал: «Я чувствую усталость, а завтра утром мы намерены захватить еще одну страну. Так что хватит танцевать».

Но хрупкая молодая и прекрасная женщина сказала: «Темной ночью, лесом, мне придется идти к себе в деревню. По крайней мере, позволь мне остаться переночевать. Утром, когда рассветет, я смогу уйти».

Он ответил: «Не беспокойся. Ты гостья не обыкновенного человека; ты гостья Надир-шаха. Я сделаю твой путь светлым сейчас же!» И он приказал своим солдатам поджечь все села на пути, все деревья, чтобы проститутка могла идти при полном освещении. Двадцать деревень со спящими живыми людьми были подожжены, и весь лес был охвачен огнем — ради того, чтобы создать утро среди темной ночи для проститутки, — потому что она была гостьей необыкновенного человека.

И это имена, которые делают историю. Вы никогда не встретите в ваших книгах по истории имена тех, кто скромен, тих, умиротворен.

Но Калил Джебран прав: И лишь тот велик, кто превращает голос ветра в песню, становящуюся нежнее от любви.

Кроме любящего сердца, величия нет нигде.

И у всех вас есть любящее сердце. Просто кто-то должен рассказать вам, что нужно быть открытым, стать доступным сущему, жизни, людям, деревьям, океанам — всему, что окружает вас.

Труд — это любовь, ставшая зримой...

Всякий раз как вы творите, вы делаете свою любовь к сущему зримой. Но ваши религиозные святые приказывают вам отвергать мир.

В Индии тысячи и тысячи монахов — индусов, джайнов, мусульман, — но все они несозидательны. Они даже не занимаются живописью или поэзией. Нет, труд осуждается, а тем людям, которые осуждают жизнь и ее созидание, поклоняются.

Я спрашивал людей: «Куда вы идете?» А в Индии ходить к святому называется сэва — служение. Они будут служить святому. Святой не может трудиться, не может творить, это самая бесполезная личность — ненужное бремя несчастной страны, — и ему необходимо служить.

Я знал прежде поистине замечательного человека, Магга Бабу. Его чрезвычайно утомили эти люди, непрерывно служащие ему, ведь всему есть предел. Бывало, они не давали ему уснуть! Десять человек массировали его... он был такой простой, невинной душой, что не хотел говорить ничего. «Пускай занимаются...»

Но как-то ночью он исчез. Он обычно исчезал не по своей воле. Он был, наверное, единственным человеком, которого беспрерывно похищали. Пото­му что когда одно село послужило ему достаточно, какое-то другое село, воспользовавшись случаем, обязательно похищало его, а ему не хотелось ничего говорить. Если ему говорили: «Садись в рикшу», — он обязательно садился.

Много раз его находили в разных деревнях и приводили назад. Но в конце концов, он так устал...

Я был студентом университета в те дни и время от времени наведывался к нему — просто посидеть около этого молчаливого человека, ведь он обычно никогда ни с кем не разговаривал. Но я был счастлив, потому что если рядом больше никого не было, он шептал что-нибудь мне на ухо. И последнее, что он прошептал мне на ухо, было: «Слезы наворачиваются на мои глаза, потому что я не смогу увидеть тебя снова».

Я спросил: «Что случилось? Какое-нибудь указание на похищение?»

Он сказал: «Нет, я так устал от всех этих людей, которые служат мне. Я не могу заснуть, поэтому я собираюсь просто исчезнуть в горах. И я не возвращусь, потому что человечество — это не место, где можно жить молча».

Он был просветленным существом, но ни одна книга по истории никогда не упомянет о нем. История, по-видимому, одержима убийцами, власть имущими — людьми, которые сотворили всевозможные беды в мире и стали не помощью или благословением, а проклятьем.

 

Если возникнет новое человечество, первым делом надо будет сделать костры из всех этих исторических книг. Избавьтесь от Александра Великого, Наполеона Бонапарта, Ивана Грозного, Адольфа Гитлера, Иосифа Сталина, Бенито Муссолини, Рональда Рейгана. Пусть ваши детские умы не отравля­ются этими людьми!

Истории следовало бы отмечать созидателей, людей, которые — никто; но из-за того, что они никто, они превратились во флейты — полый бамбук. Дует ветер — и флейта превращает ветер в песню. Это те люди, кого любит сущее, потому что они украшают его.

Но все религии против жизни. Они говорят: «Отвергайте жизнь», — а жизнь включает труд, жизнь включает любовь, жизнь включает все. «Отвер­гайте жизнь, ибо ваше отвержение жизни станет после вашей смерти входом в рай». Но это всегда после смерти.

Все эти религиозные люди и политики сердиты на меня просто потому, что я говорю людям, что жизнь здесь и сейчас — не после смерти, не ждите. И жизнь — в любви, жизнь — в созидании, жизнь — в понимании своей сокровенной сущности. Ибо только так сможете вы стать постоянно пере­полняющимся источником красоты, любви и радости.

Кому нужна жизнь после смерти? Жизнь существует перед смертью, а если вы можете жить всей полнотой, для вас смерти нет. Это опыт всех тех, кто вошел в безмолвие. Они были свидетелями величайшего чуда: их сокровенная сущность, их сознание — вечно. Жизнь может забрать одежду, тело, но жизнь не может уничтожить вас. Но только созидатель — и созидатель от любви — превосходит смерть.

Труд — это любовь, ставшая зримой.

Если вы не можете трудиться с любовью, а трудитесь лишь с отвращением, то лучше вам оставить ваш труд, сесть у врат храма и собирать милостыню у тех, кто трудится с радостью.

Если вы не можете быть созидателем, если вы не можете любить труд, если вы не можете любить жизнь, тогда единственная возможность для вас — это просто быть нищим. Любящий — это император, созидатель — это император — без завоевания всего мира. Он пленил целую вселенную чистым, любящим созиданием. Но если вы не способны на это, то, по крайней мере, садитесь перед храмом, как нищий.

Почему же он предлагает именно храм? Потому что если храм является живым храмом, — а я подразумеваю под живым храмом такой, где мастер все еще жив, — туда будут приходить искатели, любящие, созидатели, и вы постоянно будете видеть, что они такие же человеческие существа, как и вы. Возможно, вы начнете стыдиться нищенствования. Возможно, однажды вы сможете пробудиться и войдете в храм не как нищий, но как искатель истины, как искатель любви, как обучающийся созиданию.

Если вы печете хлеб равнодушно, то хлеб ваш горек,

И он лишь наполовину утоляет голод человека.

Если вы точите из гроздий сок с недобрым чувством, то оно отравляет вино.

Если даже вы поете, как ангелы, но не любите петь, то вы не даете людским ушам услышать голоса дня и голоса ночи.

Пение беспрерывно. Птицы поют, цветы поют. Слышите вы это или нет, дело другое. Вы думаете, цветы не поют? Можете считать себя глухими! Потому что я слышал их пение, танец. Даже темной ночью тишина — это песня. Если вы не способны делать что-нибудь, то по крайней мере позвольте сущему войти в ваше существо. Оно трансформирует вас.

Я называю науку трансформации медитацией.

Просто сидя здесь, слушая птиц, вы наполняетесь вечным созиданием.

Я пробыл в этом саду семь лет, прежде чем уехать в Америку. Мои люди посадили небольшие саженцы, а сейчас это настоящие джунгли, такие прекрасные, что вам не нужно делать ничего — просто сидите тихо в тени дерева и слушайте, что деревья шепчут друг другу. Между небом и землей есть постоянное общение.

И если вы услышали этот шепот, ваше сердце начнет плясать от радости. Этот шепот станет вашей песней жизни. Этот шепот позволит вам понять Песнь Соломона.

Странно, но в Ветхом Завете, святой книге евреев — а они не приняли Новый Завет в свою святую книгу; Новый Завет посвящен Иисусу и его поучениям... Так вот, в Ветхом Завете есть только одно произведение, которое имеет какое-то духовное значение, — это Песнь Соломона. Но евреи очень боятся, что люди могут узнать об этой песне. Она не обсужда­лась в их синагогах, потому что это песня жизни — не отречения, но радости. Это песня любви. Это единственная часть Ветхого Завета, которая действи­тельно религиозна. Ветхий Завет без Песни Соломона не имеет вообще ни ценности, ни значения.

Но рабби, синагоги, ученые — все, кто интересовался Ветхим Заветом, — так или иначе стыдились, что там есть Песнь Соломона, — что с нею делать? А это единственная красота во всем Ветхом Завете, самая суть духовности.

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.