Исследования науки и технологии» (sts). Sts выходит за пределы постпозитивизма, если понимать под постпозитивизмом отрицание

STS выходит за пределы постпозитивизма, если понимать под постпозитивизмом отрицание «объективной» науки.

На сцену философии, вступают «вещи» как «действующие лица с собственными правами» (по меньшей мере, как диалоговые объекты), что определяет направление движения «наук о духе», которые в 60-70-е годы начинают осваивать материальную сферу, ранее находившуюся в компетенции естественных наук и их методологии.

В смысловых рамках этого специфического «поворота» философии к вещам самим по себе, которые, как пишет Д.Айди, «имеют право голоса и должны быть услышаны», поворота, связанного с переоценкой роли материальных объектов в жизненной практике, происходит становление новой генерации философов технологии (Г.Дрейфус, Д.Айди, Л.Винер, А.Боргман, А.Финберг). Вплоть до 70-х годов XX в. философия технологии была принципиально незаинтересована в науке и науковедческой проблематике. Эта философская субдисциплина изначально ориентировалась не на теорию (что характерно для философии науки), а на практику, так как технология традиционно трактовалась как практическое следствие и приложение теоретического разума, как «овеществленная» рациональность. В основе такой трактовки лежит фундаментальная предпосылка западной философии, противопоставляющая технику (практику) науке (теории). Критический пересмотр этой основополагающей оппозиции становится задачей нового поколения философов 70-80-х годов, занятых исследованием технологии, понятие которой расширяется до всей совокупности объектов материальной культуры.

Итак, к началу 90-х годов «исследования науки» вполне утверждаются в качестве совокупности междисциплинарных стратегий, стирающих традиционные границы между «науками о природе» и «науками о духе», наукой и не-наукой, философией науки и философией технологии. Гибриду дисциплин отвечает гибрид дисциплинарных объектов - наука, воплощенная в технологии, наука как практика и производство, технонаука, что позволяет употребить по отношению к «исследованиям науки» термин «исследования технонауки» (technoscience studies).

Термин «технонаука» возник в 60-е годы XX в. и к середине 90-х получил устойчивое употребление, появляясь не только в текстах, но и в названиях науковедческих программ, конференций и авторских работ.

В последнем десятилетии XX в. технонаучная проблематика находит все больше приверженцев в различных научных сообществах. Возрастающий интерес к подобным программам вызван проблемой самоопределения современного человека, застающего себя в мире, чей облик стремительно меняется под воздействием высокоразвитых и направляющих друг друга науки и технологии. Повсеместно проникая в нашу жизнь, научно-технологические факторы становятся едва ли не доминантами культуры, что, с одной стороны, усложняет и даже драматизирует процессы нашего самопонимания, а с другой - требует пристального внимания к феноменам науки и технологии и глубокого осмысления нашей вовлеченности в научно-технологическую культуру.

Бруно Латур, вероятно, один из самых авторитетных на сегодняшний день исследователей технонаукинауки, настаивает на принципиальном отличии нашей культурной практики от практики предшествующих времен: мы живем в эпоху «рапространения гибридов». Озоновая дыра и глобальное потепление, консервация видов и клонирование - все это объекты «между» природой и культурой, которые заполняют наш жизненный мир.

Латур определяет всех нас в качестве участников совместного экспериментального предприятия с непредсказуемым результатом. Мы - одновременно и действующие лица, и объекты воздействия научных и технологических практик, которые представляют собой сложные процессы «взаимонастройки» людей и «вещей», обнаруживающие интеграцию природы и культуры. Наука, которая раньше была, скорее, теоретическим делом ученых, теперь становится практическим делом всех нас. Это означает «окончание войны между наукой и обществом». Если раньше «общество окружало автономную науку, т.е. оставалось «чужаком» по отношению к принципам и методам функционирования научной рациональности - могло лишь отвергать или принимать результаты науки», то сейчас «наука и то, что мы, используя традиционный термин, называем обществом, вмешаны друг в друга».

Показательна позиция Д.Айди с его критикой утопической и «дистопической» моделей технологии. Две предельные интерпретации технологии, а именно восторженные ожидания окончательной победы технологического разума над хаосом и крайний пессимизм, предсказывающий полное крушение человеческой самостоятельности под натиском отчужденной материальной культуры, суть разновидности одной и той же новоевропейской парадигмы - трактовки истории как рациональной реформации мира. Единство Культуры и Технологии (с большой буквы) обеспечивается единством рациональности.

Наука и технология «взрываются друг в друге», считает Д.Харавэй. Ее мнение близко по смыслу вышеприведенному утверждению Латура: наука и общество вмешаны друг в друга. Дело в том, что, и с этим согласились бы, вероятно, все «исследователи технонауки», «общество» и «технология» - понятия во множестве случаев, едва ли не полностью, взаимозаменямые.

В традиционных концепциях технология была представлена, по-преимуществу, как орудия, инструменты, производительный аппарат. Ее превалирующей парадигмой служили машины и механизмы, созданные и используемые людьми с определенными целями и в собственных интересах, инструментальные по сути и внешние по отношению к человеку. Но свойства и возможности, которые обнаруживают сегодняшние технологии, указывает, например, Харавэй, расширяют и трансформируют это значение. Мы живем в обществе киборгов, так как наши собственные тела стали продуктом и сценой технологической интервенции (там же). В своем знаменитом «Манифесте киборгов» Харавэй определила «кибернетический организм» как физический и семиотический гибрид биологических и технологических компонентов. Фигура киборга, считает Харавэй, знаменательна для той культурной ситуации, которая сложилась во второй половине XX в. со взрывом информационных и биологических наук и технологий. Киборг - «сегодняшняя материализация сложнейших социо-технологических отношений», которая вынуждает нас полностью пересмотреть традиционные концепции человека и технологии, организма и механизма, наши фундаментальные представления о том, что мы есть.

Биотехнологии, ставшие реальностью нашего времени, размывают прежде устойчивые физические и концептуальные границы между человеком и машиной, одушевленным и неодушевленным, искусственным и естественным, материальным и идеальным. Имплантанты, трансплантанты, хирургические модификации, продукты генной инженерии пересоздают наши тела и дискурсы таким образом, что мы больше не можем рассматривать себя в качестве самодостаточных индивидов, изолированных от мира и противопоставленных ему. Мы, скорее, - «узлы» глобальной коммуникативной системы», которая онтологически и семиотически занимает «пространство между» природой и культурой. В определенном смысле мы все - уже киборги, так как наше органическое бытие уже трансформировано артефактуальным, как минимум, на семиотическом уровне, и мы больше не заинтересованы в «оппозициях, которые структурировали воображаемую эпоху, называемую новоевропейской».

В наступлении эпохи киборгов Харавэй видит не технологический детерминизм, а, напротив, технологическую эмансипацию, которая сегодня распространяется на всю сферу культурной практики, где пересекаются политические, экономические, научные интересы. Аналогично утверждение Айди о том, что сегодня наука, «явственно обнаруживающая свою инструментальную и практическую воплощенность», предстает в качестве «технонауки, встроенной в жизненный мир и производящей знание через технологии». Здесь же можно упомянуть Пикеринга, который говорит, что «наука в совокупности с технологией должна рассматриваться как сфера инструментов, приспособлений, машин и субстанций, действующих и производящих вещи в материальном мире».

Термин «технонаука» используется как понятийная фиксация сегодняшних научно-технологических формаций и практик.

Так, Латур в одной из последних статей, красноречиво озаглавленной «Когда вещи дают сдачи», заявляет, что, если мы хотим получить адекватную философию науки, нам следует начать с ревизии понятий и природы, и общества, чтобы покончить наконец с противопоставлением одного другому. То же самое имеет в виду Харавэй, когда говорит, что не является «ни натуралистом, ни социальным конструктивистом», поскольку то, с чем она имеет дело - «это не природа и не культура. Это серьезная историческая попытка достичь иного».

Общие вопросы бытия и познания поднимаются иследованиями технонауки в специфических рамках науковедческой проблематики. Они представляют собой осмысление конкретных результатов полевых, или ситуативных, исследований технонаучной практики, своего рода их «побочный продукт», и привлекаются для последующего включения технонауки в философский дискурс – шаг, который возможен только при внимании онтологии и эпистемологии к материальным измерениям познавательной активности и культуры.

Существует 2 взаимосвязанных момента: изменения, происходящие в социологии науки, которая отказывается от модели социального конструирования реальности, равно как и от поиска компромисса между интернализмом и экстернализмом за счет снятия дилеммы внешнее-внутреннее (чаще всего те, кто предпочитает термин исследования технонауки,особенно настойчиво говорят о расхождении с социальным конструктивизмом, что выражено в последних работах Латура, Харавэй, Пикеринга); и, второе, – своего рода «спаривание», прибегая к выражению Харавэй, философии и социологии науки с философией технологии, в основе которого также лежат принципы реляционной онтологии и соответствующий пересмотр понятий теория - практика.

Мы участвуем в целостности мира, так как все его подсистемы сообща образуют процесс, назвав который в конце XX в коллективным экспериментом, социология подчеркнула его сложность, нелинейность, способность к самоорганизации, непредсказуемость.

Наука в терминах коллектива – это открытая система. Ее динамика определяется свойствами целого, которое складывается в результате взаимодействий всех ее компонентов, и в свою очередь, определяет поведение последних. Периферии онтологических пределов стянуты в центр, и там, в месте их встречи, в реальном времени движется технонаука -- гибрид природы и культуры, организма и механизма, материального и идеального, открытого и сфабрикованного.

На российском социально-политическом пространстве преобладают два способа говорить о науке и технологиях. С одной стороны – в официально-политическом контексте доминирует дискурс модернизации, который однозначно связывает социальные и экономические улучшения с достижениями в области науки и технологий. В этом случае любые научные и технологические инновации оцениваются позитивно. С другой стороны – в сфере социальной критики распространен преимущественно пессимистический алармистский дискурс, акцентирующий внимание на экологических и социальных рисках научно-технического развития. В таком случае научно-технические инновации оцениваются как разрушающие окружающую среду и социальные отношения и ставящие неразрешимые этические проблемы.