В использовании никогда не иссякает.

Лао-цзы говорит о водопаде жизни, о водной сте­не, сверкающей в солнечном свете. Водопад никогда не состоит из одних и тех же капель, но форма его постоянна. Не потому, что не движутся капли, но по­тому, что условия, которые направляют движение ка­пель, остаются неизменными. Душа человека подобна воде, падающей с Неба и поднимающейся на Небо, а форму ей дает Дао. Таков удел человека.

С этой точки зрения, важность жизни и смерти кажется сильно преувеличенной. Поэтому Чжуан-цзы встречает смерть с легким сердцем.[75] Как и большин­ству других даосов, ему несложно проститься с жиз­нью. После смерти сознание личности исчезает, но ему даосы не приписывают первостепенной важности. На­против, страдание при жизни кажется величайшим несчастьем. Рассеивание сознания после смерти подоб­но развязыванию веревки, на которой человека подве­сили за ноги. Для того чтобы освободиться от сознания, необходимо поменять представление об эго. Пока я отождествляю себя с бренным телом, я буду страдать _от всего, что бренно, потому что я буду уверен, что смерть — это мой конец, хотя отделяются лишь ком­поненты, составляющие внешнее окружение человека. Поэтому в даосизме проблема ставится как расшире­ние «Я» (эго) за пределы преходящего в более широ­кие сферы — на семью, нацию, человечество, весь мир. Кто движется вместе с Солнцем и Луной, проживет срок, отпущенный Солнцу и Луне, а тот, кто достиг состояния над становлением, будет жить вечно.

Хотя конфуцианство и даосизм исходят из общих представлений, в даосизме понятие человека отделяет­ся от человеческой специфики и переносится в сферу жизни в целом.

Буддизм делает следующий шаг, в нем жизнь отож­дествляется со страданием. Вряд ли имеет смысл изла­гать здесь концепцию южного буддизма, хорошо изве­стную в Европе. Мне хотелось бы показать, как ритм событий отражается в китайском буддизме северного направления. Человек рождается не столько во плоти, сколько в сплаве подвижных состояний материи. Он подобен вихрю, закрутившему пыль. Вихрь пыли ка­жется существующим в пространстве, но в действи­тельности он не более чем состояние атмосферного давления, вызывающее все новые вихри. Ветер закру­чивается в новый вихрь, в воздух поднимается еще боль­ше пылинок, создавая видимость долговечного суще­ствования. Таков человек при жизни. Он представляет собой вихревое движение, вызванное комбинацией раз­личных физических и психических причин. Не являясь истинной субстанцией, он, тем не менее, воспроизво­дится в движении, поскольку одно состояние с необхо­димостью влечет за собой другое. За рождением следу­ет развитие; человек питается, растет, созревает; затем приходит черед любви, болезней, старости и смерти. На этом процесс не заканчивается, поскольку, пока су­ществуют причины, однажды установленный цикл про­должает повторяться снова и снова. Вихрь остается невидимым там, где нет пыли, но появляется в поле зрения, попав в пыльную местность, — это и есть переселение душ, череда воплощений, хотя, конечно, эти выражения лишь указывают на явление, не отражая его сути. По тибетской концепции, души после смерти проходят через три последовательные стадии. Поэтому посмертные маски отличает столь странное выраже­ние неземной красоты, по крайней мере те, которые изображают мирную смерть, без агонии или шока. Смерть разглаживает человеческое лицо. На одно мгно­вение мир иллюзорной видимости исчезает, и человек попадает в Небытие, которое выше, чем Нечто и Нич­то. Если душа способна остановить этот миг, она до­стигает Нирваны. Но подавляющее большинство не мо­жет удержаться от следующего шага: их уносит вниз, и сознание погружается в образы, подобные снам. Сна­чала приходят благие образы, божественные сущности. Но эти божественные сущности не обладают незави­симым существованием, они не более чем порождения сердца, воспринимаемые на данной стадии как суще­ствующие сами по себе. По мере того как распадается психика, добрых божеств сменяют ужасающие монст­ры. Но поддаваться страху не имеет смысла. Это про­сто обратная сторона тех же самых сил, что выража­лись в образах добрых божеств. Добрые сущности яв­ляются порождениями сердца, злые — продуктами деятельности мозга. И те и другие — порождения од­ной и той же личности, и любовь и страх по отноше­нию к ним одинаково неуместны. Чарующие или пуга­ющие, эти образы, по сути, — лишь соблазны, замани­вающие душу обратно в феноменальный мир. Распад психики между тем прогрессирует. Человека настигает прошлое. Он пожинает результаты своих поступков при жизни. Сначала только на психическом плане. Это ад и небеса как промежуточные шаги. Одно лишь хрис­тианство карает вечным адом, самым жестоким обра­зом предав своего основателя. В рассматриваемой кон­цепции и это психическое отражение дел человека в конце концов разрушается. Сумерки затягивают все глубже, размывая остатки сознания. Вначале вихрь со­храняет свою форму, но уже не получает питания: про­зрачный вихрь без пыли, абсолютно несчастная, поте­рянная душа. Не найдя пути к спасению, душа мучается теперь жаждой существования. Человек развеян, те­лесное, отпав слой за слоем, сгнило, но жажда жизни не исчезла. Он стремится возобновить существование, образы желаний тянут его назад, к миру.

И стоит на земле зачать ребенка, как слетаются голодные души; через материнское тело они ищут вход в новое рождение. Появление на свет человеческого существа, конечно, невозможно без союза мужского и женского полюсов материи. Но сам по себе этот союз не рождает новое человеческое существо. Необходима томящаяся по воплощению душа, подстерегающая мо­мент соединения полярных принципов. По этой при­чине рождается так много нежеланных детей. Дети приходят не в ответ на чаяния родителей, а на волне желаний несчастных душ. В угаре иллюзии души бро­саются в новый круг существования, не за спасением, а в погоне за иллюзорными целями.

Европейцам концепция реинкарнации часто кажет­ся излишне оптимистичной, так как она утверждает неокончательность смерти, возможность возвращения в мир. Но на Востоке отношение к этой идее совсем другое. Переселение душ становится тяжелым бреме­нем для восточного человека. Не жизнь как таковая и не счастье при жизни, но смерть превращается в точку отсчета. Если уж ты вошел в мир, то смерти не избег­нешь. Человек рождается для еще одной смерти, что­бы вновь встретить чудовищный конец. От него нику­да не уйти, он будет повторяться снова и снова вплоть до освобождения от личного.

Кроме того, есть понятие Кармы, суть которого в том, что души выбирают будущие тела по себе, в соот­ветствии со своей природой. Перевоплощение не озна­чает автоматического повторения прошлого, так как тело всегда складывается из разных компонентов и форм, но импульсы остаются теми же, что и в преж­ней жизни. Перевоплощаясь, душа стремится реализо­вать заложенные в ней потенциалы и выбирает наибо­лее подходящую для этого психику. Поэтому может случиться, что вор, специализировавшийся на краже драгоценностей, в следующей жизни станет ювелиром, а душа жестокого человека воплотится во льва. Мы привыкли полагать, что основная идея Кармы — нака­зание за содеянное, но учение о Карме в конечном итоге лишено этического пафоса. Просто любая склон­ность должна усиливаться. Ей тесно в рамках индиви­дуального существования. Она продолжает усиливать­ся до тех пор, пока не достигает точки, где возникает Великое Возвращение. Это точка освобождения, где ил­люзии исчезают. Когда им приходит конец, душа обре­тает мир и погружается в Нирвану, которая в этом контексте не является чисто негативным понятием. Наоборот, Нирвана позволяет освободиться от вечного блуждания в мире двойственности. Это состояние един­ства, с трудом постигаемое — если вообще постигае­мое — теми, чье существование «натянуто» между полюсами противоположностей.

II

Жизнь как динамический процесс, периодически прерываемый смертью, несомненно представляет на­учный интерес. Но у проблемы есть и другой аспект, поскольку жизнь — не только процесс, разворачиваю­щийся во внешнем мире или наблюдаемый через при­зму внутреннего психологического опыта. В действи­тельности восприятие жизни неотделимо от самой жизни и определяет наши представления о смерти, потому что живет «Я» и именно «Я» постигает смерть — конец моей жизни. Самосознание накаляет страсти во­круг жизни и смерти. Жизнь — это сила чистого сози­дания, в ней нет ничего, что предполагало бы прекра­щение, поэтому любовь к жизни присуща всем живым созданиям. Силы, ведущие к смерти, противоположны жизни. Очевиден и инстинктивный страх перед жиз­нью, которая остается жизнью лишь перед лицом гря­дущей смерти. Помимо этого, человеческое сознание устроено так, что вмещает не только круг психических явлений, составляющих феномен жизни, оно также означает отражение на бестелесном плане того, что про­исходит в мозге и, пожалуй, в других частях тела. По­этому сознание — это именно мое сознание; человек всегда сознает себя самого.

Что же такое «Я»? Величайшая загадка. Можно сравнить его со световой точкой, которая скользит впе­ред по лучу времени, не становясь ни больше, ни мень­ше. Нельзя объяснить, что такое «Я», хотя каждый лег­ко отличит опыт переживания «Я» от любых других опытов. «Я» связывается с комплексом событий жизни и отождествляет себя с этими событиями. «Я» есть мое тело, «Я» есть сумма, гармония (любое слово по­дойдет) событий, входящих в мое сознание как собы­тия, происходящие с моим телом. Поэтому любовь к жизни не бывает анонимной силой, это всегда моя любовь к жизни, что сразу и ощутимо меняет поста­новку проблемы, потому что и страх смерти — мой, потому что это моя привязанность к жизни создает проблему.

Необходимо сохранять строгость и спокойствие. Дело не в том, что перед лицом смерти нас посещают великие мысли, захватывают глубокие чувства. Опыт показывает, что от этого немного пользы. Сильные эмо­ции совсем не обязательно имеют отношение к дей­ствительности. Кто не испытывал сильных эмоций, не имеющих никакого основания в действительности? И, наверное, можно умереть прекрасной смертью — воз­несясь на крыльях экстаза из сознания в бессознатель­ное, — но так ничего и не достигнуть. Вопросы про­сты: как быть с жизнью и как быть со смертью? Пре­одолима ли смерть? И если да, то какие пути ведут к этому?

В попытках дать на них ответ мы приходим к осоз­нанию положительных сторон современного отноше­ния к жизни и к телу. Средневековье считало землю юдолью слез и поэтому защищало эскапизм. Этот род самообмана может процветать только в паре с причуд­ливыми фантазиями о Небесах и грядущем вознесении из мира страданий. Сегодня мы думаем, что в распо­ряжении человека — одна-единственная жизнь и не секунды больше. На самом деле жизнь тела, объедине­ние души и тела имеет большое значение во всех ис­тинных религиях. Тело открыли задолго до современ­ного материализма. В раннем христианстве жизнь тела тоже играла важную роль в посмертной судьбе человека. И хотя буддизм видит цель в освобождении челове­ка от всего, что зовется жизнью (потому что жизнь — это всегда страдание), но и буддизм считает, что физи­ческая жизнь — единственное орудие в борьбе. Вывод к которому приходят на Востоке все, независимо от конфессий: необходимо проявлять заботу о теле, це­нить и уважать его жизнь. Абсурдность умирания, его безосновательность часто вели в древности — и не толь­ко в древности, но, возможно, всегда — к попытке отменить смерть, к попытке жить бесконечно долго. Такие попытки не имеет смысла опровергать с пози­ций логики, и они не представляют для нас особого интереса, хотя бы потому, что до сих пор — равно в древние и современные времена — все адепты идеи «абсурдности умирания» совершали одну и ту же ошиб­ку, познавая смерть на собственном теле. И все-таки есть что-то в этих попытках, что не позволяет так про­сто сбросить их со счетов. Мы слишком неразвиты, мы не умеем сохранять сознание в смерти. Пока мы не научились умирать; мы умираем как придется, а не как должно. Посему, пока мы не научились искусству смерти, имеет смысл запастись временем для достиже­ния последней стадии жизненного цикла. Ибо разве может последовать что-то должное и правильное за преждевременной, недолжной смертью?

Попытки продлить жизнь предпринимались в рам­ках самых различных философских доктрин — в буд­дизме, даосизме и даже в сунском неоконфуцианстве[76]. При этом имелась в виду продолжительность жизни, намного превышающая привычные 70—80 лет. Усилия по достижению долголетия начинались с самонаблюде­ния, с попытки увидеть изнутри процесс жизни, благоприятствующие и препятствующие ему факторы. Пер­востепенное значение приписывали Крови жизни, или жизненной силе крови. Снова и снова подчеркивали важность Воды души, говорили, что для продления жизни Огонь духа должен проникнуть в эту Воду. «Вода и Огонь не борются друг с другом», — говорится об этой тайне в древнем магическом изречении из «Кни­ги Перемен». В конечном итоге, перед нами тайна кре­щения: крещения водой и крещения святым Духом и огнем. Итак, мистические религии Востока сходятся в том, что для продления жизни необходимо оздоровить кровь. В здоровой крови нет отложений и застойных явлений. Необходимо прочистить все заторы, чтобы циркуляция крови осуществлялась беспрерывно и бес­препятственно, чтобы непрестанное течение жидкости жизни не отставало от времени. В этой концепции кровь — не просто смесь химических веществ, она со­держит элемент души. «Кровь — особая жидкость». Когда человек теряет кровь, с ней уходит душа, жизнь. Не только внешняя потеря крови имеется в виду, но и внутренний перерасход вещества жизни. С другой сто­роны, именно эта особая жидкость, кровь, становится, если циркулирует беспрепятственно, силой действен­ной и действующей. Для человека кровь — это суб­страт души, субстрат жизни в теле.

Для достижения долголетия предлагаются различ­ные медитационные практики, цель которых — очи­щение, освящение и обновление крови. Письменное изложение этих практик, представляющих немалый интерес в свете недавних научных исследований, вызы­вает в памяти алхимические рецепты. Это методы вы­плавления Жемчужины жизни, Золотой жемчужины, камня мудрости — эликсира жизни. Хотя китайские алхимики, действительно, приготавливали время от вре­мени эффективные лекарственные препараты, которые затем входили в медицинскую практику, вряд ли име­ет смысл сводить занятия древних к химии. Китайская алхимия — это прежде всего психическая техника, помогающая активизировать определенные психичес­кие центры, не задействованные в повседневной жиз­ни. Именно их бездействие приводит к тому, что жизнь прекращается. Поэтому необходимо сосредоточить внимание и заставить их функционировать. Что озна­чает сосредоточить внимание?

Это основа всех практик. Мы знаем, что внимание подчиняется воле. То есть человек сам решает, на чем задержать свое внимание. Но мы знаем также, что та­кой акт воли требует огромного напряжения; что вряд ли возможно большее, чем одномоментное направле­ние внимания на желаемый предмет. Удержание вни­мания почти не подвластно воле. Можно, конечно, ос­тановить внимание силой, но это бесполезно и потому бессмысленно. Удерживание внимания должно быть осознанным. Ненаправленное внимание ни к чему ни обязывает и ни на что не годится. Только направлен­ное, сконцентрированное внимание является реальной творческой силой на психическом плане. Направляя его на жизненные центры, на систему, поддержи­вающую циркуляцию крови, человек активизирует спя­щие до этого центры и запускает процесс обновления жизни.

Для работы с вниманием используется магическая сила образа. Воля не способна удерживать внимание, но образ может приковать внимание к себе. Образы бывают самой разной природы: собирательные, вооб­ражаемые визуальные или, при определенных услови­ях, звуковые. Образом может стать, например, словес­ный ряд, воспринимаемый не на слух, а по внешнему виду. Главное — чтобы удержать внимание на себе, образ должен обладать притягательной силой. В этом магия медитации. Каждый медитирующий поэтому пытается создать свои рабочие образы, отвечающие его природе и психике. Кроме того, медитационные обра­зы должны вписываться в некую общую схему, вести внимание в определенном направлении. Большинство образов универсальны, по крайней мере в пределах одной культуры, и могут использоваться почти всеми. Эти образы притягательны для сознания, поэтому вни­мание сосредотачивается на них и через их структу­ры — на жизненных центрах тела. Поэтому внима­ние, когда оно направленно на эти образы, воздействует непосредственно на физическое тело, стимулируя циркуляцию крови. Застоявшаяся кровь получает импульс к обновлению и необходимую для регенерации энер­гию. В основе этой практики также лежат дыхатель­ные упражнения, но здесь мы не будем останавливать­ся на технической стороне дела. Суть — в самоанализе, не в рефлексии по поводу самого себя, а в самоанализе, построенном на терпеливом ожидании. Правильная циркуляция крови создает и поддерживает тонкую структуру тела, она формирует энергетические цент­ры, подобные физическим органам, но это происходит постепенно, внушение образов далеко не сразу превра­щается в реальный процесс обновления крови.

Кроме того, на определенных стадиях дневного или годового цикла в природе пробуждаются различные силы. Они обрушиваются на мир волнами разной ин­тенсивности. Мэн-цзы говорил, что несущие обновле­ние энергии особенно активны в предутренние часы, когда сон спокоен и глубок, поскольку тогда, более не отождествляясь с собственной личностью, мы способ­ны впитывать космические силы. Этого состояния мож­но достичь специальными упражнениями, можно на­учиться впитывать из космоса силы, несущие жизнь. Ночь смывает осадок дня, дает отдых, после которого человек может встретить новый день. Этот естествен­ный процесс используется в практиках разотождествления. Человек должен научиться входить в поток вре­мени сознательно, а не оставаться на берегу и созерцать прошлое и будущее. Потому что иначе душой завладе­вают страх и надежда. Жизнь души должна проходить в настоящем, в «здесь и сейчас». Пусть исчезнет то, что должно исчезнуть, пусть приблизится то, что должно приблизиться. Тогда сердце уподобляется зеркалу, очи­щенному от пыли, оно отражает вещи — их приход и уход — посредством правильной реакции, не нужда­ясь в жалких имитациях. Усилие направляется не на то, чтобы подавить психический опыт, а чтобы подго­товить правильную реакцию и таким образом отвести вредоносные влияния.

Мэн-цзы рассматривает душевный покой, напря­мую связанный с жизненной силой, в разном контек­сте. Все зависит от человека. По Мэн-цзы, покой души возможен и на низком уровне, но в любом случае он предотвращает страдание, вызываемое накоплением неприятных психических опытов. Психику необходи­мо постоянно приводить в состояние равновесия. Лю­бое напряжение, неуравновешенность трансформиру­ется в подавление, которое на бессознательном плане проявляется как затор, непроходимость, и в результате человек оказывается отрезанным от энергетических источников природы, его дух лишается силы, дающей свободно дышать, приносящей постоянное обновление.

Такова в общих чертах китайская концепция про­дления жизни. Важную часть в ней составляют прави­ла, регулирующие тренировку тела. В них можно было бы усмотреть эквивалент современного спорта, не будь отношение к занятиям своим телом принципиально иным. Китайцы никогда не стремились устанавливать рекорды. Занятия физическими упражнениями с этой целью показались бы китайцу напрасной тратой вре­мени, потому что рекорд — чисто внешняя цель — определяется не по отношению к самому телу, а по сумме расплывчатых мнений окружающих, что ведет к диспропорции затрат физической и психической энер­гии. Вместе с тем физические упражнения широко практиковались в Китае, просто акцент ставился не на материальном что, а на как. Высшая цель — гармо­ния, ее не измеришь линейкой. В искусстве стрельбы из лука достаточно, чтобы стрела попала в центр ми­шени; нет нужды пронзать кожаный диск насквозь. Ибо, сказал Кун-цзы, важно поразить цель, а не про­бить мишень. Также и физические упражнения при­званы гармонизировать жизнедеятельность организма, они имеют значение только как составная часть уси­лий по продлению жизни и определяются относитель­но самого практикующего. Цель — предотвратить преждевременную смерть, не умереть ранее отпущен­ного нам срока. Умирать же придется в любом случае.

Жизни, в представлении китайцев, природой поло­жен предел. Так называемое «небесное долголетие» вполне достижимо, пока жизнь течет без препятствий. Итак, у жизни всегда есть начало и конец. Нельзя ска­зать, что жизнь жестко детерминирована, но ее наполненность, постоянство, ритм заданы с самого начала гак, как, скажем, кривизна дуги может быть задана гремя начальными точками. Поэтому физическая жизнь представляет собой неразрывное единство, а смерть — не случайность, а естественный предел, обусловленный ритмами и запасом энергии данной жизни. Это не хо­рошо и не плохо. Это не более чем факт, как трехмер­ное пространство, в котором мы проживаем данную нам жизнь. Можно, конечно, испытывать недовольство по поводу своего роста или веса, но мы как-то прими­ряемся с реальными или воображаемыми неудобства­ми такого рода, не превращая их в проблему. Так и продолжительность физической жизни сама по себе не составляет проблемы.

Проблема появляется, когда человек начинает же­лать вечного существования. Телу положен предел, что само по себе не означает страданий. Тело умирает, когда ему приходит время умирать. Но с ним связано созна­ние, способное вообразить смерть до того, как она на­ступила. И с незапамятных времен этот образ смерти довлел над людьми, превратившись, по сути, в одну из движущих сил истории. Поразительно, сколько было создано под знаком смерти. Люди строили пирамиды, распространяли религиозные и политические системы. Они развязывали войны, вели битвы, уничтожали мил­лионы своих собратьев. Идея смерти и отвращения к бренности существования вызвала к жизни пирамиды и подобные грандиозные сооружения.

Как же быть? Одна из китайских традиций пред­лагает избавиться от психики вообще. Чжуан-цзы от­ходит на обочину и наблюдает поток явлений со сторо­ны. Его «Я» более не ограничено телом, оно вмещает все.

Но страждущего это не убедит. Если мы хотим не только совладать с избытком эмоций, но также обес­печить свою безопасность, «Я» необходимо отделить от тела. На этом сходятся все религии. Я хочу жить, но, желая сохранить жизнь, я неизбежно теряю ее. Привязанность к жизни ведет к тому, что жизнь за­канчивается вместе с расставанием с собственным «Я». Поэтому в китайской традиции ставится задача создать внутри нынешнего тела новое. Это идея возрождения, подобная широко распространенной в эзотерических течениях христианства первых веков нашей эры, но полностью забытой в современной протестантской церк­ви. Возрождение не было пустой формулой в раннем христианстве. Напрягая все свои силы в борьбе, апос­тол Павел думал о чем-то совершенно конкретном, когда желал, чтобы тело его покрыли и не открывали; он не просто фантазировал о новом теле из плоти и крови, обернутом вокруг наподобие мантии. В Китае самые разные люди предпринимали попытки создать новое тело для своего «Я». Но эта задача трудна и требует посвятить себя медитации. Потому что новое тело — не грубое материальное, но энергетическое. Концент­рация внимания, медитация призваны собрать энер­гию, чтобы она окружила энтелехию, подобную семе­ни, существующую в потенциале. Этот процесс, по сути, не отличается от формирования семени в материаль­ном мире. Разве зернышко — это не энтелехия дере­ва? Даже сконцентрированная до степени невидимос­ти, она не теряет материальной природы, поскольку в ней всегда есть потенциал воплощения. Концентра­ция — это потенциальное напряжение. Семя падает в землю, и в процессе его разложения возникает нечто новое. Так и в точке предельной концентрации проис­ходит высвобождение энергии, которое становится воз­можным благодаря гниению вещества, окружающего зерно. Именно на этом построены китайские психи­ческие практики. В процессе медитации на психичес­ком плане создается семя, которое обволакивает пси­хическая энергия. Таким образом формируется латен­тная сила, которая постепенно достигает предела, где. она избавляется от власти преходящего времени.

Эта идея повторяется в самых разных образах. Ска­жем, мудрец, погруженный в глубокую медитацию, взращивающий дитя в своем сердце[77]. Ребенок получает питание и наконец поднимается и покидает тело через черепное отверстие. Этот образ описывает не что иное, как процесс смерти при жизни. Если объяснить это современным языком, здесь имеется в виду спо­собность отразить жизнь во вторичном по отношению к ней времени, увидев ее целиком перед собой. Пока человек поддерживает связь высших энергий с матери­альным существованием, он и его сознание могут отде­литься от этой жизни, не просто отстраниться, но объять ее созерцанием медитирующего. Интенсивность, глу­бину медитации можно увеличивать. Ведь мы живем не в единственном времени, наша жизнь вложена в «луковицу» многих временных оболочек. Так, я сознаю, что вижу этот стул, но отодвинув субъект восприятия — себя — на один слой времени назад, я могу отнестись к этому видящему стул субъекту как к объекту, то есть я наблюдаю за собой, видящим стул. Теперь я могу сделать следующий шаг и увидеть себя, наблюдающего за собой, видящим стул. Это можно продолжать до бесконечности. Насколько далеко зайдет этот процесс, зависит исключительно от психической силы человека, от его способности к концентрации. Некоторые ки­тайские практики ставят целью объединить способность субъекта к концентрации с осознанным восприятием в монаде Эго. Для медитирующего это означает созда­ние в себе «Я», стоящего над временем. Затем он со­здает пять эманации, которые должны высвободить пять человеческих отражений. Как изображение все это выг­лядит причудливо, но по сути просто обозначает серию актов отделения «Я» от материального тела, с котором вначале «Я» составляет неразрывное единство.

^Сы «Мышление»

 Созерцание требует последовательности и строгос­ти, но это не интеллектуальная деятельность, как при­нято думать на Западе. Для нас мысль и существова­ние — две непримиримые противоположности, в то время как в китайской традиции со­зерцание подразумевает концентрацию такой силы, что она становится дей­ственной в мире существования. Иероглиф «Мышление» состоит из элементов «поле» и «сер­дце», это «сердце-сознание» под «полем», то есть полем деятельности сознания.

^И «Мысль»

Иероглиф «Мысль» — это зву­ки, которые рождаются в сознании, звуковые образы, возникающие в сознательно обработанном поле. Конечно, понятия и образы — это лишь слабые попытки указать на значение. (Философские понятия нашей культуры также зиждятся на метафорах и столь же неточны.)

Но сейчас мы говорим о практической задаче — обрести независимость от жизни при жизни, что ста­новится возможным после того, как человек создает нечто подобное семени — то, что Гете назвал энтелехи­ей. Это сила, характеризующаяся определенными рит­мами и направлением своего проявления, которая яв­ляется бытием, замкнутым на самое себя. В этом смысле энтелехия подобна системе мира в миниатюре. Все философские традиции Китая — конфуцианство, буд­дизм, даосизм — сходятся на том, что в ходе жизни человек призван, следуя основным физическим и пси­хическим склонностям, унаследованным им в качестве главного «имущества», объединить их в гармоничное целое вокруг центра, задающего форму.

Тот, кому это удается, обладает огромной силой. Но выйдет это или нет — большой вопрос. Более чемреально не удержать многочисленные сущности внут­ри человеческой души. Они могут вырываться и бро­дить сами по себе в мире снов. И тогда мы встречаем­ся с призраками усопших или с духами нечеловеческой природы. Правда, в Китае встречи с подобными созда­ниями — не столько вопрос веры, сколько предмет развлечений, тема бесчисленных фантастических рас­сказов.

Но подобные происшествия в действительности не так уж часты. Цель же — посредством постоянной практики достигнуть целостности души. Предполага­ется, что полученная таким образом энтелехия подра­зумевает состояние более высокое, но на данной сту­пени развития все-таки очень далекое от совершенства. Оно позволяет видеть прошлое и будущее. Оно интуи­тивно и поэтому стоит над интеллектом, но, пусть это и кажется весьма странным, высшее интуитивное на­чало должно воспитываться и формироваться сознани­ем, которое находится в подчиненном отношении. Это означает, что Божественное в человеке (если мы будем использовать это выражение) для своего проявления и развития нуждается в руководстве со стороны челове­ческого элемента, сознания. Китайцы относятся к это­му очень серьезно. В том, что непроизвольно вырыва­ется из сознания, в Европе часто видят знак гения. В Китае это считают напрасной тратой силы, «выкиды­шем» вечной жизни, которая рассеется вновь, поскольку не сконцентрирована в себе.

Поэтому важно пережить состояние смерти при жизни. Это возможно во сне. Согласно Чжуан-цзы, дух бродит во сне, а душа на время сна поселяется в пече­ни. То есть во сне душа из сознания перемещается в вегетативную область. Вообще, состояние глубокого сна абсолютным отсутствием сознания напоминает смерть. Поэтому важно учиться жизни после смерти, работая со снами. Мудрец не видит снов, он не подвержен вли­янию зрительных и звуковых образов, беспорядочно роящихся в воображении. Он находится в полном со­гласии со всем происходящим в мире, и поэтому, даже в состоянии сна, его не настигают образы, последние пережитки сознания. Подобно чистой воде, давно не отражающей ничего, просвечивающей до самого дна, его сон чист и прозрачен.

Кроме физического и психического «Я» есть еще третье, высшее «Я», духовное. Развитие психического «Я» возможно только благодаря духовному «Я», кото­рое, в отличие от индивидуальной составляющей пси­хики, универсально, не привязано ни к телу, ни к пси­хике; это великое «Я» человечества, мировое «Я». Когда психическая энтелехия начинает вибрировать в ритме мирового «Я», индивидуальный опыт переносится в сферу универсального, и в ее всепоглощающем покое становится возможным пережить без страха состоя­ние после смерти.

Собственно говоря, задача жизни — приготовить­ся к смерти. Не в смысле накопления суммы добрых дел, обеспечивающих пропуск на Небеса. Приготовле­ние состоит в том, чтобы, создав состояние бесконеч­ности и Вечности, отделенное от конечного существо­вания, поместить туда свое «Я». В некотором смысле, это уход от мира. Конечно, есть грань, переходя которую, «Я» неизбежно отделяется. Это тоже умирание но умирание, вписанное в цикл нового становления, не допускающее окончательной смерти, — умирание, по­добное рождению. Рождение вообще — величайшая из революций: Небо и Земля меняются местами ради человеческого существа. Смерть при жизни, таким об­разом, является духовным возвращением к срединности. Небо и Земля снова меняются местами. То, что было вверху, теперь находится внизу; а то, что было внизу, перемещается наверх, давая при этом жизнь новой, вечной форме существования. Человеку, пере­шедшему этот предел, более не страшна смерть. Он видит в ней сон, нормальный физиологический про­цесс, который вполне поддается регуляции, если отнес­тись к нему здраво, без излишней серьезности. Отно­шение к жизни у человека, пережившего второе рождение, тоже меняется кардинальным образом. Он серьезен перед лицом Вечности, а поток временного перестает беспокоить его. У даосов такое отношение выражается в иронии и смехе по поводу дел смертных. Конфуцианского мудреца этот же опыт ведет к незави­симой отстраненности, которая позволяет ему спус­титься с высот постигнутого и исполнить все, что пред­писывает занимаемое им положение в обществе. Он принимает на себя социальные обязанности не из при­сущей ему добродетельности и не потому, что желает почестей, но просто потому, что это соответствует его природе. Его положение на общественной лестнице больше не имеет для него значения, поэтому и нет нужды искать другой мир. Он уже там, хотя живет среди людей, хотя это «превыше» не отделено от на­шего мира ни пространством, ни временем. Это Дао, которым проникнуто все существующее и становяще­еся. Серьезность и святость — вот что устраняет ужас смерти и превращает жизнь в Вечность.

Рихард Вильгельм
ИЗБРАННЫЕ ГУА:
ТЕКСТЫ ИКОММЕНТАРИИ

 

 

 

 

64 гуа в порядке Вэнь-вана

 

9        Сяо чу     «Удерживание малым»

10      Аюй         «Поступь-Поведение»

16      Юн          «Вдохновленность»

22      Би            «Красота»

26      Да чу       «Удерживание великим»

38      Куй          «Противостояние»

48      Цзин        «Колодец»

 

	9
	СЯО ЧУ "УДЕРЖИВАНИЕ МАЛЫМ"
	(Des Kleinen Zähmungskraft)

 

вверху Сюнь, «Мягкость», Ветер
внизу Цянь, «Творящее», Небо

Знак Сяо чу символизирует силу малого, силу того, что в тени, что сдерживает, обуздывает, смягчает. Един­ственная слабая черта знака находится в четвертом положении, положении министра, и ей подчиняются все пять сильных черт. Образ знака — Ветер, несущий­ся над Небом. Сюнь сдерживает нарастающее дыхание «Творящего», сгущая его в облака, но не настолько, чтобы пролился дождь. У знака такая конфигурация, что сильное проходит через слабое и подчиняется ему. Силу может удержать лишь мягкость, и только если ей сопутствует успех.

«ТУАНЬ», «СУЖДЕНИЕ»

УДЕРЖИВАНИЕ МАЛЫМ — ХЭН, успех.