Зло как неотъемлемая часть творения

 

Одна из самых трудных этических проблем, которые предстают перед нами в холотропных состояниях сознания, — необходимость примириться с тем, что агрессия неразрывно вплетена в природный порядок и что выживание одних форм жизни возможно только ценой гибели других. Голландский микробиолог и изобретатель микроскопа Антони ван Лёвенгук так выразил эту мысль: «Одна жизнь существует за счет другой, это жестоко, но такова воля Божия». Английский поэт Альфред Теннисон говорил о природе, что ее «зубы и когти обагрены кровью». Джордж Уильямс (Williams, 1966), размышляя о дарвиновском мировоззрении, высказался еще резче: «Мать-Природа — злая старая ведьма», а маркиз де Сад, давший свое имя садизму, охотно ссылался на жестокость природы, оправдывая собственное поведение.

Даже ведя самый совестливый образ жизни, мы все равно не избежим этой дилеммы. Алан Уоттс в статье «Убийство на кухне» рассмотрел с данной позиции дилемму мясоедства и вегетарианства. Тот факт, что «кролики кричат громче, нежели морковь», не показался ему достаточной причиной, чтобы сделать выбор в пользу последней. По-своему сформулировал эту мысль Джозеф Кэмпбелл в своем определении вегетарианца как «человека, которому недостает чувствительности, чтобы услышать, как плачет помидор». Поскольку жизнь должна питаться жизнью, хоть животной, хоть растительной, Уоттс рекомендовал в качестве решения подход, который обнаруживается во многих туземных культурах — как в общинах охотников/собирателей, так и в земледельческих обществах. Эти группы прибегают к ритуалам, выражающим благодарность за съеденное, а также покорное согласие с собственным участием в пищевой цепи в обеих ролях.

Этические вопросы и их решения особенно усложняются, когда соответствующие прозрения и информация поступают с таких уровней сознания, которые обычно не всегда доступны, в частности из духовных измерений. Если вводить духовные критерии в ситуации повседневной жизни, причем в экстремальной форме, без учета соображений целесообразности, то последствия могут быть весьма печальными. Здесь в качестве примера можно упомянуть эпизод из жизни знаменитого немецкого врача, музыканта, филантропа и философа Альберта Швейцера. Однажды Альберт Швейцер лечил в своем госпитале в джунглях Ламбарене коренного африканца, страдающего от заражения крови. И вот, стоя возле этого африканца со шприцем, наполненным антибиотиком, Швейцер внезапно спросил себя, кто дал ему право уничтожать миллионы жизней микроорганизмов, чтобы спасти одну человеческую жизнь. Иными словами, согласно каким критериям мы считаем себя вправе полагать человеческую жизнь высшей по отношению к жизни других видов.

Джозефа Кэмпбелла однажды спросили, как можно примирить наше духовное мировоззрение с необходимостью принимать в повседневной жизни практические решения, включая убийство ради спасения жизни. В качестве примера он описал ситуацию, где маленькому ребенку грозит укус змеи, яд которой смертелен. Вмешиваясь в такую ситуацию и убивая змею, мы отнюдь не говорим «нет» змее как неотъемлемой части устройства Вселенной, как значимому элементу космического порядка. Это не отрицает права змеи как части творения на существование и вовсе не означает, что мы не принимаем ее существование. Такое вмешательство не жест абсолютной космической значимости, но наша реакция на конкретную ситуацию.

 

 

Божественные корни зла

 

Когда мы открываем мир архетипов и начинаем постигать воздействие его движущих сил на события материального мира, средоточие этических вопросов смещается с личного и культурного уровней в трансперсональную сферу. Здесь критической проблемой является дихотомия, заложенная в основу архетипической сферы. Мы осознаем, что пантеон архетипических существ содержит как благотворные, так и пагубные начала и силы, или, в терминологии доиндустриальных культур, благие и гневные божества, которые и в ответе за события материального мира. Однако рано или поздно становится ясно, что сами эти сущности не автономны. Они суть создания или проявления еще более высокого принципа, который пронизывает их и правит ими. Исходя из этого, вопрос морали находит новое средоточие — направляется к самому принципу творения.

Это, естественно, порождает совершенно новый ряд вопросов. Существует ли один источник творения, выходящий за пределы противоположностей и ответственный за добро и зло? А может быть, Вселенная — это поле сражения, где ведут свою битву две космические силы — добро и зло, как гласят зороастризм, манихейство и христианство? Если так, то какой из этих принципов сильнее и в конечном счете одержит верх? Если Бог, как утверждает традиционное христианство, благ и справедлив, всеведущ и всемогущ, то каким образом можно объяснить огромное зло, существующее в мире? Как это возможно, что миллионы детей гибнут от руки жестоких убийц или умирают от голода, рака и инфекционных болезней, не успев совершить в своей жизни никаких грехов? Здесь христианская теология обычно предлагает следующее объяснение: Бог карает этих людей заранее, ибо предвидит, что из них вырастут грешники. Что говорить, звучит это не слишком убедительно.

Понятие кармы и перевоплощения, существующее в некоторых религиях, несколько лучше объясняет эту ситуацию. Оно учитывает также чудовищные несправедливости среди взрослых и различия в их судьбах. Ниже мы коснемся существования аналогичных концепций в раннем христианстве, особенно у гностиков. Во II веке церковь признала гностическое христианство ересью, а в IV веке при поддержке императора Константина подвергла его суровым гонениям. В 553 году Константинопольский собор исключил из христианского вероучения идеи перевоплощения души, и христианство осталось с проблемой всемогущего, справедливого и благого Творца, создавшего мир, полный несправедливости и зла. Вера в перевоплощение может дать ответ на самые насущные вопросы, касающиеся темной стороны жизни, но она не обращается к вопросу об источнике кармической цепи причин и следствий.

В холотропных состояниях сознания важнейшие этические вопросы, касающиеся природы и происхождения зла, причины его существования и его роли в структуре творения, возникают спонтанно и весьма требовательно. Проблема нравственности творческого принципа, который непосредственно отвечает за все страдания и ужасы бытия или допускает и терпит зло, поистине огромна и трудноразрешима. Наша способность принять творение таким, каково оно есть, включая его теневую сторону и нашу собственную роль в нем, — одна из самых больших трудностей, с которыми мы можем столкнуться в углубленных философских и духовных исканиях. Поэтому интересно проанализировать, какими эти проблемы предстают перед людьми, которые встречаются с ними в своем путешествии в глубины сознания.

Переживания отождествления с Абсолютным Сознанием, или с Пустотой, включают выход за пределы всех противоположностей, в том числе добра и зла. Они содержат весь спектр творения: от самых благих аспектов до самых жестоких — но в непроявленной форме, как чистый потенциал. Поскольку этические суждения применимы только к миру проявленных феноменов, включающему противоположности, то проблема добра и зла тесно связана с процессом космического творения. С точки зрения нашего обсуждения очень важно понять, что этические ценности и нормы сами являются частью творения и потому не имеют абсолютно независимого существования. Вот что сказано об этом в древнеиндийском священном тексте Катха-упанишада:

 

Как солнце, глаз всего мира,

не омрачается изъянами, [существующими] вне глаза,

так и единый атман во всех существах

не омрачается изъяном мира, оставаясь вне их.

(Перевод В. В. Шеворошкина)