Концептуализация политического пространства.

 

Термин «политическое пространство», «политическое поле» начинает активно использоваться в категориально-понятийном аппарате западной политической науки с 80-х гг. ХХ в. В России в круг проблем исследования эта тема вошла чуть позднее - в 90-е гг. ХХ в.[46]

В отечественной политологической и социологической литературе проблемы концептуализации политического пространства обсуждались в работах Г.В. Пушкаревой[47], Г.М. Заболотной[48], П.Н. Плугатаренко[49], О.В. Цветковой[50], Р.Ф. Туровского[51],  И.Л. Прохоренко[52].

Российские политологи в основном придерживаются традиции понимания политического пространства как определенной (административно-географической) территории, на которую распространяется исторически обусловленная политическая жизнь или политическое влияние[53]. Подобное административно-географическое понимание политического пространства является вполне естественным. Оно позволяет проинтерпретировать значение территориального фактора в политических процессах, показать его роль в создании политических движений, в способах организации политических взаимодействий.

Однако, с позиции современных отечественных политологов, в условиях глобализации эвристические возможности интерпретации политического пространства как территориального “контейнера” резко сужаются и возрастает интерес к социологической интерпретации политического пространства[54].

При этом большинство политологов (вслед за социологами) рассматривают политическое пространство как подвид социального пространства. Эта традиция берет свое начало еще с П. Сорокина, который считал, что политическое пространство фиксирует дистанции и различения в области формирования, функционирования и развития политических властных отношений, т.е. охватывает не все многообразие социальных различений, а лишь те из них, которые связаны с политикой как особой системой взаимосвязей и взаимодействий в обществе. Согласно позиции П. Бурдьё, социальное пространство складывается как суперпозиция различных полей, в частности «поля политики».

Методологическая установка понимания политического пространства как подвида социального пространства определяет последующую методологическую базу отечественных политологов. Они пытаются исходить из той или иной концепции социального пространства, редуцируя социальное к политическому. В частности Г.В. Пушкарева, настаивая на плодотворности социологической концепции политического пространства, тяготеет к концепциям стратификации П. Сорокина и структурно-генетической концепции П. Бурдьё[55]. Однако, она осознает «подводные камни» такой позиции, обусловленные тем, что:

- крайне сложно выделить методологически значимые политические различения, задающие политическую дистанцию в политическом пространстве согласно стратификационной концепции П. Сорокина;

- нет подходящего объективированного инструментария для оценки культурного, социального и символического капиталов в структурно-генетической концепции П. Бурдьё;

- отсутствие совпадения интерпретации одного и того же политического феномена наблюдателем (исследователем) и самим политическим актором (П. Бурдьё назвал возникающее в этой связи противоречие «фундаментальной эпистемологической ошибкой»)[56].

Пытаясь избежать проблемы многомерности политического пространства как подвида социального, отдельные отечественные политологи, основываясь на известных зарубежных традициях, сводят политическое пространство к конкретным моделям, например, «центр – периферия»[57], «фронтирной»[58].

Есть отечественные исследователи, которые пытаются ввести новое понятие, в частности «социально-политическое пространство»[59]. Автор этого термина – социолог – утверждает, что исследование социально-политического пространства «только в рамках политологического подхода не раскрывает всего смыслового содержания этой категории. Социально-политическое пространство является видовой формой социального пространства и взаимосвязано с ним как часть с целым»[60]. Таким образом, введение термина «социально-политическое пространство» обусловлено только одним – указать на приоритеты социологического подхода к исследованию политических феноменов. Социально-политическое пространство рассматривается в контексте социологической проблемы социальных взаимодействий. Социально-политическое пространство описывается степенью глубины политических дистанций и дистанции власти [61]. Характер многообразных политических взаимодействий, принимающих форму открытого или скрытого конфликта, сотрудничества, а также природу отношений власти рассматривается в контексте обменной парадигмы. Социально-политическое пространство конструируется в процессе обмена политическими практиками[62], политически значимыми ресурсами[63].

 

Методология авторов в исследовании политического пространства Оренбургской области в 2010-2015 гг. будет исходить, преимущественно, из концепции П. Бурдьё. То есть будут выделяться основные политические акторы, оцениваться их экономический, культурный, социальный и символический капиталы, которые позволяют им реализовать свою власть. При этом будет затронута «центр-периферийная» проблематика, где позиция авторов в значительной степени близка к позиции Ш. Эйзенштадта, то есть во главу угла будет поставлен вопрос о влиянии центра на развитие периферии. Будет использована частично и инвайронментальная концепция, поскольку будут использованы оценки отношений региональной власти с федеральным центром и с другими регионами, а также конфликты внутри власти и власти с общественностью.

 

1.3. Основные факторы формирования политического пространства Оренбуржья в 2010-2015 гг.

 

В каком смысле можно говорить о политическом пространстве Оренбуржья, учитывая существующую в Российской Федерации вертикаль власти? Возможна ли на территории данного субъекта РФ относительно локализованная политика? Не сводится ли политика на территории Оренбургской области к простому администрированию из федерального центра?

Для федерального центра вполне естественно стремиться к унификации политических практик на территориях субъектов. Однако, несмотря на проводимую федеральным центром политику унификации российских регионов и продолжающееся «сжатие» политического поля на региональном уровне, можно говорить о формировании в России региональных политических пространств. Особенности и этапы развития того или иного регионального политического пространства в России зависят от многих разнонаправленных и неравнозначных факторов, включающих в себя и политических акторов, и политические институты, и ресурсы, и стратегии политического участия и др.

Политическое пространство в любом российском регионе формируется во многом федеральным центром. Этому способствует и экономическая зависимость от центра большинства российских регионов, и процедуры формирования политических элит в регионах. Поэтому говорить о какой-то степени автономии того или иного регионального политического пространства пока не приходится. Все региональные политические пространства крепко встроены в существующую централизованную и вертикальную систему государственного управления современной Российской Федерации. Существующее в стране законодательство и практики властвования оставляют российским регионам гораздо меньшее пространства для выбора собственных модификаций институционального дизайна, нежели это имело место в 1990-е гг., вошедшие в историю как время «парада суверенитетов»[64].

Однако, в каждом российском регионе, наряду с общими практиками распределения и реализации власти, формами политической борьбы, основными конфликтами, существуют и специфичные политические практики, которые в разной степени отвечают общенациональным трендам политического участия. Именно в этом смысле – в смысле особенностей оценки и реализации политических практик (габитуса российского региона, если использовать терминологию П. Бурдьё) и позиции региона в российском политическом пространстве – можно говорить о политическом пространстве субъектов РФ, в частности, Оренбургской области [65].

В условиях выстроенной федеральным центром вертикали власти региональные политические пространства формируются вокруг особенностей экономической, исторической, социальной, культурной, этнической, географической и др. ситуаций. Учитывая это, возможно было бы уместнее говорить не о региональных политических пространствах, а о «различной степени дивергентности региональных политий современной Российской Федерации»[66].

В качестве особенностей, формирующих политическое пространство Оренбуржья, можно выделить:

· полиэтничный и полирелигиозный состав населения;

· наличие в субъекте федерации значительной ресурсной базы в виде топливно-энергетического комплекса (ТЭК);

· отсутствие преемственности власти между нынешним главой региона и его предшественником, что дает повод говорить о повышенной конфликтности во взаимоотношениях элит;

· средний уровень поддержки главы региона многонациональным населением;

· воспроизводство подданнического типа политической культуры.

 

Оренбургская область представляет собой регион со специфическим типом политической и электоральной культуры. Население сбалансировано в плане возрастного состава, «молодежного бугра» (наличие которого нередко сопровождается ростом протестных настроений[67]), и предпосылок к его возникновению в ближайшие пять лет не наблюдается.

По данным Всероссийской переписи населения 2010 года учтено 2033,1 тыс. человек, постоянно проживающих в Оренбургской области. По численности населения Оренбургская область занимает седьмое место в Приволжском федеральном округе и двадцать четвертое место в Российской Федерации. По сравнению с итогами переписи 2002 года (2179,5 тыс. человек) население области сократилось на 146,4 тыс. человек (6,7%)[68]. В исследуемый период 2010-2015 гг. продолжалась устойчивая тенденция ежегодного сокращения населения Оренбургской области, что видно из данных Таб. 1.

 

 

Таблица 1.1

Численность населения Оренбургской области в 2010-2015 гг. (данные Росстата)

2010	2011	2012	2013	2014	2015
↘2 033 072	↘2 031 497	↘2 023 665	↘2 016 086	↘2 008 566	↘2 001 110

 

В Оренбургской области преобладает (59,7%) городское население и наблюдается тенденция усиления урбанизации, поскольку, несмотря на сокращение численности городского населения, растет его доля в общей численности населения (по данным переписи 2002 года доля городского населения составляла 57,8%[69]).

По результатам Всероссийской переписи населения национальный состав Оренбургской области: русские – 75,9%, татары – 7,6%, казахи – 6,0%, украинцы – 2,5%, башкиры – 2,3%, представители других национальностей – 5,7%[70]. Несмотря на полиэтничность, ¾ населения Оренбургской области составляют русские.

Для сравнения обратим внимание на национальный состав пограничных с Оренбуржьем российских регионов (Табл. 2)

Таблица 1.2

Национальный состав пограничных с Оренбургской областью субъектов РФ (в %, данные Всероссийской переписи 2010 г.) [71]

	Оренбургская область	Самарская область	Татарстан республика	Башкортостан республика	Челябинская область
русские	75,9	82,26	39,65	35,19	81,41
татары	7,6	3,92	53,24	24,78	5,20
казахи	6,0	0,44	---	---	0,54
украинцы	2,5	1,31	0,48	0,98	1,44
башкиры	2,3	0,23	0,36	28,79	4,67
другие	5,7	11,84	6,27	10,26	6,74

Значительная протяженность границы с Казахстаном обусловили этническую особенность Оренбуржья – значительное число казахов и большая, чем в соседних субъектах РФ, доля украинцев. Доля русского населения чуть меньше, чем в соседних областях, но почти в 2 раза больше, чем в соседних национальных республиках. В местностях с компактным проживанием татар, башкир, казахов при голосовании учитывается этнический принцип.

Долгое время в Оренбуржье формировался подданнический тип политический культуры. За исключением, пожалуй, периода Перестройки (1986-1991 гг.), когда на волне экологического движения против строительства близ Оренбурга завода белково-витаминных концентратов (БВК) активизировались структуры гражданского общества[72]. В течение нескольких лет активисты зеленого движения становились депутатами различных уровней. Владислав Шаповаленко — народным депутатом СССР. Поддержанные Зеленым комитетом Николай Тутов и Валерий Воронцов — народными депутатами РСФСР. Депутатом Госдумы двух созывов становилась Тамара Злотникова. Было время, когда 40% горсовета Оренбурга и 10% областного совета занимали «зеленые»[73].

 Однако, политический транзит конца 1980-х – начала 1990-х гг. не привел к становлению активистской политической культуры у большинства населения Оренбургской области [74].