VI. Условия осуществления целей, задач и принципов совершенствования содержания и методики преподавания русского языка В школе

 

6.1. Успешное и полноценное преподавание русского языка осуществимо лишь при общей гуманизации школьного образования и воспитания на базе пересмотра места и роли, целей и задач предметов гуманитарного цикла в системе образования.

6.2. Совершенствование преподавания русского языка в школе должно опираться на значительный подъём престижа учителя-словесника в обществе, на основательный подъём культурного и профессионального уровня учителя. Учитель-словесник должен быть образцом для подражания в речевой деятельности, образцом в морально-этическом, нравственном, патриотическом и духовном плане. Подъём престижности образцов русского литературного языка должен сопровождаться активным общественным порицанием загрязнения русского языка во всех сферах его функционирования.

6.3. Совершенствование филологического образования в вузах должно опираться на более совершенную концепцию общего гуманитарного образования, подъёма престижности гуманитарных профессий до уровня мировых стандартов.  Без всенародного признания хотя бы равенства людей "бизнеса", наживы, и людей созидательного физического и умственного труда, истинного соотношения  сфер материальной и духовной культуры соответственно русским национальным традициям невозможно решать проблемы гуманизации образования и совершенствования содержания и методики преподавания родного языка.

6.4. Процесс гуманизации образования и воспитания может быть успешным лишь там и тогда, где и когда он опирается на прочные традиции национального морально-этического, художественно-эстетического и религиозного воспитания. По мнению К.Д. Ушинского, русский православный храм имеет огромное воспитательное значение: в нём  "каждое украшение, каждая песнь проникнуты величавой простотой и недосягаемой глубиной...". "Есть что-то чудное, недоступное прихоти времени даже в том необыкновенно богатом, звучном и выразительном языке, которым оглашаются наши русские храмы".²³

6.5. Процесс гуманизации образования с опорой на восстановление национальных традиций потребует напряжённого труда, гражданского мужества и творческих усилий учителей-экспериментаторов, стремящихся выйти из казённого футляра регламентариев, освободиться от носителей догматической карательной методики преподавания родного языка, нацеленной на подготовку бездушных роботов, способных безропотно выполнять чужую волю... Такой учитель может встретить недоверие и протест со стороны администрации и родителей, со стороны большинства учителей, "зацикленных на догматических методах обучения". "Детей и педагогов надо сейчас просто защищать, — требует академик Д.С. Лихачев, — преподавание душится разного рода регламентирующими указаниями... В руках учителя наше будущее, наш двадцать первый век... Учитель обращается к душе человеческой. Он воспитывает личностью своей, своими знаниями и любовью, своим отношением к миру".²⁴

В представлении выдающегося русского врача и педагога Н.И. Пирогова, учитель — человек с нравственной свободой мысли, верящий в правду, готовый за неё  к самопожертвованию. Только истинно знающий свой предмет учитель, искренне любящий детей, может обучать и воспитывать. Он должен видеть в ребёнке  личность, проявлять к нему гуманность, воспитывать откровенность. Отсюда  и требования к обществу, администраторам и родителям возвышать личность  педагога, оказывать ему доверие и уважение..."²⁵

6.6. Длительный процесс поисков, экспериментирования, создания учебно-методического комплекса можно сократить обращением к педагогическому наследию, переизданием для начальной школы "Родного слова" К. Д. Ушинского;²⁶   для средней школы — пособия А.М. Пешковского²⁷ и С. Карцевского²⁸. При этом необходимо организовать школы-семинары для учителей, желающих работать по классическим пособиям. Необходимо написать и издать методические руководства для внедрения этих пособий. И, пожалуй, главное — необходимо всячески сохранять статус чистоты эксперимента, оберегать детей и  учителей-новаторов.

Предлагаемая концепция и построенная на её основе "сквозная" программа с I по XI классы допускает возможность использования как классических учебных пособий, так и ныне действующих учебников, при условии творческого подхода к ним учителя-новатора, готового под руководством методиста к изменению логики и последовательности подачи материала, углублению содержания, разумному соотнесению материала учебника с программой и.т.п. Желательно в педучилищах ввести факультативные занятия по экспериментальным программам.

Примечания

1   О концепции преподавании русского языка в средней общеобразовательной школе. Русский Вестник / №27-28. 1994 г. То же: в кн. В. Ю. Троицкий. Пути русской школы, М. 1994. стр. 87-94.

2 В. К. Журавлёв, Т. А. Журавлёва. Совершенствование содержания и методики преподавания русского языка в начальной школе. М. 1990.

3 В. К. Журавлёв. Внешние и внутренние факторы языковой эволюции. М. 1982.

4 В. К. Журавлёв. Экология русского языка и культуры; в кн.: "Русский язык: история и современное состояние. М. 1991.

5 В. К. Журавлёв. Русский язык и русский национальный характер. Доклад на "Рождественских чтениях" 1995 г. Наст. Сборник с. 7-30.

6 Ф. И. Буслаев. О преподавании отечественного языка, М., 1941, с. 32.

7 К. Д. Ушинский. Педагогические сочинения, т. 4, М. 1989, с. 19.

8 К. Д. Ушинский. там же, с.398.

9 А. М. Пешковский. Русский синтаксис в научном освящении. М. 1914, 1925, 1928, 1934, 1935, 1938/1957.; А. М. Пешковский, Научные достижения русской учебной литературы в области общих вопросов синтаксиса. Отд. оттиск, из докладов 1 съезда славянских филологов, Прага, 1929/1931.

10 В.К. Журавлёв. Церковнославянский язык в современной русской национальной школе. Вятка, 1994. Наст. изд. стр. 111-135.

11 В. К. Журавлёв. Ф. Ф. Фортунатов и лингвистическая революция XX века. Советское славяноведение, №6, 1989 года.

12 Ф.Ф. Фортунатов. Избранные труды, т.2, М. 1957, с. 437.

13 К.Д. Ушинский, Педагогические сочинения т.4. М.1989, с.398.

14 Там же, с. 8.

15 Там же, с. 397.

16 В.К. Журавлёв, Т.А. Журавлёва. Совершенствование, с.30-33.

17 Ф.Ф. Фортунатов, Избранные труды, т.2, с.487.

18 Ф.Ф. Фортунатов, там же, с.433.

19 К.Д.Ушинский, Педагогические сочинения т.4. с.398

20 В.К. Журавлев. Место и роль отечественного языкознания в мировой науке о языке. В книге: Из истории отечественной филологической науки 20-50-е годы.М.1994 с.26-27.

21 К.Д.Ушинский, Педагогические сочинения т.4. с.13.

22 Т.А. Журавлёва. Экспериментальная программа по русскому языку для начальной школы (в печати).

23 К.Д.Ушинский, Педагогические сочинения т.4. с.56.

24 Д.С. Лихачёв, в книге "Учитель", М. 1991, стр. 1-9.

25 Н.И. Пирогов, там же, стр. 7.

26 К.Д.Ушинский, "Родное слово", ред. В.К. Журавлев, М. 1990-1991.

27 А. М. Пешковский. Наш язык. Сборник для наблюдений над языком. М. 1922, 1923, 1927.

28 С. Карцевский. Повторительный курс русского языка, М.-Л., 1927.

 

 

О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ

Я хочу рассказать о времени и о себе. Передать какие-то свои впечатления подрастающему поколению, чтобы они несли дальше тот свет, который попал в мои руки. Мне Господь дал его нести, пусть он не погибнет, не пропадёт и пусть воскреснет Святая Русь.

Родился я в голодные годы, когда где-то на окраинах ещё продолжалось что-то вроде гражданской войны, хозяйство не было восстановлено, и мама моя голодала. Когда она родила меня, её  брат говорил: "Кого ты принесла? Он даже и не пищит". Я был слабеньким, маленьким. Жили мы в бабушкиной квартире в центре Москвы за Цветным бульваром, в Малом Сухаревском переулке. Это был трёхэтажный кирпичный дом. Тогда он был новый. Наша квартира была на втором этаже. И там была настоящая русская печь. Она стояла на кухне и топилась дровами. Бабушка прекрасно готовила в этой русской большой печи. Начинали  входить в моду примусы, но с ними было неудобно. Вот так мы и жили.

Я вспоминаю мою первую исповедь и подготовку к ней. Сколько мне лет было — не знаю. Но в доме было какое-то волнение. Бабушка привела меня к себе в комнату, всю завешанную иконами, светилась лампадка. Бабушка дала мне в руки книгу с Боженькой...  Потом моя крестная наставляла меня: "Если батюшка что-нибудь спросит, то отвечай: "грешен, грешен, батюшка".  Так, помню, и было. Рано утром меня разбудили. Светило ярко солнышко. Улыбающиеся папа с мамой показали мне глазами на стол, а на столе, на тарелке — мои новенькие сандалики, родительский подарок к первой исповеди. И вот, идём мы в храм, ярко светит солнце, слышится благовест, а на душе — радостное волнение и какой-то страх. О чём  это будет спрашивать батюшка?... Не помню, о чём он меня спрашивал. А я отвечал в каком-то волнении и страхе:  "Грешен, грешен, батюшка..."  После исповеди мне запало первый раз слышимое слово — огорчать.

Я долго размышлял, боялся спросить... Но вечером решился и спросил: "Мама, а что это такое " огорчать "?" "Ну, папу, маму нельзя огорчать. Если ты нас не слушаешься или плохо ешь — ты нас огорчаешь, а в школе, если ты плохо учишься — учителя огорчаешь. Или во дворе, если у тебя с товарищем что-то не ладится — уступи, а то будешь его огорчать. Первое дело — огорчать нельзя. И упаси Боже — огорчать ближнего". Так я понял первую заповедь — " Упаси Боже — огорчать ближнего! Берегись от худых поступков, а то огорчишь Боженьку..."

Позже, я получил от родителей и вторую заповедь. Когда началась коллективизация, в Москве ввели карточки. Повела меня мама в булочную, к которой прикрепили наши карточки. Продавщица взвесила сколько-то фунтов хлеба на все наши карточки — получился большой кусок и маленький довесок. Это на Сретенке был магазин. Он и сейчас есть. Там пекарня была Филипповская. Выходим мы из булочной. У выхода стоит полная молодая краснощёкая женщина и протягивает руку. Мама издала какой-то непонятный звук, отдала ей кусок хлеба. Я был так воспитан, что ни в коем случае не смел сомневаться в правильности поступков старших. Иду, молчу и про себя удивляюсь: "Как это можно просить?" Пришли, пообедали. Вечером папа пришёл  с работы. Садимся ужинать. Мама отдала кусок папе, младшему братику и мне, а ей не досталось хлеба. И тут я не выдержал, сказал:  "Мама, как же так, почему же нам самим хлеба не хватает, а  ты какой-то толстой тётеньке дала?" Она со слезами в голосе говорит: "Сынок. Ведь это же она от голода опухла, и запомни раз и навсегда — кто даёт — тому Бог подаёт. Запомни, обязательно надо что-нибудь доброе сделать для людей. И ложась спать, вспомни весь свой день — не огорчил ли ты кого, сделал ли что-нибудь доброе. Если не сделал ничего доброго людям, значит,  день пропал. Так и жизнь пропадёт".  Я это запомнил на всю жизнь. Ложась спать, каждый вечер вспоминаю прóжитый день. Через два дня просыпаюсь и реву. Мама подбегает ко мне:

— Что, сынок? Головка болит, животик болит? — Да нет, у меня жизнь пропадает!

— Как пропадает?

— Да я ничего доброго не сделал для людей!

— Чудак, ты чудак, скажи хоть ласковое слово!

И с тех пор я так и живу. Обязательно, плохое ли настроение, устал ли, жизненные трудности, а выйдешь и первому встречному, особенно ребёнку, либо согбенному старичку или старушке, скажешь ласковое слово — и как глоток свежего воздуха прибавит силы....

Мама приучала меня любить ближнего, каждого человека с кем бы не свела судьба.  "Присмотрись, у каждого есть что-то доброе, хорошее, даже малая малость...  Обрати его внимание на его же добро. И он будет беречь это доброе в себе...  А ты, если заметишь, что у тебя нет этого доброго качества, постарайся развить его в себе....  Найти в другом недостатки и осудить каждый глупец сможет... А вот, чтобы найти доброе в каждом человеке, необходимо постоянно учиться любить и любить..."  И до сих пор в моей душе постоянно слышатся слова моей матери: " Твори добро словом!  Не осуждай, не огорчай ближнего! "

Помню, родители мои много работали, никогда не сидели без дела, руки их были  постоянно чем-то заняты, даже в минуты отдыха или во время семейной беседы. Появился младший братик Юрочка — объект моих восторгов и забот... Я "агукал" с ним, укачивал его в коляске, подражая бабушке, уже старенькой и больной, я пел ему колыбельные песни, а позже — читал детские книжки. А был он на четыре года моложе.

Когда я видел, что мама собирается в магазин за продуктами, то чуть ли не со слезами на глазах упрашивал её  разрешить мне самому сходить вместо неё.  Не понимаю: то ли кассы были тогда выше, чем сейчас, то ли я был слишком мал, но стоявшие за мной в очереди тётеньки поднимали меня, чтобы кассирша увидела мою мордашку и разобрала мой лепет: "два фунта хлеба и литр молока..."  Какая же была радость, когда нёс  продукты домой! И папа вечером скажет:  "Молодец!"

Приближались школьные годы. А жили мы тогда уже не в бабушкиной квартире, а в "коммуналке" (на шесть семейств) где-то между Мясницкой и Лубянкой. Пошёл  я с отцом записываться в первый класс в хорошую школу рядом с домом.  А там сказали, что в эту школу (здание прежней мужской гимназии) записывают только детей рабочих. А папа был служащим, работал в Горздраве санитарным  врачом. И, чтобы я мог учиться в этой школе, пришлось маме пойти на работу,  на швейную фабрику. Из бабушкиной юбки мама мне сшила костюмчик, на  шее у меня повязывался бантик и в школе я был самый опрятный. Стараясь  не огорчать учительницу, я хорошо учился. Она меня называла с любовью:  "маленький, беленький". И нашим семейным праздником было родительское  собрание. Родители приходили счастливыми, гладили меня по головке и рассказывали, что учительница всё  время рассказывала о маленьком, беленьком. Я сидел на первой парте, был  близоруким, старался.

Пришло время и Юрочка пошёл в первый класс. Я тогда уже учился в четвёртом, ходил во вторую смену, к двум часам. Если мама уже ушла на работу, то я должен был разбудить Юрочку, покормить его завтраком. Проводив его в школу, я бежал в магазин за продуктами, потом готовил обед на всю семью. Потом встречал Юрочку из школы, мы обедали,  и я бежал в школу... Вот тогда я усвоил цéну времени, считал каждую минуту. Главное — книга, уроки, а домашние хлопоты — так, для отдыха. Вечером, когда я возвращался из школы, а папа приходил с работы и начинал разводить примус, керосинку, чтобы разогреть себе ужин, я его осторожно оттеснял, подавал ему первое и второе, тут же мыл посуду. Это когда мама была на работе. Если же мама была дома, то она хозяйничала сама и готовила вкуснейшую и разнообразную еду, которую любил папа.

Так мы и жили. В коммуналке у нас была одна комната, один стол, за которым мы обедали, готовили уроки, мама готовила еду, постоянно что-то нам и себе шила... И вот однажды приходит очень расстроенный мамин брат и сообщает, что его жена сильно заболела. Решили, чтобы он привёз её  к нам. Привёз.  Отец с матерью уступили им свою кровать, сами легли на полу. Вызвали врача, отвезли её  в больницу, а у неё  оказался туберкулёз  третьей стадии.

Потом жена брата скончалась. Нас поставили на учёт  в туберкулёзный диспансéр. У меня долго  находили затемнение в левом лёгком...  Возили в детский туберкулёзный  санаторий в Анапу. Это уже перед восьмым классом. Я решил "головой" победить недуг. Сам разработал систему дыхания. Каждый выходной на целый день с друзьями ездил в Сокольники: лыжи, бег, коньки. Победил-таки туберкулёз!  Своеобразным "союзником" в этой борьбе были события тридцатых годов.  Война в Финляндии... Оказалось, что наши красноармейцы плохо ходили на лыжах...  Вот мы с Володей Григорьевым и бегали на лыжах каждый выходной с утра до вечера, а во время каникул — каждый день.

Я как-то спросил папу, разве он не заметил туберкулёз у тёти Маши, положив её  на свою постель, подвергая опасности себя и нас?  "Э, сынок, запомни раз и навсегда: жизнь коротка, торопись делать добро!  Когда необходимо делать добро — размышлять некогда ".

Сам папа постоянно показывал мне примеры доброделания. После смерти тёти  Маши, дядя Егор, мамин младший брат, жил у нас. Где-то работал. Однажды вечером мы все собрались ужинать. Ждём  дядю Егора. Он вопреки обыкновению в определённое время не пришёл. Отец побежал на улицу звонить ему на работу. Сказали, что уже ушёл.  Подождали ещё  час — его нет. Решили ужинать. Потом отец всю ночь звонит по телефону в поисках дяди. И находит его в реанимации одной из больниц. У него была язва желудка после смерти жены. Для отца он тоже был ближним, для которого он должен был всё  сделать. И так вот мы и жили. И это было примером для меня.

А на лето нас родители отправляли в деревню. Тут несколько было вариантов. Были у родителей какие-то знакомые. Мама брала с собой ручную швейную машинку, покупала мерный лоскут, и деревенским модницам перешивала сарафаны с добавлением какого-то нового материала, фантазировала.

А крёстная моя тогда ещё была не замужем, боевая, решила стать коробейником. Торговля в магазинах в деревне шла плохо. Котомку себе сшила, накупила карандашей, красок, тетрадей, иголок — всё,  что нужно для хозяйства. В такие походы она брала меня с собой. И мы ходили по окрестным деревням и хуторам. Подходим к дому, стучимся, предлагаем товар для обмена на то, что дадут. Так получали и хлеб, и сахар, и сало, иногда и баночку сметаны. Таким образом,  мы и кормились. Для меня это было очень важно. Важно, что я мог с любым человеком заговорить на улице, где бы то ни было, с первым встречным вежливо о чём-то договориться и оставить хорошее впечатление. Это потом мне очень помогло.

После армии я демобилизовался, поступил в Университет. Так вот и курсовая,  и диплом, и кандидатская были по диалектологии. Сначала по русской, потом по болгарской диалектологии. Выяснять эти тонкости приходилось,  просто останавливая людей на улице. Поздороваемся, поговоришь с человеком, и так собирал я свой материал. Получалось очень здорово. Это особая линия.

Это помогло мне и во время войны. Как-то мы попали в первое венгерское село.  Ни по-немецки, ни по-английски они не понимают. А я молчать не могу. Как-то  надо с людьми разговаривать. И я разговаривал с людьми при каждом удобном случае, порой и вечером, сидя где-нибудь на кухне. Собиралось много людей. А уже под Будапештом получилось так, что я, будучи начальником радиостанции, подошёл  к указанному нам дому, постучал. Из дома вышел дедушка. Я поздоровался  и начал ему объяснять ситуацию по-венгерски:

— Нас к вам поставили, у нас машина и семь человек.

— Хорошо, — отвечает он, — меня уже предупредили. Здесь поставите машину, здесь сами будете располагаться.

Потом он смотрит на меня ласково-ласково и спрашивает меня по-венгерски:

— Откуда ты, сынок?

— Из Москвы.

— Может быть. А кто по национальности?

— Русский.

— Не может быть.

— Почему не может быть?

— Потому что таких русских не бывает.

— А кто же я тогда по вашему?

— Венгр.

— Откуда же венгры в Москве?

— Ой, сынок, ты и не знаешь. У нас была революция, и революционеры эмигрировали в Москву. У тебя или папа, или мама, или оба родителя — венгры. Ты уж признайся, я никому не скажу, что ты венгр.

Вот как бывало. А всё это от крёстной, ещё из детства — способность дружески общаться с первым встречным, и,  мало того, становиться друзьями.

Хотелось бы вспомнить ещё  об одном эпизоде из моей жизни. Отношение к семье. Приходит однажды отец с работы и говорит, что начальство предложило ему перейти в группу пищевиков, так как он был проверяющим по общественным местам — рынкам, баням и т.д.  Мы обрадовались за отца — работа, вроде, ожидается чище, поздравили его. Отец говорит, что так-то так, но условия тяжёлые — надо заново пересдать вузовский курс органической химии и пройти всякие лабораторные занятия — как брать анализы с пищевых продуктов. А этот курс он слушал ещё  до  первой  мировой войны, за это время накопилось много нового. А он врач на 1,5 ставки — времени свободного нет. Я на него смотрю и говорю: "Не беспокойся, папочка. Я выучу, буду выполнять все письменные работы, ну а лабораторные занятия ты уж сам проведёшь. Отец был поражён. (Я был тогда в седьмом классе, и мы только приступили к неорганической химии). И вот по завету мамы — делать что-то для других, а то день и жизнь проходят зря — я взялся изучать параллельно неорганическую и органическую химию, причём по вузовским учебникам и для средних учебных заведений. Поработали мы так с папой зиму, и его перевели в отделение пищевиков.  А я выучил органическую химию.

Грузинский поэт Шота Руставели писал: "Всё, что спрятал, то пропало, всё, что отдал, то твоё".  Я отцу отдал органическую химию, а оно моим оказалось. В 10 классе время было тяжёлое.  Тогда учителей сажали по очереди, то одного, то другого. И вот посадили хорошего учителя химии, и у нас несколько дней не было химии. В 10 классе химия была выпускным экзаменом. Дали нам новую учительницу. Она была хорошим практиком, но объяснять она не могла. Пришли на консультацию перед экзаменом, задаём  ей вопросы, а она не может ответить. Тогда мой друг Володька Григорьев, с которым мы вместе за партой сидели, говорит: "Пусть нам Журка объяснит". А меня Журкой звали. Учительница вспылила, привела завуча. Завуч говорит: "Ну, кто хочет Володю слушать, пусть перейдёт  в соседний класс". И весь класс пошёл  за мной. И я им рассказал фундаментальные положения, так что они в конкретике могли сами делать выводы. Пришёл  я домой, папе рассказываю — вот что со мной сделала органическая химия. Папа стал опасаться, не засыпет ли меня учительница на экзамене. А я уже где-то с 7-го класса стал сдавать экзамены без подготовки, то есть беру билет и тут же начинаю на него отвечать. Так было и на этом экзамене по химии. На свой билет я ответил прекрасно. Тогда мне учительница задала сложный дополнительный вопрос. Там была какая-то реакция из органической химии, потом остаток от неё  вступал в новое взаимодействие. Чтобы ответить, я исписал всю доску. Пришлось ей поставить мне пятёрку.

Вспоминаются мне праздники в детстве. Как-то летом, когда мы были в деревне,  там был престольный праздник, кажется, Ильи Пророка. Съезжались родственники, соседи из ближайших деревень и хозяин заваривал брагу. Кто побогаче — покупал в сельпо "Рыковку" сорокаградусную, но таких было немного. Крепкую пили только отцы семейства, женщинам и неженатым ребятам дозволялась только брага, и то смотрели, чтобы не злоупотребляли. Всё  чинно, пристойно. Хозяйка готовила  что-нибудь вкусное в русской печке.

И мне хочется рассказать о русской печке — такого чуда нет ни у одного народа. Хозяйка с вечера чистит картошку, один чугун, другой чугун. Там у неё щи, там похлёбка. И всё  в чугунках. И отдельно большой чугунок для скота. Всё это с вечера приготовлено и поставлено в печку. Положены дрова. Приготовлен и пук хвороста, перевязанный соломенным пояском. И вот, мы, бывало,   лежим с родителями где-то в сарае, на сеновале. Солнце начинает пробиваться в щели. А уже пастух щёлкает  плетью и кричит: "Выгоняй скотину". Хозяйка вскакивает, быстро спичкой поджигает соломку — и русская печка сама варит и первое, и второе, и третье, варит и людям, и скотине. Хозяйка в это время дóит корову, выгоняет её в стадо, кормит поросят, телят. Затем разводит самовар, и там же варит яйца. Потом будит работников. Они встают, пьют чай, едят сало, яйца. Позавтракав и прихватив что-то с собой вместе с кувшинчиком кваса, работники с песнями отправляются в поле на покос. Молодёжь. В середине дня жарко. Скотину гонят обратно. Хозяйка напóит, подоит корову, заведёт её в хлев. А тут и работники идут с покоса с песнями: "Вы не вейтеся, чёрные кудри, над моей больной головой". Весёлые, хорошие. Придут, пообедают. А обед — окрошка, подёргала, подёргала хозяйка что-то на огороде, залила квасом — вот и окрошка. Потом едят кашу, овсяный кисель, завершается обед чаем из самовара. И все ложатся спать. Через некоторое время пастух щёлкает своим бичом, скотина выгоняется на поля. Молодёжь просыпается и тоже отправляется на поля. Через некоторое время запрягается полог для перевозки сена. С пóлогом едут в поле и маленькие ребятишки с граблями помогать старшим. А там уже молодёжь сгребла копны. Вместе дружно работа на полях завершается. И тут происходит делёж сена по семьям.  Поле одно — и все люди, как одна семья. Так, Ивану, у него семь едоков — ему семь кóпен, независимо были ли все на покосе или нет. (До коллективизации). У этих — три едока. Ну, они пожилые, и им даже отвезут до дома — бабушка, дедушка и внучка. Вот так и делили, и жили все вместе, одной большой семьей. А вечером где-то у двора дéвушки, которая на выданье, собирается молодёжь, водят хороводы и поют песни. Но самое интересное, что стоят они не праздно: девушки что-то вышивают, ребята ложки вырезают, либо какие-нибудь чурки  делают. Гармонист играет, а все подпевают. Потом, если плясовая, работу откладывают, водят хороводы, пляшут русского в присядку. И в праздники также. Пьяных нет вообще. Всю ночь светит луна, уже и солнце всходит, а молодёжь всё  пляшет и пляшет. А тут уж пастух начинает новый день — щёлкает своим кнутом, зовёт  скотину в поле. И молодёжь  опять готова идти на работу. Весёлые, радостные. Откуда такая радость была?  До коллективизации.

А при коллективизации, где-то в 1929 году, совсем другая картина. Мы были в какой-то деревне. Утром палочкой стучат в окно — приглашают на сходку. И мы с папой и мамой пошли. Приехал комиссар. Товарищ Коган. На таратаечке такой — раньше буржуи на таких ездили. И говорит о том, что будем строить колхозы. Собрание было бурным, так как был слух, что всё  будет общее: и жёны, и скотина, и куры, и утки. Для всех это дико. Слушали, слушали. А одна очень бойкая вдова этого комиссара чуть ли не мáтом. Я не разобрал — незнакомое слово. Тогда комиссар стал пугать, что если не пойдут в колхоз, то ожидает война. Мы уехали в конце лета в город. А когда вернулись на следующее лето, не нашли ребят, с которыми раньше играли. По-видимому, кого раскулачили, кого сослали. В двухэтажном доме, где жила знакомая нам семья, устроили правление колхоза. Председателем  выбрали самого большого лодыря, известного на всю округу. Проходя мимо дома правления, часто видели там таратайку комиссара. Оттуда доносилось пение и крики. Так начальство весело проводило время — всё пили и пили. А по привычке крестьяне работали. У них это в крови. Собрали урожай — приказано отдать его государству. Стали считать, что причитается крестьянам по трудодням — оказалось пшик. И вот тогда начался голод. Много народа пересажали, раскулачили. Маминого крёстного раскулачили. Он был костюмером в театре, а летом занимался  пчёлами на пасеке. За это его и раскулачили, но, правда, не посадили. У него была пасека из 12 ульев. И мёд  был разного цвета. Его жена варила разные варенья, смешивала с мёдом и ставили рядом с ульями. Так и получался мёд разного цвета и качества. Крёстный привозил его в Москву,  продавал.

Из школьных лет вспоминается ещё  следующее. В классе я же самый маленький был, и на меня девочки не обращали внимания. А мне был уже 18 годок. Учился с нами кореец Миша Пак.  Так он как-то колесом прокатился по всему коридору — девочки ахнули. Ему мало, тогда он на 4-ом этаже сделал на руках стойку на перилах — девочки опять ахают. А я так не могу. Зато я решил, если меня вызовут к доске, а я начну рассказывать то, что написано в учебнике, или то, что рассказывал учитель, я провалюсь.  Это значит, я огорчу ближних, отнимая у них время,  а нового ничего не сообщу. И каждый раз, выходя к доске, я старался говорить что-то новое,  находить оригинальное решение задач, по-своему доказывать теорему. Сзади меня сидела девочка. Я как-то к ней проникся, а она, наверное, думала, что я ребёнок. Она была слаба в математике. На контрольной по математике я решал два варианта. Сначала решал её  вариант, передавал ей, потом решал свой вариант и первым выходил из класса. Учитель долгое время не догадывался о нашей хитрости.

Очень важны отношения в семье. Когда я учился в школе, размечтался, что у меня будет хорошая семья. Будет много сыновей. Будет жена, с которой мы будем заниматься одной какой-то научной работой. Основная тяжесть на меня — она же женщина. Её  надо на руках носить. А работать мы будем вместе. И для детей я должен быть образцом, как для меня образцом был мой папа — так меня воспитали мама и бабушка. Так потом и вышло.

Помню, уже в старших классах. Недалеко от нас была библиотека Тургенева, и я часто туда бегал после уроков. А поесть не успевал. И так сидел, и читал до закрытия, книгами питался. Я даже и не готовился к урокам, а просто читал книги по каталогу библиотеки. Стремился познать больше, выйти за рамки школьной программы. И первый мой успех — было сочинение "Фамусовская Москва". Это было в 8 классе. Сочинение домашнее. (А посещал я не только Тургеневскую библиотеку, но и Лермонтовскую, и библиотеку музея Маяковского, да и все окрестные библиотеки. Меня называли почетным членом всех читален города Москвы). После сдачи сочинения как-то приходит учительница в класс и гладит мена по головке. Я покраснел. Потом она это моё сочинение зачитала в классе. Мне сказали, что его читали в параллельных классах, в соседних школах. А в сочинении я приводил цитаты, делал сноски, то есть оформил как хорошую научную работу.

Учительница у нас тогда была замечательная, преподавала она русский язык и литературу. На всю жизнь запомнил её имя: Надежда Максимовна Караванова. Она относилась к нам как к родным детям. А жила она с мужем, известным чтецом-декламатором Першиным, в здании школы. Что-то вроде чердачного помещения было перестроено под их квартирку... Ходить к ним можно было только с "чёрного хода", по запасной лестнице с выходом во двор... Часто урок по литературе сопровождался декламациями Першина: из Пушкина, Лермонтова, Некрасова.  Как-то он пришёл к нам в класс и стал читать Маяковского "Хорошее отношение к лошадям". "Лошадь упала! Упала лошадь..." Он посмотрел в глаза лошадиные: улица перевёрнута...  и огромная слеза... Автор пожалел упадшую лошадь добрыми словами:  "Лошадь не надо! Не надо лошадь... Что ты другой плоше?" Лошадь рванулась, встала и пошла хвостом помахивая... Малый ребёнок!... Пришла в стойло... И ей показалось, что она жеребёнок! Стоило жить и работать стоило." А я, сидел на первой парте. Мне казалось, что Першин читает непосредственно для меня, то и дело всматриваясь в мои горящие глаза. Смолк чтец, а я взвыл. Першин подошёл ко мне, погладил меня по головке и сказал: "Наверное, молодого человека кто-то обидел". Нет! В этом услышал я мамин завет "помоги упавшему" И как бы не было трудно, повторяй себе: "И жить стоит! И работать стоит!"

О Надежде Максимовне можно много рассказывать. Она была у нас классной руководительницей. И когда нас забирали в армию, каждого провожала, как родного. А обо мне на родительских собраниях говорила, что растёт  настоящий русский гений. Я ей из армии писал.  Так получилось — война кончилась, а меня долго не демобилизовывали, и я, как начальник радиостанции, долго сидел в командировке по городам и весям Румынии, Болгарии, Венгрии, Австрии, и там везде должен был чинить радиостанции и объяснять молодому поколению, как на них работать. Попутно что я сделал. Я просмотрел все учебники средних школ в этих странах, и пришёл  к выводу, что наши школы лучше. И огромную работу об этом, сопоставление программ, учебников и методик преподавания — целую толстую тетрадь, я послал своей учительнице Надежде Максимовне. Эту работу она перепечатала на машинке и отнесла наркому. Нарком, прочитав, стал просить у неё  мой адрес, даже хотел вызвать меня в Москву и устроить педагогическую карьеру. Вызов послали, но начальство ещё  на год продлило мою командировку.

У нас в школе был замечательный завуч — Николай Тихонович Курындин. Он преподавал физику. Всегда с какими-то придумками, прибаутками. Как-то у него легко запоминались все формулы. Например, формулу равноускоренного движения он показывал, разводя руками. И так по каждой формуле. Он появился у нас в школе в 8-ом классе. Пришёл  к нам после демобилизации, был ещё  в военной гимнастерке. И сначала он нам преподал методику подготовки к занятиям — как учить, как конспектировать. Он говорил, что задания нужно выполнять в тот же день, когда задано, чтобы было свежо в памяти. А когда собираешь портфель — просто посмотреть и всё  вспомнить. А ещё  он попросил дать ему список ребят в том порядке, как мы сидим в классе. И на следующем уроке он нас всех уже по именам знал. И очень не любил, если мы нарушали установленный порядок. А кто-то сел как-то не на своё место. Он говорит: "Что такое дина? Дина это сила жирной мухи. А давайте подумаем, что такое грязь?" Мы пожимаем плечами. Он говорит: "Грязь — это вещество не на месте. Пусть даже (подходит к человеку, который сел не на месте, гладит по головке) — это крупинки золота, а всё  равно грязь". Такой у нас был Николай Дмитриевич Курындин. Он организовал в школе нечто вроде обсерватории. В каком-то закутке нечто подобное движению звезд, светил. Благодаря ему мы очень любили и хорошо знали физику и астрономию. И его очень любили.

В то время только образовали десятилетки, а до этого были рабфаки. Ребят, которые хорошо оканчивали десятилетку, принимали в высшее учебное заведения, а там были военные кафедры, в армию поэтому не брали. А тут 1-го сентября 1939 года, слушая по радио в последних известиях выступление Климента Ворошилова, узнал, что принято решение забирать в армию ребят с 19 лет (а до этого брали с 22 лет). А те, которые десятилетку закончили — им ещё нет 19 лет — они будут забираться сразу после школы. Узнав эту весть, ребята перестали учиться — всё  равно  идти после школы в армию. А до этого учились с удовольствием друг перед другом.  Например, на уроке астрономии учитель меня вызывает и спрашивает о происхождении солнечной системы. Я спросил: рассказать по учебнику или теорию Канта-Лапласа? Можете ли мне разрешить рассказать собственную теорию о происхождении пояса астероидов? И я изложил свою гипотезу: была-де ещё одна планета. Её  орбита проходила между Солнцем и Юпитером... Равнодействие сил притяжения и разорвало планету на множество небесных тел, астероидов. Кажется, после войны схожую гипотезу выдвинул некий американский астроном и получил Нобелевскую премию. Меня что ли где-то подслушал? А я обязательно должен был что-нибудь придумывать. А тут известие — всё  равно в армию возьмут. И вот, помню, на уроке физики вызывает учитель одного ученика — ничего не знает, второго, третьего — та же картина. Он сел за стол, уронил голову на руки и зарыдал: "Ребята, что же вы делаете! Я понимаю вас, но поверьте мне, что знания, полученные в школе, пригодятся и в армии... и ещё  послужат вам и на войне..."    Боже, как же он был прав!

Мы с моим другом Володей пошли в детскую техническую станцию. Она находилась в подвале Политехнического музея. Стали мы изучать радиотехническое дело в радиокружке, так как считали, что в армии лучше быть связистами, а не просто стрелками. Мы даже там сделали опытный телевизор — и увидели диктора. Действительно, в армии мне это очень пригодилось. Спасибо нашему учителю физики Николаю Тихоновичу Курындину.

В нашем классе висели плакаты, что нельзя праздновать Новый Год с украшенной елкой, так как это — вредительство. А встречать другие религиозные праздники, так Пасху, Рождество, вообще запрещалось. Но всё-таки мы с бабушкой ходили  святить куличи. Уже все храмы закрыли, взорвали. Бабушка плакала. А когда взорвали Храм Христа-Спасителя, она папу отругала, обвиняя его в том, что не смог его защитить. А святили куличи мы в Рождественском монастыре в надвратном храме. И я помню, мы туда  приносили святить пасху. Молодёжь  же по праздникам ходила на демонстрации.