Пушки, которые уже не заговорят

 

Тем временем в боевых отрядах гражданского движения Сопротивления шли последние приготовления. Нашему отряду предстояло 6 апреля в 21.30 начать вывод из строя несколько артиллерийских огневых точек, размещенных в черте города.

Я уже упоминал о югославском партизане Марко. Это был сдержанный, не очень разговорчивый интеллигентный человек. Мы близко сошлись с ним, и австрийские товарищи даже считали нас давними знакомыми. ‑ ‑

Марко и мне досталась зенитная батарея, установленная в XVIII районе Вены, на возвышенности, поросшей невысоким кустарником.

Рано утром 6 апреля я направился в гараж к Вилли. Там мы должны были обсудить план предстоящей операции. Решили, что сначала надо все хорошенько разведать. Я выбрал из свободных машин, чьи владельцы бежали на Запад, серенький быстроходный «штайер» и поехал за Эрной. Это была замечательная девушка – она помогала нам и в печатании листовок, и в их распространении.

Она мне казалась голубоглазым воплощением этого прекрасного города на Дунае. Волны ее золотистых волос, спадающие на плечи, дурманили голову. Но «долг превыше всего!» и мы корчили один перед другим «непринужденность товарищеских отношений».

Для предварительной разведки я решил взять ее с собой и покрутиться возле батареи под видом влюбленной парочки. Эрна была дома. Она спокойно выслушала мое предложение и сразу согласилась не только прогуляться возле батареи, но и принять, участие во всей операции. Марко решили пока не беспокоить. После побега из концлагеря он скрывался на квартире у надежных друзей и рисковать лишний раз было ни к чему.

На машине мы подъехали почти к самой батарее. Вышли и, не. спеша, стали пробираться сквозь невысокий кустарник. О нашей роли влюбленных мы не забывали... Впереди, на возвышенности, виднелись четыре орудийных ствола. Это были зенитные орудия восьмидесятимиллиметрового калибра, предназначенные для стрельбы по воздушным и наземным целям. Снаряд такой пушки свободно пробивал броню среднего танка. Возле орудий сустилоси несколько солдат в серо‑сиреневой форме «люфтваффе». Мы почти уперлись в бетонный бруствер, когда нас остановил окрик часового. Причем это был девичий голос. Оказалось, что вся орудийная прислуга состояла из совсем молоденьких девушек. В глубине площадки виднелась палатка. Возле нее на веревке были развешены предметы женского туалета. Нас с Эрной, как мы и рассчитывали, приняли за влюбленную пару. Последовали завистливые возгласы и шутливые намеки. Я как бы засмущался, и это вызвало еще более непринужденные шуточки и смех. По говору и степени общительности можно было безошибочно определить, что это были австриячки. Я подхватил их игривый тон и выразил удивление, что вижу таких крепких, таких привлекательных девушек не в нарядах, не в объятиях здоровых парней, а в постылой униформе, среди торчащих пушек! Мои довольно плоские остроты попали в цель и имели успех. Завязался разговор, девушки разоткровенничались, а их старшая, ее звали Гизела, рассказала, что первоначально они учились на курсах гражданских связисток, но из‑за тотальной мобилизации были переведены в группу зенитчиц. После ускоренной подготовки их направили на батарею, а начальником поставили старого прусского вояку из «народных гренадеров». Причем он уже третьи сутки не появлялся на батарее, и они предполагают, что он, как и многие «наци» удрал на Запад. Они не знают, как им быть, а пока рады отдохнуть от муштры и похотливых приставаний этого «народного козла».

Я спросил:

– А как вы сами относитесь к русским?

– Мы их очень боимся, – ответила Гизела. – Нам сказали, что они не щадят ни женщин, ни детей. И вообще, говорят, это дикий народ с дикими нравами и у некоторых в темноте глаза горят!

– Ну как вы могли поверить этой чепухе? – возразил я. – Русские – обыкновенные люди, такие же, как вы, как Эрна и я. Вам их нечего бояться. Если, конечно, вы не будете стрелять в них. Отправляйтесь по домам и ничего не бойтесь. Ведь через два‑три дня русские будут здесь – в Вене.

Я задал несколько вопросов о других батареях, расположенных в этом районе. Выяснилось, что до ближайшей батареи с кадровым мужским составом примерно с полкилометра напрямую, если пробираться через кустарник, а по дороге в объезд все три. Мы дружески распрощались, и уже на ходу Эрна не удержалась и крикнула:

– Можете не сомневаться в том, что сказал мой друг, он сам русский. Прямо из Москвы! – Эти слова вызвали смех у зенитчиц, они приняли их за еще одну шутку.

Мы сели в машину и поехали на Зойленгассе к Марко. Я рассказал ему о результатах посещения батареи и высказал свои сомнения: – С какой стати мы будем штурмовать эту бабскую обитель? Да им свистни, и они сами разбегутся...

Мы решили обратиться в штаб группы с просьбой дать другое дополнительное задание, более серьезное, например ликвидировать соседнюю, настоящую мужскую батарею. Вместе с тем мы понимали, что оставлять эту батарею просто так нельзя. Завтра девчонок заменят эсэсовцами, и тогда... Надо воспользоваться благоприятным моментом и, не применяя оружия, сделать всю батарею небоеспособной, а затем уж браться за другую. На том и порешили.

Не теряя времени, мы с Эрнои отправились в штаб группы, там доложили о результатах разведки и получили дополнительное задание.

В штабе не только согласились с нашим предложением, но и выделили в помощь еще троих товарищей. Правда, я рассчитывал на большее количество бойцов, но меня заверили, что на батареях серьезного сопротивления не будет: венский гарнизон деморализован, а нацистское руководство устремилось на Запад, опасаясь расправы.

По счастливому совпадению, один из наших товарищей жил недалеко от места расположения второй батареи, он мог наблюдать за ней в бинокль из своего окна. Теперь мы располагали исчерпывающими данными о второй батарее: в дневное время там находилось не более десяти–двенадцати человек, а начиная с вечера и до утра, оставалось только три. Пушки были тщательно замаскированы. Нам стало также известно, что батарея предназначалась для поражения только наземных целей и не должна была демаскировать себя раньше времени ни при каких обстоятельствах.

Обсудив подробный план действий, мы решили отказаться от предварительной разведки, чтобы заранее не вспугнуть опытных солдат и самим лишний раз не рисковать. Договорились о встрече вечером.

Домой мне ехать не хотелось, и я предложил Эрне пообедать в какой‑нибудь закусочной, но она тоном, не допускающим возражений, заявила, что мы едем к ней.

Эрна жила с матерью в небольшой квартире на третьем этаже. Она усадила меня на тахту в своей комнатке, а сама занялась приготовлением пищи на кухне.

Я закрыл глаза (так лучше думалось) и постарался мысленно проиграть весь ход операции. Хотелось предусмотреть каждую мелочь, все возможные случайности. Угнетал недостаток времени для более тщательной подготовки. Тревожные мысли приходили одна за другой: как поступать в случае, если зенитчицы на первой батарее откажутся добровольно покинуть ее?.. А как действовать, если вернулся их командир?.. Вопросов было много, ответов меньше.

Подошло время отправляться. Эрна взяла сумку с медикаментами. Поехали на Зойленгассе. Марко уже ждал нас. Мы влились в негустой поток автомашин, выехали на Марияхильферштрассе и скоро очутились за городом. Здесь, у полуразрушенного здания/ было спрятано оружие, привезенное из Пёльтена. В нашем распоряжении оказались фаустпатрон, браунинг «Радом», два автомата, десятка два ручных гранат и несколько ракетниц, а также винтовки, но их мы решили пока не брать с собой. Оружие спрятали в машине под сиденье и отправились в район расположения первой батареи. Там была назначена встреча с тремя нашими товарищами. Они уже ждали нас. Я раздал оружие и еще раз объяснил порядок действий, в том случае, если на батарее окажут сопротивление. Эрна с ракетницей осталась возле машин, чтобы подать сигнал опасности. Стрелка часов показывала 21.00. Солнце скрылось за горизонтом, наступали сумерки. Мы двинулись к батарее. Не доходя метров сто до бруствера, разделились, чтобы подойти к позиции с разных сторон. Марко и я продолжали идти прямо, а трое наших товарищей пошли в обход. До бруствера оставалось несколько шагов, а нас никто не останавливал... Что это? Уже знакомая беспечность зенитчиц или засада? У самого бруствера нас наконец окликнули, приказали остановиться. Я назвал свое имя и сказал, что хотел бы переговорить со старшей – фрейлейн Гизелой. Меня узнали и разрешили подойти. Судя по всему, на батарее оставалось все по‑прежнему. Мы вручили Гизеле копию решения штаба округа о капитуляции, подписанную майором Соколом, и попросили ее ознакомить с решением о капитуляции весь личный состав батареи. Я уже много раз замечал, что в подобных случаях действие официальной бумаги во много раз эффективней любых самых убедительных слов агитации. Сообщение было встречено с нескрываемой радостью. Мы поздравили девушек с окончанием для них войны и пожелали благополучно добраться до дома. Они не заставили себя уговаривать. Быстро собрали личные вещи, попрощались и покинули батарею. Мы в считанные минуты сделали все, чтобы эти пушки уже не стреляли никогда: сняли и надежно спрятали оптические прицелы для стрельбы прямой наводкой, порубили кабели синхронного наведения орудий и вывели из строя приборы управления огнем. Про орудийные замки, разумеется, тоже не забыли.

Довольные и радостные вернулись к машинам. Воодушевленные удачей, мы ехали на вторую батарею. По мере приближения к ней приподнятое настроение сменялось беспокойством. Орудийные расчеты этой батареи состояли из кадровых военных и народных гренадеров, солдат Первой мировой войны. И хотя это были в большинстве своем уже совсем пожилые люди, рассчитывать на то, что они добровольно уйдут с батареи, было бы наивно.

Все хорошо понимали, что успех зависит от слаженности наших действий. В случае сопротивления было решено подорвать пушки гранатами, заранее изготовленными связками.

Машины оставили в двухстах метрах от батареи. Дальше предстояло идти пешком.

Условились, что сигнал к атаке подаст Марко выстрелом из панцерфауста. Сигнал к отходу – зеленая ракета. Эрна вновь осталась у машин, а мы направились к батарее. Сначала шли вдоль каменной ограды, а когда она кончилась, пришлось двигаться ползком: местность была открытой. Впереди, в нескольких шагах от нас и метрах в тридцати от огневой позиции батареи, стоял кирпичный сарай. Мы с Марко решили воспользоваться им, как укрытием, остальные поползли дальше. Немного подождав, мы поднялись, но не сделали и трех шагов, как раздался окрик «хальт!» и прозвучала короткая автоматная очередь. Пули просвистели над головой. Мы все же успели укрыться за стеной сарая. Марко приготовил фаустпатрон. Сразу стало ясно, что мирно договориться не удастся. Но я все‑таки решил попробовать и крикнул:

– Где командир? Переговорить надо!

В ответ прозвучало:

– Выкладывайте покороче, что вам нужно и проваливайте отсюда, пока целы!.

– У нас решение штаба округа о капитуляции. Через несколько часов здесь будут русские. Ваше сопротивление совершенно бессмысленно. Батарея окружена. Предлагаем добровольно...

Не успел я закончить фразу, как в ответ раздались выстрелы. Зазвенели, рикошетируя от стенки сарая, пули. Мелкие осколки кирпича оцарапали мне щеку. Я подал знак Марко, и он, направив панцерфауст в ближайшее орудие, выстрелил. Взметнулось пламя, раздался грохот, и тут же, одна за другой, на позиции стали рваться гранаты. Они полетели с разных сторон. Через минуту наш запас боеприпасов был израсходован, и я подал сигнал к отходу. Не успели мы с Марко отойти до ограды, как с батареи раздался одиночный выстрел. Марко тихо вскрикнул и начал опускаться на землю. Я подхватил его и оттащил за ограду. Правая рука его висела плетью. Пуля попала в лопатку. Вместе с товарищами мы донесли Марко до машины. Никто не преследовал нас. Батарея не подавала больше никаких признаков жизни. Кругом было тихо и безлюдно.

Задерживаться здесь было опасно. Мы усадили Марко в машину. Эрна тут же занялась перевязкой. Рана оказалась серьезной, требовалось вмешательство врача. Мы попрощались с товарищами, попросили их доложить в штабе о результатах наших действий. Марко становилось все хуже и хуже. Временами он терял сознание. Судя по всему, нужна была операция, но о больнице, тем более госпитале, не могло быть и речи. Эрна знала одного частного врача, и мы поехали к нему. Врач осмотрел рану и подтвердил необходимость срочной операции. Сам же. он помочь не мог, так как не был хирургом. Он сделал Марко болеутоляющий укол и дал два адреса знакомых хирургов. Мы снова отправлялись в путь. В одном месте врач был в отъезде, в другом – нам не решились открыть дверь. Мы не знали, что предпринять. И тут я вспомнил о хирурге Колесове. Занимался, рассвет, когда мы подъехали к его дому. Дверь открыл сам хозяин. Без лишних расспросов он помог внести раненого, сделал нужные приготовления и сразу приступил к операции. Жена и Эрна ассистировали ему. Хотя операция прошла удачно, положение Марко оставалось тяжелым. Теперь следовало надеяться только на крепкий организм раненого. Доктор предложил оставить Марко у себя в доме, до тех пор, пока ему не станет лучше. И попросил нас не оставлять раненого, так как понадобится круглосуточный уход за больным:

«И могут быть всякие неожиданности», – добавил доктор.

Еще перед выездом на задание мы узнали о разгроме штаба Сокола и понимали, что это может сорвать весь план общего восстания. Ночью раздавались отдельные выстрелы в центральной части города и где‑то со стороны Флоридсдорфа, но здесь, на северо‑западе, пока было тихо. Утром Эрна решила съездить домой, а я остался с Марко.

Вернулась Эрна к концу дня и рассказала, что в городе свирепствуют эсэсовцы, взбешенные действиями боевых групп Сопротивления. Ее несколько раз останавливали, но выручал пропуск медсестры. В штабе группы она никого не застала, но ей все же удалось связаться с Вилли. Он предупредил, что в течение ближайших суток никто из группы не должен находиться у себя дома. Надо было переждать эту последнюю волну репрессий. Лютовать нацистам осталось недолго. Части Советской Армии, как и было определено на переговорах с Кезом, упредили фланговый удар армии Дитриха и не подпустили к Вене.

Вилли был очень обеспокоен ранением Марко и передал, чтобы я пока оставался возле него. Жена и обе дочери доктора, сменяя друг друга, дежурили у постели раненого. Более двух суток мне пришлось пробыть в доме Колесовых, пока Марко не стало лучше. Теперь я снова мог включиться в активную работу группы. Оставил Марко на попечении Колесовых и прежде всего поехал к Эрне – выяснить обстановку. Город словно вымер. Ни гражданских, ни военных. Где‑то на юго‑востоке рвались бомбы, слышался рокот самолетов, отдаленный гром орудийных раскатов.

Доехал беспрепятственно. Эрна была дома, в убежище не пошла. Она сообщила последние новости и новый адрес нашего штаба. Сказала, что Вилли ждет меня.

От всей этой стрельбы, от постоянного и многодневного напряжения голова стала словно раскалываться на части; я готов был либо отвинтить ее и забросить подальше, либо разбить о ближайшую стенку. Порой казалось вот‑вот потеряю сознание... Я крепился, как мог, старался ничем не выдать своей слабости, но Эрна быстро обнаружила некоторые странности в моем поведении. Тогда я попросил дать мне хоть пару таблеток от головной боли... Но не тут‑то было.

– Раздевайся! – приказала она.

Не дала опомниться, расстегнула пуговицы моей рубашки, мигом сняла ее и добавила:

– Успокойся, пожалуйста. Никто пока не покушается на твою честь и достоинство. На целомудрие тоже!..

Слова словами, а до пояса я уже был раздет.

– Мне просто придется сделать тебе так называемый психологический массаж! – произнесла она. – Ты даже не знаешь, что это такое... И через десять минут с твоей головой все будет в полном порядке. Надеюсь, как медик, я имею на это право?

Я не мог ей ничего ответить, и обувь уже покорно снял сам.

– Распусти, пожалуйста, поясной ремень... А теперь ложись на живот, и постарайся расслабиться и ни о чем не думать!

Легко сказать: не думай... Я помню, как однажды пришлось побывать в подобной ситуации. Но там все было еще круче. В начале войны меня вместе с другими ранеными доставили в госпиталь. Молоденькая сестра милосердия сама раздевала меня, а потом мыла, – я весь был обсыпан землей, выброшенной взрывом, и из‑за ранения и контузии самостоятельно ни раздеться, ни вымыться не мог. Помню, даже в полуживом состоянии я все равно испытывал отдаленное подобие чувства стыда и даже унижения. А она раздела меня, мыла и почему‑то еще плакала... Эти воспоминания прервали легкие прикосновения рук Эрны к спине. Ее пальцы скользили, едва касаясь, по плечам, шее, вдоль позвоночника. Казалось, они источали какую‑то особую живительную силу, вызывали то ощущение тепла, даже жжения, то приятной прохлады. Я не заметил, когда перестала болеть голова. Во всем теле чувствовалась легкость, появились спокойствие и уверенность. Это было похоже на волшебное обновление. Ничего подобного до того я не испытывал. Даже не предполагал, что женские руки могут обладать такой удивительной силой. Потом Эрна предложила мне лечь на спину и стала массировать плечи, грудь, руки – чередовала легкие, скользящие касания с энергичными силовыми движениями. Когда она наклонялась, наши лица оказывались так близко, что я не решался даже взглянуть ей в лицо... И все‑таки мне пришлось посмотреть ей в глаза и произнести одно слово:

– Пощади!..

– Одевайся, – сразу ответила она. – А то мы с тобой наделаем глупостей. Я, кажется, немного перестаралась, извини... – В ее голосе было не столько сожаление, сколько нежность.

Как бы там ни было, что бы ни творилось вокруг, а мы в те дни были очень счастливыми, самыми близкими людьми на свете. Я не представлял себе никого другого в качестве моей будущей супруги, кроме Эрны. И как вскоре выяснилось, она не видела никого другого на месте своего будущего мужа, кроме меня. Это была настоящая любовь.

 

Заключительные аккорды

 

Одной из задач нашей группы было выявление и обезвреживание «вервольфа», в переводе с немецкого – оборотней. С ними и их планами мне пришлось познакомиться несколько раньше.

По замыслу нацистов, «вервольф» должен был стать подпольной террористической организацией. Ее цель – реванш за поражение в войне. Предполагалось создать подобие нашему партизанскому движению, только с «высокой степенью немецкой организованности. Однако из этого ничего не вышло. Настоящая партизанщина – это все‑таки чисто русское изобретение, и для его реализации, по‑видимому, надо в предках иметь скифов, которые в непрерывном отступлении умудрялись побеждать даже римских легионеров.

Где‑то в конце зимы 1945 года, выполняя заказ транспортной фирмы, я доставил днем в один из окраинных кабачков несколько ящиков вина.

На складе меня предупредили, что в ящике с голубыми наклейками – дорогое бургундское. Подъезжая к кабачку, я обратил внимание на «оппель» с эсэсовским номерным знаком. Официант попросил отнести ящики с вином в подсобное помещение. Хозяин же кабачка в это время разговаривал с офицером в форме СС. Я был в комбинезоне грузчика, и когда проходил мимо них с ящиками, они на меня не обратили внимания. 6 их разговоре я уловил слово «вервольф» и по отрывкам фраз понял, что эсэсовец приехал забронировать зал на вечер для какого‑то своего сборища.

На обратном пути я заехал к Вилли в гараж и рассказал об этом. Вилли был знаком с хозяином кабачка, и вечером мы отправились навестить его. Посторонних в кабачок не пускали. Вилли переговорил с хозяином, и нас под видом родственников усадили за служебный столик, отделенный от зала легкой занавеской.

К восьми часам вечера начали съезжаться гости. Большинство было в штатском, в том числе и уже знакомый мне эсэсовец.

Со своего места мы могли не только все слышать, но и видеть лица участников. Главенствовал здесь рыжеволосый толстяк с глазами навыкате. Собравшиеся много пили, громко разговаривали, провозглашали тосты. Смысл сказанного сводился к одному: они будут продолжать непримиримую борьбу при любом исходе войны!.

– Рано или поздно идеологические разногласия между сегодняшними союзниками выльются в новую войну. И тогда придет наш день, – говорил рыжий. – А пока беспощадный террор и диверсии – вот основная программа «вервольфа». Надо уже теперь открыто заявить всем трусам и капитулянтам о наших намерениях. И беспощадности! Мы превратимся в настоящих оборотней, и никто не узнает нас, когда мы начнем действовать. Жестоко и решительно! Мы наденем форму наших врагов, примем их обличье, будем мстить и своим, и чужим. Мы вселим страх и ужас. Борьба только начинается!.. – неистовствовал рыжеволосый..

Слова, слова, слова... Я всматривался в их лица. Это не были нормальные люди. Оголтелый национал‑патриотизм мешал им осознать всю бессмысленность и бесперспективность своей дьявольской затеи. Своими наглыми откровениями они хотели еще больше запугать и без того напуганных или подбодрить самих себя. Они все еще считали себя властителями душ и благодетелями своего народа, а в действительности были его самыми опасными врагами. Как известно, вся эта верфольфская затея провалилась. В истории достаточно таких примеров. Там, где власть захватывают национал‑патриоты, – там всегда войны и смерть!

Я сделал несколько карандашных набросков наиболее характерных их представителей. Жаль, что не удалось сохранить рисунки.

К нам подсел хозяин. Он тоже все слышал и произнес немецкую пословицу, очень близкую по смыслу нашей русской: – «Нашему теляти да волка бы сожрати».

Хозяин подозвал официанта и сказал:

– Хочу угостить вас настоящим вином. Две бутылки тому, кто отгадает марку вина!

Я вспомнил про ящик бургундского, доставленный мною сюда сегодня днем.

– Это бургундское, – сразу сказал я, чтобы не тянуть.

– Вы выиграли. – Хозяин был обескуражен. – Но каким образом вы угадали? Ведь об этом никто не знал, кроме меня?..

 

Прежде чем завершить повествование о венских событиях, следует вернуться немного назад.

Что же происходило в штабе округа 9 апреля 1945 года? В результате доноса нациста Ганслика туда ворвалась группа эсэсовцев во главе с майором Нойманом. Для рассказа об этих событиях воспользуемся подлинными свидетельствами очевидцев, приведенными в ранее упомянутой книге австрийского историка Ф. Фогля.

 

Свидетельство сотрудницы штабной канцелярии, дежурной по штабу Маргарет Нетч

... – Утром, 6 апреля, в дверях появился майор Нойман, начальник штаба крепости, в сопровождении нескольких офицеров и солдат СС.

Он спросил:

– Где майор Сокол?

Обер‑лейтенант Рашке ответил, что Сокол у себя дома, у него приступ печени.

Тогда майор Нойман выхватил пистолет и заорал:

– Руки вверх!

Эсэсовцы тут же обезоружили обер‑лейтенанта Рашке и гауптмана Гута, который спал в соседнем кабинете. Их отправили в комендатуру. Мне приказали оставаться возле телефона и ничего не говорить о происшедшем, а если позвонит Сокол, то передать, чтобы он явился в штаб. Когда Сокол действительно позвонил, я сделала вид, что звонит не он, и сказала, что обер‑лейтенант Рашке с майором Нойманом находятся в комендатуре и, вероятно, сюда не вернутся.

После передачи дежурства фрейлейн Рорер я находилась под охраной в кабинете Сокола! 8 апреля, в первом часу ночи, меня вызвали на допрос. Его вел сотрудник СД.

На вопрос, где Сокол, я ответила, что не знаю. Тогда с меня сорвали пальто и надели наручники.

– Скажешь ты наконец, где эта свинья прячется? – орал гестаповец.

Не добившись от меня удовлетворительного ответа ни на один вопрос, они стали угрожать расстрелом и били. Моего отца, полковника Нетча, тоже арестовали.

 

Свидетельство Шарлотты Рорер, секретаря майора Сокола

... – как только я приняла дежурство у фрейлейн Нетч, мне приказали: если позвонит майор Сокол, сказать, чтобы он явился в штаб.

Когда он позвонил, я сумела предупредить его. Мне также удалось незаметно уничтожить кое‑какие подозрительные бумаги в ящике моего стола. Затем меня, так же как и фрейлейн Нетч и других задержанных, посадили под арест. На допрос вызвали 8 апреля примерно в два часа ночи. Угрожали пытками. Спрашивали об отношениях с майором Соколом. Я сказала, что отношения были служебными и не затрагивали политики. Следующий вопрос касался многочисленных посещений штаба гражданскими лицами. Я объяснила это их принадлежностью к фольксштурму. Еще перед допросом я узнала, что мой жених гауптман Гут приговорен к смертной казни. Перед тем как меня отпустили, я обратилась с просьбой к майору Нойману разрешить увидеться с моим женихом. На это он ответил: «Сегодня на Флоридсдорфской площади изменник будет вздернут, вот тогда и повидаешься с ним».

 

Свидетельство лейтенанта Герберта Носсека, офицера штаба

... – По заданию майора Сокола я должен был склонить на нашу сторону начальника радиостанции штаба обороны лейтенанта Венигера, чтобы обеспечить радиосвязь с русским командованием. Венигера я знал еще с детских лет. Но это была довольно опасная затея. Радиопеленгаторы, установленные в Эйхграбене и Клойстернойбурге, контролировали все пространство. Все же нам это удалось, и связь с советским командованием была установлена.

В четверг, 5 апреля, рано утром мне передали приказ Сокола возглавить отряд из десяти человек и быть готовым к захвату виллы гауляйтера Вены, Шираха. Его самого мы должны были арестовать. Но в 12 часов получили отбой. Стало известно, что Ширах в 11 часов бежал из Вены в направлении Амштеттена.

В 23 часа нас созвал Сокол и сообщил, что с 24 часов вступает в действие Программа I (план восстания).

С крыши здания штаба мы увидели в ночном небе условные сигнальные ракеты русских и поняли, что все идет по плану.

Утром следующего дня я отправился на запасную квартиру Сокола в Шредгассе, чтобы получить дальнейшие указания. Здесь меня дожидался адъютант Сокола Ничше. Он сообщил новый адрес на Везендорферштрассе. Там я получил карты с нанесением на них военной обстановкой и программу восстания. Все это я должен был переправить в штаб маршала Толбухина в Лаабе.

Вскоре мне стало известно, что штаб округа в Вене захвачен эсэсовцами... Но Сокола им схватить не удалось. Он в это время находился на одной из запасных квартир. Дальнейшие распоряжения от него поступали через его шофера Райфа.

Незадолго перед этими событиями я встретился в казино с майором Нойманом. Он был в хорошем настроении, похлопал меня по плечу и сказал:

– Вы венцы – все плуты. Вы боретесь против нас и сотрудничаете с русскими. Но хотите вы этого или нет, Вена будет обороняться так же долго, как Будапешт, или же по моему приказу она будет превращена в развалины...

К счастью, этим намерениям не суждено было осуществиться благодаря стремительным действиям советских армий и самоотверженной борьбе австрийских патриотов‑антифашистов.

 

Суд над майором Бидерманом, гауптманом Гутом и обер‑лейтенантом Рашке состоялся 6 апреля в помещении военной комендатуры на Университетштрассе. Нацистский суд приговорил Бидермана к смертной казни. Показания против него давали лейтенант Ганслик и ефрейтор Павек.

Первоначально гауптмана Гута и обер‑лейтенанта Рашке допрашивали как свидетелей, но затем, по указанию генерала Дитриха, они были взяты под стражу и отправлены в гестаповскую тюрьму на Морцинплатц.

8 апреля полицейский суд также приговорил их к смертной казни. Все трое обвинялись в подготовке сдачи Вены без боя, в срыве оборонных мероприятий и способствовании контактам с представителями Красной Армии/

 

Казнь майора Бидермана, гауптмана Гута и обер‑лейтенанта Рашке

Сообщение народного ополченца Фердинанда Г.

– Находясь в воскресенье, 8 апреля 1945 года в служебном патрулировании во Флорисдорфс (окраинный район Вены. – Б. В.) в 15.15 я увидел много подъехавших грузовиков с эсэсовцами и около тридцати полицейских, занявших посты у дома зодчего Ф. Диэтля на Флорисдорфской площади. Лейтенант СС отдал приказ об удалении с площади гражданских лиц. После установки оцепления подъехал большой автобус и остановился у дома № 5. По приказу лейтенанта, эсэсовец принес из автобуса небольшую лестницу и веревку. Он приставил лестницу к столбу у автобусной остановки, поднялся по ней и закрепил на столбе конец веревки. То же самое он сделал на двух других столбах. Затем он подозвал двух эсэсовских солдат (иностранцев) и крикнул:

– Выходи!

Дверь автобуса открылась, и появился офицер лет шестидесяти, без погон, со связанными руками. На груди щиток с надписью: «Я сотрудничал с большевиками». Двое эсэсовцев отконвоировали офицера к столбу.

Лейтенант крикнул:

– Поднять!

Офицера приподняли, лейтенант накинул петлю на шею и по команде оба подручных стали тянуть жертву вниз. Это длилось недолго, пока у повешенного не высунулся язык.

Второй приговоренный офицер, прежде чем быть повешенным, крикнул:

– С Богом и Австрией!

Это привело лейтенанта в бешенство. Приговоренный выскользнул из петли и упал на спину. Лейтенант спрыгнул с лестницы и наступил офицеру на горло. Двое эсэсовцев связали ему ноги, а лейтенант ударил его штык‑кинжалом в лоб. После чего офицера повесили. Так же повесили и третьего офицера. Лейтенант собрал своих людей и, посмеиваясь, сказал:

– Дело сделано.

На вопрос собравшихся жителей, кого повесили, лейтенант отвечал:

– Это не венцы и не австрийцы, это предатели...

Жители, присутствовавшие при казни, выкрикивали эсэсовцам:

– Для вас тоже найдется место и веревка!

 

Фрагменты приговора

(фотокопия с подлинника на немецком языке)

 

Расправиться с Соколом и Кезом, а также разгромить гражданские отряды Сопротивления эсэсовцам так и не удалось. Группа саперов, руководимая Соколом, предотвратила взрыв единственного уцелевшего моста через Дунай и удерживала его до подхода передовых частей Советской Армии. При этом почти вся группа погибла.

Разгром штаба Сокола, проведенные нацистами аресты и казни хотя и помешали восстанию, но основные мероприятия, разработанные штабом Сокола по срыву планов гитлеровцев и сохранению Вены, были выполнены. Действия движения Сопротивления оказали существенную помощь Советской Армии.

Они практически полностью парализовали обороноспособность венского гарнизона и ограничили маневр нацистских спецслужб и частей СС.

И все же главным фактором, обеспечившим взятие Вены малой кровью, следует признать личный вклад К. Сокола.

Что касается несостоявшегося восстания, если бы оно все же произошло, то, кроме жертв среди гражданского населения и разрушений, существенного влияния на ход операции не имело бы.

 

В городе уже несколько дней не работали магазины. Часть из них, так же как и многие склады, была разграблена. Инициаторами грабежей преимущественно выступали иностранные рабочие. Они раньше других оказались в бедственном положении: ни продовольственных запасов, ни карточек, ни очага, где можно было бы хоть что‑то приготовить...

Моя новая квартирная хозяйка фрау Ольрог, у которой я был на полном пансионе, горестно разводила руками. В доме, кроме небольшого запаса картошки и крупы, ничего не осталось. И все же хозяйка умудрялась целую неделю кормить меня обедами из трех блюд, каждый день меняя меню. Она даже обижалась, если я опаздывал к обеду в эти дни.

Милая старенькая фрау Паула Ольрог, она была истинной венкой, доброй, аккуратной, умеющей вкусно готовить.

С Эрной наши отношения были достаточно определенными. Мы решили стать мужем и женой, как только выяснится мое положение. Она была согласна отправиться вместе со мной туда, куда меня пошлют... Или ждать меня – столько, сколько потребуется... Но ни мне, ни тем £юлее ей и в голову не приходило, куда у нас могут заслать – особенно тех, кто умеет любить и жертвовать собой. И сколько лет у нас надо ждать...

Уже гремели завершающие бои. Сузилась до предела вытянутая ранее на тысячи километров главная линия фронта – сузилась и превратилась в кольцо вокруг Берлина. Еще немного, и кольцо стянется в петлю вокруг того места, откуда началась эта война – петлю вокруг рейхстага и рейхсканцелярии.

 

Передовые части Советской Армии очищали район за районом Вены от разрозненных групп эсэсовцев. Первая колонна танков и бронетранспортеров добралась и до нашего района. С балконов и из окон домов свешивались белые полотнища капитуляции и красно‑белые флаги независимой Австрийской Республики. Жители сперва нерешительно, потом посмелее стали выходить на улицы, приветствовали танкистов.

Машины остановились. Из первого танка вылез чумазый командир в промасленном комбинезоне. Он знал несколько немецких слов. Его окружила толпа. Завязалась беседа. Я еле сдержал себя, чтобы не подойти к нему, обнять, заговорить по‑русски. Но война еще не окончилась, а я пока должен был оставаться Вальдемаром.

Вслед за первыми частями Советской Армии начали подтягиваться обозы. Недалеко от нашего дома появилась походная кухня. Ее обступили дети. От ароматного запаха русской каши начинала кружиться голова. Расторопный повар не чурался добровольных помощников. Ребята подтаскивали хворост. Несколько женщин принесли из дома стулья, уселись вокруг большого таза и старательно чистили картошку. Детвора уже получила по первому куску хлеба. Отношения налаживались...

Вскоре после того как Вена была очищена от остатков гитлеровцев, сюда прибыл маршал Толбухин, и состоялась его встреча с руководителем движения Сопротивления Карлом Сцоколлем (Соколом).

 

Наши»

 

Заканчивалась моя деятельность в движении Сопротивления. Тяжело было расставаться с Веной, но еще тяжелее было покидать верных товарищей, близких друзей. Они уговаривали меня остаться хотя бы еще на год, предлагали должность референта в только что сформированном правительстве республики, брались уладить этот вопрос с советским командованием. Однако желание вернуться домой было настолько неодолимым, что я отказался от всех заманчивых предложений. Об одном из них я часто вспоминал потом. Оно могло изменить всю мою дальнейшую жизнь.

С Александрой Кронберг я познакомился в университетском спортзале. Что послужило поводом к знакомству – точно не помню. Скорее всего, то, что она, прибалтийская немка, родилась в России и немного говорила по‑русски. Она закончила философский факультет Венского университета и теперь работала над диссертацией. Помимо встреч в спортзале мы иногда вместе обедали в студенческой столовой. Мне импонировал ее оригинальный образ мышления и серьезные философские знания, к азам которых я тогда еще только подбирался. Раза два мы ходили с ней в кино. Этим наши взаимоотношения и ограничивались. Хотя, как женщина, она была вполне привлекательна, но я тогда старался об этом не думать, даже старательно избегал этих мыслей, считая, что они и есть самая большая помеха настоящему делу.

Потом она меня пригласила на собрание высшего ученого совета университета, где в торжественной обстановке ей присуждалась степень бакалавра философии. В черной мантии, четырехугольной шапочке, с волосами, ниспадающими на плечи, она выглядела великолепно – этакая белокурая философия!

Наши встречи, как правило, носили случайный характер и происходили нечасто. С вступлением советских армий на территорию Австрии, многие венцы покидали свои дома и направлялись на запад. На нашем архитектурном факультете занятия еще продолжались. Шла защита курсовых проектов, сдача зачетов. В один из дней мы снова встретились с Сашей Кронберг. Я понял, что на этот раз встреча не была случайной.