Еще раз О зеленчукской надписи

(АЛАНЫ В ИСТОРИОГРАФИИ СОВРЕМЕННОЙ ЧЕЧНИ)

Х.М. Мамаев, Ш.А. Гапуров

(Академия наук Чеченской республики)

 

В исследованиях двух последних десятилетий, опубликованных в ЧР в основном специалистами исторического и филологического профиля, довольно много места уделяется аланам, которых большинство авторов ныне отождествляет либо с нахоязычным населением Северного Кавказа, либо прямо с чеченцами. Подобный подход в основе своей обозначился еще в конце 80- х гг. прошлого столетия, отражая начавшийся тогда в северокавказской историографии процесс «дележа» аланского наследства – явления, детально рассмотренного в исследовании В.А. Шнирельмана, а также в ряде других работ, среди которых следует особо выделить недавнюю коллективную монографию М.С. Гаджиева, В.А. Кузнецова и И.М. Чеченова, специально посвященную анализу ситуации в исследовании древней и средневековой истории Северного Кавказа в постперестроечный период^[440]. Это избавляет нас от необходимости рассматривать собственно гносеологические корни данного процесса и позволяет обратиться непосредственно к конкретным его проявлениям в попытке уяснить собственно аргументацию таких построений.

Следует заметить, что происходящее, безусловно, во многом связано с реальным состоянием дел в алановедении (историография последнего обширна и требует нового специального изучения) и тем вакуумом, который образовался в серьезных историко-филологических разработках в республиках Северного Кавказа с начала 90-х гг. прошлого столетия, когда на потребу «общественному мнению» хлынул поток псевдоисторических сочинений с претензиями на новое «прочтение» событий прошлого.

Одним из наиболее показательных объектов упражнений подобного рода является так называемая зеленчукская надпись, прочитанная сегодня на целом ряде языков населения Северного Кавказа, в том числе и на чеченском. По представлениям авторов последней версии (Я.С. Вагапов, Х.А. Хизриев) она бесспорно свидетельствует в пользу нахоязычности средневековых алан.

Не касаясь сейчас лингвистической стороны дела (мы не специалисты в языкознании), обратимся к исторической аргументации последнего из них, который, стремясь доказать нахоязычность (точнее, «чеченоязычность») зеленчукской надписи («… он (памятник – авт.) является уникальным историческим памятником аланского (старочеченского) письма …»)^[441], высказался в связи с этим и по серьезным вопросам раннесредневековой истории региона - христианизации Алании и аланской письменности^[442].

По существу, основной исторический пассаж его исследования посвящен известной миссии легендарных личностей - Константина Философа (Кирилла) и его брата Мефодия в Хазарию, в результате которой первый, проведя, по представлению Х.А. Хизриева, два года на Северном Кавказе (читай – у алан), создал специально для обращения последних в христианство аланскую кириллическую письменность («… с помощью знавших язык (!? – какой – авт.) образованных (?! – это как?- авт.) алан…»^[443], причем еще до создания славянского алфавита (!?). Здесь необходимо отметить, что во всей обширной историографии, посвященной этим историческим фигурам и хазарской миссии в целом ни один из исследователей до сих пор и словом не обмолвился о том, что основной целью Константина являлась миссионерская деятельность среди северокавказских алан^[444]. Полагаем, что если бы последнее имело место быть на самом деле, то это событие обязательно бы получило отражение в немалом уже количестве работ специалистов по раннесредневековой истории и археологии Северного Кавказа и тем более историков церкви, касавшихся проблем христианизации нашего региона^[445]. Этого нет, зато в книге Гедеона, митрополита Ставропольского и Бакинского, например, читаем: «В 858 г. император Михаил III направил в Хазарию для проповедования Евангелия преподобных Кирилла и Мефодия. На пути из Византии в Хазарский Каганат они посетили Северный Кавказ, где вследствии этого усилилось (не возникло (!) – авт.) движение в пользу христианства»^[446].

Правда, В.А. Кузнецов осторожно предполагает, что Константин мог побывать на территории Северной Осетии, исходя из отождествления Каспийских ворот источника о миссии с Дарьяльским ущельем, а не с Дербентом, как это считал М.И. Артамонов^[447]. Но, похоже, что все эти события менее всего затронули собственно алан – в монументальном своде А. Алеманя^[448], собравшем практически все доступные в письменных источниках сведения об последних, они никак не отражены, как, впрочем, и факт существования особого аланского кириллического письма.

Известно также, что само утверждение об именно евангелической направленности хазарской миссии Кирилла и Мефодия до сих пор вызывает у исследователей определенные сомнения, но даже при признании ее таковой целью миссионеров являлись, как полагают специалисты, прежде всего славяне, подконтрольные хазарам, но отнюдь не аланы^[449]. Таким образом, представление Х.А. Хизриева о том, что итогом пребывания Кирилла в Хазарии стало появление «аланской кириллицы», с использованием которой якобы и был написан позднее текст зеленчукской надписи, по меньшей мере не может считаться доказанным.

Вообще у этой версии достаточно нестыковок и противоречий. Например, утверждается, что византийский двор не стал препятствовать «…христианизации алан с помощью использования кирилловского письма…», имея ввиду в дальнейшем достижение своих далеко идущих целей – превращение последних в верных союзников империи на Кавказе. А что же сами хазары, у которых, как говорится, «под носом» византийский посланник развернул такую активную деятельность? Никаких сведений о реакции хазарской верхушки источники не содержат и дело здесь вовсе не в известной веротерпимости хазар^[450] (о которой, кстати, автор разбираемой статьи, видимо, забыл – иначе как объяснить рассуждения о якобы насильственном насаждении иудаизма на окраинах Хазарии и резком отпоре этим действиям со стороны алан^[451]), а скорее в отсутствии самого факта события. Безусловно, проникновение христианства на Северный Кавказ имело место задолго до X века, признаваемого временем принятия христианства Аланией, в том числе и на Северо-Восточном Кавказе и, между прочим, в среду того самого населения, которое составило основу раннего Хазарского каганата^[452].

Что касается приводимых Х.А. Хизриевым сведений из источников об аланской письменности, то здесь, видимо, точнее оказываются комментарии А. Алеманя, призывающего осторожно относиться к сообщению об аланской письменности в «Гражданской истории», написанной около 1240 г. (сирийский источник IX в. по Х.А. Хизриеву), поскольку там королем аланов назван германский монарх Кондрад III Гогенштауфен (!?)^[453]. Относительно сведений Гильома Рубрука уже давно установлено, что, во-первых, они связаны с аланами, встреченными последним в Крыму; во-вторых, источник ясно сообщает: «…Они (аланы – авт.) христиане по греческому обряду, имеющие греческие письмена и греческих священников»^[454]. Кстати, тот же исследователь приводит сведения арабского энциклопедиста Ал-Надими (не позднее 990/991 гг.) о том, что хазары и аланы вообще не имеют письменности^[455].

К тому же, как выясняется, надпись на зеленчукской плите не содержит даты, а заканчивается обычной литургической формулой^[456], поэтому все рассуждения на этот счет (по какому летоисчислению - христианскому или византийскому она указана и т.д.) лишены реального содержания.

В реконструированном тексте надписи Х.А. Хизриев употребил производное от социального термина «тайп, тейп» слово «тайпан», при этом прочтя его перед этим почему-то по арабски «таиф»^[457]. Так что же все-таки написано на плите? И как тогда все это совмещается с представлениями исследователей об исторически недавнем и значительно более позднем, нежели предлагаемая дата зеленчукской надписи, появлении самого термина «тайп» в чеченской среде^[458]?

Предположения о топографии памятника и его назначении также не могут служить доводом в пользу версии, развиваемой Х.А. Хизриевым – условия находки не до конца ясны и специалистам^[459]. Кстати, независимо от того, где была на самом деле найдена зеленчукская плита – на Большом Зеленчуке или же в верховьях самой Кубани, это место отнюдь не относится к Центральному Кавказу – географически и культурно-исторически это Северо-Западный Кавказ и т.д.

В конечном счете возникает вопрос - неужели результатом существования этой самой «аланской кириллицы» стала одна единственная зеленчукская надпись?

Поэтому мы не разделяем мнения З. Мусаева и И. Хатуева по поводу того «… что ни один из оппонентов до сих пор не смог опровергнуть вариант перевода знаменитой Зеленчукской надписи, предложенной чеченским ученым Хаджи Хизриевым»^[460]. Здесь стоит напомнить, что перевод той же надписи, выполненный ранее, значительно более квалифицированным специалистом в области филологии Я.С.Вагаповым не был принят его коллегой американским лингвистом Л. Згустой, заметившим, что вайнахское толкование надписи невозможно считать убедительным^[461]. Первое прочтение надписи на зеленчукской плите и сейчас представляется предпочтительным^[462].

РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ АЛАНСКИХ ПЛЕМЕН [463]

М.Дж. Мекерова

(Карачаево-Черкесский государственный

университет им. У. Алиева)

Повсеместный интерес исследователей к истории Аланского государства в основном ограничивается определением этнических корней. Многочисленные археологические раскопки, проводившиеся преимущественно в первой половине XX в. анализировались только в историческом контексте и трактовались в утвержденных границах существующей парадигмы. Отчасти это объясняется спецификой государственной стратегии, которая подчас не позволяла высказывать оригинальных идей, вынуждая исследователей следовать общепринятым догмам. Рассмотрение так называемой «идеологической» стороны мировоззрения древних обитателей Кавказа вовсе выпадало из перечня обсуждаемых тем или же сводилось к традиционному поиску социальных аспектов общественного устройства.

Подробные описания археологических находок и протоколы раскопок позволяют современным ученым приподнять невидимую завесу времени, для того, чтобы попытаться хотя бы в общих чертах разглядеть духовный мир алан. В любой архаической культуре значительным элементом мировосприятия древних является погребальный обряд. Закономерности погребения и сопровождаемый усопшего инвентарь становятся уникальными артефактами, с помощью которых можно отчасти восстановить сакрально-религиозную картину мира. Смерть, будучи самым необъяснимым и устрашающим явлением для человека, заставляет его во все исторические эпохи создавать разнообразные системы восприятия собственного бытия. Зачастую основу подобных представлений составляют идеи, суть которых сводится к возможности будущего существования в глобальной космогонической иерархии духовных сущностей «иного», сверхъестественного порядка. Поэтому традиционно в могилу клали только значимые для будущей «загробной» жизни предметы. Особенную роль здесь играют сакральные стигмы – знаки или тайные коды, несущие синтетическую информацию о потустороннем мире и одновременно символизирующие представления древних о мире проявленном.

Для определения религиозных верований аланских племен рассмотрим несколько крупных захоронений, изученных и описанных в 50-х годах Т. М. Минаевой, а именно могильник Байтал-Чапкан и могильник городища Гиляч. Упоминания о могильнике Байтал-Чапкан известно ещё с 1848 года со слов Фирковича. Позднее, в 1867 году данную местность описывали братья Нарышкины. Путешественники отмечали наличие древнего кладбища с четырьмя памятниками, на которых были изображения оленей, символы, напоминающие «нечто вроде креста» и «кольцеобразные полукруги», а также греческие надписи.[464] Однако могильник, о котором пишет Т. М. Минаева, был обнаружен случайно во время ремонтных работ дороги и представляет собой ряд катакомбных погребений, датируемых IV-V веками и принадлежащих аланскому племени. В общей сложности в могильнике Байтал-Чапкан было обнаружено пятнадцать могил с женскими (№ 3, № 8, № 9, № 14), мужскими (№ 2, № 7, № 10, № 13, № 14), подростковыми (№ 1 и № 12) и детскими (№ 4, № 5, № 6, № 11) погребениями. Особенностью катакомбы № 14 оказалось парное захоронение мужчины и женщины, а в могиле № 15 отсутствовали предметы инвентаря и костяк скелета.

Основываясь на протоколах раскопок и публикациях археолога нам удалось выявить ряд закономерностей погребального обряда, которые раскрывают особенности религиозных представлений аланских племен. Во-первых, необходимо описать специфику способа погребения. Могилы в указанных выше захоронениях, представляют собой погребения с узким и глубоким входом в куполообразную катакомбу. Ориентировка входа по линии северо-восток–юго-запад, расположение непосредственно катакомбы характеризуется обратным направлением юго-запад – северо-восток. Костяк располагается почти во всех погребениях головой на юго-запад, исключением является могила № 3. Тщательность и ритуальный характер погребения умерших говорит о существовании у алан концепции «смерти-воскрешения», предположительного процесса «смены обличия» и потустороннего путешествия в мир сверхъестественного, когда душа временно покидает тело, а через некоторое время возвращается в него. Куполообразные и овальные катакомбы, скорее всего, воплощают универсальную символику возвращения в материнское лоно для нового возрождения. Это предположение подтверждается тем, что в каждой могиле на уровне головы располагался один, реже два небольших глиняных сосуда. Судя по закопченной нижней части в них производились ритуальные восжигания трав и благовоний. Расположение у головы предметов, связанных с огненной стихией, характерно для человека эпохи палеолита. С этой же концепцией связан реликтовый обычай возложения в могилу маленьких кремневых осколков, обнаруженных в могильнике Байтал-Чапкан. Догадка о том, что голова содержит основу духовной субстанции, жизненную «искру», угасание которой вызывает смерть, сподвигло древнего человека к созданию особого элемента погребения, а именно возложение возле умершего объектов содержащих материальный огонь в качестве символа временного угасания и будущего воспламенения жизненной энергии.

Вход в катакомбу закрывался плитой из мергеля почти правильной треугольной формы толщиной в 10 см, размеры варьируются в пределах от 0,6-0,7 м. шириной и высотой 0,45-0,55 м. Заметим, что число «три» практически во всех религиях имеет священных характер, являясь олицетворением жизни. Эта стигма развилась в истории человечества позднее солярных (крест, круг, диск, колесо и т.д.) и отображает абстрактное понимание мира, в котором трехчленность есть преодоление двухчастного деления на темное и светлое, мужское и женское, правое и левое. Появление третьего, среднего звена олицетворяет потомство, продолжение рода, через которое осуществляется связь с предыдущими поколениями. Сакрально троичность означала рождение, жизнь и смерть, а также прошлое, настоящее и будущее. Кроме того, в сознании древних мир традиционно делился на верхний – небесный, божественный мир, средний – земной и нижний мир - потусторонний темный мир чудовищ и злых духов. Проводниками, осуществляющими связь между разными проявлениями бытия в кавказско-иберийских мифах, становились сверхъестественные существа, птицы и кони легендарных героев.

Символизм троичности прослеживается в украшениях и предметах быта аланских племен. Треугольные насечки наблюдаются на керамических изделиях, обнаруженных в могильнике Байтал-Чапкан, в частности кувшин из погребения №14, традиционно на небольших сосудах имеются три конические шишечки (могила № 6, № 7, № 9, № 11, № 12, № 13, № 14), а также на поверхности бронзовых зеркал прослеживается треугольная орнаментация, символизирующая «излучение» (№13). Практически аналогичная прослеживается на бронзовых бляхах с инкрустацией (могила № 1). Подобные находки описываются Минаевой и в городище Гиляч, в частности инкрустированные нагрудные бляхи и фибулы, бронзовые зеркала, керамика однотипная могильнику Байтал-Чапкан.

Во-вторых, закономерностью аланских захоронений является наличие костяков с сильно деформированными черепами. Историческим свидетельством существования народностей, практикующих искусственное деформирование черепов, является трактат Гиппократа (460 – ок. 377 до н. э.) «О воздухе, водах и местностях», где греческий врач следующим образом описывает племя «длинноголовых»: «Нет никакого другого народа, который имел бы подобную форму черепа. Первоначально важнейшею причиною удлиненной формы головы был обычай, а теперь и природа содействует обычаю, происшедшему от того, что они считают самыми благородными тех, у кого наиболее длинные головы. Обычай этот состоит в следующем: лишь только родится ребенок, пока еще кости его мягки, неотвердевшую его головку выправляют руками и принуждают расти в длину посредством бандажей и других подходящих приспособлений, вследствие которых сферическая форма головы портится, а длина ее увеличивается».[465] К сожалению, Гиппократ не указывает местообитание племени «длинноголовых» и его этнического самоназвания.

Науке стали известны подобные черепа с 1860 года, когда на территории Западной Европы были обнаружены костяки с характерной деформацией. Найденные в Керчи останки были обнародованы и изучены К. Э. Бером. В дальнейшем подобные черепа (II – VII вв. н.э.) были найдены на Дону (1867 г.) и около Самары (1880 г.) В ходе изысканий относительно обнаружения подобного археологического материала Т.К. Ходжайов предложил применить картографирование мест находок черепов с искусственной деформацией. В результате ученый, пришел к выводу о наличии данного материала в районах расселения позднесарматских племен в Западной Европе. Деформация черепов как обычай усматривается ученым в качестве традиции ещё в сакских племенах Южного Приаралья. Приблизительно со II века до н.э. способ анатомического изморфизма распространился на центральные районы Средней Азии, скорее всего именно о них повествует античный врач. Затем в начале нашей эры подобный обычай, по мнению Т.К. Ходжайова, проник в сарматские племена.[466] По данным Б.В. Фирштейна, в познесарматское время (II-IV вв. н.э.) деформация черепа становится социально-политическим признаком принадлежности к сарматам. Изоморфизм данного периода почти повсеместен, что говорит о создании сарматскими племенами единой общности. Здесь уместно будет отметить, что, согласно исследованиям В.В. Гинзбурга,[467] сарматские черепа относятся к различным антропологическим типам. Это свидетельствует об этническом многообразие племен, которые впоследствии составят основной массив аланского общества.

Если вопрос об историческом распространении традиции относительно прослеживается в научной литературе, то идеологический смысл остается не ясным и уводит нас в глубокую древность. Надо сказать, что обнаруженные на ближневосточном побережье черепа с деформацией (VII-II тыс. до н.э.) являлись исключительно женскими и носили культовый характер. Предложенная А.А. Зайченко гипотеза возводит традицию изоформизма сармат к ближневосточному культу богини материнства и плодородия, а именно семитической богине Астарте, которой в ассиро-вавилонской мифологии соответствует Иштар, а в египетской Сехмет. Исследователь утверждает о том, что: «Великую Богиню – Мать, воплощающую в себе производительные силы природы, в Западной Азии почитали под разными именами, но всегда изображали в идее простого белого конуса. Возможно, для уподобления жриц Астарты и их дочерей символу богини их голове и придавалась конусообразная (фаллическая) форма». [468]

Это гипотеза неожиданно подтверждается находками могильника Байтал-Чапкан. Т.М. Минаева описывает две меловые статуэтки конической формы, на одной отчетливо видны антропоморфные признаки, другая же представляет собой «круглый в поперечном разрезе стержень, утолщенный к одному концу».[469] Историк считает, что самой близкой аналогией данных находок является статуэтка, найденная профессором Городцовым в кургане близ дер. Переездной Бахмутского уезда (1903 г.). Статуэтка была найдена в сарматском погребении первых веков нашей эры. Что же касается второй примитивной конической статуэтки, то по мнению Минаевой, «она служит как бы переходной формой к крупным кускам мела, которые являются непременным предметом в инвентаре сарматских погребений Н. Поволжья»[470]. Археолог отмечает наличие меловых конических статуэток при женских костяках с деформированным черепом (курган № 8 по р. Торгун; курган № 2 на р. Аксай; Сусловский курганный могильник: курганы № 35, № 39, № 47, № 54). Более того, выше описанные погребальные плиты из белого камня (мергель) почти треугольной формы, сопровождавшие все без исключения могилы, также несут символизм вышеописанного культа.

В Гилячском городище анатомический изоформизм черепов является почти повсеместным, если учесть, что такие же черепа были обнаружены в гробницах ущелья р. Мары и в долине берега р. Кубани, а также в гробницах Кльян-Кала, то можно сделать вывод об общеобязательности данной традиции в IV–V веках в верховьях Кубани.[471]

Справедливости ради отметим, что Минаева унифицирует погребения могильника Байтал-Чапкан и Гиляч. Однако в статье «Раскопки святилища и могильника возле городища Гиляч в 1965 г.» археологом описывается погребальный обряд совершенно иного типа. Форма могил представляла собой прямоугольник, выложенный битым камнем (ориентация В-З) и накрытый сверху каменными плитами из известкового песчаника. Несмотря на однотипность найденной керамики, при раскопках были обнаружены и специфические элементы, например медные клепанные котлы в мужских погребениях (могилы № 4 и № 6), сосуды из зеленоватого стекла, ножницы, а также сабли с изогнутым концом. Наличие в погребениях котлов является важным идентификационным признаком, поскольку ранние аналогичные Гилячским котлы и поздние глиняные с внутренними ушками связываются с тюркскими племенами. Так, Х.Х. Биджиев считал, что «глиняные котлы пришли на смену бронзовым котлам и возникли где-то на рубеже VI-VII веков».[472] Сабли со слегка изогнутым концом и длинными клинками и кубки были типичными элементами культовых изваяний воинов древнетюркских и кипчакских времен (VI-IX вв.). Из шести вскрытых могил, которые датируются Минаевой IV-VI вв. н.э., в двух прослеживаются древнетюркские элементы, что говорит о неоднородности культовой и этнической составляющих аланских племен. Стоит признать правильным мнение Х.Х. Биджиева о том, что «начиная с рубежа IV-V вв. н.э. многочисленные тюркские племена проникли в различные районы Северного Кавказа и приняли активное участие в политической жизни и в этнических процессах края».[473]

В третьих, неотъемлемым компонентом погребений в Байтал-Чапкан и Гиляче является наличие заупокойной пищи, а именно глиняных мисок с костями животных. Минаева указывает на наличие в могиле № 13 погребения Байтал-Чапкан пяти ребер барана и в парном погребении мужчины и женщины могилы № 14 восемь ребер молодой овцы, наряду с керамическими мисками.[474] В Гилячском погребении напутственная пища, а именно спинной хребет овцы и ребра ягненка, была обнаружена вблизи бронзовых котлов. Относительно происхождения данного обычая Абрамова М.П. считает, что сарматы на рубеже нашей эры переняли его у оседлых племен Предкавказья вместе с типичной для этой местности керамикой. По мнению ученного, это говорит о родстве не только материальной, но и духовной культуры сарматов и северокавказских племен.[475] Естественно активное взаимовлияние культур привело к религиозному синкретизму и обогащению мировоззренческих представлений. Наличие заупокойной пищи указывает на заботу о предках в их будущих проявлениях.

В четвертых, закономерным проявлением могильного инвентаря является наличие предметов сакрального назначения. Так, в могиле № 9 при женском погребении была обнаружена фибула с птичьими головками, в могиле № 13 при мужском костяке «несколько в сторону от правой ступни – кожаная коробочка, а в ней металлическое зеркало».[476] Несомненно, зеркало несло магическое значение для древних народов, оно заключало в себе как бы частичку великого небесного святила, обладая способностью отражать, «вбирать» силу творящей энергии мира. В аланских погребениях встречаются зеркала вариативных размеров, несущие однотипный рисунок, который можно рассматривать как изображение солнечных лучей. Многие археологи признают непосредственно северокавказский характер происхождения этого сакрального элемента, генезис которого, по нашему мнению, восходит к кобанской культуре, где имели распространение маленькие зеркала подвески с ярко выраженной солярной символикой.

 

 

 

а

 

б

 

Рис.1. а) зеркала кобанского периода из могильника II Татарского городища на южной окраине г. Ставрополя; б) зеркало аланского типа.

 

К солярным амулетам можно отнести также фибулы с птичьими головками. С эпохи палеолита человечеству присущи универсальные символы Солнца, например в виде круга с четырьмя орлиными крыльями, изображения грифонов и т.д. Будучи символом небесной силы, огня и бессмертия орел стал одним из самых обожествляемых животных, олицетворяющим победу сил света над силами подземного мира, в качестве которых универсально выступают змееподобные сущности. Этот мифологический сюжет получил широкое распространение среди кавказских этносов.

Исходя из выше изложенного, возможно предположительное воспроизведение древних верований общины племен, которые представляли собой скорее не однородно этническое, а социо-политическое образование под названием аланы. Это соответствует историческому свидетельству Аммиана Марцеллина (ок. 330-400 гг.) о том, что аланы «с течением времени приняли одно имя» и называются так «за свои обычаи, дикий образ жизни и одинаковое вооружение»[477]. Судя по археологическим материалам Байтал-Чапкана и Гиляча сарматские племена, составляющие основной этнический массив алан, практиковали культ Великой Матери-земли, олицетворением которого стала ближневосточная Астарта. По всей видимости, культ, первоначально предполагавший женское жречество и соответствующую инициацию в виде анатомического изменения формы черепа в соответствии с символикой, со временем приобрел общекультурное значение. Традиция превратилась в универсальную религиозную доктрину, а деформация черепа - в признак причастности к общине, одновременно став «инструментом искусства управления популяцией»[478], путем достижения однообразия морфологии. Наличие в женских погребениях меловых статуэток и конических фигур подтверждает сохранение у алан самого культа, как такового, и жречества в частности.

Способ погребения также указывает на доминирование в сознании древних алан представлений о священности земли. Восприятие могилы как утробы Матери-земли, её «беременности», объясняет специфику построения могилы, из которой человек должен «родиться» для новой жизни. Отметим, что в истории человечества культ Матери-земли повсеместно сопровождается мифологемой о существовании Небесного Отца, созидателя и творца, который воплощал в себе высшую духовную сущность. В традиционной мифологии Астарте соответствует мужское божество Астар, олицетворяющее господство над миром сил властвующих и ужасающих. В эпоху эллинизма отождествлялся с Аресом и египетским Гором (II тыс. до н.э.). Таким образом, будучи богом войны и одновременно богом – защитником, он сочетал функции носителя плодородных сил, являясь супругом Астарты. Судя по соляристической направленности некоторых предметов, возможно, Небесный Отец ассоциировался у аланских племен с Солнцем.

Отметим, что в Байтал-Чапканском могильнике были обнаружены два мужских погребения с недеформированными черепами, причем могила № 10 располагалась на самой высокой точке холма. Особенная ориентировка (ЮЗ–СВ) катакомбы, расположение на вершине холма, отсутствие деформации черепа и наличие вооружения только при этих костяках свидетельствует об особенном социальном положении погребенных. Можно предположить, что мужчины принадлежали к правящей династии и сочетали функции «воина – разрушителя» и «правителя – созидателя». Учитывая специфику восприятия своей истории дописьменными народами, в том числе и сарматами, как священного прошлого, в котором нет случайностей и все происходит по вечной, универсальной матрице повторяющихся законов мироздания, следует допустить воспроизведение мифа об Астарте и Астаре. Культовый обряд обеспечения плодородия земли, размножения скота и продолжения рода реализовывался через совершение ежегодных празднеств, где правитель вступал в отношения со жрицами культа. Родившиеся в результате такого союза дети на Ближнем Востоке считались отпрысками богов. В случае с аланским племенем мы должны допустить некоторое искажение первоначальной мировоззренческой матрицы. Изменение формы черепа у подавляющего большинства погребенных в могильниках Байтал-Чапкан и Гиляч указывает на сохранение матриманиальности в сарматских племенах, поскольку отпрыски сакральной связи, почти повсеместно, несли первоначально женский культовый признак. Деформация черепа стала постепенно символом благородства происхождения. Этот факт подчеркивает Аммиан Марцеллин, говоря о том, что «аланы одинаково благородного происхождения».[479] Однако возникает противоречие, поскольку погребенные на вершине кургана мужчины не имели подобной деформации.

По свидетельству Марцеллина, аланы «в судьи выбирают лиц, долгое время отличавшихся военными подвигами»[480], то есть избирают на социально высокую роль только тех членной общества, которые доказали свою военную доблесть. На наш взгляд правильнее было бы предположить, что погребенные являлись представителями племени, в котором изоморфизм не был распространен. Возможно носителями военной власти стали завоеватели алан гунны, которые, по словам Марцеллина, «многих перебили и ограбили, а остальных присоединили к себе по условиям мирного договора»[481]. Аланы, чтившие военную рать и доблесть, гипотетически могли передать завоевателям вместе с властью и сакрально-культовую роль. Отмирание культа Астарты, по всей видимости, связано со сменой религиозной концепции под влиянием завоевателей, что подтверждается повсеместным исчезновением из обихода алан традиции изоморфизма.